Текст книги "Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

9

Джеймс отложил дневник и огляделся, слегка ошеломленный. Комната, к его удивлению, выглядела очень буднично. Вот висят на крючке за дверью его бутсы, из-под подушки выглядывает пижама, все книги и картинки на своих местах. Нет белых обоев с узором из зеленых листочков; нет тетушки Фанни и ее торопливой речи; нет Арнольда, который, блестя глазами, слушает суровые слова викария, изгоняющего Томаса Кемпе. Ничего этого нет. Есть только старый дневник, пожелтевший, растрепанный, в пятнах сырости. Не склонный к сентиментальности Джеймс сидел, смотрел в окно и ощущал в горле странный комок, вроде того, что бывает в начале простуды.

– Джеймс! Ужинать!

Неужели уже так поздно? Как долго он, значит, читал. Он очень бережно спрятал дневник в ящик стола, под стопку тетрадей и под свой труд о тараканах, и спустился вниз. Арнольд тоже спускался по этой лестнице на зов тетушки Фанни. Арнольд сидел в этой самой кухне, лакомясь обильными кушаньями тетушки Фанни. Насчет этого у тетушки Фанни были сомнения; ей казалось, что приличнее кушать в гостиной, но она уступила Арнольду, который предпочитал кухню; и тут они уютно сидели друг против друга за чисто выскобленным сосновым столом. Здесь же упиравшегося Арнольда заставляли мыться в маленькой жестяной ванне – очень сложная процедура, которая требовала разогревания медных котлов на плите, согревания полотенец перед огнем и вообще большой суеты. А знал ли Арнольд, откуда удобнее всего влезть на крышу? Охотился ли с Пальмерстоном на крыс у забора, около старой сточной трубы? Какие яблоки больше ему нравились: сладкие, кисло-сладкие или крупные, мягкие, мучнистые?

Но этого и еще много другого Джеймсу никогда не узнать; думая об этом, он испытывал странное, щемящее чувство утраты; он ел молча; едва слыша разговоры, которые велись вокруг. И только раз поднял голову от рубленого бифштекса с жареным картофелем, чтобы спросить:

– Мам, что такое кемберлендский пудинг?

– Я точно не знаю. Кажется, было такое кушанье в прошлом веке.

– А можно нам как-нибудь его попробовать?

Это было одним из любимых кушаний Арнольда.

На следующий день Арнольд и тетушка Фанни все еще занимали очень много места в мыслях Джеймса, но его чувства к ним как-то устоялись; думать о них было менее грустно и приносило теплое ощущение их присутствия. Знать про них, знать, что они говорили, делали и думали, означало дружить с ними; и удивительно, что эта дружба не казалась совсем уж односторонней, хотя единственное, что его действительно связывало с ними, было нежелательное присутствие Томаса Кемпе. Пробираясь в высокой траве сада, Джеймс мог закрыть глаза и вообразить рядом с собой Арнольда (в штанах до колен, которые натирали ему ноги – недаром он часто и громко жаловался на это тетушке Фанни, – и в черных ботинках, которые он ненавидел и однажды потерял, увязив их в грязи на берегу реки). Джеймс сообщил Арнольду услышанную в школе шутку про двух мух на потолке, и Арнольд, с расстояния в сто лет, засмеялся, подпрыгнул и стал раскачиваться на ветке яблони.

– Ты чего разговариваешь сам с собой? – спросил Саймон.

Джеймс вздрогнул и поднял голову. Должно быть, Саймон подошел к нему, а он и не услышал. Саймон уставился на него сквозь свои круглые очки. Джеймс неохотно расстался с Арнольдом, но ведь Арнольд станет к нему возвращаться всякий раз, как будет ему нужен, – и Джеймс вернулся туда, где в настоящее время был.

– Разве я разговаривал сам с собой?

– Да.

– Ну, это я так, – сказал Джеймс.

Он хотел было рассказать Саймону про Арнольда и тетушку Фанни, показать Дневник, словом, поделиться всем, но тут же отказался от этой мысли. Саймон, конечно, не виноват, если никогда не сможет понять, что так крепко связывает Джеймса с Арнольдом и тетушкой Фанни. Тут было нечто необъяснимое и глубоко личное. Ожидать, чтобы другие поняли такое теплое чувство к мальчику, которого ты никогда не видел и не увидишь, еще труднее, чем убедить их поверить в деятельного полтергейста. К счастью, ему не пришлось объяснять свой разговор с Арнольдом. Саймон сказал:

– Иду удить рыбу. Пойдешь со мной?

Джеймс колебался; соблазн был велик. Рыбалка на речке Ивенлод отныне навсегда связана у него с Арнольдом. Но пойти туда с Саймоном не значило изменить Арнольду. Дружба с Арнольдом – это одно, а с Саймоном – совсем другое. Места для обоих хватит.

– Да, пожалуй… – начал он. – Подожди, я только переобуюсь. – Но тут он вспомнил про Берта Эллисона. Ведь сегодня тот должен прийти еще раз и может прийти в любую минуту. «Вот тебе раз! – подумал Джеймс. – Как же я мог забыть?» – Нет, – сказал он. – Я совсем потерял память. Сегодня опять придет экзорцист. – И в порыве великодушия добавил: – На этот раз можешь посмотреть, если хочешь.

Однако Саймон настроился удить рыбу. Он сказал:

– Спасибо, пожалуй, нет, – и ушел, а Джеймс еще раз почувствовал, что Саймон все-таки не принимает колдуна всерьез. Но теперь у Джеймса был Арнольд, и уж тот-то принимал его всерьез. Поневоле приходилось.

Когда Джеймс подошел к дому, Берт Эллисон уже ставил у ограды свой велосипед. Он насвистывал мотив из популярного фильма, а под мышкой держал небольшой раздвоенный прут.

– Ну как поживает твой тип? – спросил он. – Затевает что-нибудь новенькое?

– Пока нет, – сказал Джеймс. И, понизив голос, добавил: – Я, кажется, знаю, отчего у нас в тот раз не получилось.

– Вот как? – сказал Берт. – Пошли наверх, и ты мне все расскажешь.

Они поднялись наверх.

– А где твоя мама?

– Ушла. Вернется только к ужину.

– Оно и лучше, – сказал Берт. – Надо, чтобы нам не помешали. А мама твоя знает, что к чему. Или думает, что знает. Не в обиду ей будет сказано.

Как только они вошли в комнату Джеймса и плотно закрыли дверь (Эллен была где-то поблизости), Джеймс достал дневник и стал объяснять. Он прочел вслух последнюю запись, об изгнании призрака (Берт забыл дома очки). Берт слушал внимательно, но больше с интересом, чей с удивлением.

– Я знал, что нам попался как раз один из таких, – сказал он. – Из упрямых. Надо сказать, что они набираются опыта. Так что в бутылку мы его снова не заманили бы. Зря бы только время тратили. – Говоря это, он свертывал ковер и отодвигал стол.

– Что вы делаете? – спросил с тревогой Джеймс.

– Надо же освободить место для круга. Что скажет твоя мама, если увидит, что пол разрисован мелом?

– Наверное, будет недовольна.

– Ну вот, а мы не хотим никого сердить. Придется обойтись бумагой и карандашом, хотя если по всем правилам, то нужен мел.

Из кармана своего комбинезона Берт достал карандаш, потом конверт и уже готовился порвать его вместе с содержимым, но, вглядевшись, сказал:

– Э, нет, это нужное, это мои футбольные талоны.

– У меня есть бумага, – сказал Джеймс.

– Давай ее сюда.

Лист бумаги Берт разорвал на восемь кусков и присел к столу. На каждом куске он начертал, тяжело сопя, какие-то непонятные знаки.

– Что они означают? – спросил Джеймс.

– По правде говоря, – сказал Берт, – они перешли ко мне от отца. Он иной раз тоже кое-что делал по этой части. Что они означают, точно не скажу. Но действие оказывают. Это проверено.

Он разложил восемь кусков бумаги по кругу, посреди пола, и каждый из них прижал гвоздем из своей сумки с инструментами. В центре круга он поместил раздвоенную рябиновую ветку, подперев ее стулом. Потом подошел к окну, взглянул на занавеску и сказал:

– Эх, черт, она у тебя подвешена по-модному. А нам бы надо по-старому.

– Что по-старому? – спросил удивленно Джеймс.

– На кольцах, сынок. Требуется медное кольцо. Можешь его добыть?

– Кажется, могу, – сказал Джеймс.

Он бегом спустился вниз, вбежал в гостиную, порылся в рабочем ящике матери, нашел то, что искал, и был уже снова наверху, а Эллен все еще жалобно повторяла:

– Закрой же дверь, ужасный сквозняк!

– Берт надел медное кольцо на старый конец ветки, и она скользнула вниз, до развилки. Потом Берт вышел из круга, знаком отодвинул и Джеймса, громко откашлялся и сказал:

– Томас Кемпе! Ты здесь?

Джеймс, не ожидавший такого прямого обращения, удивился. Это было совсем непохоже на сложную церемонию, которую провели тетушка Фанни и Арнольд, а впрочем, и на первую попытку самого Берта привлечь к себе внимание колдуна.

Полная тишина. Берт снова откашлялся, поправил один из клочков бумаги и сказал:

– Вступи в круг, мы хотим говорить с тобой.

– Что будет, если он вступит в круг? – шепотом спросил Джеймс.

– Тут ему и конец. Все дело в рябине. Для таких, как он, хуже рябины ничего нет. Но сперва надо заманить его в круг.

Внизу хлопнула дверь, и где-то снаружи залаял Тим.

– Томас Кемпе! Я призываю тебя! – строго сказал Берт.

Один из бумажных клочков приподнялся, точно в него заглянул любопытствующий ветерок. Что-то скрипнуло, хотя это мог быть просто скрип старой балки. Берт сказал шепотом:

– Клюет! Ясно, что клюет. Вот тут и нужна осторожность. Все равно как на рыбалке…

Джеймс, весь напрягаясь, мысленно позвал Арнольда поскорее прийти, и Арнольд явился – то ли с речки Ивенлод, то ли с яблони, то ли с поля, где охотился с Пальмерстоном на кроликов, то ли еще откуда-то – явился, встал возле Джеймса и разделил с ним все его чувства и мысли, а также успокаивающее присутствие Берта Эллисона и, наверное, тревожное присутствие Томаса Кемпе.

Внизу звякнула задвижка калитки и кто-то прошел по дорожке.

– Твоя мама? – спросил Берт.

– Нет, – сказал Джеймс. По шагам, как и по голосам, людей узнают сразу. – Верно, кто-нибудь насчет сбора или еще что. Эллен откроет. – Он смотрел на рябиновую ветку, и та как будто дрогнула, шевельнулась.

– Заговори с ним, – сказал Берт. – Ведь это, кажется, ты его выпустил на свободу.

В прошлый раз, подумал Джеймс, это у меня вышло, не слишком удачно. Может быть, в сегодняшней обстановке их отношения наладятся? Не отрывая глаз от ветки (в этот миг медное кольцо заметно повернулось), Джеймс застенчиво спросил:

– Ты здесь?

Ветка затряслась. Один из гвоздей скатился с бумажного клочка.

– Ого! – сказал Берт. – Давай, говори!

– Можно мне говорить с тобой? – спросил Джеймс уже более уверенно. Ток воздуха, плотный словно кулак, прошел у него по спине. Ветка опять задрожала, толкаясь о стул. Внизу открыли и закрыли входную дверь. Из прихожей послышались голоса – Эллен и еще чей-то, но Джеймсу некогда было прислушиваться.

– Отлично! – сказал Берт. – Так держать! Глядишь, я останусь без работы.

– Я хочу просить… – настойчиво сказал Джеймс, и ветка снова стала дергаться вверх и вниз, а кольцо сверкнуло, поймав на себя узкий лучик солнца. Голоса стали слышнее. – Мне только надо…

Голоса вдруг оказались уже внизу лестницы; по ней стали подниматься. Это были Эллен и миссис Верити, и миссис Верити говорила:

– …если можно, милочка, я загляну и скажу ему два слова, пока он здесь…

Ветка с шумом упала. Занавеска вздулась под сильным порывом ветра, распахнувшим окно. Миссис Верити и Эллен вошли в комнату; Берт едва успел ногой затолкнуть прут под кровать, а рукой собрать с пола бумажные клочки.

– Я не хотела бы мешать, но я уверена, что миссис Харрисон извинит меня, – говорила миссис Верити. – А я увидела ваш велосипед, Берт, и хочу попросить… Не выберетесь ли ко мне в конце недели? Окно у меня разбито в задней стене. Думаете, можно починить? Очень буду благодарна.

– Посмотрим, что можно сделать, – сказал Берт. Он вынул из кармана стальной метр и с задумчивым видом приложил его к стене. Джеймс стоял неподвижно, стараясь подавить бурю чувств, потому что они грозили толкнуть его к действиям, о которых он позднее мог пожалеть. Миссис Верити с интересом оглядывала комнату.

– Какая у тебя хорошенькая комнатка, милый.

– Угу, – пробормотал. Джеймс, обращаясь к полу.

Миссис Верити, видимо, обиделась:

– Надеюсь, я не помешала. Ни за что не хотела бы мешать.

– Да ничуть. Мы не прочь, если кто нас навестит, – сказал весело Берт, а Джеймс сделал глубокий вдох и тоже сказал:

– Ничуть.

Миссис Верити просияла. Она села на стул Джеймса и минут пять говорила. Берт тем временем прилаживал полки, вставляя, где требовалось: «Да, да», или: «Подумать только!» Джеймс горестно глядел в окно. Вдруг миссис Верити сказала:

– Помнится, милый, мы с тобой на днях как раз говорили о Берте.

– Разве? – сказал Джеймс. – Не помню.

– А может, о ком-то другом. Стареешь и становишься забывчивой. Ну, мне пора. Так вы не забудете, Берт?

– Можете на меня положиться, – сказал Берт.

Когда она ушла, Джеймс сказал с тоской:

– Ведь мы его почти поймали, верно?

– Может, да. А может, и нет. Сказать трудно.

– А может, попробовать еще?

– Ту же самую штуку? Нет, не выйдет. Я уже говорил, что эти типы набираются опыта.

– Черт бы побрал миссис Верити! Он ее не выносит, понимаете. Уверяет, что она ведьма.

– Ну, это уж слишком, – сказал Берт.

– Да, конечно.

Берт ладил полки, а Джеймс подавал ему гвозди и старался ни о чем не думать. Бесполезно винить кого-то, если тот даже не знает, что он натворил. Правда, Берт сказал, что могло и не получиться. Но Джеймс все равно был мрачен и тяжело переживал неудачу.

Наконец Берт покончил с полками, и они сошли вниз. У калитки Берт сказал:

– Жаль, конечно, что опять ничего не вышло. О плате мы забудем, раз я не сумел с ним сладить.

– Да, – сказал Джеймс. – Большое спасибо, что попробовали.

– Не унывай! Может, мы еще что-нибудь придумаем. Я буду это дело держать в уме, а ты меня извещай, если что новое. Чем больше об этом типе будем знать, тем лучше. У меня сейчас работа в церкви, недели на две. Так что где меня найти, ты знаешь.

– Спасибо.

– Ну, бывай!

– До свидания, – сказал Джеймс.

Вечер выдался ужасный. Отчасти можно было винить в этом. Томаса Кемпе, который до ночи бродил по дому, хлопал дверьми, опрокинул в прихожей стол и опять испортил телевизор. Все это сделало мистера и миссис Харрисон очень раздражительными. Но часть вины лежала на Джеймсе, который был слишком расстроен, чтобы вести себя прилично, и дождался наконец того, что был отправлен спать раньше обычного и вдобавок предупрежден, что в зимние каникулы не поедет на экскурсию.

У себя наверху он пожаловался на свои беды Арнольду, который согласился, что все это чертовски несправедливо (он и сам кое-что знал о таких вещах; тетя Фанни, та все понимала, это самый лучший на свете человек и, кажется, никогда ни на что не сердится, а вот отец у Арнольда совсем не таков). Они переговаривались, пока Джеймс наконец не заснул. Во сне он увидел долгий и жаркий летний день, речку, ивы, пикники с корзинками самых вкусных вещей и, конечно, Арнольда. Тетушка Фанни тоже была поблизости и добродушно им улыбалась.

10

На следующий день произошло нечто ужасное. Эта выходка колдуна, быть может менее разрушительная, чем прежние, была самой злобной.

Первой это увидела Эллен. Она пошла в школу на несколько минут раньше Джеймса и тут же прибежала назад. Она вбежала в кухню и казалась на размер больше обычного, как бывает с людьми, которые первыми приносят ошеломляющие известия.

– Идите посмотреть, что написано у миссис Верити на заборе.

Харрисоны вышли на улицу.

Томас Кемпе явно перенял кое-что у фанатов футбола и других мастеров уличных надписей, иногда украшавших стены Лэдшема своими комментариями и призывами. Вдоль садовой ограды миссис Верити он крупно написал мелом:

«Вдова Верити вѣдьма».

Один-два ранних прохожих остановились и с любопытством разглядывали надпись. Что-то услышав, вышла и сама миссис Верити. Она вышла из своей калитки в тот самый момент, когда Харрисоны спешили к ней через дорогу. Они надеялись опередить ее и не дать ей увидеть надпись. Выражение ее лица наполнило Джеймса бессильным гневом против колдуна.

– Нехорошо, – дрожащим голосом произнесла миссис Верити. – Очень нехорошо.

– Идемте к нам, – сказала миссис Харрисон. – Выпьем чаю. А дети сейчас принесут ведро воды и все смоют раньше, нем вы вернетесь.

Джеймс и Эллен принялись смывать и оттирать. Надпись смывалась довольно легко. Какое счастье, думал Джеймс, что Томас Кемпе еще не знает о красках в аэрозолях. Вот тогда он наделал бы дел! – сказал он себе мрачно. Казалось, что неумолимый ход событий приведет и к этому дню.

– Вот наглость! – сказала Эллен. – Как ты думаешь, кто это? Протри «ведьму», там еще проглядывает.

– Не знаю, – сказал Джеймс, работая тряпкой. – Вандалы, – добавил он немного погодя.

Эллен сказала рассудительно:

– Вот именно, недаром и написано с ошибками.

Когда они вернулись в дом, миссис Верити понемногу оправлялась, подкрепляемая чаем и общим сочувствием.

– Очень тяжело видеть, – говорила она жалобно, – что люди за моей спиной так дурно обо мне думают.

Миссис Харрисон издавала успокаивающие звуки и наливала еще чаю.

– Что бы такое сделать! Просто страшно становится…

– Хулиганы! – сказал мистер Харрисон.

– Ведь я всегда со всеми ладила.

– Какие-нибудь молодые мерзавцы. На это надо отвечать презрением. Игнорировать.

– Всегда старалась быть хорошей соседкой. – Из кармана фартука миссис Верити появился большой белый платок, а ее голос опять задрожал.

– Конечно, конечно! – сказала миссис Харрисон. – Это какие-нибудь подонки. Никто даже не обратил внимания.

– А сейчас уже ничего не видно, – сказала Эллен.

– Спасибо тебе, милочка. Очень благодарна. – Белый платок отправился на свое место.

Джеймсу тоже хотелось выразить участие, но в кармане у него была только ириска, к тому же вся в пуху. Такое подношение показалось ему неподходящим.

– Я пойду, – сказала миссис Верити. – У меня посуда еще не помыта.

– А я зайду попозже, посмотреть, как вы, – сказала миссис Харрисон.

– Вы очень добры. Я, конечно, понервничала. Пожалуй, прилягу.

Когда миссис Верити ушла, мистер Харрисон прочел краткую лекцию о хулиганстве, вандализме и об опасностях, подстерегающих праздную молодежь, лишенную руководства. Дети обиделись, потому что лекция, казалось, метила в них. Да так оно и было; отец прямо сказал, что его целью было строго предупредить их о его решимости немедленно и твердо искоренять у них подобные наклонности. Остановило его только кроткое напоминание Эллен, что они уже на четверть часа опаздывают в школу.

– Несправедливо! – сказала она, выходя за калитку. – Мы не такие. Даже и ты не такой. Ну, может быть, нечаянно разобьешь стекло.

– Спасибо, – сказал Джеймс.

– Во всяком случае я так думаю. А те, наверное, писали ночью. Странно, что ты ничего не слышал. Ведь это как раз напротив твоего окна.

– Вандалы орудуют так же, как воры, – сказал Джеймс. – Совершенно неслышно.

В течение дня думать об этом было некогда. Школа готовилась отпраздновать свой столетний юбилей, и мистер Холлингс решил устроить большую выставку, посвященную ее истории. Она называлась «Сто Лет Государственной Системы Образования». Старейшие жители Лэдшема усердно искали у себя все, что имело отношение к ранним дням их школы. Они принесли в школу множество старых учебников, огромных классных журналов, переплетенных в черную кожу, растрепанных тетрадей и пожелтевших фотографий, которые запечатлели мальчиков в холщовых блузах, в черных башмаках и круглолицых девочек, уставившихся на фотографа, под строгим присмотром дам в длинных платьях и соломенных канотье. Все это надо было разложить по длинным столам, установленным на козлах, а рядом поместить образцы работ нынешних школьников. Немало хлопот досталось и Джеймсу: надо было делать надписи к экспонатам и устилать столы листами белой бумаги. Выставку собирались открыть уже через два дня, и ее сможет осмотреть весь Лэдшем.

Мистер Холлингс полдня просидел на краю стола, углубившись в чтение школьного журнала за 1873 год. Время от времени он читал оттуда вслух всем, кто оказывался поблизости.

– Вот, послушайте: «Сентябрь, 12-е. По случаю жатвы никто из учеников не посещает школу уже две недели».

– Повезло! – сказал кто-то.

– Совсем не то, – строго сказал мистер Холлингс. – Большинству из них предстояло работать в поле всю жизнь. «Январь, 12-е. Эллен Гибсон снова опоздала и была высечена. На дальних окраинах снег лежит слоем в 2 фута, и у детей весь день мокрые ноги. Мисс Фанни Спенс принесла мешок угля для печи».

– Что? – переспросил Джеймс и уронил ножницы.

Мистер Холлингс перевернул страницу журнала.

– Пожалуйста, – сказал Джеймс торопливо. – Еще раз про мисс Фанни Спенс.

Мистер Холлингс прочел еще раз.

– И это все?

– Да. Но она упоминается еще где-то, насколько я помню. Вот: в июне она принесла для детей корзинку кексов. Как видно, добрая была душа.

Может быть, в корзинке были ее особые кексы со сливами и пряностями, которые так любил Арнольд. Может быть, Арнольд и подсказал ей, он знал, что именно понравится детям. И вдруг, вспомнив даты, Джеймс с удивлением понял, что это было почти на двадцать лет позже дневника, а значит, тетушка Фанни стала совсем старенькая, а Арнольд – Арнольд был уже взрослый.

– Твоя родственница? – спросил мистер Холлингс.

– Нет. Собственно говоря, нет.

К тому времени, когда Джеймс вернулся из школы, миссис Верити более или менее пришла в себя. Харрисоны обещали зорко следить за улицей, в особенности ночью. Тим будет за калиткой, в качестве сторожевой собаки.

– Сколько волнений! – сказала миссис Харрисон. – А ты куда собрался, Джеймс?

– С Саймоном. Удить рыбу.

– Не опоздай к ужину.

Джеймсу было тревожно. Он рассказал Саймону про надпись на ограде.

– Подлая штука, – сказал Саймон.

– Конечно. Поэтому я ужасно тревожусь. Теперь он не только за меня, теперь он и за других взялся.

Саймон сказал дружелюбно:

– Но теперь-то уж на тебя не подумают. И я не думаю, что это ты.

– А в другие разы думал?

– Понимаешь… – Саймон смутился. Еще бы не смутиться. – Сперва я думал… ну, что это, может быть, шутки.

– Ах, до чего смешные! Особенно для меня.

– Это все потому, что я по-настоящему не верил в привидения. Так, наполовину. На кого же думают теперь?

– На хулиганов. Которые ломают телефонные будки и все такое.

Саймон радостно подхватил:

– Может, действительно они?

Джеймс внезапно почувствовал усталость. Он сказал:

– Ладно, пусть они. Пусть будет по-твоему.

Во всем, что касалось Томаса Кемпе, он мог полагаться только на себя, это ясно. А дело становилось все хуже. Тот взялся теперь и за других, вроде безобидной старой миссис Верити. Если бы она могла знать, думал Джеймс, что она наделала вчера, когда поднялась в мою комнату. Если бы она не вошла, мы с Бертом могли от него отделаться. А теперь? Теперь Томас Кемпе укрепился. Укрепился, стал независим и опасен.

Все эти мысли мешали получать удовольствие от рыбалки. К тому же у них была всего одна удочка – Саймона. Делиться удочкой при всем желании трудно. Спустя полчаса Джеймс расстался с Саймоном и пошел бродить по полям в обществе Тима.

День стоял золотой. Живые изгороди четкими темными линиями расчерчивали выцветшие поля, покрытые жнивьем. Сквозь изгороди пробивались солнечные лучи. От вязов, с вершины холма, тянулись длинные темные пальцы тени, и весь горизонт был окаймлен грациозными силуэтами деревьев на бледном фоне неба. Джеймс шагал по заросшей дороге вдоль обочин, покрытых ржаво-красным щавелем и тонким узором из сухих головок бутеня.

Вскоре к нему присоединился Арнольд, и они вместе вошли в рощицу возле фермы и ели чернику; Тим с Пальмерстоном рыскали в подлеске, а на ветках сидели голуби. Арнольд знал одно место, где прежде была каменоломня, а теперь – зеленые заросли; там можно было сидя съезжать с крутых склонов или, ухватившись за ветки, перебрасываться, как Тарзан, с одного края ямы на другой (про Тарзана Арнольд не знал, но Джеймс объяснил, и он сразу понял). Все это они проделывали, пока небо за деревьями не стало апельсиновым, потом бледно-лимонным и, наконец, зеленоватым. В лесу еще оставался бледный свет; с полей слетались грачи. Джеймс сказал, что пора домой, а то там поднимут шум, и они вместе пошли по тропе, а где-то на краю деревни Арнольд ушел, и Джеймс пошел домой один.

Дома было тепло, душно и пахло печенкой и беконом, которые готовились на ужин. Джеймс вошел тихо, потому что с его джинсами и свитером не все было в порядке и необходимо было почиститься прежде, чем его увидит мать.

Он пошел наверх все еще полный простором и небом и мелькающими узорами листвы, ощущая ладонями жесткую и нежную поверхность древесных стволов. На середине лестницы он столкнулся с Эллен. Она уставилась на него и спросила:

– Почему ты сейчас назвал Тима Пальмерстоном?

А он взглянул на нее, не слыша, и прошел в ванную.

Едва он пустил воду, как дверь за ним с силой захлопнулась. Сердце его упало; он узнал признаки присутствия Томаса Кемпе – какое-то беспокойство и напряжение в воздухе, вторжение кого-то сварливого, самоуверенного и упрямого. Джеймс подумал, что таких немало и теперь (одного или двух он припомнил тут же); но, может быть, теперешняя жизнь устроена так, что им меньше удается во все вмешиваться? А может быть, не меньше? Может быть, тоже удается как-то и где-то. Он завернул кран и с тоской стал ждать.

Послание лежало на полу и было написано на комке бумаги, которую подкладывали, чтобы не стучала оконная рама. Джеймс развернул его и прочел:

«Скажи тѣм, кто ищетъ кладъ на Августовомъ полѣ, что половина причитается мнѣ, ибо я указываю, гдѣ искать въ нашихъ мѣестахъ золото. Поспѣши, а не то пеняй на себя».

Сперва Джеймс не только рассердился, но и удивился. Потом он понял, о чем написал колдун, и хотел было посильнее хлопнуть дверью, выходя, но вспомнил, что за это достанется ему же, и решил немедленно дать ответ.

Он громко сказал:

– Послушайте, они вовсе не клады ищут. Теперь их не ищут. Вместо этого есть спортлото и другие штуки. А это археологи. Они ищут не золото, а битые горшки. – Про себя он добавил: «А если бы и золото, так тебе оно теперь ни к чему».

Комната помолчала; она словно пережевывала полученные сведения, чтобы выплюнуть ответ. С полки упала и разбилась бутылка шампуня. Аптечный ящик на стене опасно закачался.

– Да ладно уж! – крикнул Джеймс. – Ладно, схожу! Только не сейчас. Сейчас не могу. Меня сегодня уже не отпустят из дому.

Тишина и какое-то колебание. Затем Томас Кемпе, видимо, пошел на компромисс, потому что комната внезапно опустела, стала обычной и мирной. Джеймс остался наедине с запахом зубной пасты и разбитой бутылкой шампуня, которую ему предстояло как-то объяснить. Он кончил мыться и спустился вниз, чувствуя, что его загоняют в угол.

В школе он все время тревожился, сумел ли колдун понять, что его желание можно выполнить только во второй половине дня. И совершенно не представлял себе, что надо сказать или сделать, когда придет на раскопки. Эту проблему ему придется решать на месте.

Он позвал с собой Саймона. Арнольд наверняка охотно пошел бы, но Арнольда ему хотелось приберечь для особых случаев и более беззаботных времен. Сегодня Саймон мог оказать практическую помощь.

– Не можешь же ты просто сказать им, чтобы больше не копали. Они и внимания не обратят.

– Знаю.

– Так что же ты думаешь делать?

– Надеюсь что-нибудь придумать по дороге, – сердито ответил Джеймс.

Раскопки велись примерно в полумиле от городка. Пока мальчики добирались туда, вокруг уже чувствовалось сварливое присутствие Томаса Кемпе. Оно не было видно или слышно, но их окружала какая-то гнетущая атмосфера. И хотя осенний день был такой же золотой, как и накануне, они уже не могли видеть этого; ничего хорошего не было для них ни в широких кронах вязов на фоне неба, ни в пламенеющих листьях каштана, по которым они ступали. Они даже повздорили, выбирая дорогу.

Археологи встретили их неприветливо. Двое из них сидели на краю поля, делая какие-то сложные записи. Они просто отмахнулись от мальчиков. Третий, молодой и бородатый, сидел возле неглубокой ямы и что-то измерял с помощью стальной линейки. Кажется, это был студент и он был, пожалуй, менее неприступен. Джеймс решил занять его разговором; может быть, колдуна удастся как-нибудь одурачить.

В яме лежали глиняные черепки. И кости.

– Что это? – спросил Джеймс.

– Здесь были захоронения. Такие горшки ставили в могилы.

– Что вы с ними сделаете?

– Их склеют и поместят в музей.

– А кости?

– Этого я не знаю.

В конце поля река делала изгиб, и вода там тихо журчала. Когда те люди были живы, они тоже могли слышать это журчанье. Джеймс сказал с оттенком неодобрения:

– Разве это правильно, раскапывать могилы?

– Что-что?

– По-моему, их надо оставлять в покое.

– Это нужно для науки. Насколько я знаю, здесь было захоронение середины Бронзового Века. Первичная кремация. Урны с сожженными костями.

– А насколько я знаю, здесь были люди, – сказал Джеймс.

Студент принялся сортировать черепки и кости. Кости он сложил в пластиковый пакет, а все вместе – в картонный ящик с наклейкой «Туалетное мыло Люкс. 12х12. Открывать здесь».

Позади них послышался шум. Перевернулся складной стол, где стояли еще ящики, лежали бумаги и чертежные доски.

– Эй вы! Осторожнее! – сердито сказал студент.

– Это не мы, – сказал Саймон.

– Что вы меня дурачите! Черт! Я только что все рассортировал.

Они стали подбирать все, что упало. Бумаги так и порхали на внезапно налетевшем ветру.

– Держите! – сказал студент. – А то они сейчас окажутся в реке.

Джеймс поймал улетавшие листы. Держа их в охапке, он сказал, обращаясь к небу:

– Бросьте копать на Августовом поле. Половину золота отдайте Томасу Кемпе.

– Ты о чем? – спросил студент.

– Так, ни о чем.

– Положи все опять на стол. Надеюсь, этот ветер не обещает перемену погоды. Нам здесь работать еще пару недель.

– Наверное, обещает, – сказал Джеймс.

– Ничего себе, веселое предсказание!

– Вам нравится раскапывать могилы?

– При чем тут нравится, не нравится? – ответил коротко студент. – У меня будущим летом выпускные.

– Я только так спросил.

– Ты извини, но у меня вдруг страшно заболела голова. Вам обоим не пора ли домой?

– Осторожно! – крикнул Саймон.

Студент, сделав шаг в сторону от ямы, споткнулся о камень, который, видимо, только что здесь оказался, пошатнулся и одной ногой угодил в яму. Послышался хруст раздавленных черепков.

– О Господи! – сказал студент. Оба археолога, работавшие на дальнем краю поля, оглянулись. И направились к ним.

Джеймс сказал Саймону, что им, пожалуй, пора идти, и Саймон сказал, да, пора. Перелезая через ограду, чтобы выйти на дорогу, они слышали, как археологи что-то громко и сердито говорили студенту. А бумаги все еще порхали по траве.

– Накрылись, кажется, его выпускные, – сказал Саймон. – Только мы тут ни при чем.

Джеймс кивнул. Про себя он подумал: может, и поделом человеку, который раскладывает человеческие останки по картонным коробкам; но в общем его это мало затронуло. А Томас Кемпе удалился – это он чувствовал. Небо стало выше, просторнее и голубее, россыпь красных ягод по живым изгородям внезапно сделалась одним из красивейших зрелищ на свете. Он подумал, не позвать ли Арнольда, но решил приберечь его на потом.