Текст книги "Похороны викинга"

Автор книги: Персиваль Рен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Вот как! – ехидно улыбнулся француз. – Где же ваша британская флегма? Вы, кажется, больше не зеваете от скуки, мой друг?

– Послушайте, Божоле… Какого черта, – запинался Лоуренс. – Ведь это камень леди Брендон… Вы сочиняете?..

– Это было написано в письме, взятом из рук убитого коменданта. Я покажу вам письмо, когда доберусь до своего сундука.

– Не понимаю, – волнуясь, говорил Лоуренс. – Камень леди Брендон. Нашей леди Брендон. «Голубая Вода». Тот самый камень, на который мы вместе смотрели в ее доме? Украден! И вы нашли его в легионе?..

– Я ничего не нашел, кроме окровавленной бумажки, – ответил Божоле. Он никогда еще не видал своего друга таким взволнованным.

– В Сахаре письмо, касающееся леди Брендон… нелепица… чертовщина… – волновался Лоуренс. – Простите меня, друг, за мои манеры. Продолжайте! Рассказывайте все!

– Пустяки, дорогой Джордж, когда я видел ваши зевки, я предвкушал развязку, – улыбнулся Божоле.

– Вы терпеливый и хитрый дьявол, – с неподдельным восхищением сказал Лоуренс. – Несколько дней рассказывать свою историю, а потом… Продолжайте!

– Ладно. Только приготовьтесь хорошенько к следующему сюрпризу. Знаете, какая подпись стояла под бумажкой?

И после напряженного краткого молчания Божоле спокойно сказал: «Майкл Джест».

– Майкл Джест? Ее племянник! Стащил сапфир и удрал? Что за чепуха! Это был он, этот убитый солдат? Слушайте, Божоле, не валяете ли вы дурака?

– Я не знаю, кто крал сапфир и кто был убит на крыше. Я знаю только, как было подписано письмо. Я видел в имении Брендон двух или трех мальчиков когда-то… Убитый, судя по возрасту, мог быть одним из них, но мог с таким же успехом не иметь ничего общего с письмом, – серьезно сказал Божоле.

– Нет, Божоле. Это нелепо. Джесты не крадут. Мне нужно бы положить лед на голову, – растерянно говорил Лоуренс.

– За последние недели мне тоже нужно было много льда, а его не было. Что вы скажете по поводу убитого коменданта и пропавшего трубача? – спросил Божоле.

– К черту трубача, – внезапно крикнул Лоуренс. – Леди Брендон!.. Майкл Джест!.. Простите, дружище. Рассказывайте дальше. – Лоуренс лег на койку и уставился глазами в потолок.

Леди Брендон! Единственная женщина в мире.

Поезд в изнеможении полз по раскаленной земле к Лагосу, и майор Божоле продолжал свой рассказ.

– Итак, мой друг, представьте себе меня на этой крыше лицом к лицу с новой загадкой.

– Что в письме? – спрашивает сержант Дюфур.

– Признание вора, похитившего знаменитую драгоценность, – отвечаю я.

– Который из них вор? – удивляется сержант.

– Спросите меня заодно, куда девался трубач, кто стрелял из форта, когда мы появились, и, наконец, сошел я с ума или просто брежу, – сказал я, но тут же взял себя в руки и продолжал: – Лучше пойдем позавтракаем. Пищеварение – хорошая вещь. Потом обыщем форт и похороним как следует его защитников. Здесь мы оставим небольшой отряд и вернемся в Токоту. Вас я оставлю здесь комендантом.

– Меня? – недоверчиво спрашивает сержант. – Чтобы я просидел тут несколько недель?

Мы осмотрели весь форт. Нет трубача. Все видели, как он перелез через стену, и больше его никто не видел. Я перестал удивляться. Я примирился с фактами. В этом месте духи убивают комендантов, солдаты растворяются в воздухе и можно найти английское письмо в руках убитого французского унтер-офицера. Ладно. Мы не будем удивляться, мы будем делать наше дело.

Не стоит повторять вам все гипотезы, высказанные мной сержанту Дюфуру за чашкой кофе в оазисе. Чтобы их опровергнуть, не требовалось даже критически настроенного сержанта. Они просто никуда не годились. Очевидно было лишь то, что где-то существует один из защитников форта, оставивший свой штык в груди коменданта и пропавший вместе со своей винтовкой.

В четыре часа я приказал сержант-мажору поставить людей во фронт, чтобы отделить гарнизон для занятия форта. Сержант переминался с ноги на ногу и вдруг выпалил:

– Господин майор, они не пойдут. Сержант Лебоди говорит, что капрал Бриль говорит, что люди говорят…

Я его оборвал. Я выругал его в десять тысяч жестяных чертей. Накричал на него и велел через десять секунд выстроить отряд. Сержант бежал.

Я был страшно зол, особенно потому, что предвидел нечто подобное. Чего еще можно было ожидать от этих суеверных болванов? Людей они не боялись, каждый из них был героем многих боев. Но форт, охраняемый мертвецами, – для них это было слишком. Их товарищ, трубач бесследно пропал в этом форту, и они это видели. Они также видели, как Растиньяк предпочел быть убитым на месте, но не лезть в этот форт. Растиньяк, храбрейший из храбрых!

Я велел Дюфуру и Лебоди отобрать худших людей в отряде. Они либо пойдут в форт Зиндернеф, либо будут отправлены в канаву, вырытую для мертвых защитников форта.

Я подъехал к фронту и произнес речь. Это была прекрасная речь о героях, погибших во имя прекрасной Франции, и кончил я ее со слезами на глазах.

Потом я скомандовал отряду, назначенному идти в форт: «Вздвоенными рядами шагом марш!»

Отряд не сдвинулся с места. Начиная с правофлангового, солдаты аккуратно положили свои винтовки на песок и стали смирно. Правофланговый, седой ветеран Мадагаскара и Дагомеи, сделал шаг вперед, отдал честь и с деревянным лицом сказал:

– Мы предпочитаем умереть с Растиньяком!

Это был настоящий бунт. Я не ожидал, что они зайдут так далеко.

– Растиньяк не умрет, – сказал я. – Он будет отправлен в штрафной батальон. А вы, трусливые овцы… вам я предоставлю выбрать либо смерть здесь на месте, либо форт Зиндернеф… Сержант Дюфур, соберите их винтовки. Постройте остальной отряд. По команде: «Прямо по мишени…» первая шеренга встанет на одно колено и по команде: «Пли» каждый солдат исполнит свой долг.

Друг мой Джордж, я отлично знал, что этого они не сделают и чувствовал, что вышел на мое последнее строевое учение. Они боялись, что этот чертов форт их убьет, если они в него войдут, а я знал, что он их убьет, если они в него не войдут. Если я сейчас сделаю малейшую ошибку, они меня пристрелят. Заодно пристрелят и унтер-офицеров, а потом уйдут в пустыню и там погибнут от жажды или будут насмерть загнаны туарегами.

На мне лежала ответственность за этих дураков, и я должен был их спасти. Это была трудная задача, Джордж. Если я прикажу стрелять, они не выполнят приказа и тем самым станут мятежниками. Решив, что терять нечего, они пристрелят весь командный состав. С другой стороны, если я прощу назначенному гарнизону его неповиновение, то что останется от военной дисциплины!

Сержант Дюфур подошел и отдал честь.

– Они не выдержат, господин майор, – прошептал он. – Они переутомлены и одурели от пустыни… Растиньяк их герой и вождь… Они нас застрелят и все дезертируют… дайте им отдохнуть ночь… Кроме того, ночью прибудет лейтенант Сент-Андре с сенегальцами.

– Что ж, Дюфур, – прошептал я ему в ответ, – просить нам у них из милости подождать нас пристреливать, пока не прибудут сенегальцы? – И, подумав, добавил громко, так, чтобы все слышали: – Вы слишком добры, сержант. Спаги так не делают, впрочем, это не спаги, а трусливые дураки. Ладно, будь по-вашему. Я позволю им отдохнуть до восхода луны. Через четыре часа мы начнем хоронить мертвых из форта и введем гарнизон. Надеюсь, что больше некого будет хоронить. – И я поехал обратно к оазису.

Дюфур приехал через несколько минут.

– Они не пойдут в форт, – сказал он. – При луне они будут больше бояться, чем сейчас.

– Делать нечего, сержант, – отвечал я. – Если они послушаются до прибытия сенегальцев, то все будет в порядке. Если после четырех часов отдыха они взбунтуются, то ответственность за бунт не будет лежать на мне. Я сделал все, что мог, чтобы их спасти…

– Я вас пробую спасти, господин майор, – пробормотал Дюфур.

Я похлопал его по плечу и попросил прислать мне несколько солдат из отряда. Выбрать наиболее влиятельных людей. Я переговорю с ними и попробую показать им, чем такой мятеж окончится, укажу им на героизм и дисциплину, проявленную мертвыми. Потом пошлю к их товарищам и буду ожидать результатов.

Ожидая прибытия вызванных солдат, я с грустью размышлял о той пропасти, которая отделяет офицера от солдата в нашей армии. Наши солдаты слишком хорошо знакомы со своими унтер-офицерами и слишком плохо с нами. Мы совершенно ими не интересуемся и не знаем их в лицо. Зато унтер-офицеры стараются и почти всегда держат себя всемогущими тиранами. Мое положение было особенно плохо. Я даже не был офицером их легиона и не имел на них никакого личного влияния.

Солдаты прибыли, и я с ними поговорил. Попросил их повлиять на своих товарищей. Я, конечно, не говорил им о том, что случится, если отряд откажется стрелять по своим, и не пугал их винтовками сенегальских стрелков. Но я просил их подумать обо всех возможностях и надеялся, что они сами вспомнят о сенегальцах. Когда они собирались уходить, мне вдруг пришла в голову новая мысль. Надо уговорить их пройти со мной в форт и лично убедиться, что бояться нечего.

Вернувшись, они, наверное, будут хвастаться перед своими товарищами и этим разобьют суеверное настроение, созданное Растиньяком. Послушав их, каждый решит, что он ничем не хуже и дело будет сделано. Я не буду упрашивать их пойти со мной в форт. Я просто предложу им, лучшим солдатам, посмотреть на достопримечательности форта, пока форт не убрали.

– Подождите, – сказал я. – Может быть, среди вас найдутся люди такие же храбрые, как трубач? Достаточно храбрые, чтобы войти со мной вместе в пустой форт?

– А где трубач? – пробормотал кто-то из группы, и вдруг я услышал совершенно неожиданную реплику, произнесенную шепотом по-английски: «Бедди, я хочу увидеть живое привидение». Затем ответ, тоже шепотом: «Дело, Хэнк, я хочу увидеть дух старика Броуна».

Два солдата вышли вперед и отдали честь. Они резко отличались друг от друга. Один был огромного роста, а другой – меньше пяти футов. Но лица у них были одинаковы: сухие, с крупным носом, ртом как прямая щель, вырубленными топором скулами и подбородком. Судя по серым глазам – северяне. По речи – американцы.

– Хотите осмотреть форт? – спросил я.

– Так точно, – ответили оба как один.

– Неужели у нас в легионе нет храбрых французов? – спросил я остальных. Один из них, тяжелый гасконец, вышел вперед и отдал честь. Тогда начал действовать стадный инстинкт. Все до одного заявили о своей готовности идти. Это было удачей. Но тут я вспомнил об убитом коменданте. Этого они не должны были видеть. Мне нужно было пройти вперед, вынуть штык из его груди, покрыть ему лицо и сделать вид, что он был убит туарегами вместе с остальными.

– Ладно, – сказал я. – Вы пойдете со мной в форт и увидите такое зрелище, какого никто не видел. О нем вы сможете рассказывать вашим внукам, качая их на колене.

Я приказал сержанту отвести их в форт, а сам поехал вперед на муле. Часовой у ворот был снят. Я слез с мула и по лестнице поднялся на крышу.

И там, на крыше, я стоял и протирал глаза. Я ничего не мог понять. Я не верил своим глазам: труп коменданта исчез. Лежавший рядом с ним труп солдата тоже.

– Черт! – сказал Лоуренс, приподнимаясь на локте.

– То же самое сказал и я, – продолжал Божоле. – Больше нечего было сказать. Неужели вся эта история была сном? Неужели мне приснился труп коменданта с французским штыком в груди?

Я думаю, что моя температура внезапно поднялась на соответственное количество десятых, потому что мне пришла в голову мысль, что среди мертвых солдат в амбразурах есть кто-то живой, притворившийся мертвым. Я помню, что я обходил трупы и заговаривал с ними. Некоторых, особенно походивших на живых, я брал за локоть и тряс. Они падали на землю, и их винтовки с грохотом катились по крыше.

Вдруг я услышал шаги по лестнице. Это сержант Дюфур вел солдат. Я взял себя в руки и заставил себя сказать им речь. Они стояли, пораженные тем, что видели. Больше всех был поражен сержант. Он, не отрываясь, смотрел на высохшую лужу крови, где прежде лежал труп коменданта. Оба американца внимательно осматривали трупы. Казалось, что они ищут среди убитых своих товарищей.

Я боялся, что кто-нибудь подойдет ко мне и спросит: «Где их комендант?» Но, к счастью, у них было слишком много вопросов и они ни одного из них не задали. Потом я приказал сержанту увести солдат. С лестницы я его позвал обратно. Мы одни остались на крыше и одновременно спросили друг друга: «Вы его убрали?»

Я засмеялся громко, но невесело, а сержант произнес самое изумительное ругательство, которое когда-либо произносил. По своей длине и самобытности оно было необычайно даже для Иностранного легиона.

– Вы вполне правы, сержант, – сказал я. – Положение усложняется.

Сержант выругался вторично и спустился с лестницы. Снизу раздался его голос: «Пожалуй, здесь нечем напугать Растиньяка».

Однако, друг мой, здесь было чем напугать меня. Я немедленно удрал на муле обратно в оазис.

Так-то, старина. Что же, вы думаете, случилось? Послушались ли мои овечки или взбунтовались, зная, что их товарищи не станут по ним стрелять?

– По-видимому, вы остались в живых, мой друг, – ответил Лоуренс.

– По-видимому. Но все же, как вы полагаете: вошли они форт или отказались?

– Не загадывайте загадок, старина. Я твердо знаю, что они либо послушались и вошли, либо не послушались и не вошли, – сказал Лоуренс.

– Ошибаетесь, мой друг, – ответил Божоле. – Ни того ни другого не произошло.

– Какого черта… – начал Лоуренс, но Божоле его прервал. На этот раз он сам посоветовал отложить рассказ и закусить.

Итак, мой дорогой Джордж, это был последний номер, достойно завершивший всю удивительную программу. Очень подходящий номер, кстати сказать. «Очаровательное времяпрепровождение на свежем воздухе, закончившееся фейверками», как пишут деревенские репортеры.

– Фейверки? Обстрел, что ли? – спросил Лоуренс.

– Нет, сущие пустяки, мой друг. Я сейчас вам расскажу.

Когда луна взошла, я приказал сержанту выстроить отряд, поставить назначенный в форт гарнизон на правом фланге. Гарнизон либо пойдет, либо нет. Если нет, я построю остальной отряд и прикажу стрелять по солдатам, отказавшимся от повиновения в военной обстановке.

Отряд, может, послушается, а может, и нет. Тогда я скомандую им положить винтовки. Возможно, что в силу привычки солдаты это сделают. Потом прикажу отвести их «под арестом» к оазису. Когда придут сенегальцы, я отправлю их всех под конвоем в Токоту ожидать военно-полевого суда. Если они не положат оружия, то унтер-офицеры должны соединиться со мной, и мы попробуем продать нашу жизнь по возможности дорого. Может быть, к нам присоединится кое-кто из солдат и мы попытаемся спастись в форту. Впрочем, скорее всего нас на месте изрешетят пулями.

– Слушаюсь, господин майор, – отсалютовал сержант Дюфур. – Разрешите внести предложение. Разрешите мне стать рядом с вами и взять с собой Растиньяка. Я приставлю револьвер к его печени. Возможно, что он вследствие этого сумеет подать добрый пример своим друзьям…

– Ничего подобного, Дюфур, – ответил я. – Все будет идти нормально, пока сами солдаты не начнут вести себя ненормально. Мы будем командовать французскими солдатами, пока не начнем стрелять по мятежникам.

Я не герой, но это был единственный выход из положения. Верхом на муле я подъехал к солдатам. Я выбрал мула, а не верблюда на случай схватки. Верблюд неповоротлив, а на муле, с саблей в руке, я мог кое-что сделать. Я кавалерист, как вам известно. Я не ощущал страха. Мне казалось, что я посторонний наблюдатель. Сейчас я увижу драму, в которой главным действующим лицом будет некий Анри де Божоле. Может быть, я увижу его смерть. Я надеялся, что он сумеет хорошо сыграть свою роль на этой великолепной сцене. Сцена действительно была великолепна. Черный с серебром форт, застывший волнами серебряный океан песка, и на нем черным огромным островом – оазис. Люди как статуи – неподвижные и непонятные. Сейчас я скомандую, и они либо, механически двигаясь, пойдут вперед, либо поднимут прямо на меня два ряда длинных винтовок.

Я последний раз взглянул на луну и вдохнул полной грудью. Пусть это будет моей последней командой, но я должен подать ее как следует: полным голосом и твердо. Я уже открыл рот, чтобы скомандовать и увидел нечто такое от чего так и остался с открытым ртом.

Из форта внезапно поднялся столб огня.

– Смотрите! – закричал сержант Дюфур, и все головы в отряде повернулись. В полной тишине был слышен его шепот: – Дьяволы, духи и призраки!

Это привело меня в чувство.

– Духи со спичками, – закричал я. – И дьяволы с керосином. Где Растиньяк?

Было совершенно очевидно, что кто-то поджег форт. Я там был всего два часа тому назад и никаких намеков на огонь не видел.

– Растиньяк лежит связанный в оазисе, – доложил сержант Дюфур.

– Запрещенная по уставу «жаба»? – спросил я.

– Не могу знать, – ответил сержант. – Я только приказал привязать его к дереву.

Из другого места форта вырвался новый столб дыма и пламени. Нет, Растиньяк не мог этого сделать, даже если бы был на свободе. Он не вошел бы в форт.

Пытаться потушить пожар было бесцельно. Как вам, вероятно, известно, мы путешествуем по Сахаре без пожарных насосов и шлангов. Если крепость в пустыне загорится, так она горит как следует. От нее ничего не останется раньше, чем мои люди успеют набрать по чайной ложке воды в оазисе. И, говоря откровенно, я не имел ничего против того, чтобы она сгорела до основания. Этот пожар будет погребальным костром для всех храбрецов форта Зиндернеф. Заодно он спасет моих идиотов от мятежа, а меня от потери моей военной репутации. Может быть, и от смерти. Я приказал стоять вольно. Пусть солдаты посмотрят на пожар, если форт все равно не спасти. Может быть, мы увидим поджигателя. Но кто зажег этот форт? Почему? Отряд стоял совершенно неподвижно и смотрел. Вдруг наше оцепенение было нарушено привычным звуком. Выстрел из винтовки. Еще и еще. Судя по звуку, стреляют в нас – над головой свистят пули. Туареги!

Справа и слева над песчаными холмами я увидел вспышки выстрелов, сразу повернул мой отряд и бегом повел его к оазису. Там мы будем иметь прикрытие и воду и, если сумеем продержаться до прибытия Сент-Андре, возьмем этих дьяволов между двух огней и отомстим за гибель форта Зиндернеф. Легионеры великолепные солдаты, Джордж. Лучших в нашей армии нет. Было наслаждением видеть, как они, согнувшись, бежали, точно на учении, а потом падали и исчезали за прикрытиями.

Наши разведчики на верблюдах вернулись в оазис. Двое из них прорвались с боем. Двое других видели вспышки выстрелов и стреляли по ним. В несколько минут все пространство опустело. Противник мог увидеть только пылающий форт и черный, молчаливый, будто вымерший оазис.

Это была замечательная картина, Джордж: огромный костер в лунной пустыне, а в лесу неподвижные люди, ждущие, затаив дыхание, появления новых актеров на сцене. Как мне хотелось, чтобы туареги с ревом налетели на горящий форт, рассчитывая перебить нас поодиночке, когда мы будем выскакивать из огня. Но этого не случилось. Возможно, что они видели нас у стен форта.

Выстрелы прекратились. Что они теперь замышляют? Вероятно, переползают к ближайшей гряде холмов, с тем, чтобы ревущим ураганом броситься на оазис на рассвете. Они всегда атакуют на рассвете, когда противник после мирно проведенной ночи чувствует себя в безопасности. Но на этот раз наши винтовки встретят их на пятьдесят метров, а сзади у них смогут оказаться сенегальцы Сент-Андре. Сент-Андре должен был быть поблизости. Если он подойдет к тому времени, когда пожар погаснет, он может напороться на засаду туарегов. Возможно, что это та самая банда, которая пробовала взять Зиндернеф. У них, наверное, высланы разведчики в сторону Токоту.

Необходимо было предупредить Сент-Андре. Это было нелегкое дело. Надо было не сбиться с пути в пустыне и не попасть в лапы к туарегам. В обоих случаях медленная смерть от жажды или от пытки. Нужен был надежный человек. Лучше даже два. Я не удивился, когда сержант Дюфур предложил мне послать двух американцев, которые были со мной в форту

Медлительный гигант и его маленький товарищ появились и отдали честь. Я спросил их, согласны ли они пойти на это дело, и объяснил им мой план – взять туарегов между двух огней. Оба они сразу согласились и толково повторили мне все, что я хотел передать Сент-Андре. Потом сели на своих верблюдов и исчезли за ближайшим песчаным холмом.

Я напряженно прислушивался, но ни одного выстрела не было. Очевидно, до рассвета ничего не произойдет. Огонь в форту потух. Все солдаты, не дежурившие на форпостах, спали. Я молча ходил по лагерю, ожидая рассвета и обдумывая невероятные события этого беспримерного дня. Наконец, изнеможенный до последней степени я прислонился к пальме. Если б я мог получить чашку кофе или смел закурить!

Глядя на бледнеющие звезды, я решил, что вся невероятная история форта Зиндернеф была делом рук сумасшедшего. Он почему-то убил коменданта штыком (Если бы он был нормален, он застрелил бы его). Почему-то он убил трубача (вторым штыком, что ли?) и спрятал его тело. Почему-то он убрал тело коменданта, наконец, поджег форт и сам в нем сгорел.

Но где он прятался, когда я был в форту, и почему он меня не убил? Это можно было объяснить сумасшествием. Но как объяснить найденную в руке коменданта записку Майкла Джеста? На этом я прервал свои размышления. Солнце взошло, и я увидел разведчиков отряда Сент-Андре.

Мы напрасно приготовились к отражению атаки. На многие мили в окружности не было ни одного туарега. Сент-Андре не встретил ни единой живой души. Моих двух легионеров он также не встретил. Их, кстати сказать, больше никто никогда не видел. Я не знаю их судьбы: туареги или жажда.

Оказывается, конная разведка Сент-Андре донесла ему, что слышала выстрелы со стороны форта Зиндернеф. Он ускорил свой марш и шел, пока не определил, что форт где-то близко. Не слыша ни звука и опасаясь засады, он остановился, а утром в боевом порядке начал наступать. Я пожалел, что туареги, уничтожившие форт Зиндернеф, не оказались между ним и мной.

Пока наши солдаты отдыхали, я рассказал Сент-Андре все, что случилось, и попросил его дать мне какое-нибудь объяснение. Он умный парень, этот Сент-Андре. Хороший солдат и честолюбив, как черт.

– Допустим, – сказал Сент-Андре, – что ваш трубач убил коменданта и дезертировал.

– Силы небесные! Мне это не пришло в голову. Но с какой стати? Почему штыком? Почему он оставил штык в груди убитого?

– Может быть, это была месть? Может, он впервые встретился наедине с этим унтер-офицером, с которым раньше служил в Сиди-Бель-Аббесе или еще где-нибудь. Унтер-офицер мог в свое время причинить ему много неприятностей.

– Хорошо, – говорю я. – Но почему унтер-офицер не выбежал на стену, размахивая фуражкой, когда я стрелял из револьвера? Почему он не открыл ворот?

– Он мог быть ранен, – предположил Сент-Андре.

– Нет, мой друг, – сказал я. – Единственная его рана была нанесена этим штыком.

– Может быть, он спал, – продолжал Сент-Андре. – Спал как убитый. Его враг трубач увидел его спящим и вонзил штык ему в сердце. Он не стрелял, потому что выстрел привлек бы ваше внимание. А когда он убил его штыком, он вдруг сообразил, что этот штык его выдаст. Тогда он бежал.

– А простреленная гильза в револьвере? – спросил я.

– Стрелял по какому-нибудь туарегу, случайно приблизившемуся к форту.

– А письмо в руке коменданта?

– Не знаю.

– Кто стрелял два раза при нашем приближении?

– Не знаю.

– Наконец, как мог трубач убежать в пустыню на глазах всего моего отряда?

Тут Сент-Андре внезапно встал.

– Слушайте, – сказал он. – Трубач, конечно, никуда не бежал. Он убил коменданта и спрятался. Потом он убрал трупы и, зная, что вы были в форту и видели их, решил уничтожить следы преступления. Для этого он поджег форт. Он хотел воспользоваться смятением при пожаре и вернуться. А вернувшись, рассказать какую-нибудь историю. Он мог поклясться, что когда он влез, его ударили сзади по черепу и он пришел в себя только во время пожара. Это не более невероятно, чем вся остальная история.

– Совершенно верно, господин лейтенант, – согласился я. – Но почему же он не вернулся?

– Может быть, комендант ранил его из револьвера и в последний момент, когда он поджег форт, у него не хватило силы уйти. Он упал в обморок и погиб в огне, который сам зажег. Превосходный пример поэтической справедливости.

– Очень поэтично, – согласился я. – Ирония судьбы и тому подобное. Единственный дефект этой теории в том, что если бы комендант стрелял, мы услышали бы выстрел. Револьвер в этой тишине звучал бы, как семидесятипятимиллиметровая пушка.

– Правильно, – сказал Сент-Андре упавшим голосом. – Все это можно объяснить только тем, что он сошел с ума и покончил с собой.

– Так, друг мой. Вы дошли до гипотезы сумасшествия. Я тоже. Это единственная возможная. Но я скажу вам еще кое-что. Трубач во всей этой истории ни при чем. Он не убивал коменданта. Я видел труп: комендант был убит несколько часов тому назад, а трубач пробыл в форту несколько минут.

– Хорошо, – говорит Сент-Андре. – Попробуем сначала. – И он пробовал. Всячески. Но не мог придумать ничего, что сразу же не оказалось бы нелепым.

Когда я возвращался в Токоту с высокой температурой и головной болью, я непрерывно повторял про себя в такт шагу верблюда одну фразу: «Кто убил коменданта? Почему? Почему? Почему?» Наконец я поймал себя на том, что говорю ее вслух.

Пассажиры парохода «Аннам» шедшего из Лагоса в Беркенхед, были сильно заинтересованы двумя людьми, державшимися особняком. Они сидели и ходили вместе.

Один из них был сухой, высокий англичанин, молчаливый и недоступный, никогда не употреблявший двух слов там, где можно было сказать одно, с холодным серым взглядом, не видящим окружающих, стального цвета волосами, стальной крепости подбородком и ртом. Другой, более жизнерадостный и общительный, выглядел типичным французским офицером. Он, по-видимому, был очень привязан к англичанину.

День за днем они о чем-то разговаривали. Вернее, говорил француз, а англичанин вставлял короткие замечания в его монолог. Случайный слушатель заметил бы, что англичанин говорил только о каком-то письме и трупе без фуражки. Француз говорил все больше о пожаре, убийстве и исчезновении…

– Когда вы в последний раз видели леди Брендон? – поинтересовался Джордж Лоуренс однажды в голубом Бискайском заливе.

– Давно. Очень давно. Я был неделю в Брендон-Аббасе, это было, вероятно, шесть или семь лет тому назад. С тех пор я ничего туда не писал, кроме письма с благодарностью после моего отъезда оттуда… Скажите, переписываетесь ли вы регулярно с леди?

– То есть… нет. Я не назвал бы это регулярной перепиской, – замялся Джордж Лоуренс. – Собираетесь ли вы туда в этот раз? – продолжал он, симулируя зевок.

– Собственно говоря, следовало бы отвезти леди этот невероятный документ, но поездка туда меня никак не устраивает. Конечно, я мог бы послать этот документ при письме, но это было бы очень длинное письмо, а я пуще всего на свете ненавижу длинные письма.

– Я отвезу его, если хотите, – предложил Лоуренс. – На будущей неделе я буду поблизости от Брендон-Аббаса. Я знаю Майкла Джеста, и мне будет забавно узнать, в чем дело.

Майор де Божоле почувствовал, что слово «забавно» не вполне точно выражало ощущения Лоуренса. Его скрытый и флегматичный друг был слишком сильно взволнован во время рассказа. Очевидно, все, что касалось леди Брендон, затрагивало его настолько сильно, что забавно было само употребление этого слова.

Де Божоле улыбнулся про себя и серьезно сказал:

– Великолепно, мой друг, это спасет меня от писания письма в милю длиной, а леди Брендон не сочтет, что я небрежно отнесся к ее делу. Я рассказал все вам, ее другу, и дал вам документ – с просьбой передать ей. Скажите ей, что я считаю его уткой. Впрочем, он был найден при своеобразных обстоятельствах, и потом, может быть, он ей пригодится.

– Совершенно верно, – согласился Лоуренс. – Я не сомневаюсь в том, что Майкл Джест не крал сапфира и вообще ничего не крал. Но этот документ должен быть передан ей, раз он касается ее и Джеста.

– Разумеется, друг мой. Если камень действительно был украден, документ может помочь его отыскать. Почерк, например, может навести на след. Она сама решит, следует ли посылать его в Скотленд-Ярд… Заверьте ее, что я сделаю все, что смогу, чтобы помочь, если окажется, что камень действительно пропал.

– Ладно, старина, – сказал Лоуренс. – Я на днях там буду. Наверное, первый, кого я встречу, будет Майкл Джест, и в тот же вечер я увижу пресловутый сапфир.

– Несомненно, – ответил Божоле. – Знаете ли вы почерк Майкла?

– Никогда не видал, но почему вы спрашиваете? Неужели вы думаете, что он действительно написал это письмо?

– Я перестал думать, друг мой, – вздохнул Божоле. – Во всяком случае вы можете быть уверены, что первое письмо от вас я распечатаю не теряя времени. Либо сапфир украден, либо нет. Если украден, то этот документ может иметь практическое значение.

– Боюсь, что не очень практическое, – возразил Лоуренс. – Похоже на то, что похититель вместе с камнем остались в сгоревшем форту Зиндернеф.

– Силы небесные! Мне это никогда не приходило в голову. Великолепнейший сапфир в мире, стоящий почти миллион франков, может быть, валяется сейчас среди хлама в развалинах форта Зиндернеф, – сказал взволнованным голосом Божоле. На минуту Лоуренс представил себе, как он посвятит свой отпуск поискам камня и вернется в Брендон-Аббас с миллионным минералом в кармане.

– Если камень исчез, то мы должны будем действовать быстро и осторожно, – сказал Божоле, и добавил: – Положение становится все более интересным. Представьте себе охоту за сокровищами в форту Зиндернеф. Что будет, если об этом узнают туареги или строители нового форта и гарнизон? Пока камень не найдут, Зиндернеф будет самым популярным форпостом в Африке. Если камень действительно там, то лучшим способом его потерять было бы намекнуть об этом кому-нибудь. Нет, это нужно было бы держать в строжайшей тайне и, по возможности, все поиски вести лично… Новые осложнения… чертовщина этакая! – и он улыбнулся.

Джордж Лоуренс задумался.

– Предположим, что камень был в кармане человека, сгоревшего в форту. Мог ли он погибнуть в огне? Портятся ли драгоценные камни от огня?

– Не знаю. Можно будет узнать у какого-нибудь ювелира. Впрочем, едва ли. Драгоценные камни кристаллизуются внутри земли при значительно более высокой температуре.

И Лоуренс снова задумался. Он думал о том, как он пожертвует своим отпуском, чтобы возвратить леди Брендон ее сокровище. Отпуском? Нет, карьерой, чем угодно, хоть жизнью…