Текст книги "В тисках. Неприкасаемые"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Теперь он смотрел, как полковой священник освящает каждый гроб. Он переступил грань. Он официально заявил, что его жена Марилена Оссель, урожденная Леу, погибла в катастрофе. Теперь это точно установлено, признано, записано в бумагах, подтверждено. Молодая женщина, которую лечат в военном госпитале, – Симона Леу. Никто в Джибути не вправе утверждать обратное. Только в Сен–Пьере могли бы… Но скоро они приедут в Париж, где никто их не знает, где Симона никогда не была. Филипп беспрестанно пережевывал одни и те же доводы. Возможно, в них где–то затаилось слабое место, но он его не находил, как ни старался. Разумеется, с Мариленой не все пойдет гладко. Но в конце концов она же поймет, в чем заключается их интерес. Будь Симона на месте Марилены, та бы не колебалась.

Церемония все продолжалась. Филипп еле держался на ногах. А ведь нужно еще дойти до кладбища по страшной жаре, обрушившейся на город. Наконец они остановились перед могилой со свеженаписанной табличкой: «Марилена Оссель». А в гробу, возможно, лежали останки блондинки стюардессы или молодой Фортье. Смерть обманывает всех.

Испытания Филиппа на этом не кончились. После похорон лейтенант, принеся тысячу извинений, отвез его на машине в аэропорт, где работала следственная комиссия, изучающая катастрофу «боинга». Филиппу доводилось видеть разбитые машины, но то были небольшие любительские самолеты, здесь же все обстояло иначе. Самолет разбился, развалившись на две части. Его заднюю часть можно было определить по сохранившемуся высокому хвостовому оперению, металл которого блестел, как новый. Рядом лежали куски корпуса самолета, в некоторых из них сохранились иллюминаторы. Бетонная полоса была покорежена, обожжена. Еще дальше возвышалась гора металлолома, которую пыталась разобрать целая бригада рабочих. В нескольких десятках метров от нее валялось крыло с оставшимся на нем искривленным двигателем. От потухшего вулкана еще поднимался дымок. По заданным ему вопросам Филипп понял, что следователи подозревали диверсию. Но он почти ничего не знал. Помнил только, что «боинг» пошел на посадку. Пассажиры уже пристегнули ремни. «Его жена», болтавшая с друзьями, сидела рядом с ними, впереди. Самолет вдруг резко вошел в пике. Почему? Он не понимает.

– Вы не слышали взрыва?

– Нет.

Следователи посоветовались между собой.

– Господин Оссель, вы технически грамотный человек… вы ничего не заметили непосредственно перед падением… никакой вибрации… ударов?

– Нет. Самолет шел нормально. К тому же, если бы что–то случилось, предупредили бы контрольную службу аэродрома.

Прошли к хвосту «боинга». Перешагивая через обломки, Филипп пытался сориентироваться и все время думал о Марилене. Если она проснется, если захочет увидеть мужа…

– Думаю, что я сидел здесь… позади мсье Леу… но кресел нет, поэтому трудно…

– Да, конечно. Нам очень неприятно задавать вам вопросы в такое тяжелое для вас время. Задняя дверь не открывалась?

– Уверен, что нет.

– Если не возражаете, мы бы попросили вас представить письменный отчет.

Они отошли на несколько шагов, шепотом переговаривались. Филипп в это время рассматривал оставшуюся непостижимым образом невредимой часть фюзеляжа, где их, должно быть, бросило друг на друга в момент удара. Невероятно! Но ведь это еще один повод: раз их троих уберегла судьба, такую ситуацию надо использовать до конца. «Марилена, – подумал он, – если ты не будешь вести себя как дура, клянусь, наша жизнь изменится».

Проснувшись, Марилена почувствовала себя гораздо лучше. Немного болело только в затылке. Она зевнула и вздрогнула – кто–то взял ее за руку. Повернув голову, она увидела Филиппа.

– Ах! Это ты!.. Давно здесь?

– Полчаса. Уже темно. Включить свет?

– Мне и так хорошо… Ты ранен?

– Царапина. Пустяк.

– Я знаю… о Симоне.

– Кто тебе сказал?

– Врач… Бедная Симона!

– Ты называла ее имя?.. Это важно… Сейчас объясню…

– Вроде бы нет… Нет… Я просто спросила, не ранена ли моя кузина.

– Уверена, что сказала просто «кузина»?

– Зачем все эти тайны? Что от этого меняется?.. Кузина или Симона?

Филипп встал, подошел к двери, открыл ее и посмотрел в коридор, потом вернулся, снова сел, пододвинулся к Марилене совсем близко.

– Дело касается твоего дяди, – еле слышно проговорил он. – Я тебя не утомляю?.. Можно продолжать?

– Конечно. С ним что–нибудь случилось?

– В определенном смысле – да. В катастрофе он не пострадал, во всяком случае физически. Но он считает, что Симона не погибла. Вспомни: голова у него и так была уже не совсем в порядке. А теперь стало хуже. Он уверен, что ты Симона. И мне не хочется его разубеждать.

Марилена погладила щеку мужа.

– Ты правильно поступил, дорогой. При его состоянии так лучше. Правда доконала бы его.

– Это так… Но ты представляешь себе, что произойдет дальше?

– Что дальше?

– В присутствии твоего лечащего врача, санитаров я был вынужден вести себя так, как будто ты Симона.

– Не понимаю.

– Подумай же немного. Ты не можешь быть Симоной для него и Мариленой Оссель для всех остальных. Неизбежно произойдет какая–нибудь оплошность, кто–нибудь проболтается, или же мне придется постоянно находиться рядом с дядей, чтобы предупреждать всех тех, кто захочет поговорить с ним.

Марилена приподнялась на подушке.

– И что ж… мне надо будет называть его папой… ухаживать за ним, словно я его дочь…

– Разве это так трудно?

– Не знаю… Все это так странно… Но если я его дочь, то кем ты мне приходишься?

– Зятем… Вот почему я обращался к тебе на «вы» перед посторонними. Мне тоже вначале все это показалось странным. Теперь, понимаешь, ты – Симона, а я вдовец.

– Но это же глупо!

– Боюсь, что да. Но я не мог поступить иначе. Ты находилась в бессознательном состоянии, в шоке. Со мной все случилось по–другому… Начнем с того, что я узнал тебя, когда тебя несли на носилках, и сразу же успокоился… Потом к моей кровати подошел твой дядя… Он выглядел совершенно растерянным. Он не мог оставаться на одном месте. Все время повторял: «Симона ранена… Симона ранена. Симона…» Я ему, естественно, поверил… А потом увидел, как, сидя у твоего изголовья, он называет тебя Симоной. И все понял. Но было бы преступно…

– Бедный Филипп!.. А меня? Он меня не искал?

– Нет. Он уже ничего не соображает. Даже увидев меня, он поначалу не очень–то разобрался, кто перед ним. Иногда говорит: «Спасибо, мсье, вы очень любезны». Потом вдруг узнает меня.

– Это его слабоумие будет долго продолжаться?

– Я не хотел так откровенно спрашивать у врача. Ведь тогда мне пришлось бы ему сказать, что ты не Симона… Сама понимаешь, какие бы тогда возникли осложнения… Моя ошибка состояла в том, что я сразу не сказал правду, что поддался чувству жалости… Но я устал, совершенно ослаб… Короче, глупость совершена. И не надо меня в ней упрекать… Открыть окно? Становится душно.

Он открыл окно. Оно выходило на двор, где росли четыре чахлые пальмы. Небо почернело, на нем появились громадные звезды, которых он уже не узнавал. Он вернулся к кровати, зажег ночник. Марилена прикрыла глаза рукой.

– Ты сам признаешь, – проговорила она. – Это глупость. Как только вернемся в Сен–Пьер, наши друзья…

Филипп нетерпеливо прервал ее:

– Мы не вернемся в Сен–Пьер.

– Почему?.. Дядя в таком состоянии, и ты хочешь везти его в Париж?

– Естественно! Дом в Сен–Пьере выставлен на продажу. А в Париже его ждет прекрасная квартира. Не надо ничего менять в его планах.

– А мы?.. Мы же непременно вернемся. Что тогда?..

Филипп взял Марилену за руки.

– Малышка, ты ничего не поняла… но тебя можно простить после всего случившегося. Повторяю: ты Симона… до конца своих дней.

Марилена высвободилась и села, чтобы лучше видеть Филиппа.

– До конца моих дней? Ведь это же невозможно!

– Но я же тебе объяснил. Власти, как водится, составляют список пострадавших… Официально ты погибла… Умерла… В глазах закона Марилена Оссель погибла в катастрофе, происшедшей в Джибути.

– Но надо же что–то делать… Я никогда не соглашусь…

– Согласишься. В противном случае нас ждут судебные преследования. Закон с такими вещами не шутит. Да, конечно, мне надо было думать раньше. Но я не сообразил, и вот… Но послушай… Ты меня слушаешь?.. Понимаю, что тебе претит играть роль Симоны перед дядей… Но ведь это ненадолго… бедняга, он при смерти… Потом ты станешь свободной.

– Не многого же я добьюсь, оставшись Симоной.

Она повернулась на бок и разразилась рыданиями. Филипп подбежал к двери, заглянул в коридор и быстро вернулся к кровати.

– Марилена… Прошу тебя… Не время плакать, уверяю… Разреши мне закончить… Успокойся!.. В этом деле есть не только плохие стороны.

Он взял полотенце и вытер лицо Марилены.

– В нем есть и много хорошего, – продолжил он. – Ты ведь наследница. Не надо так сильно изумляться… Это очевидно: после смерти дяди все перейдет тебе… До меня это дошло не сразу… Видишь ли, ситуация довольно запутанная, нужно время, чтобы в ней разобраться. В этом–то я уж уверен. Симона – единственная дочь, значит, все отходит тебе…

– Если, конечно, к дяде не вернется рассудок, – пробормотала Марилена.

– Ты права, риск есть. Но надо попытаться.

Ему сразу же пришлось пожалеть о своих словах.

Марилена посмотрела на него недоверчиво.

– Так вот в чем дело! – проговорила она. – Ты рассказываешь мне сказки. Вся эта твоя жалость, странное желание не причинять боль человеку, которого ты никогда не любил… все это только ради того, чтобы добраться до наследства…

– Марилена… Клянусь тебе… Я ни на минуту… Впрочем, подумай сама, ведь именно я ничего не получаю от смерти твоего дяди, а это лучшее доказательство, что я не мог так далеко заглядывать. Да, Симона – наследница. Но после смерти Марилены ее муж становится посторонним, у него нет никаких прав.

– Филипп, – прошептала она, – оставь меня. Это выше моих сил. У меня болит голова.

– Да, я сейчас уйду, но я не могу оставить тебя в таком дурном настроении. И потом, мне хочется помешать тебе совершить неосмотрительные поступки. Необходимо, чтобы все у тебя в голове стало ясным, чтобы ты четко понимала, что потеряешь, если сделаешь глупость. Что произойдет, если всплывет правда?.. Задумайся хоть на минуту… Потом я уйду… Состояние дяди… вернее, то, что от него останется после уплаты громадных налогов… будет поделено между тобой и Ольгой.

– Ольгой?

– Черт побери! Она же Леу. Это сестра твоего дяди. Начинаешь понимать? Представляешь, какая заварится каша! Итак! Твой отец покончил с собой… думаю, в какой–то мере по вине дяди… иначе зачем бы старик стал опекать тебя, ведь правда?.. И после этого ты собираешься упустить состояние, которое с моральной точки зрения принадлежит тебе не меньше, чем Симоне… Это было бы уж слишком! Теперь видишь, я ни о чем не сожалею. Думаю, что поступил правильно, выдав тебя за кузину. Это просто справедливо. Ну и что! Скажи, что между нами изменилось?

– Все!.. Дай, пожалуйста, попить.

Филипп наполнил минеральной водой стакан, стоявший на тумбочке у изголовья.

– Все? Ты шутишь.

Марилена медленно пила, глядя на Филиппа.

– По закону я мертва, ведь так? – произнесла она наконец. – Значит, ты волен уйти от меня, начать новую жизнь. Ты этого хотел?

Сжатыми в кулаки руками Филипп несколько раз стукнул себя по вискам.

– С тобой невозможно разговаривать! Неужели ты могла представить, что я ухожу от тебя именно тогда, когда ты больше всего во мне нуждаешься?! Марилена, дорогая, не будь такой глупой.

– Попробуй только сказать, что никогда не хотел уйти от меня!

Филипп резко встал. Марилена схватила его за руку.

– Ну а я, – прошептала она, – никогда тебя не отпущу. Если ты так хочешь, я буду молчать… но ведь ты должен… ты должен жениться на мне.

Он тяжело опустился на стул.

– Боже мой! Я тоже теряю голову. Но разве мы не… Действительно. Я об этом забыл. Теперь я твой дальний родственник.

– Вот именно, – сказала Марилена. – Но тебе ничто не помешает жениться через несколько месяцев на Симоне Леу, раз тебе так хочется, чтобы я была Симоной.

Шум за дверью заставил их замолчать. Они услышали голос санитара: «Только на одну минуту, господин Леу… Потом вы снова ляжете…»

– Филипп! – с мольбой в голосе проговорила Марилена.

– Я здесь, – прошептал Филипп. – Не бойся… Пусть говорит… Ты его кукла… Не перечь ему… Больше ничего не требуется.

Дверь открылась, вошел старик. Шаркая ногами, он приблизился к кровати. Филипп отошел в сторону. Санитар, как бы извиняясь, развел руками в беспомощном жесте. Потрясенная Марилена смотрела на склонившееся над ней лицо, которого она всегда боялась. Серые глаза излучали любовь и в то же время тревогу, откровенную и стесняющую. Как будто тебя застали голой. Марилену охватило странное чувство, будто она подглядела чужой секрет.

– Симона… Бедная твоя головка… в каком же ты состоянии!

Здоровой рукой он потрогал повязку. Пальцы коснулись щеки Марилены. Та уткнулась в подушку, с ужасом подумав, что долго лгать не сможет.

– Тебе больно?.. Ты не хочешь меня расстраивать?

– Да нет, ей не больно, – вмешался санитар. – Сейчас мы поможем ей подготовиться ко сну, а завтра она встанет.

– Не хочу… чтобы ты страдала… я увезу тебя… далеко.

Леу нахмурил лоб, стараясь осознать значение слова «далеко». Оно вызывало в нем неясные воспоминания. Губы шевелились так, словно он проговаривал про себя трудный текст.

– Пойдемте, вам пора отдыхать, – сказал санитар, беря его под руку.

– Оставьте, – ответил старик. – Это моя дочь… Я имею право…

Сквозь морщины начала проступать дрожащая улыбка, осветив старческое лицо, озарив его нежностью и добротой. Поддавшись внезапному порыву, Марилена обвила руками его шею. Ей хотелось попросить прощения, но не потому, что она его обманывает, а потому, что Симона нередко обращалась с ним жестоко, когда он отказывался потакать ее капризам. Она вдруг почувствовала себя счастливой, что может как–то загладить старые обиды. Филипп прав. Надо лгать. Она слегка его отстранила, посмотрела на него, держа за плечи на расстоянии вытянутых рук, улыбнулась.

– Ну а теперь, папа, иди отдохни.

Она разговаривала с ним, как с отцом, которого потеряла, как с ребенком, которого у нее не было. Со слезами на глазах она смотрела, как он уходит, пошатываясь и бормоча бессвязные слова. Филипп закрыл дверь.

– Ну что ж, – весело проговорил он, – ты отлично выкрутилась.

Марилена провела ладонью по мокрому от пота лбу.

– Мне его так жаль… Филипп… хочется просто быть рядом с ним… не думать о наследстве. На деньги мне наплевать. А вот он сам… странно… я вдруг поняла, как он мне дорог.

– А ведь он тебя не очень–то баловал.

– Может быть. Но когда я вижу его таким… потерянным… Конечно, я понимаю, что любит он не меня…

– А он ведь даже не спросил, что стало с тобой.

– Возможно, это и есть любовь, – задумчиво проговорила Марилена. – Человек думает только об одном–единственном существе… А теперь иди… Мне надо спокойно подумать обо всем, что ты мне сказал.

Филипп несколько секунд колебался. Оставалось еще немало вопросов, которые следовало бы обсудить.

– Спокойной ночи, – наконец сказал он.

– Можешь меня поцеловать.

– Конечно.

Он быстро поцеловал ее.

– Крепче.

Он пожал плечами.

– Надо соблюдать осторожность. Давай привыкать, что мы с тобой всего лишь дальние родственники. Постарайся заснуть.

Филипп вышел с каким–то смутным чувством досады. Все эти душещипательные сантименты его слегка угнетали. Он закурил сигарету, пересек двор и уселся в садике перед больницей. На скамейках расположились несколько выздоравливающих, явно изголодавшихся по свежему воздуху. Ветер с моря доносил шумы порта. «Это промежуточная посадка, – подумал он. – Не больше. На следующей неделе мы будем в Париже». Ему захотелось посидеть в бистро, выпить, может быть, сойтись с женщиной. Марилена раньше его поняла, что он свободен. Вот уже несколько минут он думал только об этом. Свобода! Свободен от Леу! В Париже Марилена будет жить с дядей. А он поселится в гостинице. Он сам сможет распоряжаться своим временем. Денег она ему даст больше, чем он попросит, лишь бы удержать его. Будущее постепенно раскрывалось перед ним, суля радостные перспективы. Снова жениться на Марилене – это не так уж глупо, но торопиться некуда. Сначала стоит еще раз испытать прелести холостяцкой жизни, вернуться к праздному времяпрепровождению прежних лет, к неожиданным встречам, ко всему, что составляет радость жизни. Кроме того, в пригородах наверняка существуют клубы планеризма. Туда его примут с распростертыми объятиями. Он уже испытывал чувство товарищества, возникающее на взлетных полосах. Много летать он не собирается, так, время от времени небольшой полет, просто чтобы не потерять навыки. На Реюньоне других развлечений не было. Но в Париже!..

Он так разнервничался, что ему захотелось немного пройтись. Движение стесняли брюки. Их одолжил ему Поль, санитар. Его собственные разорвались и запачкались кровью. Завтра надо будет всем купить новую одежду. Филипп мысленно прикинул, что ему предстоит сделать… Подтвердить заказ на рейс во вторник, если у врача не возникнет возражений… Потом… начать хлопотать о выдаче Марилене документов, удостоверяющих личность… Отправить уведомление новому руководству компании, что он увольняется… Все это муторно, но не так уж неприятно. Все–таки первые шаги на пути к свободе. На фоне радостной убежденности: «Я богат».

На следующее утро Филипп зашел повидать Леу. Тот брился, сидя в пижаме, выданной больницей, перед зеркалом сержанта Иностранного легиона, с которым лежал в палате. Старик на него даже не посмотрел. Он неловко скреб кожу с каким–то неизъяснимым старанием, от которого правый глаз вылезал из орбит.

– Дайте мне, – сказал Филипп. – Вы порежетесь. Когда вам что–то надо, попросите о помощи. Садитесь.

Старик боязливо повиновался. Он не узнал Филиппа. Он так намучился, что у него дрожали руки, а губы и щеки подергивались.

– Он всю ночь разговаривал, – сказал сержант.

– Вам это мешает?

– Да нет! Но ему, кажется, здорово досталось.

Филипп помог Леу одеться.

– Хотите повидать Симону?

Никакого проблеска сознания. Старик забыл Симону. Филипп отвел его в сад, усадил в тени в шезлонг.

– Сидите спокойно, – сказал он. – Я скоро вернусь.

Старик смотрел на муху, ползавшую по его руке, не делая никаких попыток прогнать ее. Вдруг с его губ сорвался дребезжащий смех. Он был немыслимо одинок, затерявшись в далеком прошлом. Филипп почувствовал себя спокойнее. И отправился к Марилене.

– Ну как ты сегодня?

Марилена уже встала. В зеркале, висевшем над раковиной, она рассматривала свое лицо.

– Страшна, как смерть, – отозвалась она. – Видел дядю?

– Да. Сегодня он не в себе, бедняга. Созрел для инвалидной коляски. Можешь не волноваться. Ну как, обдумала наш вчерашний разговор?

– Только этим и занималась всю ночь. Ничего не выйдет.

– Почему?

– Не знаю. Так мне кажется.

– Объясни.

– О! У меня такое впечатление… Мне кажется, что, сев в самолет, я вызвала какой–то обвал. Как бы лучше сказать? Вся наша жизнь была как–то не очень устроена. А теперь все начинает рушиться, катиться, как снежный ком.

– Глупости! У тебя есть серьезные возражения, что–то конкретное?

– Ну что ж, в Париже нас сразу же ждут огромные расходы… квартира… врачи… за все это будешь платить ты?

– Нет. Ты. По доверенности твоей кузины. Ты, может, не в курсе?.. Дядя оформил Симоне доверенность в «Сосьете женераль». Тебе придется просто подделывать подпись Симоны. Ты все знаешь о своей кузине. Так что с этим проблем не возникнет. Есть еще возражения?

– Да… Наследство Симоны, полученное от ее матери. Это же мне все–таки не принадлежит.

– Но она от нее совсем ничего не унаследовала. Или какую–то мелочь. Все сбережения ее матери пропали после банкротства. Свое нынешнее состояние дядя сколотил сам, и оно принадлежит только ему. Еще возражения?

– Тетя Ольга. Я лишаю ее всего. Ты же сам это говорил.

– Ну и что?.. Тетя Ольга для тебя уже давно посторонний человек… двадцать пять лет! Еще возражения?

– Ты мне надоел. Дай лучше сигарету.

Филипп протянул ей пачку и зажигалку. Марилена уселась на кровати, подогнув под себя ноги.

– У тебя на все есть ответ, – возобновила она разговор, – но у меня все равно нет уверенности. Все выглядит чересчур просто.

– Что?

– Ну как можно просто так исчезнуть? Сменить личность, воспользовавшись последствиями катастрофы… Как быть, например, с документами Симоны, с моими документами, с нашими фотографиями…

– Они сгорели. От ваших сумок ничего не осталось.

– Предположим. А если я нос к носу столкнусь с кем–нибудь, кто знал меня или Симону…

– Ты знаешь кого–нибудь в Сен–Пьере, кто ездит во Францию? Чиновники, да… но это люди, с которыми дядя не общался. А остальные?.. Ладно. Не волнуйся. Я подумал обо всем.

– И о том, как мы будем жить? Я с дядей в новой квартире, это понятно. А где ты?

– Там, где мы должны были жить вместе. В гостинице.

– А когда мы будем встречаться?

– Ну… если хочешь, каждый день.

– А ночью?

Филипп улыбнулся.

– Ночью я буду спать один. Что ты выдумываешь?

Он сел рядом с ней, обнял ее за талию, кончиками пальцев лаская грудь.

– Да пойми же ты, – проговорил он. – Я у тебя в руках. Если мне вдруг захочется избавиться от тебя, ты всегда сможешь поставить в известность обо всем, что произошло, власти, прокурора республики, начнется следствие… Нам предъявят иск. Мы все потеряем… Но ты хоть отомстишь мне, если тебя это волнует.

– Филипп!.. Мне необходимо, чтобы ты находился рядом со мной всегда.

Большим и указательным пальцами она вытерла выступившие на глазах слезы.

– Какая я глупая, – пробормотала она. – Я теперь все время хочу плакать. А как подумаю, что мне снова придется сесть в самолет, у меня просто останавливается сердце.

– Может, нам немного пройтись? Пошли… Возьми меня под руку.

Они обошли больницу и встретили одного из оставшихся в живых пассажиров самолета, с трудом переставлявшего ноги в гипсе. Филипп представил Марилену:

– Мадемуазель Симона Леу.

Он почувствовал, как сжались пальцы Марилены. Но она уже начала привыкать к своей новой роли. Дальше она пошла более уверенно. Они прошли по садику, где крутящиеся фонтанчики разбрызгивали капли воды на землю, сразу исчезавшие.

– Как ты думаешь, можно здесь раздобыть пудру и губную помаду? – спросила она.

– Не обещаю. Но поищу.

Марилена с любопытством смотрела на уличную суету, на направлявшихся в сторону рынка верблюдов, арабов, эфиопов, разношерстную толпу. К ней возвращалась жизнь, и она вытягивала шею, как кошка, которой хочется, чтобы ее приласкали.

– Ты не устала?

– Нет.

– Пойдем дальше?

– Да. Хочу купить платок, чтобы прикрыть голову.

В конце улицы они нашли лавку, где купили ужасный шелковый платок – квадрат с изображением заходящего в пустыне солнца, но теперь Марилена чувствовала себя защищенной от любопытных взглядов. А надев темные очки, она уже больше не испытывала стыда. По пути назад они впервые начали строить планы. Марилена сразу же наймет служанку и, возможно, сиделку. А если квартира достаточно просторная, то почему бы Филиппу там тоже не поселиться?

– Я уже не член семьи, – возразил Филипп.

– Но ведь никто нас не знает. Я скажу, что…

– У дяди это может вызвать удивление, если к нему когда–нибудь вдруг вернется ясность ума. Лучше, чтобы у него не возникало вопросов. Сейчас он воспринимает меня как лицо, не выделяющееся среди других. Он обращает на меня внимания не больше, чем на санитаров, и так даже лучше.

– Но, значит… ты ко мне не будешь приходить?

– Я этого не говорил. Но только вначале нам следует встречаться не дома… Вот увидишь, мы все устроим.

Они остановились, чтобы купить газету. На первой полосе пестрели заголовки, набранные крупным шрифтом.

Цитата««Боинг» потерпел катастрофу… Найден «черный ящик»… Расследование затягивается…»

На фотографии бригада рабочих расчищала взлетную полосу. Филипп почувствовал, что Марилену снова охватил ужас.

– Тебе дадут успокоительное, – сказал он. – Дяде тоже. Вы будете спать до самого Парижа.

В больнице Филиппа ждал швейцар.

– Вас просят зайти в кабинет главного врача, господин Оссель. Мне кажется, что это связано с расследованием.

– Иди, – прошептала Марилена. – Не провожай меня. У меня хватит сил.

Она вернулась в палату. На столике у кровати лежали телеграммы. «Симоне Леу. Военный госпиталь. Джибути». Она сначала не поняла. Симоне? Но она же погибла. Затем вспомнила, и у нее перехватило дыхание. «Симона – это же я!» Никогда ей к этому не привыкнуть!

Она вскрыла первую телеграмму. «Узнали о постигшей вас беде. Искренние соболезнования. Декомб». Это от Робера Декомба, молодого человека, без всякого успеха ухаживавшего за Симоной. Быстро просмотрела другие телеграммы. Выражения сочувствия, соболезнования… «Вместе с вами безмерно скорбим… Всем сердцем с вами… Искренне переживаем…» Марилену очень любили! Телеграммы падали на нее, как комья земли. Нет. Вернуться назад невозможно. Газеты опубликовали список погибших, и всем теперь в Сен–Пьере известно, что она погибла.

Она чувствовала себя настолько подавленной, что даже не подняла голову, когда ей на подносе принесли обед. Исчезла оставшаяся у нее маленькая надежда вернуться на остров, вопреки всем планам Филиппа. Все как будто сговорились: она должна стать Симоной. До сих пор она была пассивным персонажем. Теперь надо действовать сознательно. Ведь она знает эту роль наизусть. Филипп прав. Она слишком долго жила в тени своей кузины и прекрасно осведомлена о ее вкусах, манерах, увлечениях, о чертах ее непостоянного характера. Но одна сторона характера Симоны все же ускользала от нее. Почему Симона сказала ей: «Мне бы хотелось поменяться с тобой местами»? Может, у нее с отцом произошла по какому–то вопросу не известная никому размолвка и старик когда–нибудь вдруг на нее намекнет?

Марилена с отвращением посмотрела на стоявший на столике поднос: сардины в масле, черный кусок мяса с овощами, от которых пахло капустой. Ей не хотелось есть. Она была слишком занята своими мыслями. Она хорошо понимала, что ей даже не надо подражать Симоне, пытаться стать ее двойником, потому что ей не придется никого водить за нос. Если к дяде на беду вдруг вернется ясность ума, он с первого взгляда поймет, с кем имеет дело. Тревогу у нее вызывало то, что она не знает, существовал ли между Симоной и отцом какой–то конфликт. На память теперь приходили отдельные сцены, фразы… Однажды, незадолго до болезни дяди – это случилось в воскресенье, поскольку по воскресеньям они с Филиппом обедали у Леу, – Симона за столом заявила, что не поедет отдыхать, а когда отец спросил ее почему, то она бросила на стол салфетку и выбежала из комнаты. Иногда Марилена замечала, что у Симоны покрасневшие глаза и распухший нос, словно та долго плакала… Марилена надкусила бутерброд и отодвинула поднос. Фактически ей предстоит занять место Симоны, которую она не знает. Объяснять эту тонкость Филиппу бесполезно. Он принадлежит к той категории людей, лишенных интуиции, которые сразу раздражаются, когда им начинают рассказывать о предчувствиях, когда им, например, говорят: «У меня такое ощущение…», «У меня такое впечатление…». «Бабские выдумки», – брюзжит он в ответ. В эту минуту Марилене стало предельно ясно, что в их плане что–то не ладится. Она не притронулась к вину, один запах которого вызывал в ней отвращение, зато опорожнила целый графин воды. Потом прилегла. Прогулка ее сильно утомила. Она дремала, когда появился Филипп. Бросил на кровать несколько телеграмм.

– Они адресованы старику, – сказал он, – но больше мне. Соболезнования.

– Мне тоже, – отозвалась Марилена, показывая полученные телеграммы. – Как он?

– Все так же. Но слабеет. Пришлось сидеть с ним, резать мясо, помогать ему есть… Та еще работенка!.. Я разговаривал с инженером, который ведет расследование. Все вроде улажено. Как раз вовремя.

– Мы сможем улететь во вторник?

– Конечно. Еще я встретил священника. Правда, больше он похож на регбиста. Он к тебе вскоре зайдет. Будь с ним поосторожнее. Он как бы между прочим, но выведывает. Пригласил нас завтра утром на мессу за упокой душ погибших. Но если тебя это смущает, можешь остаться здесь.

– Я пойду.

Это будет страшным кощунством. Вот еще одно непредвиденное испытание! Марилена молится о вечном спасении Марилены. За подобное святотатство ее неизбежно настигнет возмездие. Несмотря на религиозное воспитание, ее вера в Бога была не очень крепкой. Но она обладала острым чувством справедливости и не могла не думать, что заслуживает сурового наказания.

– Все это не принесет нам счастья, – проговорила она. – Мне страшно.

– Чего ты боишься?

– Всего. Слишком много предзнаменований. Может быть, мне было бы лучше и в самом деле погибнуть.

* * *

Через неделю страхи Марилены начали постепенно рассеиваться. Все прошло очень хорошо. Ей еще раз пришлось поволноваться в самолете, но при перелете не возникло никаких осложнений. Старик дремал до самого Орли. После посадки, правда, их обступили журналисты. Их было около полудюжины, и они хотели взять интервью у людей, оставшихся в живых после катастрофы «боинга». Отвечал на вопросы Филипп, а Марилена с дядей спокойно отошли от самолета. Никаких других неприятностей больше не было. В гостинице тоже обошлось без недоразумений. Они остановились в роскошном отеле неподалеку от Елисейских Полей, где для них держали наготове три номера. Больной старик, напичканный транквилизаторами, казался крайне подавленным. Он не разговаривал, позволял обращаться с собой как с куклой и если как–то проявлял себя, то только долгими невнятными монологами.

– Сдает, – говорил Филипп.

Не откладывая дела в долгий ящик, его отвезли к профессору Меркантону, которого порекомендовал портье гостиницы, знавший Париж как свои пять пальцев. Тщательно осмотрев больного, профессор высказал категоричное мнение:

– Продержится два месяца, возможно меньше. Сердце никуда не годится.

– Может, поместить его в клинику? – спросил Филипп.

– Не имеет смысла.

– Как вы думаете, у него в голове всегда будет такой сумбур?

– Нет. Он может временами приходить в себя, вспоминать какие–то события, и то я в этом не уверен.

В промежутках между двумя телефонными звонками он сделал еще несколько мудреных замечаний, потом выписал длинный рецепт.

– Вот. Если что–нибудь случится, предупредите меня сразу же. Вам потребуется медсестра для уколов. Могу порекомендовать. Естественно, никаких нагрузок, никаких эмоций, особенно в такую погоду.

Посмотрев на высокое окно, по стеклам которого хлестал дождь, он завершил разговор:

– Постарайтесь его развлечь. Немного музыки, телевизор. Если он проявит интерес к окружающим его вещам, возможно, мы вскоре станем свидетелями того, что ему становится немного лучше…