Текст книги "В тисках. Неприкасаемые"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Он может нас узнать? – Марилена задала вопрос, трепеща от страха.

– Да, конечно.

Старик, сидя в кресле, не слушал. Он машинально разглаживал внутреннюю часть шляпы, которую ему купили сегодня утром. Сейчас он походил на маленького воспитанника лицея, совершившего какое–то нарушение и представшего перед директором в присутствии родителей. Ему просто сказали: «Пошли… Мы уходим». Его покорность выводила из себя. В лифте Филипп прошептал на ухо Марилене:

– Видишь! Я оказался прав. Два месяца – это недолго.

– Замолчи.

Но Филипп с трудом сдерживал радость. Теперь он срочно захотел посетить квартиру, которую унаследует Марилена. Они пошли туда, когда старик улегся и уснул. Дом располагался на бульваре Перейр. Марилене место понравилось, главным образом из–за железной дороги, проходившей рядом в низине со скатами, поросшими ирисом.

– Ты будешь усаживать его у окна, – сказал Филипп. – Он будет смотреть на поезда, и ему станет хорошо.

Квартира оказалась большой: смежные гостиная и столовая, кабинет, три спальные комнаты, просторная ванная. Художник–декоратор оформил ее в духе скромной роскоши: красное дерево и кожа в стиле зажиточных английских домов, все это удобно, но, может быть, немного мрачновато. Филипп включал бра, люстры, канделябры, переходил из комнаты в комнату, выдвигал ящики из шкафов, поворачивал краны и повторял: «Восхитительно! Все есть!.. Шикарно!..» Марилена вела себя более сдержанно.

– Ты недовольна! – воскликнул Филипп.

– Очень смахивает на каталог.

Ей захотелось вернуться в свой маленький домик, вновь увидеть сад, где обитало множество птиц. Филипп сел в кресло перед письменным столом, начал выдвигать ящики, с удовольствием потрогал телефонный аппарат старой модели, купленный у какого–то антиквара. Марилена была все еще на кухне: и газовая плита, и электрическая, величественный холодильник, посудомоечная машина – целая батарея, похожая на арпеджио на плиточном полу… и всяческие умные приборы, соковыжималки, кофемолки, мясорубки, овощерезки. Все это слишком!

– Все в полном порядке, – сказала она Филиппу, когда тот прошел на кухню и залез в холодильник в поисках выпивки.

– Они позаботились даже о виски. Причем лучшей марки. Хочешь? Зря. Я обязательно поблагодарю человека, который все это устроил. Короче, вам можно переезжать.

– А ты?

– Успокойся! Не бери в голову. Найду какой–нибудь маленький отель на улице Ниель или Вилье. Это совсем рядом.

Ему не сиделось на месте. Он вновь начал обход, на этот раз с бокалом в руке. Слышались его восклицания, когда он находил что–нибудь по душе. Марилена сидела, оперевшись руками о стол. Она чувствовала себя покинутой. Силы оставили ее.

– В шкафах есть все, что надо, – крикнул он издалека. – Белье, простыни, все!

Он от нее ускользал. На уме у него только одно: затолкнуть ее в эту клетку, запереть и оставить наедине с инвалидом. Она оказалась одинокой в этом незнакомом городе, шумы которого смутно доносились до нее в виде какой–то угрозы. Он же, напротив, вел себя как плененный зверь, которому возвращают свободу и который уже чувствует запахи леса. Филипп вернулся, налил себе еще немного виски.

– Наймем тебе служанку. Будешь как королева.

– А где ее поселить?

– Ты забыла, что на восьмом этаже для нее есть комната? Нам же писали из агентства. Ты живешь как на луне, честное слово! Если б не я… Кстати, у меня почти не осталось денег. А нам нужна наличность. Тебе надо всего–навсего зайти в банк со справкой об утере документов.

Казалось, все это его ничуть не смущает. Деньги Леу принадлежат ему. Для него не имеет никакого значения, что старик еще жив.

– Тысячи хватит?

Филипп рассмеялся.

– Что здесь можно сделать на тысячу франков? Мы же не в Сен–Пьере… Разумеется, я могу снять со своего счета. Но долго он не просуществует. Ну а твой собственный счет заблокирован, поэтому ты должна меня выручить. Тебе это не по душе? Но ты же уже расписывалась за Симону.

– Но я еще не привыкла распоряжаться деньгами, которые мне не принадлежат.

Он обнял ее за плечи. Марилена высвободилась.

– Сколько?

– Не знаю. Четыре–пять тысяч. Нам надо купить одежду. Потом, мы должны еще заплатить агентству. Ну и карманные деньги. Одно только такси…

– Ладно, ладно. Договорились.

Он вдруг скривил физиономию, как делал обычно, когда бывал не в духе.

– Я же не прошу у тебя милостыню. Постарайся понять.

– Я поняла.

С этих пор, как только она переставала заниматься делами, ее тут же обволакивала печаль, от которой она задыхалась. По счастью, времени для самоанализа у нее оставалось очень мало.

На следующий день появилась служанка, расторопная португалка с дерзким взглядом и со слишком накрашенными глазами. Она потребовала непомерную плату, но хорошо говорила по–французски, умела готовить и казалась вполне пристойной.

– Настоящее сокровище, – заявил Филипп.

Как он умудрился ее найти? Его ничем не смутишь, его не пугают трудности, которые другого поставили бы в тупик. Марилене надоело спорить. Она наняла Марию. Потом встретилась с сиделкой, приехавшей на красном «мини». Сиделка обошла квартиру, подробно расспросила о больном, выразила сожаление, что в квартире нет аптечного шкафа. Потом, не снимая перчаток, села за стол и в блокноте записала адрес, номер телефона и свое имя: Анна Водуа. «Мадемуазель», – сухо уточнила она.

– Когда приедет господин Леу?

– Сегодня вечером.

– Зайду в восемь часов.

Филипп между тем снял номер в небольшой и очень уютной гостинице на улице Ниель. Едва освободившись, Марилена прибежала к нему. Недоверчиво перебрала постельные принадлежности, посмотрела на улицу.

– Филипп, мы делаем глупость. Ты здесь, я там… Ничего хорошего из этого не выйдет, я это чувствую.

– Что ты предлагаешь?

– Ничего.

– Вот именно. Выхода нет. Остается только ждать его смерти.

Ожидание началось с этого дня, с этой минуты. Как иначе назвать эту манеру бесшумно перемещаться, подслушивать у дверей комнаты старика, когда он спит, наблюдать за ним, когда он медленно переходит из одной комнаты в другую? Поначалу он как будто что–то заподозрил, пытаясь освоиться в незнакомой квартире. Его заинтересовала кухня, ведь там стояли сложные приборы. В Сен–Пьере в кухню он никогда не заходил – там хозяйничали слуги. Здесь же он охотно наблюдал, как работает Мария.

– Мадам, можно, чтобы он сидел где–нибудь в другом месте? – просила португалка. – Меня он слишком смущает.

Но кресло у окна ему не нравилось. Едва он вытягивал шею, как проходил поезд. И он сразу же впадал в состояние какого–то безумного безразличия. Или звал: «Симона!.. Симона!..», как ребенок, боящийся темноты. Марилена подходила, тихо с ним разговаривала, наклонялась к нему, пытаясь разглядеть в глазах отблеск разума, то есть сигнал опасности. Если он ее узнает, что тогда ей придется делать? Филипп на этот вопрос ответил спокойно:

– Бедняжка, ты напрасно мучаешь себя. Допустим, он чуть–чуть придет в себя. Всего на несколько минут… Но начнем с того, что этого не случится. Ведь ясно, он уже при смерти.

На Филиппа рассчитывать больше нечего. Он приходит только к обеду, шутит с Марией, обсуждает блюда, читает газету. К старику он никогда не заходит.

– Ты мог бы хоть поздороваться с ним.

Филипп пожимал плечами или насмешливо кричал: «Привет, папаша!», обмениваясь с Марией заговорщицкими взглядами. Марилена не узнавала Филиппа. Он теперь одевается не так, как в Сен–Пьере, где обычно ходил в полотняных брюках и рубашке. Теперь он носит бархатный костюм, который уже начал пузыриться на коленях, водолазку и куртку, делающую его похожим на водителя грузовика. Шокировал он Марилену и своим поведением. Как он может не понимать, что он не у себя дома, что нельзя громко говорить, смеяться, свистеть, включать телевизор, как будто все это принадлежит ему?!

– Что подумает Мария?

– Плевать мне на Марию!

Порой, забываясь, он называл Марилену на «ты», и это за столом при старике, когда прислуживала Мария.

– Будь осторожнее, – умоляла Марилена.

Тогда он, не говоря больше ни единого слова, одним глотком допивал кофе и сразу же уходил. Потом начинался долгий вечер, вымученный и одинокий. Иногда, когда прекращался дождь, Марилена ходила прогуляться, открывала для себя новые улицы, но всегда боялась зайти слишком далеко. Она не хотела надолго отлучаться из дома. Ей чудилось, что Мария станет задавать дяде вопросы, чтобы заставить его заговорить. Ведь служанка, вероятно, о чем–то догадывается. Она наверняка считает, что у нее с Филиппом греховная связь. А ведь Леу всегда старались быть выше всех подозрений и не давать ни малейшего повода для сплетен. Леу!.. Марилена часто вспоминала о своем острове, солнце, голубом море, о той мирной радостной жизни, которую она вела когда–то. Теперь нельзя написать даже подругам, ведь они считают, что она погибла. А ведь приходят письма, от одного взгляда на которые начинает учащенно биться сердце. Они адресованы господину Виктору Леу и касаются дел компании. На них, ворча, отвечает Филипп. Хоть он и отказывается это признавать, но в его плане существует слабое звено. В идеале следовало бы найти квартиру, адрес которой не был бы известен никому в Сен–Пьере. Постоянно в голову лезет эта мысль. В идеале, конечно, старик должен поскорее умереть. А однажды утром почтальон принес письмо. Надпись на оборотной стороне конверта поразила Марилену: «Ольга Леу, дом 14–а, ул. Турель, Булонь–сюр–Сен».

Письмо было переправлено с Реюньона и пришло на имя мадемуазель Симоны Леу.

«Дорогая Симона!

Я знаю, что вы с моим братом находитесь в Париже. Газеты писали о вас в связи с катастрофой, произошедшей в Джибути. Но Виктор никогда не считал нужным ставить меня в известность о своих планах, поэтому мне неизвестно, почему вы вернулись во Францию и где я могу с ним встретиться. У меня есть все основания полагать, что вы не намереваетесь удостоить меня визитом. Только моя бедная крошка Марилена могла бы догадаться навестить меня. Но она погибла! Пишу вам для того, чтобы вы поняли, насколько ее смерть меня трогает. Я старая женщина, всеми покинутая, как и мои постояльцы. Единственной моей родственницей была Марилена, ведь Виктор забыл обо мне. К тебе, дорогая Симона, у меня нет претензий. Что такое тетя, которую не видишь двадцать пять лет и о которой, полагаю, тебе всегда говорили плохо. Но во мне все–таки достаточно чувств, и я оплакиваю ту девочку, которую от меня забрали, лишив меня радости видеть, как она растет. Мне очень жаль. Надеюсь, что вы испытываете такие же чувства.

Обнимаю тебя, малышка.

Ольга»

Поддавшись велению сердца, Марилена приняла решение: «Я поеду к ней». Потом ее как огорошило: «Но я же не Марилена». Ну и что! Филиппу об этом письме говорить необязательно. А ей ничто не мешает посвятить старой тетке немного времени, съездив к ней на такси. На это уйдет не больше двух часов. Ольга, вероятно, примет ее холодно, ведь она не очень–то любит Симону. О том, чтобы сказать ей правду, не может быть и речи, но в ее письме, написанном таким раздраженным тоном, чувствуется такая тоска, что от нее невозможно отмахнуться, не подать ей руку. Дядю она оставит на попечение Марии, и та не преминет сказать ей с двусмысленной улыбкой: «Мадам идет за покупками?.. Мадам это пойдет на пользу. Мадам следует чаще выходить с мсье Филиппом. Я займусь старым господином».

Она позвала Марию.

– Булонь–сюр–Сен… это далеко?

– Нет. На поезде четверть часа… Он останавливается на площади Перейр…

– На что это похоже? Там расположены заводы или это сельская местность?

– Мадам сама увидит.

«Ее обязательно надо навестить, – повторила про себя Марилена. – Ведь она столько сделала для меня в прошлом. Бедная тетя! На что она живет?.. Может, содержит семейный пансион для престарелых, раз об этом упоминает в письме? Но почему они покинуты?.. Старые одинокие люди? Пенсионеры, как и она, или бог знает кто?»

Перечитав письмо несколько раз, она показала его дяде.

– Я получила письмо от тети Ольги.

– Да? Ну и как она поживает?

Марилена вздрогнула. Он ответил совершенно нормальным голосом. Но потом вдруг разволновался.

– Она… эта ведьма… Она всегда… завидовала мне… тебя… Симона… она никогда не любила… Только и думала о твоей кузине.

– Прочитать письмо?

– Не надо.

Он встал с кресла и, вздыхая, отправился в кухню. Он шаркал по полу ногами, как ребенок, катающий игрушку. Марилена постепенно освобождалась от охватившего ее страха. Когда пришел Филипп, она ему сказала:

– Попробуй с ним поговорить. Мне кажется, ему лучше.

– Ну, старый негодяй! – воскликнул Филипп, не проявив никакого волнения. – Чего он только не придумает, чтобы отравить нам жизнь!

Потом она услышала, как он разговаривает на кухне. Прислушалась, не в силах пошевельнуться. Наконец он вернулся, ворча.

– Тебе что, приснилось?.. Он мелет все тот же вздор.

– Но я тебя уверяю…

– Ладно, все в порядке. Давай быстренько поедим. У меня дела. Встретил старого приятеля, он предлагает поехать в Фаянс.

– Что?

– Да. Но летать я не собираюсь. Сейчас не сезон. Мне хотелось бы повидать друзей. Просто пожму им руки и вернусь… Скажем, на три дня. Подумаешь, всего три дня!

Он обнял жену за плечи.

– Ну, крошка, ты же не собираешься плакать. Буду тебе звонить каждый вечер… Пойми. Я же не могу все время сидеть на привязи, как собачонка. И потом, у меня есть планы… Расскажу, когда вернусь.

Он крепко сжал ее, покачивая в руках с забытой нежностью.

– Ой! Извините.

Они быстро отстранились друг от друга. На пороге с заговорщицким видом стояла Мария.

– Завтрак готов.

Они прошли в столовую, но, едва сев, Марилена встала, скомкала салфетку.

– Что с тобой?

Она бросилась к себе в комнату, попыталась запереться, но Филипп помешал.

– Оставь меня, – крикнула она. – Иди… Занимайся своими делами.

– Но объясни же…

– Разве ты не видишь? Эта девчонка… думает, что мы любовники. Я вышвырну ее за дверь.

– Успокойся.

– Тебе на это наплевать.

– Боже мой, я просто не делаю из этого трагедии.

– А мне это невыносимо.

Она упала на кровать, закрыв уши руками, чтобы больше не слышать Филиппа. Она дошла до предела. Филипп так далек от нее… Дядя – крест, который она несет… Ольга считает ее Симоной… Все это глупость и нелепость. И вот, в довершение всего, ее принимают за любовницу собственного мужа. Это уже слишком! От нее требуют слишком многого. И ради чего? Из–за каких–то несчастных денег. Филиппу хорошо удавалось скрывать свои планы, но теперь ей все стало ясно. Он всегда зарился на наследство. С самого начала он терпеливо вел свою игру. Нагромождал одну ложь на другую. А она, как послушный ребенок, всегда уступала.

Она поискала платок, увидела, что Филиппа в комнате больше нет, и пожалела об этой идиотской сцене. Филиппу ведь тоже нелегко. Если бы у нее было больше решительности, она могла бы приходить к нему в гостиницу, проводить с ним ночи, раз уж днем она себе не принадлежит. Она умыла лицо, накрасилась. Правда заключается в том… как ни неприятно признавать это, в том, что ей нравится играть роль кузины. Почему она сейчас оттолкнула Филиппа? Потому что их застала Мария? Или потому, что она уже привыкла спать одна, без приставаний мужчины, не затрудняющего себя особыми церемониями? Нет, хорошей супругой ее назвать нельзя. В сущности, она продолжает оставаться воспитанницей коллежа Непорочного зачатия. Хочет сохранить Филиппа и все делает для того, чтобы его потерять. И все это завязано в чересчур тугой узел противоречивых желаний, которые она не в состоянии понять. Она вернулась в столовую. Услышав шум, из кухни появилась Мария.

– Можете убирать, Мария. Я не хочу есть.

– Господин Филипп ушел. Он оставил записку.

Она протянула сложенный вдвое листок, вырванный из записной книжки.

«Позвоню завтра вечером. Не забудь об удостоверении личности. За тебя я его получить не могу. И вообще, не будь дурой…»

Мария записку наверняка прочитала. Марилена покраснела.

– Как мой отец? – спросила она.

– О нем я позаботилась. Покормила на кухне.

– Он меня не спрашивал?

– Нет. Сейчас он отдыхает в шезлонге.

– Спасибо, Мария.

У Марилены вдруг возникла мысль довериться этой девушке, которая умеет все так хорошо устроить, которая, должно быть, у себя дома воспитала целый выводок братишек и сестренок.

– Я оставляю его на вас, – проговорила она. – Я иду по делам.

– Мадам права. Надо пользоваться солнечной погодой.

Марилена завязала на голове шелковый платок, прикрыв волосы. Они отрастали довольно медленно. Узнает ли ее тетя Ольга? Прошло двадцать пять лет. Конечно нет. Но если вдруг произойдет невозможное, она признается во всем. И у нее наконец–то появится союзник. Ей почти хочется, чтобы ее разоблачили. Пусть Филиппу будет хуже. Не надо было дергаться.

Она села в такси. Время от времени спрашивала:

– Еще далеко?

Она порылась в сумочке. Хватит ли ей денег? Может, надо помочь немного старой женщине, живущей в нужде? Когда–то Ольга заведовала небольшим пансионатом под названием «Общественные связи»… Во всяком случае, Марилена слышала, как об этом говорили. Но она особенно не старалась вникать. Теперь Ольге больше шестидесяти пяти лет, ведь она самая старшая. Получает ли она пенсию? Заняв место Симоны, Марилена лишает ее части наследства. Эта мысль стала вдруг невыносимой. Марилена смутно представила себе убогую квартиру, перед глазами предстали почерпнутые из романов картинки бедности, и она чуть было не попросила повернуть назад.

– Почти добрались, – сказал шофер. – Застава Отей позади, теперь совсем рядом.

Такси ехало вдоль большого сада, оранжерей, потом сделало поворот и наконец остановилось у ворот перед палисадником. За ним виднелся двухэтажный домик. Еще дальше, за домом, возвышался огромный кран со стрелой, нависшей над строящимся зданием. Марилена расплатилась, дошла до ворот, поискала звонок. Его не было. Она толкнула ржавую дверь. Лужайка оказалась ухоженной. Там росли три персиковых дерева, их опавшие розовые листья придавали некое очарование этому безрадостному месту. На ступеньках дома рыжий кот приводил себя в порядок. Увидев Марилену, он подошел к ней и потерся о ее ноги. Она потихоньку его отстранила, но тут же увидела другого, совершенно черного. Он сидел на подоконнике и смотрел на нее из–под полузакрытых век. Тетя Ольга, видимо, любит животных. Дверь была приоткрыта. Марилена постучала, открыла дверь и оказалась в тесной прихожей, заставленной плетеной мебелью. На ней дремали кошки – серые, белые, полосатые, – как минимум дюжина кошек, приоткрывших глаза при появлении незнакомки.

– Есть здесь кто–нибудь?

– Да… да…

– Мадемуазель Ольга Леу?

– Это я. Я вас хочу предупредить. Больше не беру. Куда я их дену?

От удивления Марилена не смогла выговорить ни слова. Почему она решила, что тетя – беспомощная старушка? Тетя Ольга с зачесанными назад волосами с раздражением рассматривала ее близорукими глазами сквозь очки в железной оправе. Засунув руку в большой карман фартука, она вытащила оттуда маленького котенка.

– Утром еще одного подкинули.

Она поцеловала котенка в носик, снова засунула его в карман.

– Какие же бессердечные люди!

– Я ваша племянница, – робко произнесла Марилена, – Симона Леу.

Ольга чуть наклонила голову и искоса посмотрела на Марилену сквозь очки.

– Вот уж не ждала тебя, – произнесла она.

Она стояла посередине прихожей, рассматривая Марилену, сощурив глаза, как будто пытаясь что–то вспомнить. В кармане копошился котенок и пищал, как мышка. Она погладила по фартуку, успокаивая его.

– Симона!.. Вот уж действительно сюрприз!.. Заходи!

Марилена вошла в комнату, когда–то, возможно, служившую кабинетом. На стульях, всех других предметах мебели лежали кошки.

– Не обращай внимания, – сказала Ольга. – Я стала как бы матерью для кошек. Я вменила себе в обязанность подбирать всех бездомных. Если не я, кто о них позаботится?

– Много их у вас?

– Около сорока.

К ним, мурлыча, подошел здоровенный котяра с отметинами недавних битв. Ольга взяла его под мышку, стряхнула со стула свернувшуюся на нем клубком кошку.

– Садись. Можешь называть меня на «ты»… Не надо строить из себя скромницу, ты ведь одна из них!

Из соседней комнаты доносились звуки схватки, потом раздалось хриплое мяукание.

– Это Микадо, – сказала она. – Когда он есть, никого рядом не терпит.

– Но как вам удается… как тебе…

– Выкручиваюсь… Во многом себе отказываю… Что ты хочешь? Не выкинуть же всех их!

Она вытащила из кармана котенка, поставила его на пол.

– Ну… Иди побегай!.. А ты расскажи мне о брате. Как он?

– Плохо. Знаешь, с ним случился удар…

– Я ничего не знаю, – сухо ответила Ольга. – Если б не Марилена, которая хоть раз в год мне писала…

Она наклонилась к Марилене и прошептала:

– Она страдала?

– Нет. Все произошло очень быстро.

Ольга опустила кота на пол, и тот улегся у ее ног. Достала из манжеты платок и протерла очки. Глаза покраснели, на них выступили слезы.

– Бедная малышка Марилена! Так вот умереть!.. Будь она со мной, не погибла бы… И я бы не стала такой старой ведьмой! – Она надела очки. – Ну–ка повернись… Знаешь, ты на нее похожа. В профиле есть что–то общее…

Она направилась к буфету, и за ней, мяуча, побежали несколько кошек.

– Они думают только о еде. Посторонитесь, мои маленькие… Я на вас наступлю…

Она принесла зеленую папку, закрытую эластичной застежкой, и села рядом с Мариленой.

– Вот. Смотри. Все, что у меня от нее осталось.

Полдюжины выцветших фотографий. На них был запечатлен ребенок, лежащий на подушке, держащий в руках меч, гуляющий в саду, играющий с куклой и, наконец, прижавшийся головкой к тете Ольге.

– Видишь, – сказала Ольга. – Конечно, ничего особенного, все же какое–то сходство есть… само собой разумеется. Ведь вы кузины.

Она села на край кресла, чтобы не мять серую пуховую накидку. Из глаз полились слезы. С какой–то яростью собрала фотографии.

– Все. Меня не особенно баловали. А как мне хотелось получить хотя бы фотографии вашего причастия. Полагаю, что Виктор не захотел… Приходится думать, что семья у нас не такая, как все… Только кошки меня и любят.

– Я тоже, тетя, – произнесла Марилена дрожащим голосом.

– Удивительно. Ну ладно. Ты пришла. Это лучше, чем ничего. Пойдем, я покажу тебе свою больницу… если тебе это не слишком противно.

Марилена ничего не ответила. Она боялась, что не совладает со своим волнением. Ей хотелось обнять тетю за плечи, сказать ей, что она не Симона, а та маленькая девочка из прошлого. «Сейчас слишком рано, – подумала она, – а вот потом, когда мы узнаем друг друга лучше… Когда я избавлюсь от страха…»

Она прошла за Ольгой в не очень–то опрятную кухню.

– Смотри себе под ноги!

Повсюду стояли тарелки, миски, чашки с молоком, валялись куски мяса, рыбные кости. Посреди разбросанной посуды прогуливались пять или шесть котов, подозрительно принюхиваясь к объедкам.

– Хороши, – сказала Марилена, пытаясь доставить удовольствие старой женщине.

– Ведь правда?.. Вот тот черный – это маленький Зулус… Просто негодяй… Эй, Зулус, какой же ты негодяй!.. А этот котище – Рыжик… Когда я его взяла, он был очень болен. А теперь не отходит от меня ни на шаг. Животные очень привязываются… А вот и приют.

В довольно просторном дворике с четырех сторон стояли клетки. Во всех сидели кошки.

– Самых диких я вынуждена запирать, – объяснила Ольга. – Из–за соседей. Они ведь так и норовят что–нибудь стащить.

Кошки встали, подошли к сетке, начали выгибать спину.

– Если бы у меня были средства, – продолжала Ольга, – я бы поселилась за городом, организовала бы настоящий пансионат… Но не с моими же доходами… И так мне с трудом удается их кормить… А вот Улисс.

Сиамский кот с косыми глазами подставил погладить свою треугольную мордашку.

– Не возьмешь его?

– О чем ты говоришь? – сказала Марилена.

– Ну конечно, у тебя отец. Если он не изменился, то ухаживать за ним нелегко… А как твой зять?

– Филипп?

– Да, Марилена была с ним счастлива?.. Хотелось бы его увидеть. Может, он рассказал бы о ней… Он хороший человек?

– Кажется.

– Кажется! Ты настоящая Леу. Кажется! Ты просто не обращала внимания!

Она открыла одну из клеток, вынула черно–белого кота, взяла его на руки, пощупала живот.

– Как сегодня дела, воробышек? Носик еще теплый. Придется показать тебя ветеринару.

Она осторожно положила его на подстилку из тряпок.

– Кошки очень беззащитны… Особенно когда лишены любви.

Она показала рукой на клетки.

– Все они бродяги, бедняжки! И я тоже… Ты не можешь гордиться своей теткой.

В глубине дворика Марилена заметила дверь. Она открыла ее и увидела небольшой участок необработанной земли.

– А это? Что такое?

– Это их кладбище, – ответила Ольга. – Они болеют, это часто случается… тиф, лишения… мне приходится их умерщвлять… Потом я их хороню… Но это только мое… Пошли…

Они вернулись в кабинет.

– Извини. Мне нечего тебе предложить. Если хочешь, могу угостить только молоком. Больше мы, они и я, ничего не пьем.

– Не надо, тетя, спасибо. Мне уже пора. Отца нельзя надолго оставлять одного. Но я еще вернусь.

– Всегда так говорят.

– Поверь мне. И… если позволишь, принесу тебе немного денег.

– Я не просила у тебя милостыню.

– Для котят.

– Для них – ладно… Но пусть это останется между нами. Брату необязательно знать… Понимаешь… Где вы поселились?

– На бульваре Перейр.

– Понятно. Там нельзя появляться с животными и торговать вразнос…

Она призвала в свидетели кота, запустившего когти в обивку стула.

– Слышишь? Нас оттуда выставят, мой бедный котик… Ладно. Девочка, желаю здоровья отцу…

Марилена подошла попрощаться с тетей. Они обменялись скромными поцелуями.

– Знаешь, тетя, я могла бы заменить Марилену.

– Не надо говорить глупостей. Давай иди. Отцу не понравится, если он узнает…

Она проводила Марилену до ворот. Их сопровождал неизвестно откуда появившийся кот, выделывающий на тропинке немыслимые трюки.

В последний момент Ольга схватила его за шкирку, не позволив вылететь на тротуар.

– Спасибо, что пришла, Симона. Теперь ты знаешь дорогу.

Она взяла кота за лапку и помахала ею.

– До свидания! До свидания!

До стоянки такси Марилене пришлось идти довольно долго. Наконец она втиснулась в машину. «Надо было поговорить с ней откровенно, – подумала она. – Я просто трусиха. Она бы обрадовалась, если бы я сказала всю правду. Но Филипп бы не простил. В любом случае, я могу ей помочь. С другой стороны, если я принесу слишком много, ей это может показаться подозрительным. Боже, что же мне делать! Я никогда из этого не выберусь».

Она посмотрела на часы. Она еще успевает заскочить в мэрию IX округа и оформить выписку из свидетельства о рождении Симоны, ведь документы надо получить как можно быстрей. Она велела таксисту ехать по другому адресу.

Почему она ведет себя так боязливо? Почему ее одолевают угрызения совести, нерешительность, почему она ищет окольные пути, лазейки? Почему она не сказала Ольге, что ее брат обречен? Не потому ли, что ей не хочется, чтобы эта старая неухоженная женщина нанесла им визит, поднявшись по парадной лестнице? Откуда же у нее вдруг появилось такое пристрастие к правилам хорошего тона? Неужели она наперекор себе становится Леу? Возможно. А может быть, она опасается, что, увидев Ольгу, дядя обретет ясность ума? Может, есть и другие причины, недоступные ее разумению, как будто бы в глубине души она каким–то таинственным образом остерегается Ольги и ее котов. А сама она разве уже не стала шальной кошкой?

Городской пейзаж, мелькающий за окном машины, немного отвлек ее от дурных мыслей. С напряженным любопытством она смотрела на бульвары, улицы, замечала неизвестные памятники, которые Филипп забыл ей показать… Ах! Филипп!.. Сбежал так быстро! Заставил ее расхлебывать всю эту заваруху. Ему наплевать на ее страхи. Он эгоист и не любит ее. Никто ее не любит. Но ведь и она сама уже стала никем.

Когда такси остановилось, она чувствовала себя грустной и подавленной. Бюро записей актов гражданского состояния располагалось в глубине двора. Нет ничего проще и обыденней, как попросить выписку из свидетельства о рождении. Но у окошка ее почему–то охватила дрожь. Она протянула служащей справку, выданную в Джибути. Та любезно улыбнулась, раскрыла толстую книгу записей и принялась заполнять формуляр. Никаких вопросов, никаких комментариев. Просто исполнение формальности.

Марилена немного успокоилась, пока служащая писала, вспомнила даже, что предложила Филиппу вновь жениться на ней. Почему бы и нет? Так она вернет свое настоящее имя: мадам Оссель. Так она снова станет собой.

Ей выдали документ с надлежащими подписями и печатями. По нему ей теперь выдадут удостоверение личности. Она сложила бумагу и вышла. Но на ступеньках вдруг остановилась. Это могло показаться нелепым, но у нее появилось желание проверить, что она теперь действительно Симона Леу. Она развернула листок.

«Леу, Симона Валери, родилась 25 мая 1948 года в Париже, улица Мобеж, дом 53, IX округ. Родители – Леу, Виктор Андре и Рабо, Мишлен Симона Антуанетта…»

Снизу справки служащая приписала еще несколько строк:

«11 августа 1973 года в Каннах оформлен брак с Жервеном, Роланом Люсьеном…»

Как не повезло! Служащая допустила ошибку. Марилена повернулась назад, горя желанием опротестовать, но вдруг, как пуля в сердце, ее пронзила догадка. Симона была замужем! Она перечитала еще раз. Буквы как будто ударялись друг о друга.

«11 августа 1973 года в Каннах оформлен брак с Жервеном, Роланом Люсьеном…»

11 августа 1973 года Симона отдыхала в Европе. Она уехала в начале июля. Да, сомнений нет. С этим Жервеном она встретилась на Лазурном Беpегу и, будучи натурой увлекающейся, вышла за него замуж, никого не предупредив. Потом держала свой брак в тайне… Ошибки быть не может. Но вместе с этим всплыл еще более ужасающий факт. «Я замужем. Моего мужа зовут Ролан Жервен, а не Филипп Оссель. Я жена Жервена».

– Вам плохо, мадам?

Перед ней стоял полицейский с приложенной к фуражке рукой.

– Нет… ничего… пройдет.

– Вызвать такси?

– Да… Пожалуйста.

Она уже не соображала, где находится. Ее подвели к дороге. Куда ее увозят? Ее сейчас арестуют? Разве двоемужниц арестовывают?.. Перед ними остановилась машина.

– Вы уверены, что с вами все в порядке?

Полицейский улыбался. Он был молод. Длинные волосы спадали на шею. Он смахивал на ряженого.

– Спасибо. Просто закружилась голова.

Но чувствовала она себя очень слабой.

– Бульвар Перейр, – пробормотала она. – Дом покажу.

Она впала в какое–то безвольное и подавленное состояние, так, как будто ее бросили в камеру и она теперь сидит в четырех стенах, которые давят на нее всей своей тяжестью. Почему Симона скрыла, что вышла замуж? Марилене опять пришли на память странные слова: «Бывают моменты, когда мне хочется поменяться с тобой местами… Знаешь, жизнь – непростая штука». Вспоминались внезапные перемены в настроении кузины, ее скованное поведение в последнее время. Причиной тому была, конечно, не болезнь отца. Это… Марилена повторяла про себя роковую фразу: «11 августа 1973 года в Каннах оформлен брак с Жервеном, Роланом Люсьеном…» Если бы брак был достойным, Симона об этом бы сообщила. Почему же она его скрывала? Боялась отца, пусть так. Но достаточно ли этого объяснения? А ведь эта ситуация продолжалась почти два года. И никто не узнал… Они что, не писали друг другу? Или Симоне как–то удавалось перехватывать письма? Или они с этим Жервеном встречались где–нибудь тайком?.. Но уж во всяком случае не в Сен–Пьере. Где же тогда?.. Во Франции или других странах, куда она ездила? Но что же это за супруги, встречающиеся раз или два раза в году?.. Симона с ее гордостью не вышла бы замуж за кого попало. Может, ее муж – моряк и большую часть времени проводит в плавании? Маловероятно. И потом, почему же она тогда ничего не сказала отцу? Она совершеннолетняя и свободна поступать по своему усмотрению. Соединившись с человеком, занимающим определенное положение, Симона ничем не запятнала бы себя.