Текст книги "Хитросплетения (Сборник рассказов)"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Собака

Сесиль дошла до той степени, когда горечь превращается в муку. Уже забываешь, от чего страдаешь. Хочется только одного – сесть, лечь, уснуть… уснуть! Она даже не помнила, где оставила свою машину, и какое-то время пребывала в состоянии человека, который просыпается в незнакомом мире и силится вспомнить, кто он и что он. А потом она как-то встряхнулась, мысленно вернулась к реальности и внезапно решила, что все, что с ней произошло, может, и не так уж важно. В жизни каждой молодой пары, наверное, наступает такой момент, когда один видит другого таким, каков он есть. И что тогда – конец любви? Или же начало другой любви, знакомство с печалью и безропотностью? Останется ли Морис тем незнакомцем, которого она только что в нем рассмотрела? Это произошло в мгновение ока, как будто новый Морис подменил того прежнего, которого она так любила. С виду он оставался тем же самым мужчиной, но теперь она испытывала стыд, что когда-либо принадлежала ему. Прежде всего, он оказался грязнулей. И его манера зажимать зубами кисть, когда он писал картину! И напевать идиотские мотивчики. И эти рисунки! Человечки, которых ребятишки изображают на стенах: вместо головы – овал, вместо волос – четыре или пять вертикальных черточек, нитевидное тело. Он называл эти глупости идеограммами и говорил, что хорошая реклама, чтобы запомниться, должна шокировать. Так как он всегда находил объяснения, всегда оказывался прав, его мастерскую заполняли ужасные работы, которые расхваливали какое-нибудь мыло, карандаши или аперитив. Его последняя находка: нечто вроде бензоколонки, наполненной красной жидкостью. Шланг тянется по вытянутой руке какого-то карлика. Возле насоса еще одно странное существо в фуражке с надписью: «Банк крови». Под карликом пояснительная надпись: «А мне налейте десять литров». Вот что он рассчитывал продавать! Она впервые разозлилась, и все ее упреки, вся горечь выплеснулись разом… Ее наследство, проглоченное за два года; долги всем торговцам; бессмысленное существование без будущего… И что-то щелкнуло: она увидела Мориса уже не глазами любящей женщины, а глазами доктора или, например, полицейского. Она прочитала на его лице ярость неудачника, который еще артачится, заметила желание ударить и страх, малодушие… И теперь она не осмеливалась возвращаться, потому что знала, что разразится, наверное, рыданиями при новой встрече с человеком, утратившим свою маску. Напрасно она лукавила: то, что с ней происходило, было ужасно. Если бы Морис заболел, она бы охотно работала. Материальные трудности не страшили ее. Но у нее даже этой возможности не осталось. Морис не позволил бы, чтобы она нашла работу. В его семье женщины не работали. Он забыл, что они были богаты!

Сесиль вытащила из своей сумочки ключи от машины. Еще один повод для ссор. Автомобиль купили благодаря дяде Жюльену, который сам предложил дать взаймы четыреста тысяч франков. Он согласился с тем, что Морис не мог таскать свои картины под мышкой. Она вышла замуж за обманщика – вот в чем правда! Племянник дяди Жюльена оказался обманщиком, устроившимся в жизни, полной обмана, который развлекался тем, что дурачил себя и других. Нет, так продолжаться не может. Сесиль захлопнула дверцу машины и отъехала в сторону. Никогда больше она не станет брать эту машину, которая им не принадлежит. Она будет ходить пешком. Привыкнет обходиться безо всего. Никогда не попросит пощады. Сирота и разведенная жена. А почему бы и нет?

Сесиль заметила, что забыла купить хлеба и зайти в бакалею. Тем хуже! Морис обойдется. Хватит с нее прислуживать ему. Она вырулила на небольшую улицу, где они жили, огибавшую Венсеннский лес, и тут же притормозила. Там, перед домом, стоял большущий автомобиль зеленого цвета, «бьюик» или «понтиак»… Она интуитивно угадала, прежде чем прочитала, номер департамента – 85. Номер Вандеи. Дядюшка! И она сразу сделала вывод: он приехал за своими деньгами. Этого следовало ожидать! Морис мог сколько угодно рассказывать, что дядюшка Жюльен – самый лучший из людей; она же всегда знала, что когда-нибудь он заявит о долге. Надо быть Морисом, чтобы отказываться признать очевидное. Можно бы продать машину. Мало! Тогда останется найти еще более ста тысяч франков. Что этот человек подумает о ней? Так как Морис, наверное, скажет ему: «Это моя жена! Она никогда не умела справляться!»

Зеленый автомобиль тронулся с места. Сесиль едва не нажала на газ. Она должна догнать дядю, познакомиться, объяснить ему… Но машина уже умчалась, дядя был далеко, и Сесиль поставила автомобиль у тротуара. Она не торопилась подниматься наверх, сметать в кучу окурки, заниматься готовкой, слышать, как Морис с воодушевлением восклицает: «На этот раз дело в шляпе!» Одна она бы так хорошо жила! Она закрыла автомобиль на ключ, поскольку привыкла к порядку, и пошла по лестнице. Этот дом она тоже видела как бы впервые. Она воспринимала запахи, которых никогда не замечала. Она чувствовала глубокое отвращение и потерянность, подобно кому-то, кто внезапно утратил веру в себя.

Морис распевал. Он услышал, как закрылась дверь, и крикнул:

– Сесиль? Это ты?

Он выбежал в прихожую. В левой руке он держал галстуки, а в правой – пару сапог.

– Уезжаем, малышка Сесиль… Уходим… Ну вот, что с тобой?

– Это твой дядя был?

– Да.

– Он хочет получить свои деньги?

– Какие деньги?.. А! Да… Это не в счет, все это… старые дела… Пойдем, я тебе расскажу.

Он подтолкнул ее в комнату, служившую ему мастерской, в гущу своих рекламных граффити. На мольберте сох эскиз – творение утренних часов. Рисунок напоминал какую-то бутылку, но на самом деле изображал церковь. «Бо… Боже… Боженька… побывайте в Шартре…» Морис разразился хохотом.

– Жюльен, он нашел это потрясающим. А он в этом разбирается… Так вот!.. Он должен отправиться в поездку. Он не дал мне объяснений – это не в его стиле. Просто сказал мне, что нуждается в нас для присмотра за своим замком… Подожди, дай мне договорить… да, я знаю Агерезы, его старые слуги… Вот именно, они ушли от него… Знаешь, сколько ему лет?.. Семьдесят четыре… И ей столько же. Уже давно они собирались вернуться в Испанию. Ну вот, так и случилось. И поскольку у Жюльена не было времени искать кого-то еще, он и подумал о нас.

Сесиль никогда не видела его таким возбужденным. «Прямо ребенок какой-то», – подумала она.

– Когда нужно ехать? Он дал нам время на сборы?

Морис сбросил галстуки в уже битком набитый чемодан.

– Невозможно! Я рассказывал тебе, что у него собака, к которой он очень привязан. Он не может взять ее с собой. Этот несчастный пес помрет с голоду, если мы не позаботимся о нем! А он, похоже, здорово жрет!.. Подумай – немецкая овчарка! Но ты же их любишь, этих волкодавов, разве нет?.. Сесиль, ты не довольна?

– Не знаю, – сказала Сесиль. – Если бы мы не задолжали ему столько денег, может, и…

Морис встал перед ней на колени, обхватил ее руками.

– Все улажено, малыш, все-все. Жюльен аннулирует долг при условии, что мы отправимся немедленно. Все очень серьезно. Оставить этот замок со всем тем, что там находится внутри, без присмотра – просто нельзя. Сама подумай. Это на десятки и десятки миллионов, одна мебель чего стоит. И потом, в конце концов, это замок его жены. Если бы он принадлежал ему, то, я думаю, он бы наплевал на него, но семейство графини, то есть моей тетки, устроит скандал, если стащат хоть одну вилку!

Сесиль смотрела на это поднятое к ней лицо, на гладкий лоб, который не омрачит, наверное, никогда никакая забота, на горячие, поблескивающие глаза, в которых отражались две задумчивые Сесили. Она прикрыла их своими ладонями, невольно наклонилась и нежно прошептала:

– Да… Едем.

Тогда-то Морис и показал себя. Одежда, обувь, белье жены. («Оставь, оставь: это мужская работа!») втискивались в чемоданы, которые моментально с силой закрывались, а он комментировал:

– Пятьсот верст. Сегодня уже приедем на место. Заметь, я не знаю тех мест… Это в сторону Леже, какая-то заброшенная дыра, в краю шуанов… Местные терпеть не могут Жюльена… Передай мне пуловеры… Графиня даже не посмела выходить замуж в своем районе. Их бы камнями забросали… Еще бы! Одна из Форланжей – древнейший род, крестовые походы… и потом, мой Жюльен такой, каким ты можешь его себе представить… Тебе надо бы приготовить сандвичи… Ну что ты на меня уставилась?.. Нет, оставь. Жюльен дал мне на поездку десять тысяч франков… Если проголодаемся, пообедаем где-нибудь по дороге.

Они поехали. Морис все время разговаривал, нервно смеялся, и Сесиль спрашивала себя, не выпили они ли с дядей Жюльеном. Не в правилах Мориса перемалывать одни и те же истории, которые она знала наизусть: романтическая встреча Мадлен де Форланж и Жюльена Меденака, безумная страсть графини, разрыв со своей семьей и – семь лет спустя – смерть Мадлен на Канарских островах от перитонита… Все это она знала. Для Мориса дядюшка Жюльен оставался каким– то богом. У нее создалось впечатление, что ее муж старается во всем ему подражать. Бедняга Морис! Как далеко ему до того Жюльена, ради которого женщина пожертвовала всем.

– Он сильно любил свою жену? – спросила она.

Морис, ошарашенный, посмотрел на нее.

– Кто?

– Твой дядя.

– Ты такие вопросы задаешь! Конечно, он ее сильно любил. Для того, чтобы такому мужчине, как он, приехать и заживо себя похоронить в этом вандейском замке, нужно испытывать глубокие чувства, тебе не кажется?

– Но он продолжал разъезжать?

– Ясное дело. Когда одиночество начинало слишком давить, он сматывался. Вполне естественно. Подумай, ведь он жил в обществе только своей прислуги!

– А ты что бы делал на его месте?

– Дурочка ты, малышка Сесиль. На его месте…

Морис, всматриваясь в дорогу, пожал плечами.

– Я бы очень хотел там оказаться, на его месте. – Он тут же продолжил: – Нет, не так. По сути, он не был счастлив… Этим утром он показался мне странным… как будто человек, с которого уже довольно этой бесцельной жизни. Даже не представляешь, как он постарел и похудел. Наверное, отъезд Агерезов нанес ему удар.

– Ему достаточно все продать и обосноваться в Каннах или Италии. Там по крайней мере он сможет общаться с людьми.

– Продать что?.. Я тебе уже объяснил, что ему ничего не принадлежит. Он получает доход, что уже неплохо. Но замок остается у Форланжей. Нормально?

– О да!

– Он не может даже подсвечника продать.

– Если он уедет надолго, мы вынуждены будем там обосноваться? – спросила Сесиль.

– Это меня бы удивило. Он попутешествует недели две-три, а потом вернется. У него свои привычки. Он уже не такой молодой.

Морис на какое-то время замолчал, Сесиль думала. Три недели! А потом?.. Она понемногу тупела от автомобильной качки. Она попыталась вновь завести разговор.

– Если бы не собака, он бы нас не пригласил.

– С твоей стороны нехорошо так говорить, – возразил Морис. – Он славный мужик – Жюльен. Не будешь же ты упрекать его в том, что он любит свою собаку?

Сесиль больше не слушала его. Она поддалась глубокой усталости, которая, возможно, больше не оставит ее. «Нелюбовь, – подумала она. – Нелюбовь… Откуда появилось это странное слово?» Она задремала.

Проснулась она от ощущения свежести. Морис вышел из машины и изучал карту при свете фар. Сесиль даже вскрикнула, когда захотела распрямиться. Спина напряглась и скрючилась, как лиана, и все суставы хрустели. Коснувшись ногами земли, она чуть не упала.

– Отлично, – сказал Морис. – Я подумывал, покажешься ты или нет. Ты знаешь, мы приехали. Или почти приехали… Вот уже двадцать минут, как я кручусь вокруг Леже и не найду дороги. Замок где-то здесь.

Он сложил карту. Как в театре теней, стала вырисовываться колокольня, а тишина стояла такая, что шаги раздавались на каменистой дороге, словно под сводами собора. Сесиль стало холодно, и, если бы не Морис, она бы испугалась. Она всегда жила в городе, ночные звуки которого ей нравились. Здесь же перед ней простирался какой-то иной мир, границы которого она пересекла во сне, и все ее привычные ориентиры исчезли. Она поспешила сесть обратно в автомобиль. Морис выехал на грунтовую дорогу, по которой его малолитражка покатилась, переваливаясь с боку на бок. Время от времени лесная поросль скребла по дверцам своими ветвями. Какой-то зверь отскочил в мягком потоке света, качавшемся перед машиной.

– Кто это?

– Кролик, наверное, – ответил Морис. – В этих местах полно дичи… Ты проголодалась?

– Нет. А ты?

– Я тем более.

Дорога стала подниматься вверх. Фары высветили густую листву позади стены, над ней сверкали куски стекла.

– Парк, – сказал Морис. Медленно проплывала стена, черного маслянистого цвета, увитая плющом. Дорога терялась под ковром опавших листьев.

В тени листвы, медленно колышущейся, словно клубы дыма, мерцали большущие звезды. Сесиль молчала, продрогнув до костей. А стена все тянулась, увенчанная искорками и как бы опоясанная электрическими огнями. Морис, похоже, испытывал то же ощущение, что и Сесиль, так как проговорил:

– Бедный Жюльен! Должно быть, не часто он здесь веселился!

Дорога вильнула в сторону, и появилась решетка ворот, монументальная, с украшениями, не совсем уместная в чаще лесов и зарослей. Морис затормозил и вытащил из «бардачка» тяжелую, словно гиря, связку ключей.

– Боюсь, это надолго! – пошутил он.

Но он сразу же нашел нужный ключ и, потянув изо всех сил, открыл железные ворота. Автомобиль въехал на аллею, и фары высветили в глубине безжизненный фасад замка.

– Неплохо! – сказал Морис. – Действительно, неплохо… Слишком симметрично… Еще чуть-чуть – и напоминало бы казармы… Проснись, графиня. Вот ты и в своих владениях!

Он закрыл решетку ворот и вновь занял свое место за рулем. Сесиль показала на низкое здание слева.

– Что это такое?

– Судя по дядиному наброску, – объяснил Морис, – это старинные конюшни; Агерезы жили там, видишь, с краю… та часть, перестроенная под флигель… Остальное не знаю… Какие-то подсобные помещения, гаражи…

Неожиданно они услышали лай собаки, и Сесиль вздрогнула. Она яростно лаяла где-то со стороны замка.

– Она заперта, – сказал Морис. – Жюльен уверял меня, что она не злая.

Собака рычала, раскатисто лаяла, потом визгливо и жалобно отрывисто тявкала и снова угрожала свирепым рыком, переходящим в хрипоту.

– Мне как-то неспокойно, – сказала Сесиль. – Ты знаешь ее кличку?

– Да. Шарик… Знаешь воздушные шарики? Она, кажется, может брать препятствия свыше двух метров… представляешь?

Они оставили машину у крыльца и направились к псарне. Это была пристройка справа от замка, куда ставили тачки и складывали поливальные шланги. Собака смотрела, как они подходили, стоя за окошком с запыленными стеклами. Их поверхность запотела от собачьего дыхания, а ее глаза блестели, как у дикого зверя. Сесиль остановилась.

– Мне страшно, – выговорила она. – Можно подумать, оборотень.

– Да ты с ума сошла! Славный волкодав, который напуган пуще тебя.

Собака зарычала, потом они услышали, как она громко дышала под самой дверью, скребла землю когтями.

– Ее все-таки надо выпустить, – сказал Морис. – Существует верный способ: дать ей поесть. Она и успокоится. Подожди меня здесь… Поговори с ней… Сейчас попытаюсь найти что-нибудь.

Он побежал к замку. Собака за дверью ходила кругами и очень часто дышала, как если бы хотела пить. Когда Сесиль положила ладонь на щеколду, пес тихонько заскулил. Потом гортанным, до странности человеческим голосом он выразил нечто неясное, но столь трогательное, что Сесиль больше не колебалась. Она чуть-чуть приоткрыла дверь. Пес просунул в отверстие свою длинную мокрую морду и широким взмахом языка лизнул ладонь Сесиль. Воспользовавшись ее оторопелостью, он покрутил головой, чтобы расширить проем, и Сесиль увидела, как во двор устремилась большая волчья тень, которая стала бесшумно крутиться вокруг нее.

– Шарик!

Голова приблизилась, и внезапно лапа, твердая, как палка, с силой опустилась на плечо Сесиль. Красные глаза собаки были на уровне глаз молодой женщины. Она почувствовала на своем лице горячее дыхание и получила удар языком поперек носа вроде влажной теплой пощечины.

– Шарик… Зверюга ты моя… Сидеть.

Собака послушалась, и Сесиль присела возле нее на корточки, чтобы погладить ее по голове.

– Хорошая собака, – прошептала она. – Ты меня напугала, правда-правда… Прямо на ногах не стою… Почему у тебя такой сердитый вид, Шарик?

Собачьи глаза вращались под пальцами Сесиль; между ушами у нее была полоска мягкой шерсти, которая двигалась из стороны в сторону, а ласка ей настолько понравилась, что она поднимала свою мощную голову, прикрывая наполовину веки.

– Хозяин тебя бросил, – продолжала Сесиль. – Ты тем более несчастная… Но ты же видишь, я тебя очень люблю.

Пес улегся, успокоенный, доверчивый, одно ухо поднято, чтобы ничего не упустить из загадочной речи Сесиль.

– Ты красивый пес… красивый маленький Шарик… Ты пойдешь со мной гулять, а?.. Завтра.

– Иду! – крикнул с крыльца Морис.

Пес моментально вскочил, рыча. Сесиль вцепилась обеими руками ему в ошейник.

– Тихо… Тихо…

Она надавила на спину животного, чтобы усадить его, но Шарик стоял как вкопанный.

– Иди вперед не спеша! – крикнула она в свою очередь. – Пусть он еду увидит. Он тебя не знает.

– Ну и народ! – воскликнул Морис. – А тебя, тебя он знает?

– Мы – это другое дело… поставь миску там… отойди!

Сесиль ощущала мускулы, напрягшиеся под взмокшей шкурой, какой-то дикий порыв, который все не мог улечься. Она тихонько провела растопыренными пальцами по впалым бокам, жесткой спине, подрагивающей от азарта груди.

– Здесь… Здесь… Он сейчас будет есть, наш красивый Шарик… Он голодный.

– Все, что и требовалось, – сказал Морис. – Идем! Оставь его жрать и иди ложиться спать.

– Замолчи.

– Если захочу, замолчу. Ничего себе манеры!

– Ты ему не нравишься.

– А ты, ты ему нравишься! Совсем спятила бедная девочка. Ладно, влюбленные, спокойной ночи… Я так иду бай-бай. Совершенно вымотался.

Он закурил сигарету, выпустил дым в сторону собаки и удалился.

– Видишь, какой он? – прошептала Сесиль. – Чуть что, сразу сердится… Он два дня на меня дуться будет… Ешь, Шарик.

Сидя на корточках, она смотрела, как волкодав поглощал еду. Сна больше не было. Рядом с собакой она уже не боялась. От открытой двери замка до самого низа крыльца разворачивался коврик света. Окна освещались одно за другим по мере того, как Морис обследовал жилище. У Сесиль не было желания шевелиться. Время от времени пес бросал быстрый взгляд, убеждался, что она по-прежнему с ним, затем возвращался к своей миске. Когда он закончил, то зевнул, потом подошел и обнюхал ладони Сесиль.

– Нет, у меня ничего больше нет, – сказала Сесиль. – Завтра я приготовлю тебе что-нибудь вкусненькое, увидишь, что-нибудь особенное.

Она встала и вошла в пристройку, куда проследовала за ней и собака.

– Спи спокойно, маленький мой Шарик.

Она встала на колени, прижалась щекой к шее животного. Она беспричинно растрогалась. Ей показалось, что она нужна собаке.

– Ты будешь вести себя тихо. Это понятно? Чтобы не слышала тебя!

Она бесшумно закрыла дверь. Но сразу же заметила ее, стоящую за стеклом, скребущую лапой по оконному переплету. Она помахала ей рукой, как человеку. Больше она не жалела, что поехала вместе с Морисом.

Замок открывался перед Сесиль, весь освещенный и молчаливый, внушительный, таинственный и торжественный. Она смущенно продвигалась вперед мелкими шагами, словно в музее, прижимая руки к груди, когда замечала свой силуэт отраженным в каком-нибудь затерявшемся зеркале. Она проходила через гостиные залы с богато расписанными потолками, с дорогими люстрами. Старый паркет поскрипывал впереди нее, как будто какой-то невидимый хозяин шел, опережая ее, из комнаты в комнату, поджидал возле двустворчатых дверей, чтобы явить ей новое убранство, о котором она, находясь в полном восхищении, сохранила лишь смутное воспоминание. Она никогда не смогла бы здесь жить. Она начинала понимать, почему дядя Жюльен так часто отсутствовал. Повсюду прошлое брало верх над жизнью. Слишком много портретов, бесценной мебели, слишком много истории. Невозможно себе представить, чтобы сесть здесь и просто побеседовать. Единственное, что можно себе позволить, так это пройтись на цыпочках. Огромная лестница, украшенная трофеями, головами лосей, с как будто живыми глазами, величественно вела на этажи. На лестничной площадке второго этажа появился Морис, рукава рубашки засучены.

– Ну что, решилась?

Он закурил длинную пеньковую трубку. Сесиль ненавидела его.

– Могла бы погасить свет за собой.

Сесиль не посмела сказать, что ей бы на это духу не хватило. Морис показал ей их спальню в самом конце длинного коридора и спустился затворить двери. Когда он вернулся, Сесиль перед окном созерцала ночной пейзаж.

– Нравится? – спросил он. – Признайся, что ради этого стоило приехать. Завтра рассмотрим поподробнее.

– А что это вон там? – спросила Сесиль.

Морис приблизился.

– Нет, это не пруд, – пояснил он. – Это Булонь, маленькая речушка, которая течет у подножия замка. Эта сторона выходит в парк. Похоже, вид великолепный. А все же бестия этот Жюльен, жалеть его нечего. Но за кровать я его отругаю. Можно с таким же успехом спать на скамейке в сквере.

Напевая, он разделся.

– Можешь укладываться, – тихо произнесла Сесиль.

Морис тотчас же уснул. Прежде чем лечь спать, Сесильзакрыла дверь на ключ, прислушалась. Замок, отданный на откуп ночи, начал странный монолог, состоящий из шелеста, вздохов, поскрипываний, похлопываний. Она тихонько прилегла возле мужа и оставалась напряженной, начеку. К счастью, есть собака. Она залаяла бы, если бы случилось что-нибудь необычное. У Сесиль объявился союзник. Против чего? Против кого? Абсурд какой-то. Она сомкнула глаза и сразу же их снова открыла. С открытыми глазами она чувствовала себя в большей безопасности. В спальне держался запах увядших цветов. Она попыталась определить, откуда он шел, бросила это занятие и каким-то таинственным ходом мысли вернулась к своим мукам. Эпизод с замком забудется, и надо будет возвращаться, надо научиться не бояться Мориса. Он спал, преспокойно дышал, без забот, без проблем. Он вечно отсутствовал, окопавшись в своем эгоизме. Он оставался с краю… всегда с краю. С чудовищной прозорливостью, характерной для бессонницы, Сесиль проникала в суть их разлада, видела свои собственные недочеты: вправе ли она желать, чтобы Морис стал простым продолжением ее самой, безоглядно любил ее… как… как Шарик, например? Разве в этом подлинная любовь? Ее нога натолкнулась на ногу мужа, и она поспешно отдернула ее. Слезы омочили ее лицо. Хорошо плакать в темноте рядом с мужчиной, погруженным в бессознательное состояние. Покуда тела могут касаться друг друга, соединяться воедино, может быть, не все потеряно? Что все портит, так это рефлексия. Жить как животине! Никогда не мучить себя этими «почему»!.. Слова медленно путались в голове Сесиль… Она шла по лугу вдоль берега реки, воды которой устремлялись каскадами вперед по валунам. Водопад производил шум, похожий на сильный ветер. Нервный толчок разбудил Сесиль. Что она услышала? Нет, это уже не сон. Гудение мотора.

– Морис!

– Да.

– Ты не спишь?

Гудение приближалось. Нет, это не машина, проезжающая по дороге мимо замка. Это машина, ехавшая по парадному двору.

– Не бойся, – сказал Морис.

Он зажег свет, посмотрел на свои часы на столике у изголовья.

– Половина третьего… Думаю, Жюльен забыл что– нибудь.

– Это невозможно! – сказала Сесиль.

– О! Ты знаешь, с ним… Пойду посмотрю.

– Морис! Не оставляй меня.

Она поднялась одновременно с ним и первой открыла дверь. Они оба побежали в конец коридора, где большое окно выходило во двор. Перед флигелем Агерезов разъезжал автомобиль.

– А если это не он? – прошептала Сесиль.

– То ты услыхала бы собаку?

Автомобиль заехал за флигель, и его фары потухли.

– У него полное право вернуться к себе, когда ему вздумается, – продолжил Морис. – Может быть, он изменил решение. Во всяком случае, утром выяснится… Морозит здесь… Ты идешь?

Они вернулись обратно в свою спальню. Но Сесиль не могла снова заснуть. Если бы дядя Жюльен что-нибудь забыл, то зашел бы в замок, стал бы шуметь. А тут все было тихо. И если бы он опять уехал, то снова бы услышали мотор. Или он лег спать во флигеле?.. Чтобы их не беспокоить?.. Теперь Сесиль упрекала себя, что так просто приняла его приглашение. Для дяди Жюльена, который даже не был с ней знаком, она до настоящего времени оставалась чужой. Завтра он сочтет ее посторонней. По вине Мориса, который никогда не мучился из-за двусмысленных ситуаций. Она скажет ему – дяде Жюльену… она все ему расскажет… Он, который так и не смог смириться со смертью своей жены, он поймет.

Наконец наступил день. Морис просыпался раздражающе медленно. Поскольку он умирал с голоду, то потерял час, приготовляя огромный и плотный завтрак. Сесиль больше этого не выдержала.

– Я хотела бы, чтобы ты пошел за твоим дядей, – сказала она. – Чтобы представил меня ему. Нельзя же все-таки садиться за стол без него!

Морис рассердился:

– Послушай, малышка Сесиль, Жюльен же годами живет один. Он привык, что его никто не беспокоит, главное, не задают вопросов. Трудно, что ли, уяснить себе это?.. Никаких вопросов!.. Он приходит, он уходит, он свободен. Никто к нему не пристает. Так что давай не начинай.

Поели они, не глядя друг на друга. Потом Морис закурил свою трубку, а Сесиль приготовила собачью похлебку. Опять Морис начал спорить, причем в течение двух лет под различными предлогами продолжался все тот же затянувшийся спор.

– Могу поклясться, что он уже уехал. Он сменил машину. Он всегда любил маленькие спортивные автомобили. Пока вернулись в спальню, он уже был далеко.

– Спортивный автомобиль, его же услышишь.

– Хорошо. Тогда он по-прежнему здесь. Согласен!.. Если он захочет нас увидеть, то знает, где мы находимся… Я спущусь в поселок за табаком и какой-нибудь газетой.

– И за хлебом, – бросила Сесиль. – Побольше хлеба. Кроме него, всего достаточно.

Она пошла выпустить собаку, пока Морис залезал в свою машину. При дневном свете она залюбовалась на большого волкодава с золотистыми глазами. Шерсть палевого цвета, на высоких лапах, мощного телосложения, с подтянутым животом гончей. Он бегал перед ней кругами, слегка подобранный, настораживая своей быстротой и проворностью.

– Шарик, сюда!

Она подняла руку на уровне плеча. Пес разбежался галопом, перепрыгнул через вытянутую руку, бесшумно приземлился и от удовольствия гавкнул.

– Ну, ты и чудище! – сказала Сесиль. – Иди сюда и замолчи. Не разбуди своего хозяина.

Она провела его на кухню. Пес поглощал свою еду, но как только Сесиль делала вид, что уходит, он прекращал есть. Она вынуждена была остаться возле него. Он прошел за ней в спальню и лег на пол, в то время как она заправляла постель.

– Значит, большая любовь? – прошептала Сесиль, лаская его.

Он покусывал ей запястье осторожно, как волчица– мать детенышей, и его клыки блестели как ножи. Сесиль почесала его, прошлась щеткой. Он издавал глубокие вздохи облегчения, на лету лизал заботливую руку. Он прыжком вскочил на лапы, когда Сесиль отодвинулась от него, и пошел возле ее ноги, твердо решив не покидать ее. Она спустилась во двор.

– Тихо, эй! Чтоб не слышала тебя!

Она издалека осмотрела флигель. Он представлял собой двухэтажный домик, все ставни которого были закрыты. Продолжением ему служило вытянутое низкое строение. Сесиль прошла позади зарослей бересклета и обнаружила другую сторону флигеля. Под навесом она узнала автомобиль дяди. Она отчасти была к этому готова. Тем не менее остановилась со смутной опаской.

– А он там? – спросила она собаку тихим голосом. – Ты-то должен это знать!

Она хотела бы постучаться в дверь, позвать. Может быть, дяде Жюльену стало плохо! Не говорил ли Морис, что у того был очень усталый вид? Флигель казался заброшенным. Сесиль медленно направилась к машине. Она следила за закрытыми ставнями, чувствовала себя все более неуютно. Но кто бы мог за ней наблюдать? Она была одна с собакой, а та выглядела абсолютно спокойной. Она быстро заглянула через заднее стекло автомобиля. Никого. Только шляпа на водительском сиденье, старая нейлоновая шляпа, которые носят охотники. Сесиль бесшумно вернулась назад, еще раз внимательно осмотрела молчаливый фасад, потом улыбнулась, потому что собака, нагнув голову, старательно повторяла все ее движения.

– Глупая я, – сказала она. – Ну не идиотка ли? Всегда выдумываю невесть что!

Она проследовала вдоль старинных конюшен с закрытыми воротами. Эта часть здания была повреждена. Потеки ржавчины спускались от водостоков, пачкая стену. За конюшнями располагался каретный сарай, ворота которого были изъедены червями. Сесиль подняла щеколду и приоткрыла одну из створок. Там находилась старинная карета, обитая позеленевшей кожей – та карета, в которой когда-то ездила богатая вдова по воскресеньям в Леже к мессе. Кузов накренился на деформированных рессорах. Мелкая пыль покрывала откидной верх. Но медные фонари целы и сохранили красивую форму. Сесиль вошла и тогда заметила, что осталась одна. Она поискала глазами собаку. Та стояла позади, и ее поведение заинтриговало Сесиль. Голова опущена, шерсть на хребте топорщится, она описывала метрах в двадцати от каретного сарая полукруг столь правильной формы, что казалось, будто она удерживалась на расстоянии каким-то невидимым барьером.

– Ну что… – сказала Сессиль. – Что с тобой?.. Пойдем.

Пес заскулил и попятился назад. Охваченная каким– то подозрением, Сесиль пробралась в сарай и заглянула внутрь кареты. Естественно, ничего. Неожиданно рассвирепев, пес начал лаять самым раскатистым, самым диким голосом. Сесиль поспешно вышла. Если дядюшка здесь, то что он скажет? Пес ходил туда-сюда вдоль таинственной линии, которую не мог пересечь. Поджав хвост между лапами, с оскаленными клыками, он походил на само воплощение ужаса, и Сесиль опасливо обернулась, словно ее преследовали.

– Шарик!.. Послушай… замолчи… Ты же видишь, что никого нет.

Но голос Сесиль дрожал. Она кинула взгляд на ставни флигеля.

– Тсс!.. Тихо.

Пес успокоился, как только Сесиль пересекла некоторую границу. Это было настолько любопытно, что когда молодая женщина вновь обрела хладнокровие, то решила сама во всем разобраться. Она сделала вид, что идет к каретному сараю. Пес попытался ее схватить и остановился как вкопанный, подогнув задние лапы. Он задрал голову вверх и издал длинный вой, от которого Сесиль пришла в ужас. Она поспешно повернула обратно.

– Здесь… Здесь… Тихо!

Что он увидел? Что он учуял? Уж не коляска ли его пугала?

Как глупо! Этой коляской не пользовались на протяжении десятилетий. А кроме повозки, в каретном сарае абсолютно пусто. Сесиль вернулась в замок. На этот раз пес бежал перед нею, свободный от каких-либо страхов. «Он боится кареты, – повторяла про себя Сесиль, – или чего-то еще, что имеет к ней отношение». Но ей даже не удавалось сформулировать какую-нибудь подходящую версию. Она больше не чувствовала себя в безопасности под защитой пса, поскольку, несмотря на свою силу, тот поддавался какому-то необъяснимому воздействию. Ее ночные страхи возрождались. А что, если дядя Жюльен внезапно покинул замок потому, что эта весть, приведшая собаку в ужас, делала замок непригодным для проживания? Чем больше она рассуждала, тем сильнее ее преследовала мысль, что дядюшка точно уехал, оставив свой автомобиль. Он ударился в бега. Причины, которые он привел Морису, не более чем отговорки. Подлинную же и единственную причину он оставил про себя. И тут она неожиданно подумала, что и другие части этого владения, может быть, окажутся такими же подозрительными; возможно, что и где-то еще она встретится с «воздействием». Сесиль была отважной, хотя и впечатлительной. В первую очередь она заставила себя обежать с собакой все комнаты в замке. Сесиль открывала, быстро осматривала буфеты, серванты, старинные шпалеры… Собака смирно дожидалась ее. Она обнаружила комнату дяди Жюльена, комнату холостяка, полную беспорядка. На маленьком письменном столе валялись курительные трубки. Совершенно очевидно, что дядюшка уехал со всей поспешностью. Пес, сидя в коридоре, ожидал Сесиль и, когда встречал ее взгляд, вилял хвостом. Сесиль обшарила весь дом. Оставался парк. Она вышла через заднюю дверь, но двигаться дальше вперед не решилась. Деревья казались такими большими, их крона такой густой, а полумрак подлеска таким глубоким, что ее решительность поколебалась. Она вернулась назад и уселась на солнышке на ступеньке крыльца. Собака вытянулась рядом с ней, положив морду между лапами.