Текст книги "Хитросплетения (Сборник рассказов)"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Человек как человек

Сильвену было холодно. Он испытывал ощущение пустоты где-то в желудке, и острая мигрень начинала бить, словно молот, в висках. Он поднял воротник пальто, поискал глазами своих поделыциков, скорее догадался, чем увидел, где они, поскольку не различал их группы на углу. О чем, о ком говорили они? О нем, наверное.

Сильвену было страшно. Он не боялся вида крови. Нет. Он начинал привыкать. Ведь не он действовал, не он совершал «последний жест». Он был лишь подручным, как и прочие. Их четко оговоренная роль ограничивалась предварительной работой, доведением до полной готовности. В решающий момент они практически оставались не более чем свидетелями.

Он засунул в карманы закоченевшие руки. Внезапно вытащил и посмотрел на них. В ночи они выглядели как два бледных расплывчатых пятна. Он машинально посмотрел на светящийся циферблат своих наручных часов.

Оставалось десять минут. Человек, которого он собирался убить, – первый в его жизни человек, которого он собирался убить, – наверное, еще спал. Возможно, он видел приятные сны. Сильвен вспомнил крупное лицо, пышные усы, как у жителя Оверни, густые волосы, подстриженные щеточкой. Голова папаши.

Он подумал о своем отце, который не мог зарезать и цыпленка и обращался за услугами к соседу. Если бы ему сказали, что его сын однажды…

Но что сам-то Сильвен сказал бы?.. Он часто задавал себе этот вопрос, не умея его до конца разрешить: «Как я смог?..» Безусловно, существовали обстоятельства, определенная доля случайности. Случайность всегда присутствует. Для Сильвена судьба приняла вид этого здорового молчаливого малого, который ел с ним за одним столом в маленьком бистро на улице Сен-Мартен. Сильвен, так тот всегда был разговорчив. Таким он и остался. Рассказал о своих неприятностях: семь мест работы за пять лет, семь раз попытки встать на ноги. О! Не по его вине. В основном безработица. Невезение. Лишь спустя несколько недель тот, другой, решился на разговор.

Может быть, Сильвену надлежало порвать с ним уже тогда. Тем более что Марсель неожиданно напугал его. Нет. Точнее, его привело в ужас то, чем занимался Марсель. Сам Марсель был отличным парнем, услужливым, щедрым и скромным. О! И насколько! Ничего общего с его профессией. Невозможно и представить себе Марселя, как он…

Да, в этом все и заключалось. Марсель был человек как человек. Даже лучше многих. И это стало для Сильвена откровением. До того момента о некоторых личностях у него сложилось представление наивное, почти карикатурное, и – теперь у него нашлись тому доказательства – без какой-либо связи с действительностью. Встреться он с малым, вроде Марселя, унес бы ноги. А если бы его силой поместили рядом с Марселем, то он счел бы его каким-то чудовищем. Но только Сильвен познакомился с Марселем прежде, чем узнал. А затем слишком поздно стало переделывать образ.

Человек как человек… Можно делать то, что делал Марсель, при всем при том оставаясь таким, как все!

И однажды Сильвен уступил, когда Марсель предложил представить его своим товарищам по работе.

Стоило сделать первый шаг, как остальное покатилось само собой. А тогда Сильвен дошел до крайности. Он задолжал квартирной хозяйке, в ресторане, Марселю, главное, такому понятливому и тонкому…

Прошло четыре года, как Сильвен впервые принял участие… Он, во всяком случае, не признавался себе и не признался бы никому. Его редкие друзья считали, что он коммивояжер. Алиса и та не знала.

Отважная Алиса, поглощавшая газеты и журналы, посвященные криминальной хронике, и пускавшаяся подчас в дилетантские рассуждения, вызывала у Сильвена улыбку умиления… А не так ли он сам судил о вещах и людях… когда-то?

Сильвен больше не думал об Алисе. Больше не думал ни о чем. Действовал как робот. Он вновь сверился со своими часами. Пора.

Он подошел к небольшой группке. От одного из мужчин несло спиртным. Вначале Сильвен тоже пил, чтобы придать себе смелости. И на этот раз ему следовало бы хлебнуть. Мелкая дрожь пробежала у него по ногам.

– Все нормально, шеф? – прошептал кто-то.

– А почему нет? – сказал Сильвен надменным тоном. И добавил: – Бернар и Жан-Луи, пойдете со мной… Остальным не двигаться с места.

Они пересекли двор на цыпочках и толкнули дверь канцелярии суда. Директор тюрьмы беседовал вполголоса с Прокурором Республики и адвокатом приговоренного. В самом дальнем углу комнаты священник перебирал свои четки и шевелил губами. И воцарилась полная тишина, когда вошел палач.

Во времена черного рынка

Едва переступив порог прихожей, Люсьен Митоле несколько раз принюхался, сильно поморщившись. Но направился на кухню.

– Что на сегодня? – спросил он, толкая дверь.

– Сперва мог бы со мной и поздороваться, – сказала Жоржетта и добавила без всякого перехода: – Жареные мозги.

– А! Mo…

Он не докончил и посмотрел на свою жену.

– Может быть, мне не следовало бы, – сказала она, опустив глаза.

– Наоборот! В принципе, без разницы. Тем более что рагу и жаркое вот где у меня сидят.

Неожиданно повеселев, она продолжила, указывая на массивный холодильник, громоздившийся у стены:

– А знаешь, я двенадцать фунтов продала консьержке по случаю первого причастия ее девочки.

Люсьен Митоле вздохнул с облегчением.

– Все поменьше будет. Почем ты ей посчитала?

– По твердой цене. Представляешь, она хотела оплатить мне доставку.

Он принялся смеяться.

– Надеюсь, ты это сделала бесплатно.

– Еще бы!.. Ладно, хочешь, пойдем сядем за стол.

– Давно пора!

Они прошли в столовую. Жоржетта, как обычно, забыла выложить хлеб. Закрывая буфет в стиле Генриха II, Люсьен сказал:

– А дочь прачки все-таки выходит замуж в субботу?

– Да, единственно только, они решили устроить свадьбу в ресторане.

– Жаль! – сказал он, похрустывая редиской. – Их будет по крайней мере человек шестьдесят, а поесть они любят.

– Ой! Не мучайся. Мы и сами с этим справимся. Передай масло, пожалуйста.

Раздался звонок в дверь. Жоржетта встала.

– Хоть бы был кто-нибудь, кого пригласить можно.

Это был инспектор Управления национальной безопасности Шарль Пеллегрини, старинный друг Люсьена. Они знали друг друга со школьной скамьи.

– Старина Шарль! Ты вовремя, мы садимся за стол.

– Наоборот, очень неудачно попал, прошу прощения. Зайти в такое время! Но я проходил мимо. Мне бы не хотелось… Впрочем, я уже пообедал.

– В ресторане?

– Да, Жоржетта, в двух шагах отсюда, в «Поте».

– Не могли уж прямо к нам прийти, – сказала она, пододвигая стул полицейскому. – И что вы ели?

– Сосиску величиной с мизинец и ложку моркови.

– Ну, это не страшно!.. Держите, я вам даю вашу же салфетку, с вами я без церемоний.

– Все равно мне неловко…

– Да ладно, потом будешь смущаться, – сказал Люсьен, дружески хлопнув, хотя и довольно крепко, по мощному плечу своего друга. – У нас жареные мозги, и только что открыли бутылку вина.

Инспектор широко развел руками.

– Ну, у вас решительно всегда праздник. Правда, было бы удивительно видеть тебя постящимся, тебя-то, бывшего мясника.

– И то верно!

Жоржетта внесла блюдо, на нем красовалась золотистая горка.

– А как ваше расследование? – спросила она, по– приятельски угощая своего гостя.

– Я как раз собирался поговорить с вами об этом. По сути, из-за него я к вам и поднялся.

– А! – воскликнула она, тяжело осев.

– Да, – продолжил Пеллегрини, – представляете, нашли след вашего приемщика выручки. Шофер такси, который его подсадил, вчера приезжал во второй половине дня давать показания. И признаюсь, я порадовался за вас.

Поскольку супруги не отвечали, инспектор, хлопнув по столу, повторил:

– Да-да, за вас… Вы и представить себе не можете, с какими неприятностями это дело пошло вначале.

– Вообще-то, – заметил Люсьен, – ведь наша консьержка видела этого Бужара выходящим из дома.

– Видела его, видела его… Да она просто заявила, что ей показалось, будто промелькнул мундир, что вовсе не одно и то же. Нет, уверяю вас… Подумайте, ведь вы были последними, к кому он приходил.

– Во всяком случае, теперь…

– О! Теперь окончательно установлено. Известно, что Бужар сбежал с четырьмястами тысячами монет и что он не был убит… Ваши мозги, Жоржетта, замечательно вкусные. Вам еще удается раздобыть растительного масла?

– Это-то самое трудное.

– Значит, шофер рассказал? – спросил Люсьен, наполняя бокалы.

Пеллегрини выждал некоторое время и продолжил с поднятой вилкой в руке:

– Он рассказал: первое – инкассатор нес чемодан; второе – он велел везти его к церкви Сен-Лоран.

– Чемодан? Я его не заметила, а ты, Люсьен?

– Нет, черт побери. Это бы меня, верно, поразило.

– Он, должно быть, оставил его в церкви, – сказал инспектор и, подмигнув, добавил: – А церковь Сен-Лоран, это вам ни о чем не говорит?

– Это та церковь, что на бульваре Мажента, по– моему.

– Да… и которая, главное, вблизи Северного и Восточного вокзалов. Вы улавливаете?.. В полдень церковь обычно пуста. В считанные минуты наш деятель переоделся. Он переоделся в гражданское, спрятанное в чемодане, и положил туда свою форму. Став снова «как все», он отправился на один из двух вокзалов. И шито– крыто!

Люсьен Митоле просунул указательный палец за совершенно мокрый от пота воротник. Он снова видел себя в исповедальне снимающим мундир своей жертвы, тот мундир, благодаря которому свидетели и подтвердили, что инкассатор точно покинул своих последних клиентов. Затем бывший мясник торопливо вернулся к себе, где его дожидалась трудная работенка, еще более ужасная, чем само преступление.

Жоржетта подвинула блюдо поближе к своему гостю.

– Съешьте еще этот пышненький кусочек.

– Но, ей-богу, я один только и ем.

Воцарилось короткое молчание.

– Тем не менее на вид он был славный малый, – несколько смягчившись, сказал Люсьен. – А он уже давно не появлялся в своем банке?

– Обратите внимание, что есть смягчающие обстоятельства. Директор агентства сообщил нам, что Бужара тяжело ранило в голову во время войны четырнадцатого года. У него вроде даже остался в мозгу совсем маленький осколок, который не смогли извлечь.

– Понимаю, – сказал Люсьен, постукивая себя по лбу.

– О! Это не значит, что он рехнулся. Ясное дело, что тогда бы ему не доверили работу инкассатора. Нет, просто иногда его посещали по меньшей мере странные мысли. Впрочем, мы сильно рассчитываем на этот небольшой осколок. Кто знает, может быть, однажды… А!

Пеллегрини прервал свою речь с ужасным выражением на лице и приложил салфетку к своим губам. В течение какого-то мгновения он оставался с побагровевшим лицом и полными слез глазами, с шумом вдыхая воздух.

Наконец он просунул в рот два пальца и вытащил оттуда крохотный почерневший кусочек, который со звяканьем упал на край тарелки.

– Уф!.. Так вот, вам, наверное, мой зубной врач комиссионные платит.

Супруги Митоле были ни живы ни мертвы.

– При теперешнем мясе… – с трудом выговорила Жоржетта.

– О! Да ничего страшного… Смотрите, я опять приступаю, видите. – Инспектор добавил, хохотнув: – Вам повезло, что я из уголовного розыска, а не из комиссии по проверке хозяйственной деятельности.

Виновный

Инспектор Божар остановился на четвертом этаже. Когда он поднимался по лестнице, его бросало в жар, а сердце билось слишком часто. Зря он продолжал курить. Однако он вытащил сигарету из кармана своего пальто. Вкус табака ему не нравился, но он чувствовал себя увереннее с сигаретой в руках: он лучше входил в свою роль, в свой образ.

Его зажигалка издала короткий сухой звук, и пламя осветило темную лестничную площадку, стены, выкрашенные отвратительной краской шоколадного цвета. Он глубоко затянулся дымом, ожидая мимолетного головокружения, которое ему нравилось. Он чувствовал себя другим человеком. Впечатление было любопытным: он видел себя, слышал себя, подобно артисту, которого только что вытолкнули на сцену под свет прожекторов и который больше себе не принадлежит.

Божар добрался до пятого этажа. Прежде чем постучать, он застегнул на пуговицы свое пальто. Два коротких стука. За дверью раздалось глухое шарканье, ключ повернулся.

– Здравствуй! – любезно сказал инспектор.

Он оттолкнул Мерю и направился в комнату.

– Что вы от меня хотите? – сказал Мерю нерешительным тоном.

Божар искал чистое место, чтобы положить свою шляпу. Под кроватью он заметил пачку сложенных вчетверо газет, разобрал какой-то заголовок. В ящике своего письменного стола он хранил тоже такие же газеты. Те, что от 8 октября:

САДИСТСКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В СЕНТ-УЭНЕ

ШЕСТИЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА ЗАДУШЕНА НА ПУСТЫРЕ

Те, что от 10-го числа:

ПОЛИЦИЯ ИДЕТ ПО СЛЕДУ ПРЕСТУПНИКА

Те, что от 11-го числа:

ЗАДЕРЖАНИЕ РОЖЕ МЕРЮ, ПРЕДПОЛАГАЕМОГО УБИЙЦЫ МАЛЕНЬКОЙ ДАНИЕЛЬ

Те, что от 14-го числа:

РОЖЕ МЕРЮ ОСВОБОЖДЕН ИЗ-ЗА ОТСУТСТВИЯ УЛИК

Божар перечитал их раз двадцать. Раз двадцать он разглядывал фотографию маленькой Даниель – узкое личико со впалыми щеками и двумя торчащими косичками.

Мерю смотрел на инспектора. В своей фуфайке из голубой шерсти он походил на какого-нибудь мальчишку, лет шестнадцати, который слишком быстро вытянулся, но волосы его были почти белыми. Тыльной стороной руки Божар обмахнул стул и сел, положив шляпу на колени.

– Закрой дверь!

– Что вы еще от меня хотите? – заворчал Мерю.

Он, как обычно, закрыл на один оборот и, прихрамывая, вернулся назад.

– Вы не заберете меня снова?

Голос выдавал, что он трусил. Он оперся обеими ладонями о стол.

– Но ведь я ничего не совершил!

Божар докурил свою сигарету, которая обожгла ему кончики пальцев. У Мерю больше не было сил возражать. В течение тридцати шести часов он все отрицал, в то время как люди напротив него сменяли друг друга и обзывали его, жуя сандвичи: «Признавайся, черт побери!.. Будешь говорить!..», «Ну что это тебе даст, что ты уперся?..». Теперь у него уже не осталось больше сил. Инспектор раскачивался на стуле. Он одолел последнюю затяжку, медленно выпустил дым через ноздри и кинул свой окурок в печку. Он чувствовал себя в приподнятом настроении и был исполнен снисходительности к Мерю.

– Я посетил приют в Банё, – сказал он.

– И что дальше?

– Перечитал твое дело и все понял.

– Поняли что?

– Слушай. Когда тебя замели пять лет тому назад во время этого налета… без гроша в кармане, без документов, без ничего, то сперва подумали, что ты притворялся, будто утратил память, потому что хотел что– то скрыть…

– Это неправда… Клянусь вам, что…

– Знаю. Врачи доказали, что ты не врал.

Мерю присел на железную кровать. Он пытался понять, почему инспектор интересовался им с этой точки зрения, и начинал испытывать страх.

– У тебя в голове большая черная дыра, – продолжал Божар. – Ты больше ничего не помнишь… Ни своей фамилии, ни возраста, ни откуда прибыл… А?

Мерю вздрогнул.

– Да, мсье, – послушно сказал он вполголоса.

– Ты, может быть, еще и оставался там, в приюте Банё, если бы твой бывший хозяин Филиппон не узнал твою фотографию в одной газете.

– Это не моя вина… Я все забыл.

– Да… Ты все забывал… Поэтому ты и не признался. Тебе не в чем было признаваться. Черная дыра!..

Инспектор говорил не сердясь, тихим голосом, и Мерю наклонился вперед, чтобы лучше его слышать. Ему нравился этот голос, он заставлял вибрировать в нем какую– то струну, чувствовать свою беззащитность.

– Да, мсье, – машинально сказал он.

Его лицо казалось страдальческим, он поднял руки.

– Однако, – продолжал он, – мамаша Фуриль меня бы вполне узнала.

– Ну вот!.. Да как бы она смогла тебя узнать?.. В ее магазинчик заходит по пятьдесят клиентов на дню. И притом конфеты эти… может быть, ты их купил за несколько недель до того… за несколько месяцев. Как узнать?

Да, как узнать? Мерю ни на мгновенье не терял из виду рот инспектора, его красные губы, которые едва шевелились, которые беззлобно шептали ужасные вещи.

– Когда ты купил эти конфеты, уверен, что ты и не думал пользоваться ими, чтобы… Впрочем, ты сам признался, что покупал иногда конфеты. Это есть в твоих свидетельских показаниях. Припоминаешь бумагу, которую подписал?.. Ментоловые пастилки…

– Да. Ментоловые пастилки.

– Правильно.

Вечерело. Не видно было почти ничего, кроме двух лиц, одно возле другого, окруженных полумраком, как висповедальне. Руки инспектора прятались под шляпой, которая время от времени слегка шевелилась.

– Она играла в классики с ребятишками. Потом она пошла, совсем одна… Ты за ней.

Мерю видел перед своими глазами эту девочку, мелом нарисованные классики. Когда-то и он тоже играл в классики.

– Смеркалось, как и сейчас. Стоял небольшой туман. Ты пошел побыстрее, чтобы догнать ее. Ты предложил ей конфет… Ты завел ее на пустырь, знаешь, туда, где висят афиши цирка «Пиндер»…

Дыхание Мерю участилось. Он видел эту сцену, как на экране… Ему был хорошо знаком пролом в заборе.

– Ты затащил ее в старый сарай для инструментов… сарай, который дверцей от вагона закрыт… Там внутри пустые бутылки, старые железки от лопат, какая-то лампа, куча тряпья… Вспоминаешь?

– Да, мсье.

Мерю трясло. Он хотел было запротестовать, сказать, что он не имеет права навязывать ему эти картины, что все это ложь… Но эта вагонная дверь была тут, перед глазами, со свисающими, искромсанными кожаными ремешками, а сверху и снизу ручки – надписи, сделанные маленькими черными буквами: «Открыто», «Закрыто».

– Итак, ты зажал ей ладонью рот, чтобы она не кричала…

Голос был немного сиплый и такой грустный, такой грустный!

– Потом ты подождал… послушал… на улице никого… Ты выскользнул наружу и побежал прямо к Жюлю… Выпил за стойкой пару стаканов божоле…

У Мерю стоял комок в горле, он еле сдерживал рыдания.

– Я каждый вечер ходил к Жюлю, – прошептал он.

– Да, но я не говорю тебе о других вечерах. Я говорю тебе о том вечере, когда ты выпил пару божоле.

– Я об этом уже не помню.

– Вот именно! Ты об этом уже не помнишь.

Инспектор замолчал. Мерю ждал. Он хотел услышать продолжение и глубоко вздохнул, как это делают актеры, чтобы перевести дух между двумя репликами.

– Ты сделал это не специально, я это отлично знаю, – продолжил инспектор. – Но однажды… может быть, ты опять возьмешься.

Мерю опустил голову и сжал ладони. Страх душил его, подобно веревке, протянутой под его подбородком. Причем веревка… не причинила бы такой боли.

– Ты, безусловно, опять начнешь… Ну, не сразу же… Несмотря ни на что, ты осторожен. Но всегда кончают тем, что опять принимаются.

Наступила ночь. Остался лишь голос да поскрипывание стула.

– Ты понимаешь, зачем я здесь… Чтобы увести тебя… Не в тюрьму, конечно. В приют. Там за тобой будут ухаживать. Тобой займутся. Ты будешь под защитой, и никогда больше никто не заговорит с тобой о сарае.

Мерю заплакал. Это было выше его сил, он старался не производить никакого звука. Но в своей затуманенной голове он без труда находил воспоминания о доме в Банё. Нет, это невозможно. Душ, удары, смирительная рубашка, рычание за перегородкой… Нет, он больше этого не вынесет. Безусловно, инспектор прав. Быть правым – его работа. Но только не приют.

– Иди, – тихо сказал инспектор. – Иди собираться… Жду тебя!

Он помог Мерю встать, красноречиво сжал ему плечо, как бы желая ободрить его.

Мерю вошел в узкую комнату, служившую ему кухней, и Божар подошел к окну. Он прикурил сигарету, продолжая рассеянно наблюдать за пустой улицей, где свет из бистро падал в виде прямоугольника, перечеркнутого силуэтами. Позади него от шагов Мерю поскрипывали половины. Инспектор не торопился. Он подождет столько, сколько потребуется. Однако он чувствовал небольшую испарину между лопатками, а дым обжигал ему язык. Когда, падая, стул сильно ударил по паркету, он не смог сдержаться и не сжать несколько раз кулаки, потом он короткими движениями промокнул рот своим скомканным носовым платком. Но он не сдвинулся с места, продолжая разглядывать на тротуаре неопределенные тени.

Чуть позже он на цыпочках пересек комнату, толкнул дверь в кухню и остановился со шляпой в руке.

Что-то черное и бесформенное, подобно силуэтам, мельком увиденным на улице, раскачивалось между столом и ржавой железной печкой. Инспектор покачал головой. Общественность утихомирится. Дело закрыто. Грязное дело. Он покрыл голову и вышел.

По бульвару Божар шел короткими шагами. Он был скорее доволен собой. Общественное мнение желало виновного. Любой ценой! Теперь виновный имеется. Расследование завершено. Но…

Инспектор вновь увидел себя в комнате. Слишком сильный, слишком самоуверенный. «Ты опять начнешь!.. Всегда кончают тем, что опять принимаются!» Он поискал в кармане сигарету, смял пустую пачку, разорвал пальцами бумагу. Он отдал бы все, что угодно, чтобы выкурить одну сигарету.

Снова прозвенел колокол, и бульвар наполнился радостными криками. Божар шагал быстрее, еще быстрее, с напряженным затылком, борясь с собой изо всех сил, чтобы не обернуться…

Уроки закончились.