Текст книги "Хитросплетения (Сборник рассказов)"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Другая

Я немного знал Филипа Фонтанеля. Я встречал его у друзей, и мы даже сыграли партию в бридж. Он стоял во главе одного проекта по менеджменту. Мы обменялись несколькими фразами, достаточными, чтобы почувствовать друг к другу симпатию. Он казался немного снобом и никогда не забывал дать понять, что он выпускник Высшей политехнической школы, но за этим парнем было будущее. Поэтому-то я так изумился, когда узнал, что его убили. Я тотчас же отправился на место трагедии.

Фонтанель занимал офис в одном из этих огромных зданий на Елисейских полях, приютивших столько кинематографических фирм. Его секретарша Марта Бертье ожидала меня. Это она позвонила нам. Я обнаружил тело между двумя креслами. Фонтанеля закололи его же ножом для резки бумаги. Некое подобие стилета с серебряной рукояткой, такой тонкой работы, что исключена была малейшая надежда на отпечатки пальцев. Удар пришелся прямо в сердце. Почти без кровотечения. По всей вероятности, смерть наступила мгновенно. В комнате никакого беспорядка. Я сразу же подумал: преступление в состоянии аффекта, и тут же запрятал эту версию в самый дальний уголок своего сознания, поскольку не переношу предвзятости. После предварительного установления обстоятельств преступления я вернулся в приемную, где Марта Бертье печатала на машинке письма и принимала посетителей. Начался допрос.

Марта Бертье сообщила мне, что ей пятьдесят пять лет. Она вдова помощника заведующего почтовой службой. Поскольку она скучала дома, а половинной пенсии, которую она получала, не хватало, она подыскала себе место секретарши и вот уже два года работает у Фонтанеля. Достаточно лишь взглянуть на нее, и сразу становилось ясно, что она являлась образцом секретарши: незаметная, исполнительная, работоспособная, она сразу переходила к самому главному без лишних слов и излишних эмоций. Тем не менее Марта казалась сильно взволнованной, тем более что она, возможно, смогла бы помешать свершившемуся, если бы пришла, как обычно, к девяти часам. Но забастовка служащих метрополитена задержала ее. Она пришла лишь в половине одиннадцатого, когда несчастье уже произошло! Она нашла Фонтанеля мертвым, руки его еще оставались теплыми.

– Он только что вернулся из командировки, – сказала она. – Вот и папка для документов еще здесь.

Она указала на лежащую на углу письменного стола папку.

– Он ездил в Редон, чтобы провести реорганизацию коммерческой службы небольшого завода по производству целлюлозы.

– Где он живет?

– На улице Любек, это в двух шагах. Я не осмелилась позвонить его жене. Подумала, что это не в моей компетенции.

– И правильно сделали. Я сейчас поеду туда. Полагаю, дома его ждет жена?

– Да. Но у них не было детей.

– Расскажите мне о его семье.

Она как-то вдруг вся напряглась и замолчала.

– Я понимаю ваши чувства, но за два года вы невольно многое узнали о нем. Фонтанель конечно же, хотя бы время от времени, рассказывал о своей жизни. Секретарша – я хочу сказать, такая секретарша, как вы, – легко становится доверенным лицом. Разве я ошибаюсь?

– Нет.

– Ну вот, вы должны мне сказать все, что знаете. Как долго он женат?

– Шесть лет. Он встретил Элен Пекле на коктейле и несколько месяцев спустя женился на ней.

– Брак по любви?

– Безусловно. Но, на мой взгляд, они не подходили друг другу. Она старше его на три года. Ей тридцать девять. Но ей едва дашь тридцать. Она и старается выглядеть как очень молодая девушка. О! Это целая история. Бедняжка потеряла мать в самом раннем детстве. Ее отец во второй раз не женился. Юлия, ее старшая сестра, воспитала ее. Вы знаете, что это такое, когда младшенькой спускаются все капризы. С Элен довольно сложно ужиться.

– Вы хорошо с ней знакомы?

– Несколько раз заходила к ним.

– Вам она не нравится?

– Против нее я ничего не имею. Но мсье Филип жил с ней несчастливо. Прежде всего, Элен не захотела разлучаться со своей сестрой… Ведь Юлия полностью посвятила себя ей.

– Это прекрасно!

– Это ужасно! Есть люди, вроде Юлии, которым необходимо самопожертвование. И, поверьте уж мне, это заходит далеко! Тем более что бедная Элен так и осталась… как бы выразиться… младшенькой. Сейчас Юлии пятьдесят два года. Она не замужем. Ее единственным смыслом жизни является Элен, которая, однако, в ней не нуждается.

– Я понимаю.

– Несчастный мсье приспосабливался как мог к этой ситуации. Но зачастую он выходил из себя.

– Разве не мог он дать вежливо понять свояченице, что ее роль окончена?

– Другой – возможно, но не он. Вне своего бизнеса, своих графиков, статистики он оставался просто застенчивым и щепетильным человеком. В глубине души его устраивало, чтобы Юлия управляла домом, так как Элен никогда не могла ужиться ни с одной служанкой.

– Он часто уезжал по делам?

– Несколько раз в неделю. Иногда он отсутствовал дольше, чем необходимо, – по крайней мере, у меня часто складывалось такое впечатление. Жизнь втроем – это не так уж забавно!

– Догадываюсь, чем это кончилось.

– Да. Надо думать! Два года назад мсье Фонтанель познакомился с Элиан Колле; не знаю, при каких обстоятельствах. Тем более никогда не знала, чем она в точности занималась, что-то связанное с оформительской деятельностью.

– Вы видели ее?

– Один раз. Она сюда приходила. Мсье Фонтанель долго извинялся. Он сильно смутился.

– Какая она из себя?

Марта Бертье сложила руки, как бы собиралась с мыслями, чтобы получше воссоздать образ.

– Я вас сейчас удивлю… она немного напоминает Юлию. Только значительно моложе. Ей двадцать семь или двадцать восемь лет. Ну и куда более элегантная. Во многом не столь безупречная, уж не сомневайтесь! Они обе из породы самоуверенных… Эти женщины… Когда их встречаешь, то лучше обойти стороной…

Я не смог сдержать улыбки, и госпожа Бертье, в свою очередь, тоже улыбнулась с грустью.

– Только не подумайте, – продолжила она, – что я несправедлива и поддалась какой-нибудь обиде… Я видела несчастного мсье страдающим, как не знаю кто. Хочу, чтобы вы поняли… Потому что есть одна подробность, о которой я должна упомянуть. Мсье Фонтанель католик, убежденный… Так что он лучше, чем кто-либо другой, знал, в чем состоял его долг. И эта связь стала для него чудовищным испытанием.

Здесь, признаюсь, я выказал свое удивление.

– Я так и знала, – продолжила она, – что вы будете поражены. Тем не менее это правда.

– Но послушайте… эту Элиан… он любил ее?

– Не исключено. Мсье Филип никогда не говорил о своих чувствах. Я всегда могла только догадываться… Иногда, не в силах больше выносить этого, он говорил мне: «Мадам Бертье, я последний из негодяев. Все это плохо кончится». Из обрывков разговоров я поняла, что его жена обо всем узнала, и свояченица, естественно, тоже. В целом, борьба трех женщин проходила через него.

– Вы давали ему советы?

– Пыталась. Без особого успеха. Я повторяла ему: «Ну, в конце концов, есть же одна, которую вы предпочитаете другой?» Он мне отвечал: «Вы не можете понять». Истинная правда! Меня, к счастью, это миновало. Мужа своего я считала самым прямым по характеру мужчиной. Я действительно не понимала мсье.

– А о разводе он подумывал?

– Нет. Полагаю, что он, скорее всего, рассчитывал уехать с Элиан за границу. И вот еще что – он колебался. Все зависело от настроения. То он собирался уехать, а на другой день хотел порвать. В итоге угрызения совести занимали в его жизни больше места, чем любовь. Один пример из тысячи: если он покупал какое-нибудь украшение одной, то такое же дарил и другой. Он даже поведал мне одну историю. В прошлом году его жене пришлось провести сезон на курорте в Виши. Она, естественно, уехала вместе с Юлией. Так вот, он пригласил на три недели Элиан переехать к нему. Отдал ей ключ, и она, можно сказать, стала хозяйкой дома. Единственное, что он ей посоветовал, – стараться вести себя незаметно, чтобы консьержка и жильцы не обнаружили ее присутствия. Я не смогла сдержаться и не высказать ему своего осуждения. Но он весь в этом – совершенно беззащитный. А теперь…

Слезы выступили у нее на глазах. В этот момент прибыла группа экспертов. Я уступил им место и поспешил на улицу Любек. У меня появилось ощущение, что тайна вскоре развеется и что убийцей является одна из трех женщин…

– Мадам Фонтанель?

– Это я, мсье.

Она встретила меня в безупречно сшитом костюме. Сразу же настораживала ее бледность и лихорадочный вид. Несмотря на косметику, у нее едва заметно припухли веки, как если бы она недавно плакала. Она выглядела взволнованной, а когда узнала, кто я, то прислонилась к дверному косяку.

– Что такое?.. Что от меня нужно?

Я сам немного волновался, но должен признать, что любопытство пересиливало правила приличия. Я сообщил ей известие крайне осторожно.

– Несчастный случай? – прошептала она.

– К сожалению, нет, мадам… Убийство.

Несколькими словами я ввел ее в курс утренних событий.

– Боже мой! – пролепетала она. – Боже мой… Филип… А я…

Она открыла рот, как будто задыхаясь, и я успел лишь ухватить ее за плечи. Она выскользнула у меня из рук и упала на колени. Голова ее запрокинулась назад. Она потеряла сознание. Я поднял ее без особого труда и позвал:

– Есть тут кто-нибудь?

Но никто не ответил. Ее сестра куда-то вышла. Пришлось выпутываться в одиночку. Спальню Элен я, естественно, обнаружил в последнюю очередь. Я уложил несчастную женщину на кровать, и тут из кармана расстегнувшегося костюма выпало письмо. Я раскрыл его без колебаний.

«Дорогая!

Я очень несчастлив. Настолько, что чувствую наконец в себе решимость резать по живому. Положение становится все более и более невыносимым для всех нас. Покончим с этим. Я знаю, что ты меня возненавидишь, потому что я выбрал ту, которую ты называла «другая». Но, поверь мне, так будет лучше… Хочу надеяться, что время залечит наши раны, и могу тебя заверить, что никогда тебя не забуду. Прощай.

Филип».

Это письмо, по сути, являлось признанием. Элен убила своего мужа. Теперь я понимал ее смятение, лихорадочное состояние, ее покрасневшие глаза. Бедная женщина! Мне, конечно, было жалко ее, но я скорее испытывал чувство удовлетворения. Следствие окончено до того, как началось, – вот это удача в той работе, где неудача является повседневным делом!

В этот момент Элен издала стон. Я заметил, что она пришла в сознание и смотрит на меня. Она схватила мою руку.

– Это я, – прошептала она. – Это я его убила.

– Полежите, – сказал я. – Вы еще не в состоянии разговаривать.

– Нет-нет… Уверяю вас… Только что на меня нашла слабость, но с этим покончено. Так вот… вчера вечером я поссорилась с Юлией… все по тому же поводу… Филип!.. Юлия такая вспыльчивая… Надо во всем соглашаться с ней… во всем!.. Иначе она способна дуться часами. Уверена, что она не вернется к обеду… чтобы наказать меня.

– Спокойнее, – сказал я. – Не волнуйтесь так. Итак, что же дальше?

– Я встала сегодня утром часов в девять, так как на ночь приняла снотворное. Захотела курить. Поскольку у меня не осталось сигарет, пошла в кабинет мужа. Там всегда есть запасец в выдвижном ящике. Я увидела письмо, лежавшее на виду. Филип, должно быть, вернулся очень рано, как это часто случалось с ним. Он написал это письмо и вновь ушел без звука. Объяснения нагоняли на него такой страх! Я позвала Юлию. Ее не было. Тогда я оделась и помчалась на Елисейские поля. Это рядышком… А потом… ну, в общем, остальное вы знаете. Я принялась умолять его; он, не переставая, повторял: «Уходи… Уходи…» Я потеряла голову.

– Да, я понимаю… Я буду вынужден забрать вас, мадам. Сожалею, но правосудие должно идти своим чередом. Я помогу вам собрать чемоданчик… Вы чувствуете в себе достаточно силы?

Она поднялась.

– Думаю, справлюсь, господин инспектор.

В глубине квартиры повернулся ключ и раздался стук каблуков. Появилась Юлия. Она совершенно не походила на Элен. На ней был бежевый костюм из магазина готового платья, не слишком элегантный. Но больше всего я обратил внимание на ее глаза. Есть совершенно разные голубые глаза. Ее глаза были умными и холодными – глаза лаборантки. Они внезапно стали настороженными. Я представился. Объяснил ей, зачем я здесь. Она по-прежнему молчала, наблюдая за сестрой. Я стал торопливо объяснять:

– Вот письмо, которое она нашла на письменном столе… Она побежала туда… Ее муж находился в конторе один. Она заколола его в состоянии аффекта… Она признала все факты… Вполне возможно, что ее оправдают…

И я начал, не торопясь, читать письмо. Юлия сразу же прервала меня:

– Не стоит! Я знаю его. Это я его прочитала первой. Элен еще спала, когда я встала. Я пошла к мужу моей сестры. Он вел себя отвратительно. И тогда…

– Не слушайте ее! – крикнула Элен. – Она хочет спасти меня.

– Ну ладно уж! Да посмотрите на нее. Хватило бы ей силы, чтобы…

– Я была вне себя.

– Рассказывай это другим.

– Но я бы тебя увидела, если бы ты туда пошла.

– И я тоже бы тебя увидела.

Совершенно ясно – одна из них лгала. Но которая? Каждая выглядела такой искренней! Может быть, Юлия хотела в очередной раз защитить свою младшую сестру? Может быть, она считала себя в какой-то степени ответственной за эту трагедию? Или же она в самом деле ударила Филипа, которого, наверное, ненавидела? Возможно!.. А, в свою очередь, Элен, чувствуя себя виноватой перед ней, хотела все взять на себя? Возможно!.. Юлия, может быть, только что с ходу придумала свое признание?.. Или же это Элен, узнав о преступлении, сразу же поняла, что надо спешить на помощь своей сестре?.. Короче, у меня в руках были две преступницы, но я не мог пока сказать, которая пыталась принести себя в жертву другой. А ложь, продиктованную любовью, еще сложнее разоблачить, чем ложь, обусловленную ненавистью!

Оставалось надеяться на лабораторный анализ. Совсем маленький шанс. Если обе женщины держали письмо в руках, то экспертиза обнаружит отпечатки пальцев обеих, и я ничуть не продвинусь вперед. Но если бы Элен трогала его одна!.. Если бы Юлия, выходя из дому, прошла мимо кабинета и, следовательно, не будучи в курсе разрыва…

И в очередной раз выручила лаборатория. В дополнение к моим были и другие совершенно отчетливые отпечатки. Что избавило меня от стольких опасений, сомнений и многочасовых изнурительных допросов.

Экспертиза, безусловно, обнаружила отпечатки пальцев Элен… но также отпечатки неизвестной особы, которую легко определили, – Элиан, любовницы. Каким образом отпечатки пальцев Элиан смогли оказаться на этом прощальном письме? Да просто потому, что это письмо было адресовано ей. Филип предпочел остаться со своей женой. Элиан призналась. Она получила письмо по почте накануне возвращения Филипа. На следующее утро она в бешенстве отправилась к нему домой. Поведение довольно естественное со стороны лица, полагающего, что имеет такие же права, как и у законной жены, и располагающего – не станем об этом забывать – ключом от квартиры.

Юлия после ссоры с Элен уже вышла, чтобы пройтись и успокоиться, а Элен, под действием снотворного, еще спала. Элиан ждет в течение часа и думает, что Филип отправился прямиком в свой офис на Елисейских полях. Тогда она решает пойти туда, но на тот случай, если, запоздав, тот все же забежит к себе домой, она кладет письмо на виду вместо визитной карточки. Филип поймет, что Элиан не намерена сдаваться и полна решимости. К несчастью, Филип оказывается в офисе, и в этом– то вся трагедия.

Теперь Элен обнаруживает письмо. Оно написано столь двусмысленно, что она считает его предназначенным ей. Немного погодя она узнает, что ее муж убит. И до того уже потрясенная известием, она совсем теряет голову. Она говорит себе, что Юлия захотела ей отомстить, и обвиняет себя, чтобы спасти свою сестру. Затем Юлия, которой я прочитал письмо, в свою очередь, говорит себе, что Элен, над которой надсмеялись, совершила расправу, и также обвиняет себя.

Короче говоря, без лаборатории мы конечно же взяли бы под стражу одну из этих двух женщин, в одинаковой степени невиновных.

Смерть на арене

Я отдыхал в Нанте у моего друга Поля, тогда еще простого офицера полиции, когда разразилось это дело с цирком Орландо. Так что я оказался на месте и следил за делом в качестве стороннего наблюдателя, находясь рядом с Полем. Что любопытного в этом деле, так это его психологическая подоплека. Казалось бы, с виду проще не бывает, и тем не менее ничего более неожиданного. Нам понадобилось какое-то время, чтобы установить главное действующее лицо.

Цирк Орландо раскинул свой шатер в Порнике, у стен замка. Это был цирк средних размеров, скорее шапито на трех шестах. У них был приличный зверинец. Фуры и передвижные домики носили еще следы фабричного блеска. Программа традиционная, но очень заманчивая: наездники, клоуны, эквилибристы, жонглеры, гимнасты на трапеции и т. д. Это было семейное предприятие, как когда-то «Рапси». Сам Орландо напоминал знаменитого полковника Коди, Буффало Билла. Широкополая шляпа, пышные усы, надменный взгляд и специфический европейский акцент. Но следует рассказать все по порядку.

В полицию сообщили, что Регане, гимнаст на трапеции, убился во время репетиции, но что под несчастным случаем, возможно, крылось убийство. Мы помчались в Порник. Это было в субботу в начале августа. Помню, начался прилив, и на судах в порту вяло покачивались рангоуты. Солнце уже припекало. Было десять часов утра. Толпы отдыхающих, в шортах и теннисках, наводняли улицы, а ватага ребятишек толклась перед зверинцем. На грифельной доске неловко нацарапано от руки мелом: «Временно закрыто».

Занавес у входа охранялся униформистом и жандармом, что придавало событию неожиданно волнующую окраску. Мы зашли. Весь цирковой персонал сгрудился на арене и что-то рассматривал на земле. Орландо вышел к нам навстречу.

– Это ужасно! – вскрикнул он. – Когда я подумаю, что еще вчера вечером мы болтали… здесь… почти на том месте, где он упал.

Я поднял голову и заметил на высоте четырех или пяти метров перекладину трапеции, свивавшуюся на конце каната. Второй канат был оборван.

– А теперь, – сказал Поль, – попытайтесь спокойно объяснить нам, что же произошло.

– Семья Регане… – вновь заговорил Орландо. – Вы, наверное, знаете… Отец убился четыре года назад.

Волнение, все настойчивее проявлявшийся акцент, быстрая речь – мы с трудом понимали, о чем он говорит. Но нам удалось уяснить себе, что после смерти отца, погибшего в результате несчастного случая, Регане так и не смог найти нового партнера и изменил свой номер. Оставив вольтижировку, он приступил в одиночку к разным упражнениям, в частности к удерживанию равновесия, стоя на голове на перекладине трапеции. Это было восхитительное зрелище и – как уверял нас Орландо – безопасное, так как при малейшем отклонении в сторону Регане мог ухватиться за канаты.

– На какой высоте он работал? – спросил Поль.

– Он начинал с четырех метров, а потом трапецию осторожно поднимали метров на десять.

– Без страховки?

– Без страховочной сетки… Публика – она же любит ощущать страх!

– Тем не менее, – сказал Поль, – все же риск был, коли он упал.

– Он упал, потому что оборвался один из канатов, – сказал Орландо. – Там, совсем высоко!

Поль, в свою очередь, поднял голову.

– А если повредили установку?

– Но это невозможно, – запротестовал Орландо без особой уверенности. – Все мы – это большая семья, семья, в которой любят друг друга…

– Он тренировался, когда произошел несчастный случай?

– Да. Каждое утро часам к семи он приходил порепетировать. Он опускал свою трапецию… туда, где вы ее видите… и делал несколько упражнений… Никакой акробатики… Простая зарядка, чтобы проверить реакцию.

Поль подал мне знак, и мы приблизились к группке людей, которая постепенно умолкала. В центре, на песке распластался Регане. Он лежал на спине, в одном тренировочном костюме голубого цвета. Никаких следов крови. Возле него, стоя на коленях, громко всхлипывая, плакала женщина лет пятидесяти.

– Его мать, – шепнул Орландо.

– Врач осмотрел тело?

– Да. Сказал, что он, должно быть, скончался на месте.

И он провел ребром ладони по затылку.

– Я хотел бы осмотреть канаты трапеции, – сказал Поль. – Попросите их спустить.

Орландо отдал распоряжение на каком-то языке, который я не смог распознать, и униформист направился к шесту, к которому крепился моток канатов. Я наблюдал за матерью. Это была цыганка. Она сидела на корточках, утопая в ворохе разноцветных юбок, у нее был точеный профиль старой индианки. Она держала руку сына, а ее губы двигались то ли молясь, то ли проклиная. Покойник, мужчина двадцати пяти – тридцати лет, скорее низкорослый, не очень красивый, лежал у ее ног.

Падение спутало его черные, набриллиантиненные волосы. У основания шеи виднелась татуировка. Ассистенты, казалось, замерли, потрясенные, а в глазах у женщин стояли слезы. Поль позвал меня к себе. Он держал перекладину трапеции и оборванный канат.

– Смотри!

Я моментально все понял. Не доходя до верхнего конца, канат был надрезан на три четверти с помощью очень острого лезвия, которое аккуратно рассекло пеньковые волокна. Под тяжестью Регане целые канатные пряди натянулись, потом лопнули и закрутились тонкой спиралью.

– Падение последовало неизбежно, – заметил Поль.

Он показал свое открытие Орландо, который долго качал головой, не говоря ни слова. Он неумело ломал комедию, наверное, с самого начала почувствовал, что речь идет о преступлении, но, должно быть, опасался расследования, которое помешало бы продолжить представления.

Позади нас пронесся какой-то шумок. Это уводили мать Регане, в то время как двое мужчин набрасывали на труп конскую попону.

– Вчерашний вечер прошел без инцидентов? – спросил Поль. – Регане как обычно исполнил свой номер?

– Да… Ничего особенного.

– Кто-то имел зуб на него, – продолжил Поль. – И, по всей очевидности, кто-то из цирка. Вредительство произошло ночью. Знали, что Регане тренируется в одиночку рано утром. Преступник, возможно, думал, что у него будет время заменить канат прежде, чем забьют тревогу. Это не представляло серьезных трудностей, и все поверили бы в несчастный случай. Кто обнаружил тело?

– Киелия… Клелия… это его мать… Она пришла сюда часам к восьми.

– А кто предупредил полицию?

– Я, – выговорил Орландо.

– Вы сразу же подумали, что его смерть подозрительна, не так ли? Почему?

Орландо колебался, затем, взяв нас под руки, увлек в сторону.

– Я подозревал, – объяснил он. – С некоторых пор дела складывались как-то не очень хорошо. Не подавая виду, посмотрите туда, на небольшую группку, которая удаляется… Слева высокая девица – это Изабель Бурр. Она фокусница. Очень хороший номер… Справа от нее вы видите мужчину в серой куртке. Это Фальконе, укротитель. В течение двух лет Изабель была подружкой Регане. А потом, три месяца назад, я пригласил работать Фальконе, и Фальконе начал увиваться вокруг Изабель. Вот так!.. Регане и Фальконе были на ножах. Они даже подрались один раз. Пришлось пригрозить, что выкину их вон обоих. Не говорю уж об оскорблениях, угрозах. Каждый день что-нибудь да случалось. И больше всех выходила из себя старая Клелия.

– Значит, что же, по-вашему?

– Подождите! Я никого не обвиняю. Рассказываю вам то, что вы так или иначе узнаете.

– Эта Изабель Бурр полностью порвала с Регане?

– Да. И он сильно изменился. Работал без подъема.

– В целом все указывает на Фальконе?

Орландо поднял руки в знак протеста.

– Я не знаю. Не знаю. Не заставляйте меня говорить то, чего я не знаю.

– Хорошо, – подытожил Поль. – Мы их сейчас допросим.

Фургон Клелии находился совсем рядом со зверинцем, откуда исходил сильный запах и время от времени доносилось приглушенное рычание. Цыганка лежала на раскладушке, а возле нее находилась какая-то женщина. Когда Клелия увидела, как мы заходим, она приподнялась на локте.

– Это Фальконе! – крикнула она.

С кровати спрыгнули три пуделя и побежали, наталкиваясь друг на друга. На шее у них красовались банты. Я вспомнил часть программы: «Клелия и ее ученые собаки». Мы приласкали их, и они вновь устроились на постели.

– У меня только они и остались, – плача, сказала Клелия. – Но он и их тоже убьет!

Поль попытался допросить ее, но она могла лишь кричать: «Это Фальконе!» Сведения же мы получили от молодой женщины-наездницы. Через оконце она указала нам на передвижной домик-прицеп Регане.

– Он жил там. Его почти не было видно. С той поры как умер отец, он стал мрачным и держался ото всех на расстоянии. Изабель приходилось тяжело с ним. Его номер получался не очень-то хорошо…

Она говорила тихим голосом.

– Я не хочу, чтобы Клелия меня слышала. Сын – для нее все. Самый красивый, самый нежный, самый лучший. А в действительности…

– А его отношения с Фальконе?

– Что-то назревало. Регане поклялся спустить с него шкуру. И если бы не этот несчастный случай, то, я думаю, он кончил бы тем, что убил его.

– Ревность обманутого мужа?

– Конечно. Но не только это. Фальконе молод и на вершине успеха. Он нравится толпе… женщинам…

– Вы находите его симпатичным?

Она слегка покраснела.

– Он и есть такой, – сказала она чуть громче. – И это не его вина, что Изабель свалилась ему на голову.

– Тем не менее, – вновь вступил в разговор Поль, – совершено преступление. Я могу вам это сказать, так как скоро об этом объявят официально. Кто-то подпилил канат. Это же гнусно, правда?

Прошло какое-то время, прежде чем она ответила:

– Вот именно, я не понимаю. Это совершенно на него не похоже. Фальконе смелый мужчина. И более того, намного сильнее Регане… Все это просто ужасно!

Слышались причитания старой цыганки. Почти повсюду висели фотографии артистов, а в глубине висела афиша с надписью крупными буквами:

«Семья Регане. Люди-птицы».

– Итак, сегодня утром… – сказал Поль.

– Сегодня утром, – продолжила наездница, – Регане не пришел к завтраку. После разрыва с Изабель он взял за привычку питаться вдвоем с матерью… Так что она прошла на арену… около восьми часов… И позвала на помощь. Она словно обезумела.

– Это Фальконе! – прокричала старая женщина.

Мы вздрогнули, и наездница вытерла ей лицо своей косынкой, но слезы текли без конца, словно кровь из вскрытой вены.

– Где мы сможем найти Фальконе? – спросил Поль.

– Он должен быть в своем фургоне: как выходите – третий справа.

Там мы его и нашли. Он чинил рукоятку хлыста и не стал из-за нас прерываться.

– Вы знаете, зачем мы пришли? – спросил Поль.

Фальконе пожал плечами.

– Если это из-за Регане, то ничего не знаю… Регане был дрянью, думаю, все с этим согласятся. Он меня до смерти ненавидел.

– Может быть, он имел на то свои причины?

– А! Вы хотите поговорить об Изабель?.. Да, все так. Но когда я появился, Изабель уже не ладила с ним… Тут другое… какая-то дурь. Вольтижировка казалась Регане королевой профессий. Гимнаст на трапеции – для него какое-то божество. Он, если хотите, считал себя непризнанным сверхчеловеком… В то время как я в его глазах лишь бесталанный уличный гимнаст. И поскольку мне аплодировали сильнее, чем ему… Он приходил послушать, когда я выступал на арене. И наблюдал за публикой. Радовался, когда звери не слушались. Но когда все шло хорошо, выходил из себя.

А этот Фальконе умен. И безусловно соблазнителен, тем более что больше походил на какого-нибудь пьемонтского каменщика, чем на Тарзана.

– Других, – продолжал он, – Регане просто не замечал. Жил в каком-то призрачном мире. Он все время чувствовал себя человеком-птицей, тем, кто летал под куполом шапито и каждый вечер смотрел в глаза смерти. Наркоман!

– Вы дрались? – спросил Поль.

– Нас сразу же разнимали… Но случалось. Он искал любого повода, чтобы спровоцировать меня. А я избегал его. Он говорил, что я его боюсь!

Он коротко усмехнулся и протянул свою ладонь, широкую, как доска. «Вот два хвастуна», – подумал я. Но которые могли бы положить конец своей ссоре с помощью кулаков, наподобие какого-нибудь десантника и металлиста на выходе с дискотеки. Этот обрезанный канат являл какую-то глубокую тайну!

Мы встретили Изабель Бурр на ступеньках ее фургончика. Красивая девица, изящная. Она охотно нам помогла бы. Но она тоже ничего не знала. Она не жила вместе с Фальконе и не видела его целый день. Только вот сейчас на арене. Но, как она утверждала, он не тот человек, который способен перерезать канат соперника. У него было слишком высокое представление о своей профессии. Существует определенная солидарность между людьми, часто переезжающими, подобная той, что существует между уходящими в море. Однако Изабель призналась, что Регане ей тоже угрожал, причем не раз.

Инстинктивно я не доверял ей. Возможно, оттого, что она была фокусницей, а этот разрезанный канат наводил на мысль о каком-нибудь фокусе. Но ничто не давало оснований, чтобы подозревать ее в чем-то конкретно. Настоящим подозреваемым оставался Фальконе.

Поль с настойчивостью продолжал свое расследование. Он всех опросил, везде побродил. Ничего. Одни пересуды… Цирк Орландо был и вправду семьей, но семьей, далекой от единодушия, где жили старые обиды. Одни жалели Регане, другие – Изабель. Фальконе не очень-то любили. «Скотина», – говорил один. «Темная личность», – отзывался другой. К концу дня мы очень устали, проголодались.

– Я вижу лишь один способ, – сказал я. – Он примитивный, но частенько выручал. А раз уж выручал, значит, чего-то стоил. Обвини Фальконе без обиняков. Заяви ему, что у тебя есть свидетель.

– Он не глупец, – возразил Поль. – Это не пройдет.

– Все же попробуй. Я знавал очень больших хитрецов, которые на этом попадались.

Мы возвратились к укротителю.

– Фальконе, – с важностью сказал Поль, – следуйте за нами. Считайте себя арестованным. У нас есть свидетель… Вокруг цирка всегда крутятся любопытные. Они везде отираются. Вас видели. Впрочем, мы отведем вас на очную ставку. Но поверьте мне, признайтесь, не дожидаясь. От этого вам будет лучше.

И тогда произошло невероятное. Фальконе вытер лицо, все в поту.

– Это правда, – пробормотал он. – Я убил его… Дело обстояло так: или он, или я. А теперь оставьте меня в покое!

После этого он ушел в глухой отказ говорить, и нам уже не удалось ничего с этим поделать. В тот же вечер его препроводили в тюрьму. Нам следовало бы теперь радоваться друг на друга. Мы же, напротив, волновались и чувствовали себя не в своей тарелке. Фальконе убил Регане. Он признался. Хорошо! Но как он мог хоть на мгновение поверить, что никто ничего не заметит и заключат, что это просто несчастный случай? Ведь тут же обследуют трапецию. Тут же обнаружат вредительство. И он ведь мог сообразить, что его первого заподозрят. Перерезав канат, он давал пищу для обвинений против себя куда более основательных, чем если бы просто прикончил Регане своими кулаками. Фальконе казался умным человеком, а совершил дурацкое преступление. Это-то нам и предстояло объяснить.