Текст книги "Хитросплетения (Сборник рассказов)"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Тревожное состояние

Андре Амёй кинул свой портфель и шляпу на диванчик в прихожей. Влип. Он влип. Из-за ошибки этого идиота Файоля сделка с супермаркетом вот-вот ускользнет у него из рук. А вдруг у него не выгорит дело с новыми учебными группами!.. Удрученный, он вошел в гостиную и рухнул в кресло. Вечерние газеты дожидались его на низком столике. Но у него не было ни малейшего желания разделять тревоги всего мира. Ему достаточно было своих забот, и немалых!

Он попытался расслабиться, как советовала Клер, которая собиралась обучить его йоге. Но ему было наплевать на свою фигуру. На карту поставлено два миллиона! А еще этот Файоль, на которого нашел приступ нерешительности! Черт побери! Ну где найти противоядие против этих проволочек, сомнений да уверток?!

Он немного успокоился. Если все пойдет хорошо – а ничего пока не потеряно, – то он купит «обюссон». Он мечтал о таком. Остальное шло неплохо. Лишь в одной этой гостиной различной мебели, картин, безделушек почти на триста тысяч франков. Все вокруг него подтверждало его удачливость. Каждый предмет был как бы подмигиванием Фортуны. Он еще, прав же, выиграет это сражение! Он был не прав, что поддался отчаянию.

Как вдруг он нахмурился… О! Что это? Или ему привиделось?.. Он встал, медленно пересек гостиную и остановился перед стеклянной витриной, слева от двойной двери, которая выходила в столовую. Немыслимо!.. Он сделал три шага назад, чтобы лучше видеть другую такую же витрину, ту, что справа… Это было уже слишком.

Хлопнула входная дверь.

– Клер… Клер, это ты?

Появилась молодая женщина, гибкая, надушенная, в шелках.

– Извини, дорогой. Я немного запоздала… Послушай, что с тобой?

– Подойди-ка сюда… Ты ничего не замечаешь? Нет?.. Это не бросается тебе в глаза… Витрины…

– А? Вот те на!

– Так что, это не ты?

– Нет, не я… Зачем бы, по-твоему…

– Во всяком случае, уж тем более не я. Я только что вернулся и вот что вижу… А между тем я запретил…

Амёй нажал на звонок.

– Это конечно же Маргарита. Я выгоню ее, не хватало, чтобы это вошло в привычку… Подумать только!

– Ну-ну! – сказала Клер. – Подумай немного и обо мне!.. И потом, в общем, так ничуть не хуже. Думаю, даже лучше.

– Возможно, – заметил Амёй. – Но только не горничной судить об этом.

Он позвонил еще раз, подольше.

– Ну и тетеха же эта девица!

– Да дай же ей время дойти, – сказала Клер. – Бедный мой Андре, я никогда тебя не видела таким. Это же пустяковая оплошность.

– А если бы она что-нибудь разбила, а? Кофейник… ты знаешь, сколько он сейчас стоит? А японская ваза?

– Да… Хорошо… Согласна… Но ничего же не разбито.

Постучалась Маргарита.

– Мадам звонили?

– Подойдите, Маргарита, – сказал Амёй жестким тоном. – Посмотрите… Сюда… стеклянные витрины…

– Да, мсье.

– Так что?

Маргарита напряженно думала.

– Итак, Маргарита? – сказала Клер.

– Признаться, мадам, я в этом почти не разбираюсь, но нахожу, что это так же хорошо, как и прежде.

– Но, черт возьми! – воскликнул Амёй. – Я не спрашиваю вашего мнения. Я спрашиваю вас: почему вы это сделали?

– Я ничего не делала, – запротестовала Маргарита.

– Как это!.. Будда и статуэтки были слева, а ворчестерский фарфор – справа. А теперь все наоборот!

– Не притрагивалась я к этому, – торжественно заявила Маргарита.

Вмешалась Клер:

– Скажите нам правду. Поймите, эти вещицы имеют очень большую ценность. Это уникальные предметы… Никто не должен открывать эти витрины.

– Клянусь вам, мадам…

Рыдания душили Маргариту, тогда как Клер и ее муж обменивались смущенными взглядами.

– Когда я пил свой кофе в два часа, – сказал Амёй, – все было на месте. Я в этом уверен. Я даже полюбовался голубой жардиньеркой. Удачно выбранное место!

– Я вышла в то же время, что и ты, – сказала Клер.

Амёй обернулся к Маргарите.

– Успокойтесь. Где вы были во второй половине дня?

– Здесь, мсье. Покончив с посудой, я все время стирала в ванной.

– Вы не уходили даже на какое-то время?

– Не двигалась я.

– Никто не приходил?

– Нет, мсье… А! Да, бедная девочка, она попрошайничала.

– Вы ее впустили?

– Нет.

– Ну что ты допытываешься! – выведенная из себя, заметила Клер.

– Хорошо, – сказал Амёй. – Вы свободны.

– У нее много недостатков, – проговорила Клер после ухода Маргариты, – но она не лгунья.

– В конце концов, эти предметы не сами же поменялись витринами, нет? И что?

– Ну и что из того? – сказала Клер. – Остается лишь вернуть их на место, и с этим покончено.

– Нет, только не это! Они хорошо смотрятся вот так… Что меня выводит из себя, так это то, что из моей квартиры устроили проходной двор.

– Но никто не заходил!

– О! Ты… ты чудо. Никто не заходил. Будда прошелся из одной витрины в другую, и ты считаешь это нормальным?

– Хорошо, он прошелся… Идем ужинать. Ты знаешь, что Лаваренны придут в девять часов поиграть в бридж.

Они прошли в столовую, и Амёй медленно развернул свою салфетку.

– Кто-то обязательно приходил, – сказал он.

Маргарита принесла суп, и Клер обслужила своего мужа, который сидел, задумавшись.

– Ты знаешь, – сказала она, – все эти штучки – это что-то загадочное.

– Какие штучки?

– Ну, как этот будда, например… Об этих статуях с Востока рассказывают такие странные вещи.

– Я так и вижу будду, переезжающего из одной витрины в другую, – высказался Амёй.

– О! Все это меня начинает раздражать, – заметила Клер.

За рыбой Амёй нарушил молчание:

– Строго говоря, пусть входят, я допускаю… Я этого не понимаю, но допускаю… Но мне не нравится, что кого-то развлекает менять местами эти вещицы.

– Андре, малыш, послушай…

– Нет. Никакого малыша Андре нет. То, что я говорю, серьезно. Ты можешь себе представить, что ты ради своего удовольствия, с риском для жизни лезешь к кому– то, чтобы переставить на пианино то, что находится на камине, и наоборот?

– Как это «наоборот»?

– Не утруждай себя, – вздохнул Амёй. – Я не прав, что… Единственное, я чувствую, что это какой-то знак. Может быть, угроза. Завтра придут рыться в моем письменном столе, в моих бумагах… И нет оснований…

– Но прежде всего, – вновь вступила в разговор Клер, – разве ты полностью уверен, что не ошибаешься?

Амёй положил вилку и внимательно посмотрел на жену.

– Маргарита заметила, как и мы, – ответил он. – Это и есть подтверждение!

– Это не то, о чем я хочу сказать. После своего кофе ты наверняка заснул. Не отрицай. Уверена в этом. Ты плохо улавливаешь и не хочешь меня слушать.

– Ну и что?

– Так вот… Ты сам поменял местами безделушки. Это же существует – сомнамбулизм.

Амёй резко отодвинул стул и встал.

– Дорогой, – сказала Клер, – не сердись. Я так пытаюсь тебе помочь.

– Спасибо.

Он вернулся в гостиную, закурил сигарету и, стоя в центре комнаты, стал рассматривать витрины. Однако он не видел ни нефритовых безделушек, ни хрупких фарфоровых изделий пастельных тонов. «Им» было известно, что он купил безделушки – ну, подлинное безумие! – после той истории с университетскими столовыми; «им» было известно, что он уладит это дело с учебными группами. «Им» пришел на ум такой тонкий способ предупредить его. «Они» старались произвести на него впечатление и обескуражить его.

Он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Нет! Это выглядело смешно!.. Как! Человек его склада!.. Хотя…

Он вынул из витрины тяжелого будду, который с опущенными веками улыбался своим тайным мыслям. У него было ощущение, что в своих руках он держит какого-то врага. Он чувствовал, что, быть может, пришел конец его удачам…

Когда прибыли Лаваренны, он отвлек в сторону психиатра, старинного друга по лицею, и провел его в свой кабинет.

– Я хочу кое-что тебе рассказать… Тебе, должно быть, приходилось видеть этаких чудаковатых…

– Ты мне еще рассказываешь! Да вот в прошлом месяце… Один бедолага, которому не удавалось правильно сосчитать до десяти…

– Успокойся. Я еще до такого не докатился. Но меня это очень беспокоит.

И он рассказал ему случай с витринами.

Лаваренн внимательно слушал его с бокалом шампанского в руке.

– Первое, что приходит на ум, – заключил Амёй, стараясь засмеяться, – так это необходимость поменять замки. Впрочем, мне бы уже давно полагалось это сделать. Такая богатая коллекция, а у меня даже нет надежного запора.

– Дело не в этом, – сказал Лаваренн. – Что мне кажется любопытным, так это твоя реакция. Прежде всего, навязчивая идея никогда не дотрагиваться до этих вещиц явно наводит на мысль… Можно подумать, что ты придаешь этому какое-то серьезное значение… И потом, твое тревожное состояние в данный момент… потому что ты явно одержим навязчивой идей, это сразу видно… Ты хорошо спишь?

– Так себе…

– Хм… Дела беспокоят?

– Да, тяжело! Но я не жалуюсь.

– Тогда зайди ко мне завтра. Я проведу небольшое обследование. Мне бы не хотелось тебя беспокоить, старичок, но за тобой надо бы понаблюдать.

– В конце концов, что тут… Мои вещицы поменяли местами, это очевидно.

– Знаешь… ощущение очевидности… – заметил Лаваренн с кислой миной, – это, может быть, труднее всего поддается лечению.

Головы трех жуликов сблизились над рюмками с анисовым ликером.

– Хозяев по-прежнему нет дома, – объяснял самый маленький. – Горничная на другом конце квартиры, а замок… поверьте мне… Было бы уж слишком глупо довольствоваться безделушками. Там внутри все интересно. Все! И туда надо залезть по крайней мере втроем… Когда я увидел, что оставил после себя беспорядок, то вернулся обратно и расставил посуду по местам. Не пойман – не вор… Завтра, часа в четыре, вам подойдет?

– Точняк, что не оставил отпечатков? – спросил самый здоровый.

– Я же тебе повторяю, что все поставил на место. В точности, как и прежде. Еще расскажи, что у меня глаз не наметан!

Психоз

– Вы заполнили его карточку? – спросил Лаваренн.

– Его зовут Марсель Жервез, – ответила ассистентка. – Говорит, что занимается живописью.

Сквозь зеркальное стекло психиатр наблюдал за Жервезом, который, ожидая в приемной, рассматривал полотно Руссо-Таможенника. Мужчина был маленький, одетый с некоторым изыском. Он вовсе не походил на художника, а скорее на преподавателя или даже провинциального нотариуса.

– Возраст?

– Сорок шесть лет.

– Женат?

– Да.

– Где проживает?

– Отей.

– Впустите.

Жервез поприветствовал его, чувствуя себя вполне раскованно, и с достоинством сел. У него были ярко-голубые глаза, пытливый и немного пристальный взгляд.

– Я полагаю, мне нужно рассказать вам все! – начал он.

Психиатр улыбнулся.

– Кто вас ко мне направил?

– Моя жена.

– Она меня знает?

– Нет. Она искала адрес врача-специалиста в справочнике.

– И первый попавшийся показался ей подходящим?

– Да.

– Любопытно. И вы послушались своей жены?

– Я хотел доставить ей удовольствие. Она так беспокоилась за меня. Впрочем, совершенно напрасно!..

Потому что моя жена – надо бы сразу вам об этом сказать – считает меня… сумасшедшим.

Лаваренн отмахнулся от этого слова небрежным движением руки.

– Сумасшествия как такового не существует! Есть лишь более или менее индивидуальный менталитет.

Жервез расслабился.

– Совершенно согласен, – пролепетал он. – Мне кажется, что наконец кто-то меня понимает.

Его взгляд скользнул по комнате, задержался на полотнах Дюфи. Он вздохнул.

– Всю свою жизнь я был жертвой странного стечения обстоятельств. Но прежде всего знайте, что я хороший художник, и даже очень хороший художник. Немного везения, и я мог бы видеть одно из своих полотен вывешенным здесь, среди ваших картин. И я бы запросто нарисовал, это легко и просто! Достаточно игнорировать рисунок. Ладно, не об этом!.. Четыре года тому назад директор одной галереи, где я выставлял свои произведения, предложил мне выполнить копии… Спешу заметить, ничего незаконного… Вы и представить себе не можете, сколько дураков счастливы повесить в своей гостиной репродукции да Винчи или Рембрандта…

– Ну, может быть, все-таки не дураков… – решился поправить Лаваренн.

Он встретил испепеляющий взгляд голубых глаз и кивком головы дал знак, что ждет продолжения. Жервез пожал плечами.

– Допустим, что это нормально – приклеить «Джоконду» над своим камином между колокольчиком из Вестминстерского аббатства и почтовым календарем. Я – судовольствием. Меня снабжают старинными рамками, тоже поддельными, и раз – денежные чеки летят с регулярностью. Все довольны. Если вы желаете копию Дюфи, Бюффе, Пикассо – я к вашим услугам.

– Но все-таки, – сказал психиатр, – отличие должно бросаться в глаза.

– Отличие? – опешив, заметил Жервез. – Что вы имеете в виду?

– Не будете же вы утверждать, каков бы ни был ваш талант, что воспроизведете подлинник в точности?

Жервез грустно улыбнулся.

– И вы тоже! – сказал он. – Ладно. Не буду спорить. Только прошу выслушать мою историю. В конце концов, я не боюсь ее рассказать… И потом, вы же связаны врачебной тайной. Так что допустим, критики, эксперты, специалисты всех мастей непогрешимы. Так вот, я, Марсель Жервез, доставил себе удовольствие заменить знаменитого «Читающего старика» Рембрандта в Лувре его копией, так даже лучше стало.

– Интересно, – сказал Лаваренн.

– Вы не верите мне, – упорствовал Жервез. – А между тем уверяю вас, что это совершенно просто. Однажды зимним утром вы приходите в Лувр или куда-нибудь еще. Залы практически пусты. Вы одеты в чуть широковатое пальто, которое помогает вам замаскировать копию картины маленького размера, тщательно выбранной среди прочих, и в одну минуту совершаете подмену…

– Но охрана?

– Они уходят, проходят. Моя жена сопровождала меня, чтобы отвлечь их внимание или, незаметно покашливая, предупредить меня о возможной опасности.

– А! Поскольку мадам Жервез тоже…

– Естественно. Правда, будем точны, с неохотой. Она была уверена, что меня схватят, и потом, она не одобряла моих подмен. Но я не рисковал ничем, абсолютно ничем. Доказательство тому: когда я подменил картину Ван Дейка «Герцог Ричмонд», подошла группа туристов с экскурсоводом, и этот экскурсовод долго комментировал мою копию, приглашая полюбоваться цветом волос, складками сорочки… А между тем речь идет о хорошо известном искусствоведе. И никто так и не заметил, что «Колизей» Коро, «Непорочное зачатие Девы Марии» Мурилло и многие другие полотна являются подделками.

– Захватывающе, – сказал Лаваренн. – И много вы утащили картин?

– Семнадцать, – сказал он. – Не считая того, что я взял в музеях провинции. Но там это до смешного легко, и произведения зачастую посредственные. Я обладаю живописными работами более чем на один миллиард. Иначе говоря, я, Жервез, стою свыше одного миллиарда! Черт возьми!

– Понятно, – заметил психиатр. – И вы собираетесь их продать?

Жервез вздрогнул.

– Продать их? Но, мсье, я же не вор. Я лишь экспериментатор. Отныне доказано, что вся эта клика, что принимает решение о ценности какого-нибудь полотна, состоит из олухов, невежд, низких спекулянтов и дипломированных кретинов. Вот и все!

– У вас трудный случай, мсье Жервез. Стоит какому– нибудь настоящему знатоку – а такие есть – внимательно изучить одну из этих копий, и вот вы разоблачены.

Жервез с усталым видом скрестил руки.

– Я как раз и жду, чтобы меня, как вы выражаетесь, разоблачили. Но некомпетентность и глупость этих господ безгранична. Или скорее качество моей живописи исключительно. Или то, или другое… Вы понимаете, доктор, вы же убедились, я вижу. Признайтесь уж. Либо то, либо другое… Я вполне соглашусь, что я – не гений, но уж тогда пусть и они признают, что сами болваны.

– Изумительно! – сказал Лаваренн. – Послушайте, мсье Жервез, а не могли бы вы скопировать небольшую вещь Руссо, что в моей приемной?

Жервез скривился.

– Руссо – это доступно любому, – сказал он. – Я зайду завтра, если хотите.

Ассистентка проводила Жервеза, покуда врач, кинувшись к телефону, спешно набирал номер.

– Алло… Будьте добры, позовите хранителя музея… Спасибо.

Взволнованный Лаваренн попросил хранителя музея тщательно проверить картины «Читающий старик», «Герцог Ричмонд» и «Непорочное зачатие Девы Марии»… Нет-нет, он не может объясняться по телефону. Ему прежде всего хотелось бы знать, не являются ли эти полотна подделкой.

Хранитель музея сухо ответил, что он сделает все необходимое только из уважения к своему собеседнику, но что он выступает гарантом подлинности этих картин.

Несколькими часами позже он позвонил психиатру. Никаких сомнений, полотна, о которых шла речь, никоим образом не являлись копиями. Он только что лично их обследовал.

– Но, – настаивал Лаваренн, – вы подвергли их научному анализу?

Хранитель музея стал нервничать.

– Уже тридцать лет, как я провожу экспертизу, – ответил он. – Смею утверждать, что знаю свое дело.

Лаваренн извинился. Он полагал, что для установления подлинности некоторых картин прибегают к химическому анализу. Хранитель музея заметил, что психоанализ – это одно, а искусствоведение – другое. Нехотя Лаваренн признался, что полностью полагается на суждение столь именитого знатока. И стал с нетерпением ждать встречи с Жервезом.

И Жервез не обманул его ожидания. Он явился со всем необходимым и принялся за работу. Довольно скоро врач вынужден был убедиться, что его необычный пациент был просто виртуозом. Модель представляла собой мельницу с водосливом. Жервез торопился, ворча: «Это же почтовая открытка! Переводная картинка!.. А посмотреть на эти тополя! Торчат, как какие-то свечки».

И за это время картина наполнялась жизнью, с точностью повторяя оригинал. Это было непостижимо.

– И это еще называют листвой, – брюзжал Жервез. – А я говорю, что это нечто похожее на цветную капусту!

Психиатр не слушал. Он сомневался. Впервые он сомневался в себе самом. И когда Жервез закончил полотно, Лаваренн был смущен. Копия стоила подлинника. Жервез унес с собой свою картину.

– Еще два-три небольших мазка, – сказал он. – Я вам ее принесу обратно. Надеюсь, вы убедились?

Лаваренн долгое время пребывал в раздумье. Он должен был признаться в очевидном. Да, подделка стоила подлинника! И, по-видимому, так же дело обстояло со всеми копиями Жервеза. Но, с другой стороны, он не допускал, чтобы… Ночью он не сомкнул глаз.

На следующий день Лаваренн тайком отправил записку госпоже Жервез. Она явилась во второй половине дня, воспользовавшись отсутствием своего мужа. Она принесла поддельного Руссо-Таможенника. Это была красивая блондинка с поблекшими чертами лица и увядшими губами.

– То, что рассказал мне ваш муж, не укладывается в воображении, – сказал Лаваренн. – Он и в самом деле произвел все эти подмены?

– Да, – произнесла она, опустив глаза. – Вы понимаете, почему я послала его к вам. Жизнь стала невыносимой.

– Но возможно ли, чтобы никто никогда не заметил?..

– Потому что нечего замечать.

– Извините, не понял!

Она увлекла Лаваренна в приемную, сняла полотно Руссо-Таможенника и заменила его на копию.

– Сейчас я унесу подлинник, тихо продолжала она. – Мой муж, который, безусловно, не знает о моем посещении, принесет его завтра, полагая, что это его подделка. И он воспользуется каким-нибудь мгновением, когда вы оставите его одного, чтобы заменить ее на ту картину, которую я только что повесила. И он будет счастлив, думая, что обладает вашим Руссо. Уже не один год, как он коллекционирует таким образом свои собственные копии.

– Но… вы-то?

– А я, поскольку он держит меня в курсе всех своих планов, я прихожу до него в музеи. Именно я выкрадываю настоящие картины и заменяю их на поддельные. Я приношу подлинники к нему в мастерскую… а он относит их в музеи, где снова производит обмен. Теперь-то вы понимаете, почему никто никогда ничего не замечал!

Голос госпожи Жервез стал надтреснутым.

– Он живет в своих грезах и презирает весь свет. Правда убила бы его. Но я уже на пределе. Доктор, можно ли что-нибудь сделать?

Лаваренн рассмотрел оба полотна – настоящее и подделку: он уже больше не знал, где настоящее, где поддельное. Он прикрыл рукой глаза.

– Я сейчас направлю вас обоих к одному коллеге.

Потом он позвонил своей ассистентке:

– Симона, отмените прием. Мне совершенно необходимо немного отдохнуть.

Шизофрения

Профессор Лаваренн испытующе смотрел на молодую женщину, входящую в его кабинет… скорее красива… между двадцатью пятью и тридцатью… достаточно хорошо одета, хотя и не дорого… социальное положение неопределенное, возможно, довольно скромное… очень стеснительна, напряжена… пришла не по собственному делу, иначе попросила бы кого-нибудь из родственников или соседку проводить ее, хотя бы до приемной.

– Присядьте.

Профессор взял разграфленную карточку. Его пациентка села бочком на краешек кресла, сжав колени, как раз напротив письменного стола. «Она избегает смотреть на меня, – подумал Лаваренн. – Хочет сообщить нечто серьезное».

– Мадам?

– Да… Мадам Жюльетта Маре.

– Ваш адрес?

– Доктор, это по поводу моего мужа… Он сумасшедший!

Она судорожно вцепилась своими затянутыми в перчатки руками в сумочку и в отчаянии покачала головой.

– Он сошел с ума… Жизнь стала невыносимой.

– Ну, послушайте, мадам… Успокойтесь… Расслабьтесь… Ответьте на мои вопросы… Адрес?

– Улица Кардине, девяносто два.

– Профессия?

– Мой муж работает в одном банке. Он занимает не ведущее положение, но мы могли бы жить спокойно, если бы…

– Ну-ну… Возьмите себя в руки… Сколько ему лет?

– Тридцать четыре года.

– А вам?

– Двадцать восемь. Мы женаты уже четыре года. Детей у нас нет. Я знаю, о чем вы подумали, доктор… Нет, мы очень хорошо ладим друг с другом. Ни одного слова на повышенных тонах. Я делаю все, что в моих силах, лишь бы сделать его счастливым. Он стоит того.

– Когда вы выходили за него замуж, казался ли он вам… ну, скажем, нормальным?

– Абсолютно нормальным. Может быть, немного замкнутым, временами мрачноватым. Но надо вам, доктор, сказать, что жизнь он начинал трудно. Ему еще не исполнилось пятнадцати лет, когда родители погибли в автомобильной катастрофе. Он выкарабкивался в одиночку. С его способностями ему бы пойти учиться, но пришлось зарабатывать себе на жизнь.

– Никто ему не помогал?

– Нет. Хотя у него и есть дядя со стороны отца. Но когда-то братья поссорились. К тому же Шарль слишком гордый.

– Если бы он располагал некоторыми средствами, какую бы специальность он выбрал?

– Преподавание. Он обожает историю. Есть мужчины, которые мастерят что-нибудь, когда у них есть свободная минутка. Он же – никогда. Он и гвоздя вбить не способен. Он читает. Не прекращая, читает. Он все знает. Чуть было не выиграл тридцать тысяч франков по радио… Знаете, такая игра, когда задают вопросы… Его спросили…

– Не имеет большого значения. Что бы мне хотелось знать, так это причины, заставившие его участвовать в этом конкурсе.

– Причины?.. Но…

– Только ради денег или желая доказать свою эрудицию? Я упрощаю, но вы понимаете, что я хочу сказать.

– Может быть, и то и другое, доктор. Но тридцать тысяч франков – это большая сумма.

– Когда вы заметили первые тревожные признаки?

– Приблизительно полгода назад… Право же, несколько дней спустя после его неудачи на радио.

– А! Это интересно. Продолжайте.

– Утром во время бритья он разговаривал сам с собой. Я подслушала. Он к кому-то обращался, но я не могла понять к кому…

– Может быть, к своему изображению.

– О нет! Он говорил, как будто в комнате находился еще кто-то. Голос его звучал гневно. В другой раз я застала его на коленях на кафельном полу в одном халате. Он бил себя в грудь. Потом он встал, вытянул правую руку и произнес: «Клянусь в этом».

– Так и сказал?

– Да. Подумайте, как не забеспокоиться?

– И много было подобных… приступов?

– Да все время, доктор… Нет, не каждый день, это я преувеличиваю. Но раз или два в неделю. По утрам, всегда по утрам. В тот момент, когда он совершает свой туалет и полагает, что находится один. Иногда он закутывается в домашний халат, не продевая руки в рукава… или же в одеяло… и говорит, говорит, можно подумать, что молится… Но так быстро и тихо, что разобрать невозможно.

– Но он говорит, лишь когда задрапирован во что– нибудь?

– Да.

– Любопытно. А после припадков?

– Он совершенно нормальный.

– А в банке?

– Никогда на него не жаловались. Даже наоборот. Знаете ли, я наблюдаю за ним. Так вот, у него эти приступы только по утрам, когда встает.

– Сколько они длятся по времени, приблизительно?

– О! Три минуты, четыре минуты. И заканчиваются всегда одним и тем же. Шарль потрясает первым попавшимся ему под руку предметом – например, позавчера это была его зубная щетка – и делает резкие выпады в пустоту.

– Подождите, я запишу. Это крайне важно!.. А потом?

– Потом он выдыхается. Выпивает стакан воды, и все прекращается.

– А вы пытались когда-нибудь вмешаться, окликнуть его, встряхнуть?

– Нет, никогда… боюсь.

– Чего вы опасаетесь?

– Возможно, того, что он меня ударит. В эти мгновения вид его ужасен.

– Как это «ужасен»?.. Злой? Свирепый?

– Нет. Не смогу объяснить… Скорее восторженный. Сумасшедший, одним словом!

И Жюльетта Маре разразилась рыданиями. Никогда профессору не доводилось выслушивать более необычной истории. Он подождал, пока молодая женщина придет в себя.

– Послушайте, мадам… – сказал он. – Что же я могу сделать для вас? Я уверен, что вы передали мне в точности то, что сами наблюдали. Но и самые лучшие свидетельства не заменят непосредственного наблюдения.

– Приходите, посмотрите сами… Умоляю вас, доктор… Это единственный способ. Я много думала, прежде чем решиться на этот поступок. Вам необходимо прийти! У нас есть комната для гостей, Шарль туда никогда не заходит. Она сообщается с ванной комнатой обычно запертой на ключ дверью, и через фрамугу можно увидеть все, что происходит в туалетной комнате. Если бы вы согласились, доктор, мне было бы достаточно позвонить вам по телефону как-нибудь утром… Мы живем неподалеку… Вы могли бы сами все увидеть и услышать… Доктор, необходимо что-то предпринять. Это слишком ужасно!

Профессор Лаваренн на цыпочках проследовал за Жюльеттой Маре, которая провела его в комнату для гостей. Под фрамугой она поставила стремянку. Лаваренну оставалось лишь подняться на две ступеньки. Он злился на себя, но любопытство пересилило. Он подождал, пока Жюльетта тихонько закроет дверь. И тогда заглянул.

Шарль Маре стоял неподвижно посреди туалетной комнаты. Он нацепил старый пляжный халат и пребывал в глубокой задумчивости. Это был невысокий и щуплый мужчина с зеленоватым оттенком кожи и редкими волосами. Заложив руки за спину, он пристально смотрел куда-то между раковиной и вешалкой для полотенец. Лаваренн забыл об угрызениях совести. Он отмечал всевозможные характерные подробности: слегка оттопыренные уши, безвольный подбородок, подергивание губ, глубоко посаженные блестящие глаза… Маре вздохнул и скороговоркой произнес несколько слов. Лаваренн вздрогнул. Он не был уверен, что хорошо расслышал… «Генрих Третий…» Маре точно сказал: «Генрих Третий». Он тихо добавил что-то еще. Профессор сдерживал дыхание.

– Я спасу их, – сказал Маре. – На все Божья воля!.. Но вся эта кровь… вся эта кровь!

Он сомкнул руки и закрыл глаза. «Мистический бред», – подумал Лаваренн. Шарль Маре осмотрелся, схватил свой пристежной воротничок, потом заметил халат, который был на нем, и, казалось, оторопел. Он стянул его с какой-то опаской и швырнул в угол, а затем оделся с озабоченным видом. Намочил губку, вымыл лицо и с минуту рассматривал себя в зеркале. Наконец он вышел. Лаваренн осторожно спустился со своего насеста. Десять минут спустя Жюльетта явилась вызволить его.

– Ну как? – выдохнула она.

– Он ушел? – спросил Лаваренн.

– Да. Выглядел он довольно жизнерадостно.

– Странно, – сказал профессор. – Нет сомнений, что ваш муж отождествляет себя с каким-то историческим лицом, и, по всей видимости, с женщиной. Но с кем? На мой взгляд, женщина каждый раз новая. Сумей я узнать хоть одну из них, мне стало бы проще проанализировать навязчивую идею, которая преследует господина Маре.

– Значит, он серьезно болен?

– Пока не знаю. В поведении вашего мужа есть странные особенности… Бесполезно вдаваться в детали, но это случай крайне любопытный… крайне любопытный. Я смогу вернуться?

На этот раз Шарль Маре держал халат на руках, будто вялое и безжизненное тело. Правой рукой он сжимал нож. Он возвел глаза к небу и прошептал:

– Так надо, Господи. Так надо… Он обманщик.

Он вонзил нож в халат и быстрым движением разрезал ткань сверху донизу. В считанные секунды искромсанный халат превратился в лоскутья, и Маре зашвырнул их в угол.

– Теперь я гол, – сказал он. – И свободен!

Он погрузился в длительную медитацию, прерываемую короткими монологами. Затем он разразился горестным смехом. «Театральный смех», – подумал Лаваренн.

– Нантский указ, – сказал он, – это уж слишком… Нет, король не объявит войны Папе Римскому… Никогда!

Внезапно выйдя из себя, он набросился на купальный халат, который висел на вешалке, и нанес ему три удара своим ножом. Почувствовав облегчение, он положил оружие на складной столик и выпил целый стакан воды. Натянув пиджак, он снова стал мелким педантичным служащим. Он привел в порядок ногти, ощупал карманы, чтобы убедиться, что при нем точно были носовой платок, ключи, кошелек. На плитках пола он заметил кусочки халата и вздохнул:

– Бедняжка Жюльетта! Как же она расстроится! – Последний взгляд в зеркало – и он спокойно вышел.

Вскоре прибежала Жюльетта.

– Так вот, мадам, – начал Лаваренн, – по-моему, я начинаю понимать. Это халат ввел нас в заблуждение.

Нам все время казалось, что речь идет о какой-то женщине, не так ли? Но это необязательно. Случается также, что ваш муж принимает себя за монаха. Например, сегодня он играл роль Равайяка. Он убил Генриха Четвертого после того, как символически уничтожил свою рясу… Вы обнаружите свой халат искромсанным на кусочки. То же самое и в прошлый раз: он был Жаком Клементом и готовился зарезать Генриха Третьего.

– Кошмар какой! – застонала Жюльетта.

– Нет, мадам. Это логично. Во всяком случае, для него это логично. Перед вами человек, потерявший свою мать в раннем возрасте и рано почувствовавший, что его не признают, унижают, лишают причитающегося ему места в обществе. Он принялся изучать историю, и единственный раз, когда он хотел убедить остальных, что и он, в конце концов, что-то собой представляет… Помните, эта радиоигра? В последнюю минуту он проиграл. Пережитая неудача немедленно вызвала невроз – классический случай. Отождествляя себя с историческими личностями, которые в основном носили длинное платье и призвание которых в каком-то смысле – вершить судьбы, сирота, мелкий чиновник берет, если можно так выразиться, реванш…

– Это именно то, о чем я говорила. Он сумасшедший.

– О нет… Мы вылечим его, поверьте мне. Только действовать надо быстро. Опасно оставлять его в таком состоянии… Я позабочусь об этом.

Жюльетта проводила профессора. Когда она вернулась, Шарль ожидал ее у входа в гостиную.