Текст книги "Хитросплетения (Сборник рассказов)"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Что он собой представляет?

– Пятьдесят лет, толстый, довольно вульгарный.

– А она?

– Светская львица.

Я пообещал Роже держать его в курсе дела и сохранить в тайне, до получения нового распоряжения, любовную связь его брата. Затем я отправился к Депарам. Их вилла, как и «Гелиополис», выходила прямо на пляж, что было очень удобно для Кристиана Урмона. Меня провела внутрь развязная девица, которая сообщила обо мне госпоже Депар. Роже не солгал. Блондинка, высокая, сильно накрашенная, глаза ее смотрели вызывающе и немного угрюмо. У нее были сильно выпуклые глаза восточной дивы и страстный рот. Я бы спокойно мог представить ее певицей. Урмон, должно быть, не много для нее значил. Естественно, она уже знала о трагедии, но сохраняла самообладание без малейшей примеси враждебности. Я сказал ей, что посвящен в ее тайну. Она нисколько не смутилась и почувствовала, насколько это меня удивило.

– Наша связь закончилась, – сказала она.

– Почему?

– Я ему не игрушка, эдакий легкий флирт на отдыхе… Кристиан хотел сохранить нас обеих, понимаете?.. У него не хватало смелости выбрать. Он явно хотел, чтобы вместо него этот выбор сделала я.

– Как раз в это утро и…

– Да, и произошло объяснение.

Хотя она делала над собой усилие, голос предательски задрожал. Разрыв произошел, наверное, куда более мучительно, чем она хотела бы признаться.

– А ваш муж?

– Что мой муж?

По ее лицу прошла как бы волна ненависти.

– Он только что приехал с кучей бумаг, как всегда. Он ничего не видит, ничего не слышит. Занимается счетами.

– Кристиан Урмон… был ли он человеком, способным убить себя?

Она разразилась горьким смехом.

– Мужчины все об этом подумывают, – сказала она. – Из тщеславия. Но предпочитают откладывать это на завтра!

В случае самоубийства разве не нашли бы револьвер? Я задал ей еще несколько вопросов. В своей сдерживаемой ярости она производила впечатление. Я не считал нужным беспокоить Депара. Времени хватало. Скоро полдень. Я откланялся и возвратился в мэрию, откуда позвонил в гараж. Да, мсье Депар прибыл поездом в шесть тридцать. Он задержался в гараже, чтобы проверить зажигание. Он отправился вскоре после восьми часов. Это ставило его вне подозрений. Впрочем, всерьез я никогда его не подозревал.

Я прошел до табачного магазинчика, чтобы пополнить запас «Голуаза», потом вернулся на пляж со стороны камней. Я заметил жандармов, которые обшаривали лужи воды, приподнимали длинные космы водорослей. Море обнажало черные, маслянистые камушки, которые сверкали повсюду, насколько хватало глаз. Запах отлива всегда приводит меня в волнение. Я медленно шел по сырому песку.

Один жандарм выпрямился и что-то крикнул. Я подбежал. Он держал револьвер. Я осторожно взял его, но он был покрыт песком и илом. И речи не могло быть, чтобы обнаружились отпечатки пальцев. Я вытащил обойму и вздрогнул: не хватало двух пуль. Две пули!.. Почему две?..

Нет, не умозаключение позволило мне найти решение. Теперь, конечно, по зрелом размышлении я говорю себе, что если кто-нибудь захотел бы убить Роже Урмона, а не Кристиана, то с первого же выстрела заметил свою ошибку и не повторил бы ее. Значит, целились именно в Кристиана. Но кто же мог так сильно не любить Кристиана Урмона? Депар? У него алиби. Мадам Депар? Она бы выстрелила один раз. Не два… Так что… Но в тот момент я не действовал методом исключения. Передо мной вновь возникла хрупкая Сандрина, нелюбимая, ревнивая, слишком чувствительная, чтобы не понять, что что-то происходит, что ее муж слишком занят, слишком рассеян… Эти утренние отлучки не могли казаться ей естественными. Возможно, однажды она проследила? Она в отчаянии. Почему ей всегда оставаться в жертвах? Приходит такой момент, когда возмущение ослепляет. Она берет револьвер из какого-нибудь комода, где он, должно быть, пролежал не один год. Она поджидает Кристиана, который в то утро даже не подумал захватить с собой купальный халат. Она убивает его, затем решает донести на себя. Но Роже ее останавливает. Он хочет избежать скандала. Он любит свою невестку, обязан ей многим. И он устраивает представление: выпускает пулю в свой собственный халат на уровне сердца, облачает в него тело и выбрасывает револьвер, забыв, что море может отступить намного дальше, чем обыкновенно. План представлялся безупречным. Если бы оружия не нашли, я конечно же подумал бы, что Кристиана убили вместо брата, и у меня не возникло бы никакого основания подозревать Сандрину. Действительно, когда сразу все понятно, то не понятно ничего.

Сандрину оправдали. Я узнал, что она вышла замуж на Роже. Однако не останется ли между ними навсегда воспоминание о голубом халате?

Преступление в лесу

Я служил в Ле-Мане, когда мне пришлось разбираться с этим темным делом. Сарта – это немножко Корсика, с той лишь разницей, что вместо чести там главное – деньги.

Та же межклановая рознь, та же месть, лелеемая годами. Тот же обет молчания, и порой еще более стародавние, цепкие и дикие суеверия. Вот почему я не испытывал особого оптимизма, отправляясь в эту заброшенную сельскую местность, где только что убили Эмиля Сурлё. Я покинул Ле-Ман меньше часа назад, а впечатление создавалось, что находишься в дремучем лесу. Огромные сосновые боры, темные и сырые, заросли папоротника, ухабистые дороги, болота; птиц мало, природа враждебная, мрачная, и вдруг посреди поляны автомобиль, а внутри – тело. Жандармы ни к чему не притрагивались, потому что знали, что я скоро приеду, тем более что я приступил к расследованию с самого начала. Преступление налицо: заряд картечи пробил лобовое стекло и сразил Сурлё прямо в грудь. Он рухнул на руль, сраженный наповал. Машина сделала резкий поворот, затем остановилась поперек дороги с заглохшим двигателем.

– Выстрел из ружья произведен метров с десяти, – сказал бригадный комиссар. – Видите, дробью изрешетило весь бок машины.

Он провел меня за толстое дерево и показал гильзу из красного картона, которую я подобрал.

– Стрелявший находился здесь, – вернулся он к разговору. – Думаю, что он поджидал Сурлё, так как земля вся истоптана, как если бы долго ждали.

Действительно, виднелись довольно четкие, но запутанные следы. Скорее всего, на нем были резиновые сапоги с подошвой в клеточку. Все это нас не очень-то продвигало вперед.

– Расскажите мне о Сурлё.

– Их двое, – сказал комиссар, – Эмиль и Гастон. Это – Эмиль, старший.

– Чем он занимался?

– Торговал недвижимостью, а под этим здесь подразумевается многое. Конечно, он покупает и продает, но он также собирает арендную плату, получает комиссионные – короче, целая кухня…

– Богат?

– Говорят, да. Но никаких внешних признаков. Так обычно и бывает у людей его профессии из-за налоговой полиции.

– А его брат?

– Гастон владеет мукомольней чуть подальше. Тот тоже вполне обеспечен.

– Они ладили?

– Не то слово, неразлучны.

– Эмиль женат?

– Нет. Он жил как старый секач. Гастон женат. У него взрослый сын, сейчас служит.

– Вы предупредили его?

– Это как раз он обнаружил своего брата. У них общие дела: здесь полная мешанина в этой семье. Он вам объяснит лучше, чем я. К концу каждого месяца он приходил к Эмилю, когда тот возвращался из своих поездок. Они занимались своими подсчетами вдвоем.

– Но все-таки не среди леса!

– Нет, конечно. Мы находимся в двух шагах от усадьбы Эмиля.

Комиссар взял меня за руку и повлек к дорожке, которая виднелась чуть поодаль, между соснами. В глубине я обнаружил ограду и двускатную крышу здания, напоминавшего старинный замок.

– Это здесь, – сказал комиссар. – Эмиля застрелили, когда он сбавил скорость, чтобы повернуть.

– Если я правильно понимаю, его обокрали?

– Очевидно! Я не вижу его портфельчика. По словам Гастона, Эмиль складывал деньги своих клиентов в старенький портфельчик. Всего около четырех тысяч франков.

– А где он, Гастон?

– Поехал предупредить жену. Он вскоре вернется.

Рокот мотора вернул нас на поляну. Прибыл врач. Рукопожатия, привычные банальные фразы. Покуда он обследовал тело, я попытался не то чтобы определить, но приноровиться к задействованным лицам, обстоятельствам, месту происшествия. Городские преступления, да позволено мне будет сказать, подходят мне больше, чем эти преступления «на природе», их виновники располагают полной свободой, чтобы скрыться. Ружье, дробь, патрон!.. В местности, где все охотятся, я найду их повсюду – эти ружья, дробь и патроны даже того же самого калибра! Комиссар угадал мою растерянность и шепнул:

– Без сомнения, это Жюль стрелял.

– Жюль?

– Да, Марасэн. Из-за него одни неприятности. Он был егерем у графа Сен-Андре, а потом, после смерти своей жены, принялся пить. Графу пришлось его уволить, и Марасэн стал чем-то вроде дикаря. И это он, когда-то такой исполнительный и добросовестный, теперь промышляет браконьерством; при случае и стянет что по мелочи, а когда «под мухой», то способен на все. У него уже две судимости: одна за побои с увечьями, другая – за кражу. Я действительно не вижу никого другого, кто…

– Он далеко отсюда живет?

– Нет. Минут десять на вашей машине.

– Тогда поехали!

Марасэн потрошил кролика на маленьком дворике возле лачуги, где он жил. Впрочем, местечко очаровательное: много цветов, серебрящиеся на солнце тополя и в конце тропинки – темные воды Сарты, в которых отражаются коровы, пасущиеся вдоль берегов. Марасэн был одет в замшевую куртку, в глазах просвечивало безумие. Увидев нас, он осклабился.

– Покажи свое ружье, – сказал комиссар.

По его тыканью я определил степень падения этого человека. Марасэн движением подбородка указал нам на хижину. Я вошел за комиссаром. Ружье висело у очага.

Комиссар переломил стволы, вытащил два патрона из красного картона и понюхал оружие.

– Так и есть, – пробурчал он. – Мерзавец!

Не выпуская ружья, он ринулся во двор.

– Где ты спрятал деньги?

Тот преспокойно отделял шкуру кролика кончиком ножа.

– Хотел бы я иметь деньги, которые можно прятать, – сказал он.

– Вы знаете, что Эмиль Сурлё умер? – сказал я.

– А! Вот так новость!

– Он был убит выстрелом из ружья с час назад… Ружье, как ваше, и патроны, как ваши…

Я показал ему стреляную гильзу из красного картона, которую я подобрал за деревом.

– И твоим ружьем недавно пользовались! – крикнул комиссар.

– А чем я, как вы думаете, убил этого кролика? – спросил Марасэн по-прежнему невозмутимо-наглым тоном.

– Не надо горячиться, – сказал я. – Расскажите мне, что вы делали во второй половине дня.

– Так вот, я ушел часа в три. Переправился через реку, поднялся до Круа-де-Берже; там я застрелил кролика и вернулся через Катр-Шмэн.

– Признаешься! – воскликнул комиссар. – Именно там-то Сурлё и убили.

– Хотелось бы взглянуть на него, – не смущаясь, сказал Марасэн.

– Во что вы были обуты? – спросил я.

– Вы не охотник, – сказал он презрительно. – В сапоги, конечно.

– Где они?

– На кухне.

Они там и стояли. Старые резиновые сапоги с подошвой в клеточку.

– Да он издевается над нами, – негодовал комиссар. – Я забираю его.

– Подождите!

Я быстро обыскал кухню и комнату, служившую спальней.

– Время только теряете, – вновь заговорил комиссар. – Он мог спрятать деньги где угодно. Может, не у себя, а под каким-нибудь деревом.

Он рассуждал резонно. Марасэн – хитер и осторожен. Если он и виновен в преступлении, то принял меры предосторожности.

Я позволил комиссару действовать по его усмотрению. Марасэн не оказал никакого сопротивления. Он демонстрировал пренебрежительное равнодушие. А мне вспоминались некоторые выражения комиссара Мерлина, моего учителя. «Нажива, – частенько повторял он, – что это значит – нажива? Все может стать наживой. Но не только деньги надо принимать в расчет. Существуют и любовь, и ненависть, и ревность. Преступление затрагивает многие стороны!»

На поляне нас ожидал сюрприз. За время нашего отсутствия врач переместил тело и обнаружил портфельчик, который соскользнул под сиденье. В нем находилось три тысячи шестьсот пятьдесят франков.

– Это как раз та сумма, – сказал нам брат убитого, которой уже успел вернуться обратно.

Гастон Сурлё был низким, широкоплечим, в куртке на меху, но, несмотря на свой спортивный вид, морщинистым, усохшим, со слезящимися глазами, лицом походил на старика. Он смотрел на Марасэна с удивленным любопытством. Я обернулся к комиссару.

– Я полагаю, мы немного поторопились!..

Марасэн ухмыльнулся.

– Бросьте вы, господин инспектор. Я привыкший. В этом районе я в любом деле виноват!

Я обратился к Гастону Сурлё:

– В котором часу вы обнаружили труп брата?

– Чуть позже шести. Я услышал, как звонили к заутрене, в тот момент, когда входил в лес.

– Вскоре после совершения преступления, – вмешался врач.

Марасэн слушал; его сжатые губы, казалось, сдерживали улыбку. Он, наверное, радовался нашему полному провалу. Я отвел комиссара в сторону.

– Если хотите, считайте его подозреваемым, но отпустите. В любом случае далеко он не уйдет.

– Коли это не он, так, значит, Бурса, – сказал комиссар, казавшийся ужасно расстроенным.

– А это кто такой?

– Клеман Бурса? Это двоюродный брат Сурлё.

Забавный он был, этот комиссар. Он изучил район как свои пять пальцев, знал все семейные секреты, все сплетни. В целом он являл собой общественное мнение кантона, замкнувшегося на своих пересудах и обидах. Мне оставалось лишь слушать.

– Любой вам скажет, что Бурса и Сурлё были на ножах. О, это давняя история. Их дед был очень богат. Именно Эмиль Сурлё ухаживал за ним. Он взял его к себе, потому что жена Бурса не хотела держать старика у себя. Похоже, что тот не всегда вел себя подобающим образом. Ну а потом, когда дед умер, обнаружилось, что наследство не такое уж богатое. Бурса остался при своем мнении, что два братца наложили руку на большую часть состояния.

– Удивительно мне это! Земли, ценности!..

Комиссар улыбнулся.

– Вы их не знаете, этих местных! Старик слыл недоверчивым. Конечно, как и все, он имел недвижимость. Но всю наличность держал в золоте. У всех у них в углу припрятаны денежки в чулке. Вы же понимаете, политическая ситуация может измениться. А золото, оно не обесценивается. И спрятать легко! А еще легче скрыть от наследников. Бурса подал в суд и проиграл как раз накануне войны. Во время оккупации он попытался добиться ареста Сурлё. Ими обоими заинтересовались. Но доказательств никаких. Потом у Эмиля произошел какой-то таинственный пожар… Он возбудил дело. Расследование ничего не дало. Я опускаю все остальное: высказывания, угрозы. Бурса, у которого голова горячая и который любит заложить за воротник, поносит своих кузенов на чем свет стоит. О Сурлё говорят, что он представляет угрозу для общества.

– Чем он занимается, этот Бурса?

– У него лесопилка, и дела идут сносно.

– Далеко?

– Нет. Здесь рядом. Кладите километров шесть лесом.

– Он охотится?

– Само собой. Тем более что в этом году много кроликов. Эпидемия, похоже, закончилась.

– И вы полагаете, что…

– Столкнись они лицом к лицу, ничего удивительного в этом бы не было.

– Но способен ли Бурса выслеживать Сурлё, поджидать его?

– Ну! Поди узнай, что кроется у людей в башке!..

День уже клонился к закату. Я немного замерз и устал от всех этих сплетен. Эти Сурлё, Бурса были мне так же чужды, как аборигены Патагонии. К хулиганью я знал с какой стороны подходить. Этого Марасэна я прекрасно понимал. И тот меня, должно быть, тоже. Но прочие – нет, в самом деле, они меня не интересовали. Я свел до минимума формальности. Мне не терпелось вернуться. И все же эти вечера в Ле-Мане!..

На следующий день я отправился на лесопилку. Бурса мой визит, казалось, не удивил. У меня даже сложилось впечатление, что он ждал меня, так как на углу его письменного стола стояли стаканы и бутылка кальвадоса. Он походил на норманна. Высокий, со светлыми волосами, тонкими, как у женщины. Глаза голубые, невыразительные. Кожа, выдубленная на открытом воздухе. Голос могучий. Чем-то он напоминал помещика, а чем-то – скотопромышленника. Повсюду стояла золотая пыль, подобная той, что бывает от зерна во время обмолота, а пилы звенели настолько пронзительно, что приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга. Я согласился выпить. Бурса сразу же перешел в наступление.

– Не знаю, что вам про меня наговорили, – сказал он, – но догадываюсь. Так вот, можете им передать, что я никакого отношения к смерти Эмиля не имею. И жалею об этом, потому что он был дрянью. Свое состояние он заработал на моем горбу, потому что, не отбери он у меня мою долю наследства, чтобы встать на ноги, он и по сей день щелкал бы зубами с голоду.

Я его именно таким себе и представлял. Так что я слушал его с тем удовольствием, которое бывает у автора, повстречавшего в точности своего персонажа. Затем я попросил показать его ружье. Само собой разумеется, что он использовал те же патроны и ту же дробь, что и Марасэн. Но это объяснялось просто, поскольку все охотники в кантоне выслеживали одну и ту же дичь и имели одного и того же поставщика боеприпасов. То же самое и с сапогами.

– Где вы находились вчера во второй половине дня между пятью и шестью часами?

Он ждал этого вопроса, так как у него имелось алиби. Накануне он отправился проверить вырубки. Ружье он прихватил с собой. «С ружьем как-то веселее. Даже если не охотишься! Смело посматриваешь вокруг. Больше вкуса к жизни!..» Он встретил лесников и некоторое время провел с ними. Их фамилии он мне назвал.

– Вы знаете Марасэна?

– Естественно. Проходимец… Если кто и способен на все, так это он!

Мне пришла мысль, что, возможно, Бурса и Марасэн… Но можно ли представить себе Бурса, который платит Марасэну, чтобы тот избавил его от Эмиля Сурлё? Но я помнил лицо Марасэна. Никогда бы Бурса не совершил опрометчивого шага, чудовищной глупости, отдавшись на милость такого человека, как Марасэн. Нет! Версия никчемная. Но тогда на чем остановиться?

Какое-то время я еще поболтал с Бурса. Уходя от него, я поговорил с лесорубами, которые подтвердили его показания. Могли ли они действовать заодно? Конечно, я решил обязательно установить за ними наблюдение, но в глубине души знал, что они искренни. Тогда я расширил круг своих поисков и за несколько дней перевидал всех тех, у кого мог быть повод для убийства Эмиля Сурлё. Я пришел к выводу, что Марасэн и Бурса оставались единственными подозреваемыми. К сожалению…

У Марасэна никакого алиби, но и никаких мотивов, поскольку он не крал. Бурса, так у того имелись мотивы – месть, но у него же имелось и алиби. Один убил бы без причины. Другой причину имел, но убить не мог. Моя задача казалась заведомо неразрешимой.

«Когда задача поставлена правильно, она уже, считай, решена», – говаривал мне когда-то комиссар Мерлин. Задача-то поставлена правильно, это ясно. Тем не менее решение пришло ко мне лишь несколькими днями позже.

Поскольку только Марасэн мог убить Эмиля Сурлё, то именно он и являлся убийцей. Раз он не мог иметь иного побудительного мотива, нежели кража, так, значит, он наверняка украл содержимое портфельчика. Тем не менее деньги нашлись. А это значило, что кто-то их туда обратно положил. Кто?.. Очевидно, первый, явившийся на место преступления, – Гастон Сурлё. Почему?.. Потому что он с первого же момента понял, что наконец-то у него есть возможность покончить со своим старым врагом Клеманом Бурса. Устранив кражу, которую он немедленно обнаружил, Гастон обставил убийство своего брата как преступление из мести. Бурса, конечно, обвинили бы, или, по крайней мере, ему пришлось бы покинуть кантон. Поэтому-то Гастон отправился к себе, чтобы прихватить три тысячи шестьсот пятьдесят франков и запихнуть их в портфельчик. Три тысячи шестьсот пятьдесят франков! По этому штриху можно измерить степень ненависти Гастона! Но и коварства – тоже! Он хорошо знал Марасэна, в котором мгновенно угадал виновного. Он понимал, что тот припрятал деньги в укромном месте. Он также понимал – любопытная подробность, – что будет наследником своего брата и таким образом три тысячи шестьсот пятьдесят франков в конце концов вернутся к нему!

Марасэн так и не признался. Лишь случайность сделала нас обладателями украденных денег. Он запрятал их в металлическую банку, которую, в свою очередь, вложил в садок для рыбной ловли, погруженный в воды Сарты среди линей и щук.

А Гастона обвинили в оскорблении должностных лиц и преступных махинациях. Он решил игнорировать общественное мнение. Однажды его нашли с веревкой на шее.

Загадка фуникулера

Это дело с фуникулером стоило мне головной боли. Если бы я в очередной раз прислушался к мнению того, кто впоследствии стал моим другом, – комиссара Мерлина, – то сразу смог бы с ним покончить. Но нет! Я поддался азарту погони, вместо того чтобы поразмыслить. А между тем он не раз повторял мне: «Воображение – да гони ты его вон! Преступник как фокусник. Если ты уставишься на его руки – считай, пропал. Главное – не терять из виду его глаз!» Легко сказать!

Преступление было совершено в фуникулере на Монмартре в половине девятого утра в начале марта. Я так и вижу эти места с необычайной отчетливостью, наверное, потому, что стояли холода и Париж был погружен в непривычный туман. Вспоминаю, как желтоватые тучи ползли по склонам Бютта, подобно тем облакам, что в раннее осеннее утро цепляются за склоны холмов в Оверни. С крохотной нижней платформы можно было лишь смутно различить верхнюю станцию, а рельсы, казалось, плавали в пустоте.

Я допросил единственного служащего, который продает билеты и закрывает дверь кабины. Он должен был ее приметить, потому что ей пришлось ждать несколько минут.

– До десяти – одиннадцати часов никогда не бывает много народу, – объяснил он мне. – Особенно на подъем. Несколько человек, которые хотят побывать на мессе в Сакре-Кёр, или ранние туристы…

– Она выглядела взволнованной или испуганной?

– Казалось, она замерзла. Слегка пританцовывала, чтобы согреться, и, главное, она, похоже, очень торопилась уехать.

– А мужчина?

Служащий помедлил.

– Он пришел как раз в тот момент, когда я собрался закрыть дверцу. У меня не хватило времени как следует рассмотреть его. В длинном черном плаще и в кепке или, может быть, берете.

– Не запомнилось ли вам, где они сидели?

– Она пристроилась с краю; он остался стоять.

– Сколько длится поездка?

– Да нисколько. Ну, минуту.

Преступление, совершенное менее чем за минуту, – это уже нечто незаурядное.

Я поднялся по лестнице, так как фуникулер на время отключили. По пути я перебирал в памяти предварительные результаты следствия, которые мне успели сообщить. Жертву звали Жаклин Дельвриер, двадцати трех лет, проживала на улице Лоншан. Комиссар полиции обнаружил ее на том самом месте, где она и упала – в глубине кабинки. Женщину удавили ее собственным шарфом. Во время падения дамская сумочка – очень дорогая, из крокодиловой кожи – раскрылась, и ее содержимое рассыпалось по полу; кое-что закатилось даже под сиденье: футляр для кредитных карточек, губная помада, пудреница, пачка сигарет «Честерфилд», зажигалка и малюсенький шелковый платочек. Без денег, что вроде бы давало основание заключить, что Жаклин Дельвриер убили с целью ограбления, так как эта молодая, очень элегантная женщина – в английском костюме серого цвета от известного кутюрье – не прогуливалась конечно же по Парижу без хотя бы тысячефранковой купюры (в старых франках). Но что явилось абсолютной неожиданностью, так это обнаруженный в правом кармане серого костюма маленький автоматический пистолет с полной обоймой. Более того, в ствол загнан патрон, а сам пистолет снят с предохранителя.

Эта-то подробность и привела меня моментально в состояние возбуждения. Раз уж Жаклин Дельвриер была вооружена, то могла бы защищаться. Но зачем этой молодой женщине вооружаться? Значит, она опасалась, что на нее нападут? А кто? Пассажир, появившийся в последний момент? Между тем, если бы она его узнала, разве она бы не закричала, не попыталась выскочить, позвать на помощь служащего? Приближаясь к последней площадке лестницы, я решительно отогнал прочь эти назойливые вопросы.

Наверху небо слегка просветлело. Угадывался силуэт Сакре-Кёр, и временами проглядывало солнце.

Служитель находился в значительно более возбужденном состоянии, чем его коллега снизу, и мне стоило труда успокоить его.

– Погодите! Послушайте! Вы видели поднимающуюся кабину?

– Нет. Она неожиданно выскочила из тумана и почти сразу же остановилась. Стекла запотели и покрыты каплями воды. Внутри ничего не разобрать. Я открыл, и вышел какой-то господин, на которого я, безусловно, не обратил никакого внимания.

– Он, похоже, был одет в черный плащ?

– Возможно!.. Знаете, столько народа здесь проходит за день!.. Я подумал, что он приехал один. Я глянул внутрь кабинки – такое правило. Вы представить себе не можете, сколько забытых вещей приходится подбирать. Однажды так даже нашли шимпанзе!.. Короче говоря, я увидел тело.

– Мужчине достало времени, чтобы исчезнуть?

– Ну, сами посудите! Пара шагов – и вы на улице. Так что я увидел тело и сразу же понял, что дело нечисто… Если бы эта женщина просто почувствовала себя плохо, мужчина нас предупредил бы, правда? Он бы не бросился бежать. На всякий случай я спросил у пассажиров, ожидавших на платформе, нет ли среди них врача. Их было семеро: три семинариста, один солдат, одна дама и два господина. Как раз один из этих двоих и поднял руку. Он сказал: «Я не врач, но все же смогу, может быть, оказать первую помощь». Тогда я его провел, и мы посмотрели. «Боюсь, как бы мы не опоздали», – заметил этот господин. Поскольку все остальные толпились у дверей, я попросил их отойти. Пришлось прикрикнуть на них: творилось что-то невообразимое. Они все хотели видеть. Один из семинаристов кричал: «Если кто-то при смерти, он имеет право на священника!» Мне пришлось оставить кого-нибудь покараулить. Впрочем, несчастная уже умерла. Тогда я вызвал дежурный полицейский наряд.

Я задал еще несколько вопросов для очистки совести; когда я вновь спустился вниз, то знал не более того, что уже записал в своем первом отчете. Он лежал у меня в кармане, и я заглянул в него.

Жаклин Дельвриер была дочерью ювелира из пригорода Сент-Оноре. Ее муж, директор коммерческой службы крупной автомобильной фирмы, находился в то время в Германии, где с ним пытались связаться. Оставалось лишь ждать. Я добрался до дома семьи Дельвриер на улице Лоншан. Прислуга-испанка понимала меня с трудом. Тем не менее ей удалось мне сообщить, что ее хозяйка часто выходила из дому, заявлялись гости и что работать очень трудно. Да, семья выглядела крепкой… да, сам Дельвриер часто уезжал… Я не привык придавать большое значение словам домочадцев. Они помогают мне только определиться во взаимоотношениях между действующими лицами. На этот раз, признаюсь, все мне представлялось туманным. Почему Жаклин Дельвриер оказалась у подножия холма Бютт в половине девятого утра? Это время, когда светская женщина только просыпается. Прислуга сообщила мне, что накануне ее хозяйка легла поздно. К ужину пришли трое друзей семьи: господин и госпожа Лене и еще другой господин, фамилию которого она не знала, но который приходил часто. Господин Лене был доктором. Я записал эти подробности, потому что ничем не стоит пренебрегать, но у меня создалось впечатление, что они меня уводят от мужчины в плаще. Если только… Может быть, этот мужчи на – друг Жаклин Дельвриер? Может быть, им предстояло встретиться?.. Но пистолет?.. И зачем встречаться в фуникулере, поездка в котором так коротка, что нет времени поговорить? И потом, нечего и сомневаться: имело место ограбление.

Прислуга подтвердила: да, госпожа всегда имела при себе немного денег, несколько тысяч франков. А если речь шла о мнимом ограблении? Мужчина мог украсть купюры, чтобы ввести в заблуждение, заставить подумать о преступлении из корыстных побуждений. Впрочем, этот длинный черный плащ, эта кепка – все наталкивало на мысль, что неизвестный нарочно придал себе запоминающуюся внешность. Чем больше я перебирал в уме это дело, тем сильнее ощущал, что в жизни Жаклин Дельвриер существовала тайна. Я вернулся к себе в кабинет, а там – сюрприз. Отпечатки пальцев с пудреницы совпали с отпечатками в нашей картотеке. Они принадлежали некому Андре Берту, дважды судимому за кражу и недавно вышедшему из тюрьмы.

Я сразу же организовал розыск и принялся за досье Берту. Досье сравнительно скромное. Бедолага Берту! Типичная история: равнодушные родители, парнишка, который растет как придется; дурные знакомства и в завершение всего – пара краж со взломом. Короче говоря, мелкий воришка. По крайней мере, до сего момента. Так как других подозреваемых пока не имелось. Но собирался ли он убивать? Не правдоподобнее ли допустить, что он хотел только сломить сопротивление своей жертвы? А потом, потеряв хладнокровие, чувствуя, что кабинка вот-вот остановится, он сжал ей горло, притом сильно, слишком сильно… Затем он порылся в сумочке – отсюда и отпечатки… подобная ловкость ему свойственна. Пожалуй, я не далек от истины. Но как объяснить револьвер в кармане серого английского костюма?

Я нанес визит доктору Лене, одному из троих гостей молодой женщины.

– Мадам Дельвриер ладила с мужем?

– Без сомнения. Она ему даже много помогала, благодаря отличному знанию английского. До замужества она готовилась поступить в аспирантуру.

– У нее было собственное состояние?

– Да. Единственная дочь у отца, а он выказывал всегда большую щедрость.

– Не показалась ли она вам обеспокоенной или взволнованной на протяжении вечера?.. Я знаю, мой вопрос может вас удивить, но у меня свои причины…

– Так вот, откровенно говоря, не могу вам ответить. В обществе Жаклин всегда выглядела веселой. Она обожала движение, шум, даже суету. Я никогда ее не лечил, но полагаю, что, по сути, темпераментом она обладала беспокойным и импульсивным.

– Да, понятно. Спасибо!

В действительности я ничегошеньки не понимал. За неимением лучшего я решил допросить пассажиров, которые находились на верхней платформе фуникулера. Начал я с Филипа Лувеля, того, кто первым зашел в кабину. Кто знает? Он мог заметить какую-нибудь деталь, с виду незначительную, которая в дальнейшем ускользнула от следователей.

Филип Лувель – красавец лет двадцати пяти с симпатичным лицом. Забавно, все мужчины с ямочкой на подбородке неизменно производят на меня впечатление добродушных людей. Лувель любил поболтать, говорил он с легким акцентом, выдававшим в нем южанина. Увы! Он рассказывал главным образом о себе. Нет! Он не врач. Он начал заниматься медициной лишь по воле отца, а тот распоряжался всеми деньгами, так что пришлось повиноваться. Но после смерти отца он все забросил…

– Отец владел пивоварней, которую я сразу же ликвидировал. Я видел, как он работал день и ночь и копил, копил. Разве это и есть коммерция?.. Заметьте, что учеба… Вы знаете, сколько мне понадобилось лет, чтобы заполучить свои корочки?