Текст книги "Современный шведский детектив"

Автор книги: Пер Вале

Соавторы: Май Шёвалль,Мария Ланг,Карл Блом
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 39 страниц)

14. А ЕСЛИ ТЕБЯ УБИТЬ?

Прощание Мирьям было кратким, новполне учтивым:

– Покойной ночи.

Не утратив самообладания, с гордо поднятой головой, она вышла из комнаты.

– Боже мой! – еще выразительнее, чем раньше, вздохнула Лиселотт. Она составила на поднос кофейную посуду и прошипела: – Помогите мне!

Повиновался один только пастор.

Еспер Экерюд успел изрядно захмелеть; лежа на диване, он поставил стакан с виски на низкий столик.

– Черт, ну и ветрило, – пробормотал он. – Надо бы здесь кому-нибудь дежурить всю ночь.

Сванте Странд довольно бесцеремонно увел Полли в пустую столовую, эта угловая комната находилась между верандой и кухней.

– Я должен поговорить с тобой перед отъездом. У меня сердце разрывается, глядя на тебя. Не надо так отчаиваться.

Полли послушно села на один из белых стульев, стоявших вокруг обеденного стола. Благодаря белой мебели и гардинам, голубому ковру, голубым полоскам на обивке стульев да бело-голубому датскому сервизу, который красовался за стеклами буфета комната казалась прохладной и дышала покоем.

На кухне Лиселотт небрежно звенела другим, более дешевым сервизом. Сванте закрыл двери столовой, и тотчас стал слышен другой, внушающий тревогу звук – это волны бились о стену дома.

– Пусть тебя не беспокоит финансовая сторона дела, – пытался он утешить девушку. – Если страховой полис оформлен на определенное лицо, то эта сумма не подлежит разделу между наследниками.

Серые глаза Полли помутнели от слез.

– Ну и что? – безучастно спросила она.

– Альберта застраховала свою жизнь, – упрямо повторил Сванте, – и эти деньги не имеют отношения ни к завещаниям, ни к наследникам. Они твои, страховой полис завещан тебе. Твое имя значится на нем с тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, когда этот полис был выписан.

– Мне тогда не было и трех лет, – в недоумении сказала Полли.

– Зато Альберте было пятьдесят два, – объяснил адвокат. – На страховую сумму в сто двадцать тысяч крон приходятся большие проценты. Свыше четырех тысяч в год.

Глаза Полли из серых сделались синими и широко раскрылись.

– Четыре тысячи? Но зачем?..

– Как я понимаю, управляющий Фабиан решил таким образом обеспечить твое будущее. И, на мой взгляд, мысль была вполне здравая. Нынче эта сумма составит уже сто пятьдесят тысяч крон. Из них тридцать тысяч всегда свободны от налога. С остальной суммы тебе, как приемному ребенку, придется уплатить всего двадцать тысяч налога. Итого, останется сто тридцать тысяч. По-моему, неплохо!

Он старался хоть чем-нибудь порадовать девушку. Но Полли была скорее сбита с толку и огорошена.

– Я обещала Альберте не бросать пение, – горько сказала она. – Но жить в Стокгольме вместе с Мирьям и Эдуардом я уже не смогу. Впрочем, в этом, наверно, нет необходимости. Ведь я смогу переехать?

– Конечно, сможешь, – поспешил успокоить ее Сванте. – Между Эребру и Стокгольмом поезда ходят каждый час.

Даже через закрытую дверь из кухни доносился сердитый голос Лиселотт.

– Какой ты добрый, Сванте. Ты придешь к нам завтра утром? – почти шепотом, преодолевая застенчивость, спросила Полли.

– Непременно, если ты этого хочешь, – твердо пообещал Сванте Странд.

После его ухода нижний этаж опустел. Свет на кухне был погашен: Лиселотт уже перемыла посуду, а заодно и чужие кости. На веранде при полном освещении дремал Еспер.

Полли погасила часть лампочек, стараясь не прислушиваться к тому, как бушующее озеро плещется у самого порога веранды.

Была полночь, девушка продрогла в своем шелковом свитерке. В холле второго этажа тускло светил ночник.

Где-то скрипнула дверь, заурчала водопроводная труба. Полли юркнула в свою комнату и впервые пожалела, что в доме Альберты на дверях нет надежных замков, ей ужасно хотелось запереть свою дверь.

В это же время в спальне Альберты Эдуард Амбрас думал примерно о том же.

Он был уверен, что сегодня к нему пожалуют гости, и потому даже не стал раздеваться, только скинул ботинки и положил медальон на ночной столик.

И хотя Эдуард ждал совсем другого посетителя, он ничем не выдал своего удивления.

– Прости, что я врываюсь так поздно, – сказал Рудольф Люнден, – но мне хочется сегодня же уладить возникшие между нами недоразумения. Я пришел извиниться перед тобой.

Вместо пасторского сюртука на нем был халат из шотландки. Красная клетка подчеркивала его широкие плечи и высокий рост. Может, она подчеркивала и цвет его лица, но в полумраке этого не было видно.

Мужчины уселись за маленький столик возле балконной двери.

– Можешь не извиняться. Ты ни в чем не виноват, – сказал Эдуард, закуривая сигарету.

– Виноват. С самых похорон Альберты я относился к тебе враждебно, с предубеждением и уверял всех, что тебе не место в нашем узком семейном кругу. Признаюсь, я посрамлен. Больше чем кто-либо из нас, ты в этом доме на месте. Ты единственный представитель семьи Фабиан, и не надо забывать, что твой отец раньше нас всех имел отношение к приходу святого Улофа. Он вспоминал когда-нибудь Швецию, свое детство?

– Сомневаюсь. Зато моя бабушка Пепита всю жизнь помнила разные истории и постоянно их рассказывала. Одна из них про вашу церковь.

– Не может быть! А что именно?

– Она рассказывала, что в церкви хранится средневековая скульптура святого Улофа.

Пастор удовлетворенно кивнул.

– Да, это бесценная, удивительная скульптура, – начал он, – примечательна она тем…

– Я знаю, – перебил его Эдуард, словно нетерпеливый школьник. – Она примечательна тем, что изображает не шведского святого, а норвежского. Раньше его почитали только в Нидаросе, в Тронхейме. Но голпы монахов и других странников конными или пешими тянулись туда из более южных мест. Скульптура в вашей церкви доказывает, что путь их лежал через пустоши вокруг Лубергсхют-тана. Пепита весьма проникновенно живописала, какие муки им приходилось терпеть в ваших лесах.

– Подумать только! – воскликнул пастор. – И это в Латинской Америке! А что она еще вспоминала?

– Она рассказывала о господской усадьбе в Лубергсхюттане. О книгах и картинах, о том, что она уехала оттуда, не претендуя на это богатство. Но думаю, Франс Эрик выплатил своей мачехе и ее сыну их долю. Именно эти деньги и помогли ей с инженером Хамбрасом уехать в Венесуэлу и там обосноваться.

– Похоже на правду, – согласился пастор. – Как раз тогда Франс Эрик получил миллионное наследство от своей почти столетней бабушки и, по его словам, все до последнего эре вложил в производство, результат не замедлил сказаться.

– Однако кое-какие драгоценности Пепита все-таки увезла, – продолжал Эдуард. – Например, этот медальон. Она его обожала, называла Францискиным и считала, что он приносит удачу. Поэтому, когда у отца появился золотой скорпион, она подарила ему медальон в качестве футляра для амулета.

– Я вижу, она не забыла Лубергсхюттан. А какие-нибудь связи с родиной у нее сохранялись?

– Ей было не до того. Они постоянно переезжали с места на место. При этом она всегда жила в тревоге за отца. Перед смертью она мне сказала: «Береги медальон. Отвези его на родину, к Франциске и святому Улофу. Мне не следовало забирать его из Швеции».

– Сделанного не воротишь, – проговорил пастор. – Благодарю за беседу. Ну, пойду, иначе я тут задохнусь от твоего дыма.

– Разве здесь накурено?

– Тебе тоже ничего не стоит отравиться угарным газом, – предупредил пастор. – У тебя нарушено обоняние. Как ты обходишься без сигарет во время дежурства в больнице?

– В помещении для медицинского персонала курить не запрещают. И в Дании тоже…

– Да, кстати. Зря ты сегодня так обидел Мирьям.

– Это она меня обидела.

– А вчера? Когда ты на кухне разглагольствовал о своей нищете и богатой наследнице. Разве это было необходимо?

– Но это правда. Вчера это была еще правда.

– Такой уж ты правдолюбец? Знаешь, как говорят у нас в Смоланде? – Взявшись за ручку двери, пастор Люнден медленно и отчетливо произнес: – С чертом дело имеют дважды—когда выбирают пастора и когда делят наследство.

Эдуард разделся, натянул черную пижаму и отправился в ванную. Проглотив две таблетки снотворного, он вернулся в уютную, но прокуренную комнату.

– Один гость ушел, другой пришел. Что тебе нужно?

– А как ты думаешь?

– Никаких ссор, – отрезал он. – На сегодня хватит. Мирьям поднялась с кровати и подошла к нему так близко, что ее белокурые волосы защекотали ему лоб, а шелковая сорочка коснулась его тела.

– Я хочу знать, – прошептала Мирьям, губы ее приходились на несколько сантиметров выше его уха. – Я хочу знать все о медальоне, об амулете…

– Только не сегодня!

Резким движением Эдуард оттолкнул ее, и она отлетела к кафельной печи.

– Для меня это важно, слышишь? Для нас обоих важно, – процедила Мирьям сквозь зубы. – Так или иначе, ты все время обманывал меня, скрывая свои истинные намерения. А я не люблю, когда меня обманывают и используют для своих целей.

– Господи, Мирьям, давай выясним отношения в другой раз, а то я уже принял две таблетки снотворного. Чего я не люблю, так это когда в час ночи меня допрашивают о моих истинных намерениях.

– Ну, нет, так легко ты от меня не отделаешься! Какого черта ты до сих пор прятал свой медальон? Боялся обнаружить, что мы с тобой фактически родственники?

Молчание Эдуарда вдохновило Мирьям на новую тираду:

– А Альберта! Бедная старуха думала-гадала, написала в феврале новое завещание. Зря беспокоилась. Если б ты на крещенье, когда был здесь впервые, назвал свое истинное имя. Или… – Пальцы Мирьям скользнули по шнурку вьюшки. – Или ты все-таки открылся ей, только в другой раз?

– В другой раз я ее не видел, – сухо ответил Эдуард.

– А на пасху? – намекнула Мирьям. – Вечером в понедельник? Когда я ждала тебя у «Трех старушек»? Молчишь? Как прикажешь понимать, что…

Эдуард Амбрас распахнул дверь спальни.

– Я принципиально не отвечаю на оскорбительные намеки. Сделай милость, иди отсюда, пока я тебе не врезал.

Выкурив последнюю сигарету, он растянулся на постели Альберты, погасил лампу и мгновенно уснул.

На рассвете он спал беспробудным сном. И не слышал, как щелкнула дверь, не слышал шагов, приглушенных мягким ковром.

Не видел руку, схватившую медальон, оставленный на ночном столике.

Блеснул золотой скорпион.

Он крепко спал и не почувствовал боли от укола, когда ему в шейную вену вонзилась смертоносная игла.

Амулет, которому он доверил свою жизнь, погубил его.

Убийство
15. КТО ЗНАЕТ МАЛО, СУДИТ СКОРО

В понедельник утром черный «мерседес» комиссара Вийка возвращался в Стокгольм. День был серый, и в воздухе висела изморось, правда, ветер стих, и комиссар больше не опасался, что добротную виллу его матери затопит водой.

Город отделался сравнительно легко, зато в других местах стихийное бедствие нанесло большой ущерб. Озимые были уничтожены, весенний сев задерживался. Затопленные предприятия остановили работу, на муниципалитет свалились огромные непредвиденные расходы по эвакуации шахт, починке насосных станций и плотин, строительству новых дорог и мостов. В полной беспомощности люди смотрели, как неуправляемая сила прямо на глазах разрушает их дома.

В Арбуге Кристер услышал, что из-за паводка движение по шоссе Е-18 и Е-3 сильно сокращено или даже вовсе перекрыто. По крайней мере, не надо ломать голову, какое из них предпочесть.

В одиннадцать часов по полицейской рации его вызвали обратно в Скугу.

– На одной из прибрежных вилл обнаружен труп. Обстоятельства подозрительные. Адрес: Хюттгатан… Повторяю. Обнаружен труп, похоже, это убийство. Возвращайтесь.

Кристер Вийк вздохнул, но стал разворачивать машину. Он жалел, что так безоговорочно пообещал две вещи: в два часа явиться в комиссию по уголовным делам и вечером успеть ко второму акту «Летучего голландца», в котором мечтательная Сента поет свою знаменитую балладу.

Человек моей профессии, думал комиссар, не имеет права давать обещания.

Возле живой изгороди из сирени, покрытой свежей весенней зеленью, стояли частные и полицейские машины.

В саду адвокат Сванте Странд обнимал Полли.

Она плакала, ее била дрожь. Носового платка у нее не оказалось, и Сванте Странд, порывшись в карманах, протянул ей свой.

– У нее сильное нервное потрясение, – объяснил Сванте комиссару. – Зря я вчера уехал отсюда, это случилось после моего отъезда.

– Отведите ее домой, и напоите коньяком, – распорядился комиссар Вийк.

В холле у телефона он увидел пастора. Тот опять был в черном сюртуке. Зажав трубку рукой, Рудольф Люнден мрачно сказал:

– Наверху. Идите туда.

На втором этаже, в коридоре и узкой комнате для музыкальных занятий, суетились полицейские, фотографы и криминалисты.

На крышке пианино лежали принадлежности дорогого фотоаппарата, на столе возле балкона был установлен магнитофон, по полу змеились провода. Толстый шнур уползал в спальню фру Фабиан.

Эрк Берггрен, заметив взгляд комиссара, устало объяснил:

– Доктор Северин пожаловался, что ему недостаточно света, и мы принесли юпитер. Он как раз заканчивает осмотр трупа.

– Отчего он умер?

– Отравление ядом скорпиона. Кажется, он привез его с собой из Америки.

– Ну и дела.

Комиссар оставался невозмутимым. Войдя в спальню, он даже отметил, что элегантный костюм шефа местной полиции такой же темно-зеленый, как и ковер на полу.

– Зачем я тебе понадобился? Ты что, сам не можешь справиться со своими убийствами? – спросил комиссар вместо приветствия. – Вон, какая у тебя толпа экспертов.

– Ты мой главный свидетель, – льстиво ответил Андерс Лёвинг. – Вы с твоей матушкой запутались в этом клубке с самого начала.

– Твои метафоры оставляют желать лучшего. Запутаться в клубке невозможно. А кроме того, Даниель впутался в эту историю гораздо раньше, чем я.

В маленькой спальне Альберты при свете юпитера старый провинциальный врач Даниель Северин казался выше, чем всегда. Он подозвал Кристера к себе и попросил:

– Ну-ка, расскажи, что ты видишь.

– Вижу молодого человека, лет двадцати семи, который последние восемь месяцев жил с Мирьям Экерюд в ее стокгольмской квартире.

– Этого ты видеть никак не можешь.

– Вот именно, – вмешался Андерс Лёвинг. – Наш прославленный шеф государственной комиссии по уголовным делам попросту выкладывает все, что ему известно.

– О'кей, – сказал Кристер. – Я вижу мужчину с темными спутанными волосами и темной щетиной. Он укрыт, но руки лежат поверх одеяла, и, по-моему…

Он нагнулся, потрогал руку Эдуарда.

– Да. Тело уже остыло и начало костенеть. Он лежит на спине, голова повернута направо. А что это у него на шее? Укол? Ему делали инъекцию?

– В любом случае его укололи, – согласился доктор Северин.

– Игла вошла в вену с левой стороны шеи, кровь из этого сосуда поступает прямо в сердце. Значит, смерть наступила мгновенно?

Бледно-голубые глаза Северина смотрели дружелюбно и одобрительно.

– Если концентрированный яд вводится внутривенно, человек умирает в течение десяти – двадцати минут. Судя по состоянию постели, он не проснулся во время этой процедуры, и вообще не похоже, чтобы он сопротивлялся или хотя бы ворочался.

– Когда он умер?

Доктор мог бы предложить ему дождаться заключения судебно-медицинской экспертизы, но он доверял своему многолетнему опыту.

– Молодой человек умер на рассвете. Примерно часа в четыре – в начале пятого.

– Причина смерти?

– Думаю, паралич органов дыхания и кровообращения. Точнее на этот вопрос можно ответить только после вскрытия.

– Эрк сказал что-то о скорпионе. Это тоже только предположение?

– Мне самому такое бы в голову не пришло, – пробурчал Даниель Северин, – но приходится верить фактам. Видел след у него на шее? Теперь взгляни на ночной столик.

Комиссар уже успел заметить каплю запекшейся крови на месте укола. Теперь он рассматривал предмет на ночном столике. Рядом с кованой золотой цепью лежал раскрытый голубой медальон. Внутри медальона поблескивал золотой скорпион. Он лежал криво, словно его засунули в медальон в большой спешке. Яркий свет позволял рассмотреть тонкую ювелирную работу.

Передние ногощупальца скорпиона оканчивались клешнями, на второй паре лапок были цепкие когти. Самое неприятное впечатление производил хвост насекомого: длинный, изогнутый, заканчивающийся острой иглой, на которую нанесена тончайшая резьба. Колпачок, предохранявший иглу, был отвинчен, и в бороздках резьбы, кроме запекшейся крови, виднелось какое-то застывшее вещество.

– Кажется, яд израсходован не полностью, – заметил комиссар.

– Да. К счастью, осталось достаточно, чтобы эксперты Лёвинга взяли пробу на анализ, – подтвердил доктор. – Правда, пастор Люнден уже говорил, что скорей всего это яд скорпиона.

– Колпачок закатился под кровать, – сказал Андерс Лёвинг. – Мы вызвали дактилоскопистов. Но ставлю десять тысяч, что никаких отпечатков пальцев ни на колпачке, ни на этом чудовище они не найдут.

– Сразу видно, что у тебя денег куры не клюют, – пошутил комиссар Вийк. – С меня и сотни бы хватило. Что будем делать дальше?

Они спустились вниз. Бело-голубая столовая показалась шефу окружной полиции самым спокойным и удобным местом для предварительного допроса.

– Поможешь мне? – попросил он комиссара. – Тебе уже кое-что известно…

– Начинай, – бодро сказал комиссар. – Я сейчас приду.

Его «сейчас» заняло ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы выпить на кухне пять чашек кофе. А это в свою очередь означало, что он пропустил допрос Еспера Экерюда и Полли Томссон.

– Еспер крепко поддал и клевал носом, а Полли только всхлипывала и сморкалась, – резюмировал их показания Андерс Лёвинг.

Допрос Лиселотт Люнден комиссар Вийк также пропустил. Но ее страстные речи во время заварки кофе восполнили эту потерю.

– Во всем доме только в одной комнате находились два человека – это ты и твой муж, – сказал комиссар, выслушав Лиселотт. – Кто из вас крепче спит на рассвете?

– Конечно, Рудольф! – ответила она простодушно.

В столовой молодой представитель фирмы «Странд, Странд и Странд» явно вознамерился изложить историю своей жизни от начала и до конца. Комиссару Вийку повезло, он пришел, как раз когда Сванте рассказывал, какую сумму должна была получить Полли по страховому полису Альберты и с каким равнодушием она к этому отнеслась.

Как они и думали, самым ценным свидетелем оказался пастор Люнден. Наибольший интерес вызвала его ночная беседа с Эдуардом Амбрасом.

– Я рад, что вовремя переменил отношение к нему и успел перед ним извиниться. В сущности, он был веселый и славный парень, хотя немного наивный. Расхвастался вчера, как ребенок, своим дурацким амулетом. Не сделай он этого, может, был бы сейчас жив.

Последней в столовую пришла Мирьям Экерюд. Она выглядела неестественно спокойной, но ее неестественной бледности не скрывали даже румяна.

– Это я нашла его, – сказала она безжизненным голосом. – До десяти я к нему не входила, знала, что он проснется поздно.

– Почему поздно? – спросил комиссар Вийк.

– Около часа ночи он принял две таблетки снотворного.

– Ты знаешь, что он принимал?

– Мандракс. Две таблетки. Наверно, пузырек так и стоит в ванной. Он всегда держал его среди своих туалетных принадлежностей.

– Часто он пользовался снотворным?

– Нет. Не очень. Только если был взвинчен.

– Как вчера, например?

– Да, вчера он переволновался. Несколько месяцев он скрывал от всех свое родство с Фабианом. И вот вчера… взорвал свою бомбу. Что тут началось! Настоящий цирк. А этот недотепа адвокат даже не попытался нас образумить. Лишь подлил масла в огонь, сообщив, что теперь Эдуардо получит половину наследства.

– Что значит «настоящий цирк»?

– Ну, Полли сразу пустила слезу. Еспер с горя надрался, а тетя Лиселотт до сих пор не опомнится от расстройства. Даже дядя Рудольф сплоховал, забыв свои наставления о мудрости и справедливости.

– А ты сама?

– Я ему все высказала, – жестко ответила Мирьям. – Выложила все, что я о нем думаю, а потом повторила еще раз в его комнате. Я была у него между часом и половиной второго.

– Всего полчаса? Недолго же вы ссорились, – заметил комиссар Вийк. – И ты ушла от него по своей воле?

Мирьям ответила не сразу.

– Я понимаю, на меня это не похоже, – призналась она. – Но ведь Эдуардо… Он сильный, он просто вытолкал меня за дверь.

Пока в розовой вилле обследовали место преступления и вели допросы, потрясенный город гудел от волнения. Чем меньше мы знаем, тем легче судим – таково старинное правило.

– А что я говорила? – слышалось на Престгатан. – Я с самой пасхи твержу: Альберту Фабиан отравили.

– Кто-то позарился на ее деньги.

– На деньги и на дом! Ведь это не дом, а мечта. Не у многих виллы стоят на берегу озера в самом центре города.

– И кому же все это достанется?

– Полли, конечно. Она ее приемная дочь.

– Этой тощей тихоне? А, правда, что она…

– Правильно, – говорили на церковном дворе. – Альберту отравили, это точно. Убийца заклеил окна и двери пластырем, а потом уморил ее угарным газом.

– Кто? Вам известно, кто ее убил? Какой злодей!

– Он иностранец. Кажется, индеец или что-то в этом роде. С ним путается дочка Ёты Люнден. Помните Ёту, младшую сестру Альберты? Ту, что вышла за одного из Экерюдов?

– Конечно. Ну и что же индеец?

– Может, он вовсе и не индеец. Я точно не знаю. Только убил Альберту он, это ясно. А потом раскаялся и покончил с собой…

– Все имущество должно отойти ее брату, пастору из Лубергсхюттана, – рассказывали в другом месте. – Неужели это он поднял руку на родную сестру? Боже милостивый, какой ужас!

– Не сам пастор. Его жена. Такие святоши самые опасные…

– Нет, – утверждали на Хюттгатан. – Тут, считайте, целых два убийства. Он привез с собой какого-то ядовитого гада, который их всех перекусал…

– А его хоть поймали? Не знаете? Того гляди где-нибудь напорешься на эту дрянь.

– Куда только полиция смотрит!

– Ну и местечко! Убийство, ядовитые гады и небывалое наводнение. Хоть беги отсюда.

В три часа дня комиссар Вийк собрал в гостиной наследников, адвоката и врача Альберты Фабиан. Сделал он это после недолгого совещания со старшим полицейским Эрком Берггреном и шефом местной полиции Андерсом Лёвингом.

– Хочешь устроить свою знаменитую очную ставку? – полюбопытствовал Анд ере Лёвинг, который спешил на обед к «Трем старушкам».

– Во всяком случае, репетицию к ней. Мне нужно установить последовательность событий.

Войдя в гостиную, комиссар сделал вид, что не слышит шумных протестов Лиселотт, восседавшей на красном диване.

– Что им еще от нас нужно? – возмущалась она. – Мы рассказали все, что нам известно об Эдуарде и его проклятом медальоне!

Пастор и она были в черном. Мирьям в строгом сером бархатном костюме, на адвокате Странде тоже был серый костюм, а на докторе – темно-коричневый. Желтый, наперекор всем условностям, пиджак Еспера и розовый свитерок Полли вызвали у комиссара чувство, похожее на благодарность.

– В феврале этого года, – начал он без всяких предисловий, – Альберта Фабиан изменила свое завещание. Каковы были эти изменения?

Взгляды присутствующих устремились на комиссара, а он стоял, прислонясь к косяку двери, которая находилась за телевизором, но смотрел лишь в грустные светло-карие глаза Сванте Странда.

– Изменение было сделано в пользу Полли, – нехотя ответил адвокат. – Она получала всю недвижимость, с нее не взимался налог на наследство, и к тому же ей отходила четвертая часть всего состояния.

– Почему фру Фабиан это сделала?

– Она любила дом, – сказала Мирьям, пожав плечами. – И любила Полли.

– Да, – подтвердил Еспер. – По-моему, тетя Альберта только недавно поняла, как сильно Полли привязана к этой вилле. Ведь ты сама сказала ей об этом, правда, Полли? Помнишь, ты говорила ей, что тебе плохо в Стокгольме и что ты хочешь вернуться домой?

Полли кивнула – короткие русые волосы упали ей на щеки.

– Только не плакать, – приказал комиссар таким тоном, что у Полли мгновенно высохли все слезы. – Лучше расскажи, как Альберта отнеслась к этому.

– Она… она обняла меня. И сказала, что все будет в порядке. Но только при одном условии.

– Сначала ты должна получить вокальное образование?

– Да, – ответила несчастная Полли.

– Когда состоялся этот разговор?

– В воскресенье, я приехала навестить ее. Это было тринадцатого февраля.

– Правильно, – раздался бас доктора Северина.-Ровно через неделю мы с Еленой Вийк подписали новое завещание.

– Ты давнишний друг Альберты. Неужели она ничего тебе не объяснила? – допытывался Кристер Вийк.

– Нет, почему же, – ответил Даниель Северин. – Только она сказала как-то чудно: «Больше всего я хочу, чтобы мой дом остался в надежных руках. Но если я увижу, что ошиблась, изорву завещание в клочки».

– Так вот почему она не поставила нас в известность, – пробормотал Сванде Странд.

– Моя дорогая сестра хотела посмотреть, как будет вести себя дальше ее беспомощная девочка, – догадался пастор. – Франс Эрик Фабиан часто говорил, что слабым натурам большие деньги впрок не идут.

– Словом, это завещание для Полли – все равно что кусок сахара для дрессированной собачки, – съязвила Мирьям.

Лиселотт только этого и ждала.

– А я что говорила! – взвизгнула она. – Девчонка притворяется. Она все знала заранее.

– Если бы! – вскрикнула Полли. – Если бы я догадывалась, разве я была бы так убита горем?

– По-моему, Альберта умерла очень вовремя, – произнесла пасторша с сатанинской усмешкой. – Не успев одуматься и расстроить твои блестящие планы на будущее.

Ничего ты не понимаешь, – устало сказала Полли. – Я никогда не желала ей смерти. Я хотела жить в этом доме вместе с нею, хотела, чтобы мы никогда не расставались.