Текст книги "Похороны викинга"

Автор книги: Персиваль Рен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Бердон, – сказал он спокойным голосом, – не могли бы вы подать мне белого кролика с большими красными глазами и с розовой ленточкой на шее? Можно с оранжевой… но только не с голубой.

Мы все знали, что добрый капеллан был со странностями, но до сих пор он всегда был совершенно нормален в присутствии тети.

Надо было сгладить этот инцидент: Майкл и Бердон были великолепны.

– Слушаюсь, ваше преподобие, – невозмутимо сказал Бердон и пошел прямо в буфетную, будто рассчитывал найти там на столе белого кролика с красными глазами и розовой лентой.

– Прекрасная мысль, сэр, – сказал Майкл. – Я полагаю, что это современная замена средневекового жареного павлина, подававшегося к столу в перьях. Превосходная мысль.

Капеллан рассеянно улыбался. Я вмешался в разговор, а Изабель спросила его, как подвигается его книга о старинном стекле. Эту книгу он писал годами, и она была любимой темой его разговора.

Заметила ли что-нибудь тетя Патрисия, сидевшая на другом конце стола? Когда я взглянул на нее, она показалась мне на десять лет старше, чем была. Когда после обеда я стоял в дверях, она шепнула мне:

– Пусть Майкл присмотрит за капелланом, он все время страдает бессонницей…

Позже вечером капеллан был нормален. Он говорил о драгоценных камнях даже лучше и умнее, чем сам сэр Бэзил. Я был очень рад за тетю Патрисию. Она смотрела на него глазами матери ребенка-полуидиота, старающейся уверить себя, что он здоров и нормален, радующейся каждому проявлению его нормальности и колеблющейся между радостью и ужасом.

Бедная тетя Патрисия! Ее брак с сэром Гектором Брендоном был как болезнь. Единственным облегчением было почти постоянное отсутствие причины этой болезни.

Сэр Гектор находился где угодно, только не дома. Он был знаменитым охотником и преследовал свою двуногую или четвероногую дичь во всех странах света. Хорошо жить, имея определенную цель жизни. Целью жизни сэра Гектора было к концу ее иметь право сказать, что он убил по крайней мере по одному экземпляру всех разновидностей зверей, птиц и рыб земного шара и любил по крайней мере по одной женщине всех наций мира. Это был великий человек с благородным честолюбием.

Мы были детьми и, конечно, не понимали, что приходилось терпеть тете Патрисии от его присутствия, а его арендаторам и рабочим от его отсутствия.

Но когда мы подросли, мы неизбежно узнали, что он был ненавидим всеми и беспощадно тянул все, что можно было, с имения, чтобы развлекаться в своих путешествиях.

Дети могли гибнуть от сырости в его домах, старики – умирать в его гнилых коттеджах с протекающими крышами, каждый фермер мог страдать, сколько ему нравится, его управляющий мог вести себя, как рабовладелец, но яхта сэра Гектора и приятельницы сэра Гектора ни в чем не должны были нуждаться, и жизненный путь его должен был быть вымощен чистым золотом. А леди Брендон должна была сидеть дома и сдерживать гнев и горе, слышать крики бешенства и стоны боли.

Но мы ничего этого не видели. Мы, мальчики и девочки, были счастливой шайкой, беспрекословно следовавшей за нашим вождем Майклом, веселым и бесшабашным.

Вероятно, больше всего из подвигов Майкла меня поразила огромная выдержка, проявленная им в роли «бронированного человека». Он выдерживал эту роль невероятно долго. Настолько долго, что я чуть не умер.

День был дождливый, и мы играли во внешнем холле. Капитану пришла блестящая идея одеться в одни из рыцарских лат, стоявших у стены. Мы, его верные последователи, не стали терять времени и, сделавшись его оруженосцами, при помощи изобретательности и большого количества веревок облачили его в броню.

Внезапно в наши средневековые развлечения резким анахронизмом вмешался рожок автомобиля, и наша шайка рассыпалась, как стая кроликов от выстрела.

Майкл встал на пьедестал и замер в обычной позе рыцаря, караулившего дверь. Дигби взлетел по лестнице, девочки скрылись в гостиной, Огастес и еще один мальчик убежали по коридору, а я, подобно королеве Джиневре, нырнул в ближайший сундук.

Я чувствовал, что задыхаюсь, но гордость не позволила мне вылезти. Следующим моим ощущением было прикосновение к моему лицу мокрой губки. Я лежал в кровати, Майкл смачивал мое лицо, а Дигби дружески лупил меня кулаками по животу.

Когда меня привели в чувство и изругали за то, что я задохся, мне сообщили, что у тети Патрисии в гостях был «черный человек». Провожая гостя к автомобилю, она долго с ним разговаривала, стоя у тех самых лат, в которых прятался Майкл.

Мы были страшно заинтригованы этим посещением, но Майкл ничего не говорил по поводу того, что слышал. Он только сказал, что таинственный черный человек действительно приезжал и что ему в броне приходилось сдерживать дыхание и напрягать все силы, чтобы не шелохнуться и не выдать своего присутствия.

Среди всеобщего восторга его героизмом мой собственный незначительный подвиг, состоявший в том, что я предпочел смерть обнаружению и позору, прошел незамеченным.

Я должен, однако, отдать справедливость Майклу: как только исчезла тетя Патрисия, он соскочил со своего пьедестала и открыл крышку сундука, а потом, освободившись от своих лат, сам отнес меня на руках в мою комнату. Дигби, который после долгой и мучительной для всех нас практики был нашим горнистом, снял со стены свой старый рожок и протрубил на нем то, что, по его мнению, называлось: «Торжественным приветствием герольдов» в честь героической твердости, проявленной Майклом и мной.

Несмотря на молчание Майкла по поводу посещения «черного человека», мы, прочие, много о нем говорили. Мы не пришли ни к какому заключению и должны были довольствоваться идиотской теорией, каким-то образом ставившей это посещение в зависимость от происшедшего в нашем доме незадолго перед этим случая с одним индусским мальчиком. Это был старший сын и наследник какого-то из просвещенных правителей Индии. Его отец магараджа сперва воспитывал его в колледже для индийских принцев – кажется, это был Раджкумар-колледж в Аджмире, – а потом послал в Итон. Он был превосходным спортсменом и атлетом и прямо боготворил Майкла.

По просьбе Майкла тетя Патрисия пригласила его в Брендон-Аббас, и когда он увидел «Голубую Воду», он форменным образом упал в обморок.

Я не думаю, чтобы сапфир был причиной этого обморока, скорее всего это было случайностью, однако факт остается фактом. Это было странно и жутко, тем более, что он так и не дал никакого объяснения своему обмороку и ни слова не сказал по поводу знаменитого камня.

Так мы жили нашей счастливой молодой жизнью в Брендон-Аббасе в те дни, когда приезжали туда из приготовительной школы, из Итона, и позднее из Оксфорда.

Исчезновение «Голубой Воды»

И вот однажды осенним вечером вся наша жизнь перевернулась внезапно и непоправимо.

Я не ученый и не философ, но я хотел бы, чтобы какой-нибудь убежденный сторонник учения о свободной воле, строящей жизнь, доказал мне, что мы не являемся беспомощными жертвами поступков других людей.

В этот прекрасный осенний вечер, такой памятный и такой обычный, мы все сидели после обеда в большой гостиной Брендон-Аббаса. Это был последний раз, когда мы все были вместе. В гостиной сидели тетя Патрисия, капеллан, Клодия, Изабель, Майкл, Дигби, Огастес Брендон и я.

Тетя Патрисия попросила Клодию спеть, но эта юная леди отказалась, сославшись на нездоровье и несоответствие настроения. Она действительно выглядела бледной и озабоченной. Я уже несколько вечеров видел ее такой и не знал, чему это приписать: ее долгам в бридж или счетам ее портних.

Со свойственным ей желанием помочь, Изабель села за пианино, и мы молча слушали ее милый и приятный голос. Тетя занималась вязанием, капеллан перебирал пальцами, Огастес вертел в руках портсигар (закурить он не смел), Дигби перелистывал иллюстрированный журнал, Клодия, нахмурившись, боролась с какой-то неприятной проблемой, а Майкл внимательно следил за ее лицом.

Изабель встала и закрыла пианино.

– Как насчет партии на бильярде? – спросил Огастес, но раньше, чем кто-нибудь успел ему ответить, Клодия сказала:

– Тетя, милая, покажите нам «Голубую Воду». Я не видела ее сотни лет.

– Правильно, – согласился Майкл, – давайте наслаждаться зрительными ощущениями!

Капеллан поддержал его и сказал, что он охотно сходит за сапфиром, если тетя Патрисия позволит.

Он один, кроме тети Патрисии (и, конечно, сэра Гектора), знал секрет тайника, в котором стоял несгораемый шкаф с «Голубой Водой» и другими драгоценностями Брендонов. Я помню, сколько часов Майкл, Дигби и я провели, с ведома и разрешения тети Патрисии, в поисках этого тайника. Наши поиски оказались абсолютно безрезультатными, несмотря на то, что Майкл был как одержимый.

Тетя Патрисия сразу согласилась, и капеллан пошел. У него был ключ к потайному шкафу, в котором хранились ключи от тайника и стоявшего в нем несгораемого шкафа.

– Сколько стоит «Голубая Вода», тетя? – спросила Клодия.

– Кому, дорогая? – ответила вопросом тетя Патрисия.

– Ну, сколько дал бы за нее какой-нибудь тип из Хеттон-Гардена?

– Вероятно, половину того, что рассчитывал бы содрать со своего клиента.

– Сколько же это было бы?

– Право не знаю, Клодия. Если какой-нибудь американский миллионер решил бы ее купить, он постарался бы выведать, какова самая низкая цена.

– Какую же цену спросили бы вы? – настаивала Клодия.

– Я вовсе не собираюсь ее продавать, – сказала тетя Патрисия тоном, ясно говорившим о ее желании прекратить разговор на эту тему. Как раз в этот день она получила письмо от мужа из Индии. Он собирался возвращаться домой, и это ее нисколько не радовало.

– Кто-то говорил мне, что дяде Гектору предлагали за него тридцать тысяч фунтов, – сказал Огастес.

– В самом деле? – ответила тетя Патрисия, и в этот момент в комнату вошел капеллан. Он нес в руках сапфир, лежавший на белой бархатной подушке и покрытый стеклянным колпаком. Он поставил его на стол, прямо под огромной висячей люстрой, с ее бесчисленными электрическими лампочками и стеклянными подвесками.

В этом сверкающем раздробленном свете камень лежал огромный и невероятный, пылающий синим огнем и доводящий до головокружения.

– Какое чудо! – сказала Изабель, и я подумал о том, сколько раз эти слова были сказаны применительно к этому камню.

– Дайте мне его поцеловать! – воскликнула Клодия.

Капеллан одной рукой снял крышку, а другой подал камень тете Патрисии. Тетя рассматривала камень, будто впервые его видела. Она долго смотрела сквозь него на свет и наконец передала его Клодии. Мы все по очереди держали его в руках. Огастес подкидывал и ловил его, бормоча: «Тридцать тысяч фунтов… Тридцать тысяч за простой кусок синего стекла!..»

Майкл, когда до него дошла очередь, осматривал его, как покупатель, а не как ценитель прекрасного. Он дышал на него и тер его рукавом, взвешивал в руке и осматривал со всех сторон. Наконец капеллан положил его обратно на подушку и накрыл стеклянным колпаком.

Мы сидели и стояли вокруг, слушая рассказы капеллана об индийских раджах и их знаменитых драгоценностях.

Я стоял у самого стола и, наклонившись, смотрел на синюю глубину сапфира. Сзади Огастес шептал: «Пойдем катать шарики… шарики… шарики…«И вдруг наступила темнота. Это одно из преимуществ электрического освещения.

– Фергюсон опять пьян, – пробормотал в темноте голос Дигби. Фергюсон был главным шофером и смотрел за динамо.

– Сейчас загорится, – сказала тетя Патрисия. – Бердон принесет свечи, если они долго будут возиться с динамо… не ходите только по комнате и не опрокидывайте вещей.

Кто-то легко толкнул меня, двигаясь в темноте.

– Духи и домовые, – сказала Изабель загробным голосом. – Я чувствую ледяную руку скелета на моем горле. Дайте свет!

И вдруг свет вспыхнул. Мы стояли и моргали от непривычной яркости, сменившей мягкую темноту.

– Спасены! – сказала театральным голосом Изабель, а когда я взглянул на нее, я увидел, как она вдруг окаменела и, широко раскрыв глаза, показала на стол.

«Голубая Вода» исчезла. Белая бархатная подушка была пуста, и стеклянный колпак ничего, кроме этой подушки, не покрывал.

Мы, вероятно, выглядели очень глупо, стоя все с вытаращенными глазами и безмолвно глядя на пустую подушку. В жизни моей я не видал большей пустоты, чем та, что была под колпаком.

Наконец тетя Патрисия нарушила оцепенение:

– Твоя шутка, Огастес? – спросила она тоном, от которого слон почувствовал бы себя маленьким.

– Что? Я? Нет, в самом деле… клянусь, я его никогда не трогал… – заявил густо покрасневший Огастес.

– Значит, в этой комнате есть кто-то другой с очень своеобразным чувством юмора, – заметила тетя Патрисия, и я был доволен тем, что я был неудачливым шутником. Кроме того, мне было приятно, что тетя, прежде всего, вспомнила об Огастесе.

– Ты стоял у стола, Джон, – сказала она мне, – ты взял?

– Нет, тетя.

Когда Дигби и Майкл определенно заявили, что камня не трогали, она повернулась к девочкам.

– Неужели вы? – спросила она, поднимая брови.

– Нет, тетя, я слишком была занята борьбой с домовым, – попробовала пошутить Изабель.

– Нет, тетя, у меня камня нет, – сказала Клодия.

Леди Брендон и достопочтенный Фоллиот смотрели на нас с холодной строгостью.

– Не будем говорить об остроумии всей этой игры, – сказала тетя Патрисия, – но не кажется ли вам, что блестящая шутка зашла слишком далеко?

– Положи блестящую штуку на место, Джон, – сказал Огастес, – ты стоял рядом.

– Я уже говорил, что не трогал сапфира, – ответил я.

– Может быть, ты сам положишь ее на место? – спросил Дигби Огастеса, и голос его был непривычно сух.

– А может быть, ты это сделаешь? – огрызнулся Огастес.

Дигби, стоявший непосредственно позади него, поднял правое колено, и Огастес вылетел к самому столу. Это проявление дурных манер не вызвало замечания тети Патрисии.

– Нет у меня этой чертовой штуки! – кричал разъяренный Огастес. – Ее стащил кто-нибудь из вас, бандитов!

Положение было глупое и становилось все более неприятным по мере того, как губы тети Патрисии сжимались тоньше и брови сходились к переносице.

– Послушайте, злоумышленники, – сказала Изабель, – я сейчас потушу свет на две минуты. Тот, кто сострил, положит камень на место и останется неизвестным. Понятно? – И она пошла к выключателю у двери.

– Приготовьтесь! – сказала она. – Пусть никто не двигается с места, кроме злодея, а, когда я зажгу свет, мы снова увидим «Голубую Воду».

– Ерунда, – проворчал Огастес, и раньше, чем тетя Патрисия или капеллан успели что-либо сказать, свет погас.

Мне пришла в голову неожиданная мысль. Надо узнать, кто именно сыграл глупую шутку и потом сказал глупую ложь. Поэтому я быстро шагнул к столу, нащупал его край правой рукой, а левую, широко проведя по воздуху, положил на стеклянный колпак. Тот, кто будет класть сапфир на место, должен будет тронуть мою руку своей, и я его схвачу. Я, может быть, не был бы так заинтересован в уличении шутника, если бы два раза мне не было сказано, что я стоял ближе всех к столу, когда погас свет. Мысль Изабели была превосходна, но я не считал необходимым оставаться под подозрением, особенно из-за этого осла Огастеса.

Итак, я стоял и ждал.

В огромной комнате было совершенно тихо.

– Не могу этого сделать, сапоги скрипят, – неожиданно сказал Дигби

– Не могу найти колпака, – сказал Майкл.

– Еще минута! – сказала Изабель. – Злодей, торопись!

И тогда рядом с собой я услышал чье-то дыхание и почувствовал прикосновение к моему локтю. Меня тронули за руку, и обеими руками я схватил руку шутника.

Это была мужская рука в плотном рукаве пиджака и с накрахмаленной манжетой. Если бы это была женская рука, я бы ее отпустил. Конечно, Огастес. Так похоже на него: сыграть дурацкую шутку и потом воспользоваться темнотой, чтобы ее исправить. Я не завидовал ему. У тети Патрисии будет не очень приятное выражение лица, когда она увидит, что я его поймал. К моему удивлению, он не пытался освободиться, и я приготовился к тому, что он внезапно рванет руку и исчезнет. Но он не двигался.

– Я буду считать до десяти, а потом зажгу свет. Готов ли ты, злодей?

– Я положил камень на место, – сказал Дигби.

– Я тоже, – сказал Майкл где-то рядом со мной.

– И я, – отозвалась Клодия.

Изабель зажгла свет, и я увидел, что крепко держу руку моего брата Майкла. Я был изумлен до крайности.

Конечно, это был пустяк: бездарная шутка и бесцельная ложь. Но это было так не похоже на Майкла. Особенно невероятно было, чтобы он что-нибудь сделал и не признался. Удивление мое увеличилось, когда он сказал:

– Значит это был я, Джон? Бедный Немощный Джест!

Я чувствовал острую боль от происшедшего и, повернувшись к Огастесу, сказал:

– Извини, Огастес, я думал, что это ты.

– Довольно разговаривать! – ответил он. – Кладите чертову штуку на место, вы мне надоели!

Кладите на место? Я посмотрел на подушку. Она все еще была пуста. Я взглянул на Майкла, и он взглянул на меня.

– Положи ее на место, Майк, – сказал я. – Это, конечно, было очень весело и остроумно. Не сомневаюсь. Но, кажется, я начинаю соглашаться с Огастесом. Пора положить ее на место.

Майкл долго и внимательно на меня посмотрел.

– Хм, – сказал он.

Изабель от двери подошла к нам.

– Я думаю, что вы тут что-то напутали, – сказала она. – Положи камень, Майк, и давайте танцевать. Можно будет потанцевать, тетя?

– Конечно, – сказала тетя Патрисия, – как только мы поблагодарим находящегося среди нас остряка.

Я пожалел того, кто окажется этим остряком, несмотря на все неприятности, которые он мне доставал. Капеллан по очереди посмотрел нам всем в глаза и ничего не сказал. Тетя Патрисия сделала то же. Мы стояли и молчали.

– Слушайте, довольно глупостей, – сказала она. – Если камень сейчас же не будет возвращен, я рассержусь!

– Кто сделал, выходи! – сказал Дигби.

Опять молчание. Оно становилось невыносимым.

– Я жду! – сказала леди Брендон и начала нетерпеливо стучать ногой. С этого момента вся эта история перестала быть шуткой.

Я никогда не забуду последующих часов. Эту ужасную атмосферу недоверия и подозрения. Восемь человек, подозревающих друг друга.

Тетя Патрисия не получила ответа на свое: «я жду», и решила быстро и решительно довести дело до конца.

– Морис, – сказала она капеллану, положив руку на его рукав. Лицо у нее при этом вновь сделалось добрым и ласковым. – Морис, сядьте рядом со мной, я хочу каждому из этих молодых людей задать один вопрос. После этого вы пойдете спать, теперь уже поздно, и вам нельзя засиживаться.

Она отвела и посадила его в глубокое кресло у окна, сама села рядом и холодным голосом сказала:

– Это становится серьезным, и если сейчас же камень не будет на месте, то последствия тоже будут серьезными. В последний раз я прошу того из вас, кто взял сапфир, отдать его мне и покончить со всей этой глупой историей, с тем, чтобы больше о ней не вспоминать. Если же это не будет сделано… Глупости, это, конечно, будет сделано…

– Джон! – сказал Огастес.

Больше никто не сказал ни слова,

– Хорошо, – сказала тетя, – если дурак упирается… Подойди ко мне, Клодия… трогала ли ты «Голубую Воду» после того, как капеллан положил ее под колпак? – Она взяла Клодию за руку выше локтя и смотрела ей в глаза.

– Нет, тетя, – сказал Клодия.

– Конечно, нет, – сказала тетя Патрисия, – иди спать, дорогая. Спокойной ночи.

И Клодия ушла, бросив на меня негодующий взгляд.

– Иди сюда, Изабель, – продолжала тетя. – Трогала ли ты камень после того, как его спрятал капеллан?

– Нет, тетя, не трогала, – ответила Изабель.

– Я была в этом уверена. Иди спать. Спокойной ночи.

Изабель повернулась, чтобы уйти, и вдруг остановилась.

– Но я была бы способна его взять, если бы это пришло мне в голову. Ведь это просто шутка.

– Спать! – скомандовала тетя, и Изабель ушла, с жалостью взглянув на меня. Тетя Патрисия повернулась к Огастесу:

– Иди сюда, – жестким голосом сказала она, не отрывая своего холодного взгляда от его бегавших по сторонам глаз. – Пожалуйста, говори только правду. Тебе же будет лучше. Если «Голубая Вода» у тебя, отдай ее, и я больше не скажу ни слова. Она у тебя?

– Клянусь перед Богом… – выпалил Огастес.

– Не клянись ни перед Богом, ни передо мной, Огастес, – холодно сказала тетя. – Да или нет? У тебя камень?

– Нет, тетя! Я готов торжественно поклясться… – несчастный Огастес был опять прерван сухим голосом тети:

– Трогал ли ты его после того, как капеллан положил его на место?

– Нет, тетя. Я никогда… я в самом деле… Я его не трогал… Я вас уверяю… – захлебывался Огастес, и снова был прерван:

– Знаешь ли ты, где он сейчас находится?

– Нет, тетя, – живо ответил Огастес, – не имею ни малейшего понятия. Если б только я знал, я сейчас же…

– Джон, – сказала тетя Патрисия, не обращая больше никакого внимания на Огастеса, – знаешь ли ты, где сейчас этот камень?

– Нет, тетя, – ответил я, – я также не прикасался к нему после капеллана.

Она смотрела мне в глаза долго и внимательно. На ее взгляд я сумел ответить твердым и, надеюсь, не грубым взглядом. Когда я отвернулся, мои глаза встретились с глазами Майкла. Он как-то странно на меня смотрел.

Потом пришел черед Дигби. Он просто сказал, что ничего не знает об исчезновении «Голубой Воды» и что он не трогал камня с тех пор, как получил его от Клодии и передал Изабель.

Оставался только Майкл. Он неизбежно был виновным, иначе кто-то из нас солгал самым постыдным и непоправимым образом. Я так был зол на Майкла, как никогда во всей моей жизни. Я даже не на него был зол, а на его поступок.

Я не протестовал в принципе против удачной «общеполезной» лжи. Такая иногда бывает очень хороша, например, чтобы вытащить какого-нибудь приятеля из-под палки. Но я определенно не люблю глупой, бесцельной лжи, которая ставит всех в дурацкое положение и вдобавок навлекает подозрение на невинного.

Я никогда не поверил бы, чтобы Майкл был способен выкинуть такую штуку и потом врать со страху. Но теперь, когда все совершенно определенно заявили о своей невиновности, я не мог сомневаться, тем более, что сам поймал его за руку. Теперь я должен был признать его трусом, дураком и вралем. Мне хотелось избить его за то, что он с собой сделал.

– Майкл, – сказала тетя Патрисия очень значительным и очень спокойным голосом, – это чрезвычайно грустно. Больше, чем я могу выразить словами, Майкл. Пожалуйста, отдай мне «Голубую Воду», и не будем больше об этом говорить… Но боюсь, что я долго не смогу называть тебя Майком.

– Я не могу отдать вам сапфир, тетя, потому что его у меня нет, – спокойно ответил Майкл, и мое сердце сильно забилось.

– Знаешь ли ты, где он сейчас?

– Не знаю, тетя, – быстро ответил Майкл.

– Трогал ли ты его после капеллана, Майкл? – спросила тетя.

– Нет, – спокойно отвечал Майкл.

– Знаешь ли ты что-нибудь еще, Майкл? – продолжал ровный, холодный голос тети.

– Я знаю только то, что не имел и не имею никакого отношения к его исчезновению, – так же спокойно ответил Майкл, и я почувствовал, что начинаю сходить с ума.

– Заявляешь ли ты, что все, сказанное тобой, – правда?

– Я заявляю, что это все правда и что я ничего не утаил, – ответил Майкл.

Что мне было думать? Ведь я не мог думать, что Майкл лжет. Но я не мог также и забыть, что поймал его руку над стеклянным колпаком.

Мне приходилось не верить либо Майклу, либо моим чувствам. Я предпочитал последнее. Когда мы выйдем из этой ужасной комнаты, я пойду к нему и просто спрошу: «Майк, старик, скажи мне только, что ты не трогал этой чертовой штуки. Если ты скажешь, что не трогал, то, значит, все в порядке».

Услышав его последние слова, тетя Патрисия окаменела. Молчание становилось невыносимым. Наконец она заговорила низким глухим голосом:

– Это невероятно гнусно и омерзительно, – начала она. – Кто-то из шести мальчиков и девочек, выросших в этом доме, показал себя подлым лжецом и, кроме того, самым обыкновенным, или, если хотите, необыкновенным вором… Нет, я не могу думать, что он вор. Слушайте, я оставлю стеклянный колпак на столе. На ночь я закрою все двери и ключи возьму себе. Кроме ключа от этой комнаты. Дай мне его Дигби… Спасибо. Этот ключ я положу в старую бронзовую шкатулку, что стоит на камине во внешнем холле. Слуги будут спать и ничего не узнают. Я прошу присутствующего здесь лжеца воспользоваться случаем. Пусть он положит сапфир на место, запрет комнату и ключ спрячет в ту же шкатулку. Если до завтрашнего утра это не будет сделано, я буду считать, что произошло воровство. И тогда мне придется принять соответственные меры… Для порядка я это же самое сообщу Клодии и Изабель.

– Пойдем, Морис, – сказала она, вставая и беря капеллана под руку. – Я надеюсь, что вы не будете мучиться из-за этой истории и спокойно уснете.

Бедный капеллан не мог говорить. Он выглядел совершенно безумным и несчастным. Я думаю, что каждый из нас с облегчением вздохнул, когда дверь закрылась. Мне, во всяком случае, стало легче.

Что же теперь?

Дигби повернулся к Огастесу.

– Послушай, вошь, – начал он более грустным, чем сердитым голосом. – Я боюсь, что придется спустить с тебя штаны… Пожалуй, понадобится ременный пояс… или подтяжки.

Я промолчал. Рука, которую я поймал над столом, не принадлежала Огастесу. Огастес смотрел на нас, как крыса, загнанная в западню. Он чуть не взвизгнул, когда Дигби его схватил.

– Лжешь, скотина! – закричал он. – Кто был у стола, когда свет потух и вспыхнул опять? Кто возился у стола, когда Изабель зажгла свет? Кто?

Я посмотрел на Майкла, и Майкл посмотрел на меня.

– Да, – взвизгнул Огастес, заметив этот взгляд, и вырвался из рук Дигби.

– Черт! – сказал Дигби. – Если он его стянул, то камень должен быть на нем. Приди в мои объятия, Огастес. – В следующий момент он сидел верхом на лежащем Огастесе и хладнокровно прощупывал его карманы.

– В жилетных карманах нет… в наружных… во внутренних… в брючных… Нет, у него этого камня нет, если только он его не проглотил, – объявил Дигби, – а впрочем, он мог засунуть его куда-нибудь в кресло или диван… Ну, Огастес, куда ты его девал? Говори прямо, и мы пойдем спать.

– Молчи, негодяй! Подлец! Прохвост! – захлебывался Огастес в припадке крысиной храбрости. Я думаю, что он никогда в жизни не позволял себе так разговаривать с моими братьями.

Я ожидал, что последует немедленная и суровая расправа, но Майкл, как всегда, поступил совершенно неожиданным образом.

– Знаете, этот человек, кажется, действительно не виноват, – сказал он мягко.

– Кажется?! – заревел Огастес. – Ты знаешь наверное, лицемер собачий. Разве ты с Джоном не путался у стола, когда она зажгла свет? Трусы, мерзавцы…

Рука Дигби крепко легла на его шею.

– Я, может быть, неправильно тебя обвинил, мой маленький Огастес. Я очень извиняюсь перед тобой, – сказал он, – но если окажется, что ты все-таки стащил этот камень… Маленький ты мой, что с тобой тогда будет!

– А если окажется, что это Майкл, или Джон, или ты сам? Что тогда? – зашипел растрепанный Огастес.

Майкл посмотрел на меня, и я на него.

– Послушайте, – сказал Дигби, – надо полагать, что эта штука здесь в комнате. Тетка едва ли стала бы похищать свои собственные драгоценности. Капеллану сапфиры не нужны. Десятки тысяч фунтов тоже. Никто не подумает, что Изабель сделала это. Или Клодия. Значит, остаемся мы четверо. Никто из нас не выходил из комнаты. Давайте найдем камень! Найди камень, Огастес! Я согласен поклясться, что сам его спрятал!

И Дигби начал швырять подушки с диванов и кресел, двигать стулья, отворачивать ковры и носиться в охотничьем азарте по всей комнате, подбадривая себя и Огастеса восклицаниями вроде: «Ищи! Пиль, Огастес!.. Так, так, моя хорошая собачка!.. Держи его, песик!..» – и веселым лаем.

Майкл и я искали методически и аккуратно, пока не стало очевидным, что камня в комнате не было. Во всяком случае в течение двух-трех минут темноты его нельзя было спрятать так, чтобы мы его не нашли.

– Что дальше? – сказал наконец Дигби. – Давайте скроемся, пока не появилась тетя Патрисия. Я почему-то не хочу видеть ее сегодня вечером.

– Сперва приведем в порядок комнату, – предложил Майкл, – иначе слуги завтра учуют неладное.

И мы стали наводить порядок. Огастес стоял в стороне и время от времени бормотал:

– Чертовы врали!.. Прохвосты проклятые! – и тому подобное.

– Пойдемте в курительную комнату, – сказал Дигби Майклу и мне, когда мы закончили.

– Ступайте себе в вашу курительную комнату, скоты, там, может, договоритесь, – сказал Огастес.

– Иди спать, маленький! – ответил Дигби. – Не забудь, что ключ будет лежать в шкатулке на камине. Катись себе!

– Я готов просидеть всю ночь в холле, чтобы узнать, кто придет за этим ключом, – сказал Огастес и взглянул на меня.

– Постарайся, чтобы я тебя там нашел. Боюсь, что тогда я тебя отшлепаю, – дружески сказал Дигби.

– Понятно, – тебе не хочется попасться, – сердито ответил Огастес и вышел, стараясь вложить в свой уход максимум чувства собственного достоинства.

– Одно из двух: либо этот юноша вовсе не виновен, либо он великолепный актер, – сказал я вслед уходившему Огастесу.

– Так, дети мои. Что же вы думаете? – сказал Майкл, разгребая кочергой уголь в камине.

– Будет очень скверно, если эта проклятая штука не окажется завтра утром на месте, – сказал Дигби. – Хотел бы я знать, обратится ли она в Скотленд-Ярд? – добавил он, выпустив тучу дыма.

– Гнусное дело, – сказал Майкл. – Представьте себе жирного и таинственного детектива, обнюхивающего комнаты и задающего всем дурацкие вопросы.

– Здорово весело, – засмеялся Дигби.

– Отвратительная история, как справедливо заметила тетка, – заявил Майкл.

– Свинство по отношению к ней, – сказал я.

– Черт! – воскликнул Дигби. – Этот поганый камень должен быть к утру на месте!

– Я надеюсь, что это будет так, – сказал я, и мои глаза опять встретились с глазами Майкла.

– Попробуем восстановить, как было совершено кошмарное преступление, – научным тоном посоветовал Дигби. – Вычеркнем тетю и капеллана.

– Девочек тоже, – сказал Майкл. – Если кто-нибудь попробует подумать, что Клодия способна воровать, я сверну ему голову так, что он сможет смотреть вдоль своего позвоночника!

– Если кто-нибудь подумает это про Изабель, то я совсем отверну ему голову и ему вообще нечем будет смотреть, – добавил Дигби. – Идем бить бедного Огастеса, – внезапно предложил он.

– Огастес ни при чем, – сказал Майкл. – Разве ты не понимаешь, что только подлинная оскорбленная невинность способна дать ему столько храбрости? Какими словами он нас честил? Разве он посмел бы, если бы был виновен? Нет, он был бы многословен, дружественен и слезоточив.

– Пожалуй, ты прав, Майк, – согласился Дигби. – К тому же у нашего дорогого кузена не хватило бы храбрости украсть что-нибудь действительно ценное… Мне казалось, что он шутя его стянул, а потом побоялся положить назад и где-нибудь спрятал. Я думал, что он его «найдет», когда мы искали в комнате… Во всяком случае Огастес положит его на место, если только он у него.