Текст книги "Семь плюс семь"

Автор книги: Пьер Грипари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

ПУТЕШЕСТВИЕ СЕН-ДЕОДА

под ред. Е. Кожевниковой

Эта сказка о маленьком французском городке, почти деревушке. Стоял-стоял городок среди поля и решил стать портом на море. Вы увидите, он им стал. А все получилось потому, что один маленький мальчик…

Что смотрите так недоверчиво? Вы и представить себе не можете, чтобы целый город вдруг поднялся с насиженного места и перебрался из долины Луары на Атлантическое побережье? А ведь так оно и было.

Но я думаю, вы мне поверите и не станете ни в чем сомневаться, если я скажу: сказка эта обо мне. Я и есть тот самый городок и зовут меня Сен-Деода. Во времена, о которых я рассказываю (а было это незадолго до второй мировой войны), я с моими жителями, числом чуть меньше двух тысяч, стоял себе на левом берегу Луары по соседству с городами Блуа и Божонси, неподалеку от округа Солонь, рядом с замком Шамбор.

Наверное, вы не знаете, а я – крепость, и очень древняя. Я с римлянами был знаком, и с императором Юлием Цезарем. Как сейчас помню: идут по дороге римские легионы, правда, дорога с годами заросла травою и стала теперь тропкою. За тысячелетия часть ее превратилась в одну мою улочку. Помню я и его величество короля Франциска Первого, он как-то ночевал в домике красотки-оружейницы. А Екатерина Медичи, объезжая наши окрестности, не обошла и меня вниманием, описав Сен-Деода в Знаменитых письмах к мадам де Севинье и плывя тогда по Луаре (то ли вверх, то ли вниз, не могу теперь вспомнить).

По Луаре тогда туда и сюда ходили суда, добираясь к самому Орлеану. Но однажды Людовик Четырнадцатый, величайший из королей, велел построить множество кораблей. Чтобы создать флот, на Центральном массиве[1]1
  Такое географическое название носит центральная часть Франции.


[Закрыть] деревья рубили, весь лес свалили, все вокруг оголили. Почва без лесов истощилась, дождями размылась, русло Луары песком забилось. И суда – ни туда, ни сюда. Восемнадцатый век – экологов и в помине нет, некому сказать королю, что он делает глупость. Впрочем, мне почему-то кажется, что, найдись у короля такие советчки, не избежать бы им заточения, потому что никакие соображения не могут идти в сравнение с заботой о величии Франции!

Напоминая о временах, когда приплывали ко мне корабли из Нанта, из Сен-Назера и мало ли еще откуда, у меня на набережной сохранились плиты с большими железными кольцами. Плиты лежат как лежали, а железные кольца заржавели: раз нет кораблей у причала – и в кольцах нужда отпала.

А вниз по течению, неподалеку от меня, высится замок. Зовется он Кракуняс, и владеют им граф с графинею с той же фамилией. Он поменьше, чем Шенонсо, Амбуаз и даже Кур-Шеверин[2]2
  За́мки Луары (прим. перев.).


[Закрыть], обветшал изрядно, сильно запущен, и все-таки замок он настоящий. У него есть даже стена с башнями. Кстати сказать, и я окружен стенами, пусть невысокими, но все равно крепостными. А если смотреть с Луары, то мои башенки напомнят вам о том времени, когда и я оборонял свои владения.

Ну, а теперь послушайте, что со мной приключилось.

16 июля 1935 года молодой граф де Кракуняс приехал на лето к маме, старой графине, не покидавшей родового именья. Но приехал он не один, с ним был упитанный господин, а с господином жена и сын. Парижанина звали месье Бородач, и у него была пышная борода. Мадам Бородач вместо бородки обходилась бородавкой на подбородке. Полю Бородачу шел десятый год, и ему пока было не до бород. Графиня приняла их любезно, разместив гостей в своем замке.

Граф настоятельно приглашал их к себе на все лето. Еще бы! Он надеялся занять у них денег, привести в порядок родовое именье, и превратить замок в гостиницу. Граф прикинул, что, сдавая на лето комнаты, неплохо подзаработает: хватит и долги отдать, и разбогатеть.

Мадам Бородач встретила приглашение благосклонно. Ей было лестно оказать услугу благородному семейству в его затруднительном положении. Граф подкупил ее своим обращением. Он был молод, весел, гладко выбрит, хорошо воспитан, одет с иголочки, в лаковых ботиночках, руки всегда с маникюром, надушенный, аккуратный, подтянутый, стройный.

Господин Бородач колебался. Он был вовсе не в восторге от графа де Кракуняса. Ехать ему ко мне не хотелось. Он рвался к морю.

Ну а Поль? Для Поля – это было большое горе. Он тоже хотел на море и с печалью вспоминал о пляжном песке, о купанье, о соленой воде, о ракушках, скалах, прогулках на корабле, креветках, крабах, рыбах, медузах – обо всем, что связано с морем. И граф Кракуняс не нравился Полю. Если говорить правду, он сразу возненавидел де Кракуняса, считая, что напрасно его родители с графом так обходительны.

Что поделаешь, если слово мадам Бородач было решающим. А она считала, что отдых на море дорог, общество там скверное, морской бриз вреден для нервов, а семейство Бородач было необыкновенное нервное.

Полю и его папе пришлось довольствоваться водами Луары. Они купались, загорали на речном песке на островке, от меня невдалеке. Летом река мелела, и до островка добирались вброд.

В конце сентября, когда море уже вовсю штормит, Бородачи вместе с графом пожаловали на Большую улицу в контору нотариуса и получили вексель на солидную сумму денег, которую выдали графу. Какую? Толком не знаю… Молодой граф с Бородачами уехал в Париж. А графиня никуда не уехала, она осталась коротать зиму в замке.

На другое лето, в июле 1936 года граф опять приехал с Бородачами. Но Бородачи поселились не в замке – в замке хозяйничали строители – а в гостинице, сад которой спускается прямо к набережной. Снова навестили нотариуса, но уже без графа де Кракуняса, и купили себе дом. Маленький Поль расстроился окончательно. Он до последней минуты надеялся, что родители с Кракунясом рассорятся, во мне и в замке разочаруются и опять станут отдыхать на море. Пусть не в этом году, пусть в следующем. Но если уж покупают дом, то в нем и живут…

Самое забавное, что на следующее лето, в 1937 году, Бородач и в самом деле поссорился с графом. Граф де Кракуняс не пожелал перестраивать замок, а взятые в долг деньги прокутил в Париже. Но как и где, я не знаю.

Больше всех огорчилась мадам Бородач. Что же касается долга, то его отложили надолго. Потом отсрочку продлили: в результате о нем забыли. Бородачи своих денег так больше и не получили.

Поль огорчался очень, но вовсе не из-за денег. Дом-то уже был куплен. Родители его обживали, обновляли и обставляли. Обошелся он дорого, и хотелось проводить в нем не две-три недели, а все лето. И Поль понял, что моря ему уже не видать.

Именно тогда ему приснился удивительный сон.

Я его смотрел вместе с ним. Я люблю сновидения. Сны моих обитателей – моя душа. А сон Поля был просто прекрасен.

Впервые он нам приснился августовской ночью 1937 года. День накануне был очень жарким. Накаленные солнцем улицы хранили тепло даже после полуночи. Крестьяне, в потемках возвращавшиеся в город из дышащих ночной свежестью виноградников, оказывались словно бы в горячей печи. Поль спал, разметавшись по кровати, одеяло сползло на пол. В распахнутое окно светила луна. Во сне Полю слышались какой-то шелест, шуршание, шепот: то ли стрекотали кузнечики, то ли шумела кровь в ушах. А может, то звенели в глубокой тишине уснувшие реки и луга, чей голос доносится до нас далеким невнятным гулом. Полю снится: вот он встает, по ступенькам выходит в сад, минуя его спускается вниз, но не к набережной Луары, а к берегу моря. Перед Полем белеет полоска песка, на которую шурша накатываются вечные странники – волны, огромные бархатные, таинственные. А рядом, среди прибрежных скал, прячется крошечный рыбацкий городок – это я, Сен-Деода, каким Поль увидел меня во сне.

Знаете ли, этот сон и меня разбудил – не так-то часто я и мои горожане видим по ночам сны, тем более такие прекрасные. Сон напомнил мне, что я тоже был маленьким портовым городком и что это было славное время. И так мне захотелось очутиться вместе с Полем на морском берегу, что я подумал: а не попробовать ли вернуть обратно прошлое? Меня радовала эта фантазия, хотя, разумеется, прельщало не столько само возвращение в прошлое, сколько воспоминания о нем. Мы жили грезами. Воображение медленно, но верно овладевало нами. Мы еще не ведали, что мечты – это сила, способная с неторопливым постоянством творить чудеса, побеждая разум.

Каждую ночь Поль во сне отправлялся на сказочном корабле к дальнему острову или плескался у берега в теплых волнах. Мальчик был счастлив, и я с ним вместе.

Осенью, когда Бородачи уехали в Париж, меня посетила идея: а не начать ли и в самом деле путешествие в прошлое? И представьте, к собственному моему удивлению, я его начал без всякого затруднения. Миг – и одна из плит с железным кольцом уже мирно лежит на берегу морском в уютной маленькой бухточке, где и мелкий белоснежный песок, и ласковый плеск – все-все как было в том сне.

А мои обитатели ничего и не заметили. Только один старичок, гуляя со своей старушкой по набережной, невнятно прошамкал:

– Послушай, разве не здесь лежала вчера плита? Та, в которой кольцо. Куда она подевалась?

Старушка пожала плечами:

– Скажешь тоже! Кабы лежала, тут бы и оставалась, кому она нужна!

– Твоя правда, – прошамкал старичок равнодушно.

Окрыленный удачей, я в сумерках перенес в бухту большой фонарь, выхвативший из тьмы морские брызги. Затем доставил на новое место древние стены, потом домики: один ветхий, полуразрушенный, другой целый, но пустой, и еще лачужку, где мыкались бедняки, почти нищие муж с женой.

Тут горожане встрепенулись. Господин Далор, мой мэр, пустился на поиски городского имущества. Поначалу он решил, что на плиты позарились грабители. Но плиты и прочие предметы нашлись в трехстах километрах, на побережье. Ценой немалых усилий фонарь возвратили домой. Ведь он у нас единственный и когда-то обошелся моим жителям в изрядную сумму.

Аббат Седер, мой кюре, в связи со всеми событиями утверждал, что в наказание за грех неверия, нечистая сила нас посетила по Божьему велению. Клевета! Никогда я с нечистой силой не знался! А что до греха неверия, должен признаться: мои горожане и окрестные крестьяне ходят в церковь только крестить детей, венчаться да отпевать умерших. Воскресенье мужчины проводят дома или в соседнем кабачке, позволяя женам и дочкам, если те хотят, сходить на богослужение. В наших местах полагают, что детей пеленать, стряпать, стирать, как и душу спасать – это женское дело.

Весь 1938 год, начиная с января, я воевал, и не зря (из сложных положений с честью выходя), то с кюре, то с мэром, то с обоими вместе. Наша борьба началась из-за фонаря. Вернув его обратно на берег, я затем стал переносить туда и дома́. Хотелось узнать, как обитатели отнесутся к своему новому местожительству. Две-три семьи сбежали обратно. Для них, как оказалось, огород и сад были дороже дома. Зато другие предпочли берег моря, где принялись ловить рыбу и неспеша копать новые огороды.

С этих пор мои жители разбились на два лагеря: одни, поняв мое желание, согласились следовать за мной к морю, другие по-прежнему боялись сатанинского искушения и трогаться с места не желали. Они запирали окна, двери и, перекрестясь истово, клялись выстоять против нечистого. Кюре и мэр были того же мнения, выступая против дьявольского наваждения.

И вот в феврале, в ночь с субботы на воскресенье, я решил положить конец раздорам. Взял и унес… собор к морю. Поутру кюре Седер пришел служить мессу и увидел вместо собора пустое место. Бедняга, осенив себя крестным знамением, стал стучаться во все двери, выпрашивая у горожан деньги на новый храм. К несчастью, прижимистые прихожане скупились на пожертвования. Оно и понятно, про себя каждый думал: кто знает, куда ветер подует – не отправимся ли мы вскоре к своему старому храму на берег моря вместе с домом, коровой и всем скарбом. На что нам тогда новый храм?

И кюре Седер сдался. Если Божий дом, говорил он, чудом снялся с насиженного места и улетел, значит, Бог того захотел. Услыхав смиренные слова кюре, мой мэр, господин Далор, покраснел от гнева:

– Святой отец, а как тогда чума и холера, они ведь тоже посылаются нам по воле Божьей! Так что же по-вашему их и лечить не нужно!

И все же старый кюре со всем смирился, судьбе своей покорился, и чтобы ему помочь, я на следующую же ночь и его самого перенес к собору, вместе со всем его хозяйством, экономкой и толстым мопсом.

Переселялся я понемногу, дом за домом, начиная с тех, кто победнее: им-то терять нечего. Тем временем богачи обсуждали свою будущую судьбу и их я пока не трогал.

17 июля 1938 года Бородачи, как обычно, приехали ко мне на лето и разместились в своем доме, которого никто и пальцем не тронул. Соседи принялись им рассказывать, как натерпелись за зиму. А я постарался выяснить, понравились ли Бородачам услышанные новости.

Мадам Бородач встревожилась. Перемены ее испугали. Говорю не о пейзажах. Дом ей был куда дороже. После ссоры с де Кракунясом было не так уж и важно, где проводить лето, было другое страшно: вдруг дом пострадает от переезда! Она не знала, с кем имеет дело. А дело-то имела со мной…

Месье Бородач хранил спокойствие – его ничуть не раздражали река и поле, хотя в глубине души он предпочитал море. Зато он не выносил слез, упреков и семейных сцен. Человек покладистый, благодушный, он и мужем был тихим, послушным.

А Поль сразу понял, что я с ним заодно.

30 июля часа в три ночи я простился со старушкой Луарой и окончательно перебрался к морю, прихватив пожарных и их каланчу, почту, ратушу, нотариуса, врача, аптеку, библиотеку, то есть все свои ведомства вместе с начальством. Замок де Кракуняс я оставил на месте, он мне совершенно не интересен. Я так и не знаю, что с ним сталось и осталось ли от него вообще хоть что-нибудь…

А вот домик Бородачей я перетащил, и очень бережно, совсем как в сказке – без шума и без тряски. Черепица не хрустнула, половица не скрипнула, так что все в целости и сохранности – прямо загляденье. А место для него выбрал! Самое красивое – на холмах, неподалеку от порта, возле пляжа, так что Поль, гуляя по саду, в самом деле, оказывался у моря, точь-в-точь как ему когда-то снилось.

Осталось лишь переселить богатеев. Я опасался, что они заупрямятся. И напрасно! Конечно, своей земли им было жаль – мужчины мрачно сопели, женщины ревьмя-ревели. Но похоже, горевали они ради приличия. В сундуках у них пачками лежали акции, всякие ценные бумаги – облигации, ассигнации, а кроме денег их, на деле, ничего не тревожило. Богатеи продали свои владенья на берегах Луары соседям, приобрели другие на новом месте и стали себе богатеть дальше. Уверяю вас – они и теперь знай делают деньги, и это занятие им ничуть не надоело.

Кончились наши споры и с мэром, господином Далором. Человек практичный, реалистичный и вдобавок службист отличный, мэр не захотел остаться в стороне от городских дел, и так активно стал заботиться о моем процветании на новом месте, что и думать забыл о прошлом.

Его уже с нами нет – скончался на склоне лет. С тех пор мы пережили войну, которую называют «странной», оккупацию – гнет иностранный; была у нас Четвертая республика, теперь вот Пятая… Вечным сном спят родители Поля. А наш с ним сон стал явью.

Я по-прежнему порт, и надеюсь, всегда им буду. Поль состарился, вышел на пенсию, оставил Париж и переселился ко мне в свой дом у моря. Мы оба не нарадуемся волнам, прибегающим издалека к нашему порогу, ракушкам, камешкам на песке и, конечно, друг другом…

СЕСТРИЧКА-НЕВЕЛИЧКА

под ред. Г. Юрмина

1. КЛОД, НЕ ТАКОЙ КАК БРАТЬЯ

Жил-был когда-то во Франции король, которого звали… Впрочем, стоп. Поскольку это единственный король в этой истории, совсем не обязательно придумывать ему имя. Пусть будет просто «король».

У короля была жена-королева, которую звали… Впрочем, королева так быстро исчезнет с этих страниц, что мне совсем не хочется придумывать ей имя. Давайте будем называть ее просто «королева».

У короля и королевы было три сына. Вот с ними-то нам предстоит встречаться довольно часто, и хорошо было бы поскорее придумать им имена. Итак, старшему из братьев – принцу Дезире[3]3
  Дезире – по-французски означает «Желанный».


[Закрыть], было десять с половиной лет. Среднему, принцу Фортюне[4]4
  Фортюне – «Счастливчик».


[Закрыть], только-только исполнилось девять, а младшему, Констану[5]5
  Констан – «Постоянный» /прим. перев./.


[Закрыть], – всего семь. Это были храбрые, упрямые и задиристые сорванцы, но в общем-то – милые, ласковые и послушные ребята. Правда, был у них один недостаток – все трое признавали только мальчишек, а всех девчонок презирали.

Однажды вечером королева позвала сыновей:

– Дети мои, – сказала она, – я должна сообщить вам, что через несколько дней у вас появится маленький братишка…

– Ура! – закричали мальчики.

– …А быть может, и маленькая сестричка.

– Нет-нет-нет, никакой сестрички! Мы хотим только маленького братика.

– Милые дети, – сказала мама-королева, – на все воля Божья. И кого бы не послал нам Господь – мальчика ли, девочку ли – будем любить нашу малышку.

Но братья ни за что не хотели с этим согласиться и, переглянувшись, запели:

 
Мы мама́, ждем долго слишком —
Поскорей рожай сынишку!
Будет вместо сына дочь
Мы уйдем из дома прочь!
 

– Хватит молоть чепуху! – шутливо проворчала королева. – Ложитесь-ка лучше спать.

Оставшись одна, королева призадумалась. Нет, тогда, она, конечно, и вида не подала, но, хорошо зная своих сыновей, не могла остаться равнодушной к их словам и все шептала:

– Только бы это был мальчик!

Увы! Несколько дней спустя, на свет появилась очаровательная, крепенькая и здоровенькая девочка!

Как быть? Королева думала-думала и придумала: пока мои дети не вырастут, не поумнеют, скажу-ка я всем, что родился мальчик и назову малыша Клод, ведь это имя у нас во Франции дают как мальчикам, так и девочкам.

Сказано – сделано. А король, доктор, акушерка, дворцовый священник, министры – все обещали хранить тайну. При крещении малютка получила имя Клод. И народ поверил, что родился принц, и мальчики во дворце были убеждены, что у них теперь есть младший братик, с нетерпением ожидая, когда тот вырастет и будет участвовать в их играх.

Так продолжалось до той поры, пока принц Констан – надо сказать не очень-то воспитанный – не ворвался однажды в ванную комнату как раз в ту минуту, когда королева купала принцессу Клод.

– Как ты смеешь врываться без стука! Принцу не подобает так вести себя. Потрудись закрыть за собой дверь.

Констан извинился, выскользнул из ванной, но было поздно: он успел хорошенько разглядеть свою голенькую сестричку-невеличку, которая вовсю улыбалась принцу, и тут же побежал к братьям:

– Ничего-то вы не знаете! – начал он. – Я видел, как мама купает Клод. Так вот… Он не такой как мы. У него нет… пипки!..

– Как так? – воскликнул Фортюне. – А что же у него есть?

– Ни-че-го!

Услыхав такое, дети долго молчали, пока Фортюне, будучи весьма искушенным для своего возраста мальчиком, авторитетно не заявил:

 
Если вместо петушка
У малышки курочка,
То малышка – не мальчишка:
Клод – сестренка, не братишка!
 

– Что же делать, как нам быть? – заволновались младшие братья. – Надо срочно уходить!

И в тот же вечер, когда королева, по обыкновению, вошла в детскую пожелать мальчикам доброй ночи и потушить свет, там было пусто, а на постели старшего сына белела записка:

 
Знаем, вместо петушка,
У малышки курочка,
Значит, он не сын, а дочь…
Мы бежим из дома прочь!
 

Прочитав эти слова, королева заплакала, позвала на помощь, и все бросились на поиски принцев. Повсюду рыскали сыщики, трубили тревогу трубачи, обыскивали прохожих жандармы, прочесывали окрестности пожарники… Без толку – принцы как сквозь землю провалились.

Как быть? От горя бедная королева заболела, а через несколько недель… исчезла и она. Искали, искали – тщетно! Видите, я был прав, когда не счел нужным даже назвать ее по имени!

Так король с маленькой принцессой Клод остались совсем одни. Король был очень несчастен, к тому же, лишившись сыновей, он остался и без наследников. Вероятно, не всем известно, что во Франции королевский трон наследуется старшим сыном, и только им. Дочь короля не может стать французской королевой, а если может, то лишь в какой-нибудь другой стране, при условии, что выйдет замуж за короля той самой страны. Только так и никак иначе. Представляете теперь, что произойдет, если наш король, лишившись сыновей, вдруг умрет? На трон станут претендовать многочисленные братья и кузены – начнется война, и опять, в который уже раз, французы примутся убивать друг друга!

Вот почему король, которому, вообще-то, хотя и не за что было ненавидеть свою дочь, старался даже не замечать ее. Один ее вид наводил его на горькие мысли.

Но король Франции был справедливым человеком и прекрасно понимал, что девочка нисколько не виновата в том, что ее братья сбежали… Хотя и сбежали-то они все-таки из-за нее…

Король, поручивший принцессу заботам слуг, встречался с ней крайне редко, а когда это случалось, разговаривал с дочерью подчеркнуто сухо.

После семи лет одиночества и бесплодных поисков пропавших сыновей, король в конце концов решил вторично жениться, надеясь, что новая королева подарит ему наследника. Его выбор пал на некую Симону, у которой была уже маленькая дочь, ровесница Клод, по имени Кошонна[6]6
  Кошонна – по-французски означает «Свинка» /прим. перев./.


[Закрыть]. Итак, после свадьбы Симона стала королевой Симоной, а Кошонна – принцессой Кошонной.

Само собой разумеется, королева Симона ненавидела принцессу Клод и относилась к ней чрезвычайно ревниво. А поскольку она была необыкновенно хитра, то тщательно скрывала свои чувства, зная, что король – справедлив и не позволит, чтобы к его дочери относились плохо. В своих мечтах королева Симона представляла, как было бы прекрасно для нее, если бы вдруг Клод разбилась насмерть, споткнувшись на лестнице, выпав из окна или свалившись в колодец! А еще лучше, предвкушала она, если бы Клод во время прогулки вдруг повстречалась с людоедкой, колдуньей или, на худой конец, со злым волком – сразу бы все прекрасно решилось.

Что касается принцессы Кошонны, то та и не старалась скрыть свои чувства к сестре и не притворялась пай-девочкой: она била принцессу Клод, ломала ее игрушки, рвала книги, портила одежду… Словом, всячески отравляла ей жизнь!

Да, к сожалению, моя история начинается очень грустно. Но наберитесь терпения! Ведь это только начало!