Текст книги "Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

2
Каменный дуб и мальчик

В саду на следующий день обнаружилось много интересного. Самое главное, там не было цветочных клумб, зато кругом росли кусты и деревья – казалось, мало что могло их разрушить. В таком саду тебе не станут постоянно выговаривать: не наступай на цветы, не лазай по деревьям. Высокий буйный кустарник, отделявший его от соседнего сада, был настоящим кроличьим садком из лиственных шатров и туннелей – туда так и тянуло поиграть. Только вот играть не с кем. Мария бесцельно проползла садок насквозь, обошла вокруг и решила полазать по деревьям. Одно дерево ее особенно привлекло – то самое, большое и темное, которое она заметила из окна, – густая крона, блестящие темно-зеленые листья, мощный ствол и серые ветки, морщинистые, как ноги у слона. Такое величественное и, главное, просто создано для лазания: ветки заманчиво ведут одна к другой и встречаются у ствола размашистыми излучинами, образуя естественные сиденья. Вот это и будет отличный наблюдательный пункт, решила Мария, заметив одно такое кресло – невысоко, совсем не страшно, зато сквозь листья видно соседний сад.

Там она и устроилась и, скрытая для постороннего глаза, смотрела, как из соседнего дома выходили и входили люди; этот громоздкий нелепый дом служил теперь частной гостиницей. Аккуратно подстриженный газон украшали железные столы и стулья с зонтиками от солнца. Похоже, качелей нет и там, зато есть маленькая лужайка для игры в шары и бадминтонная сетка.

Появился кот и начал шумно точить когти о ствол дерева.

– Как ты говорила тебя зовут? – спросил он.

– Мария.

– В смысле Мэри?

– Нет. Мария.

– Модное имечко, нечего сказать, – фыркнул кот.

– Маме нравятся старомодные имена.

– Я бы сказал, вычурные.

Он напряженно глядел на пучок травы, поводя хвостом.

– Послушай, а где живет собака, которая лает по ночам? – спросила Мария.

Кот вздрогнул.

– Тебе-то что? Пусть себе лает.

– Я просто спросила.

В соседний сад вышли дети и с криками принялись энергично играть в бадминтон.

– Веселая компания, – заметил кот. – Не хочешь пойти к ним?

– Можно.

– Тогда давай.

– Сейчас.

– Боишься, не примут? – подковырнул кот.

Мария соскользнула с дерева и медленно направилась к дыре, выломанной в кустарнике, разделявшем их сады. Кот следил за ней из-под полуопущенных век. С минуту она постояла, глядя на детей, потом сказала:

– Вообще-то мне пора домой. Маме надо помочь.

– Как же, – съязвил кот.

На кухне мама деловито наполняла шкафы и полки фостеровскими продуктами и расставляла посуду.

– Зачем ты прогнала кота?

– Много важничает!

– Не выдумывай. Он все утро урчал и терся о мои ноги.

Неужели она не замечала, подумала Мария, что люди никогда не бывают со всеми одинаковыми? Животные, наверное, тоже. Вот, например, наша классная – миссис Хейворд: как придут родители, она рассияется, рот до ушей, зубы блестят, а как снова останется одна с детьми, лицо у нее вытягивается, прямо худеет на глазах, зубов уже не видать, да и голос совсем другой – резкий, раздраженный.

В парадную дверь позвонили.

– Кто-то пришел, – сказала миссис Фостер. – Но ведь мы здесь никого не знаем.

Она направилась к холлу. Из-за распахнутой двери донеслись голоса – чей-то незнакомый и мамин (это ее голос для чужих, подумала Мария). Голоса то нарастали, то стихали, тикали кухонные часы, вышло солнце и положило аккуратный золотой квадрат на край стола, ножки и пол. Мария вдруг спохватилась, что ее зовут, и неохотно направилась в холл.

– Это Мария, – представила ее мама, – а миссис Шэнд – наша хозяйка. Она живет через дорогу.

Миссис Шэнд была очень старая. И одета старомодно, но как настоящая леди, признала Мария, – атласное платье, броши, ожерелье и чулки, уходящие почему-то в парусиновые туфли. Она глянула на Марию и сказала:

– У моих последних жильцов было четверо. Один ребенок – это совсем другое дело. Вообще-то я не против детей.

Мне никогда еще не встречались хозяйки, не знаю, за них я или против, подумала Мария. Надеюсь, пойму со временем.

– Ну что ж, – продолжила миссис Шэнд. – Для троих здесь несомненно хватит места.

– Да, вполне, – откликнулась миссис Фостер. – Мы и не думали, что дом такой большой.

– Жильцы часто удивляются. Обстановка тоже вызывает недоумение.

– Мы любим викторианский стиль, – заверила миссис Фостер. – А вы не боитесь за мебель? С детьми все-таки, да и взрослые бывают неаккуратные.

– В этом доме всегда хозяйничали дети, – с ядовитым оттенком сказала миссис Шэнд. – Я сама в нем выросла, с братьями и сестрами. Нас было семеро детей. А до меня – моя мать. Он слишком стар, чтобы меняться, так же как и я. Кухню я модернизировала, так это теперь говорят, – жильцов не устраивало старое оборудование.

Мария все это время разглядывала лицо на брошке с камеей, приколотой к воротничку платья миссис Шэнд, и слушала вполуха, но тут вдруг прислушалась. Как странно – жить в доме, где выросло столько детей. В ее доме выросла одна она: его построили восемь лет назад, он даже моложе ее. Она представила себе миссис Шэнд девочкой своего возраста когда-то давным-давно, в том же дверном проеме и посмотрела хозяйке в лицо, испещренное ниточками морщин, ища тень той, которой она некогда была, и не нашла. Неужели они тогда тоже носились через три ступеньки вниз по лестнице и сидели на дереве в саду?

– Мария! – пробудила ее мать. – Миссис Шэнд тебя спрашивает.

Мария подпрыгнула и уставилась на миссис Шэнд.

– Я спросила, какую комнату ты себе выбрала, – повторила миссис Шэнд.

– Дальнюю, маленькую, – ответила Мария.

– А… старую детскую. В ней всегда жили дети. Ночью из нее слышно море.

И качели, подумала Мария, ей хотелось спросить про качели, но тут снова заговорила мама. Беседа перешла на темы электросчетчика и доставки газет.

– Ну что ж, вот вроде и все, что я хотела вам сказать, – сказала миссис Шэнд. – Рояль месяц назад настроили. Пожалуйста, не стесняйтесь, пользуйтесь.

Она задумчиво поглядела на Марию.

– Спокойная малышка. Если захочешь что-нибудь спросить, милости прошу.

И вот ее серое с белым атласное платье уже исчезло между зелеными изгородями, растущими вдоль дорожки.

– Она и сама под стать дому, – сказала миссис Фостер.

– Почему она здесь больше не живет?

– Считает, что дом для нее слишком велик, и живет в гостинице через дорогу.

– Жаль, что она кота не прихватила, – заметила Мария и подумала: зря я не спросила про качели. Ну ничего, в другой раз.

Днем пошел дождь. Миссис Фостер, довольная, что не нужно идти на пляж, устроилась читать в гостиной, почти не скрывая облегчения. Мария глядела на дождь из окна своей комнаты: он струился по стеклу жирными ручьями, и очертания темного дерева в саду, на которое она взбиралась утром (ее дерева, как она теперь считала), плыли и дрожали, словно водоросли в скальных выемках. Водоросли напомнили ей об окаменелостях – она же хотела посмотреть, как они называются, и прикрепить к ним ярлычки. Она начала их раскладывать и сравнивать с теми, из миниатюрного комодика. Некоторые оказались точно такими же, их названия она установила без труда. Красивым почерком она сделала подписи на маленьких кусочках бумаги – Promicroceras… Asteroceras – разложила их в гнезда из ваты, которую взяла в ванной. Получилось профессионально и научно. Однако одна окаменелость отказывалась называться. Во-первых, она была почти неразличима – лишь намек на рисунок в куске голубого камня, с первого взгляда – ничего особенного, но если приглядеться, проступали четкие линии и узор – каменный призрак древнего существа.

Мне нужна про них книга, вот что, подумала она. А там внизу полно книг.

Однако книги оказались на редкость незанимательными. Она водила глазами по коричневым, темно-бордовым и темно-синим рядам, которые линовали все стены от пола до потолка в библиотеке, между гостиной и столовой. Ничего веселого – ни пестрой обложки, ни иллюстрации; и когда она наугад вытаскивала одну-другую, все они пахли одинаково, как-то странно. Наверное, так пахнут книги, которые долгое время никто не доставал и не читал, решила она. И переплеты с золочеными названиями какие-то неинтересные: «Происхождение видов» Чарльза Дарвина, «Завещание скал», «Принципы геологии». Она посмотрела на них с отвращением, но тут ей в голову пришло, что слова типа «скалы» и «геология» могут быть связаны с окаменелостями. Она вытащила одну книгу, и в ней, конечно же, оказались тщательно выписанные разрезы горных пород и через несколько страниц – ракушки. А дальше опять ничего не понятно, прямо как на другом языке: глыбы тяжелых слов – не разобрать, и предложения такие длинные – не догадаешься, о чем они. А вот картинки ей понравились. По крайней мере, хоть одна книга пригодится. Она набрала небольшую стопку и отнесла ее к себе наверх.

Разложенные на столе в ряд, они смотрелись важно, даже грозно. Она села за стол – старый, обшарпанный, с чернильными канавками, а с одного края кто-то еще выдавил ручкой инициалы – Х. Д. П., и без особой надежды открыла «Происхождение видов». Внушительная книга, хотя на одной странице, которую она пролистнула, живо рассказывалось о зебрах. А дальше опять все слишком сложно. Она сердито посмотрела на книгу и поскребла каблуками сандалет о перекладину стула; в это время в саду снова залаяла собачонка. Нет, подумала она, эта книга никуда не годится, ничего не понимаю. Она еще немного полистала, и вдруг книга открылась в конце – там на чистой последней странице кто-то сделал рисунки хорошо отточенным пером и подписал их.

С неодобрением – ведь ей всегда внушали, что в книгах марать нельзя, – Мария разглядывала почерк: старомодный, решила она, только раньше так выводили – аккуратно и с наклоном, хотя немного неуверенный, наверное, ровесник писал.

Она обнаружила ошибки в правописании. «Виды, собранные на утесе», прочитала она; затем шел список латинских названий – Gryphaear… Phylloceras… (здесь уж, конечно, она не могла судить, правильно написано или нет), и возле каждого названия – тщательный карандашный рисунок окаменелости. Пару раз кончик пера цеплялся за неровности бумаги, и ручка разбрызгивала мельчайшие чернильные точечки; в одном месте их превратили в маленькую фигурку, одетую в платье ниже колен, фартук с оборками и черные ботиночки, застегнутые на множество пуговок. Длинные, стянутые лентой волосы зачесаны назад. Хороший рисунок. Я бы так не смогла, подумала Мария. И, пробежав глазами страницу, она увидела другой рисунок – вроде что-то знакомое.

Так это же моя, обрадовалась Мария, та самая, я еще не знала, как она называется. Она положила свою окаменелость рядом с рисунком – аккуратные перьевые штрихи отчетливо повторяли ее призрачную форму и узор. «Stomechinus bigranularis, – утверждала подпись, – вымершая форма морского ежа. Найдена под западным утесом 3 августа 1865 года».

А сейчас как раз август, другой август… Она сидела с открытой книгой на столе, смотрела в окно и думала о той, о девочке (я почему-то уверена, это была девочка), которая держала в руках ту же книгу почти сто лет назад, нет, даже больше, и, наверное, глядела в то же окно на ту же косматую лужайку и волнующиеся деревья. Потому что она здесь жила, мне кажется, раз книга здесь, и окаменелости в ящичке, наверное, тоже ее. Так она думала, водя пальцем по гладкому с еле проступающим хребтом осколку серого камня, который вмещал в себя Stomechinus bigranularis, и вдруг снова услышала скрип и подвывание качелей – а может, их вообще нет на свете?

И как всегда не вовремя в ее затаенный мир ворвался мамин голос, зовущий к чаю. Неужели уже чай? – подумала Мария, мы ведь только что обедали, я в этом уверена. Время всегда идет по-разному; иногда день тянется медленно, иногда обыкновенно, а такие дни, как сегодня, пролетают, будто их и вовсе не было… Она сбежала вниз через две ступеньки, перескочила четыре последних и заметила, что дождь кончился. После чая можно снова залезть на дерево.

Спустя полчаса она устроилась на изогнутой ветке, в «кресле». Дерево уже казалось старым другом. Кора была шершавая и теплая, она чувствовала ее спиной через трикотажную футболку, а вокруг свистели и шептались разговорчивые листья. Вскоре к ней присоединилась пара голубей, они уселись поодаль и начали жаловаться друг другу.

Вышло солнце, после дождя наступил яркий сверкающий вечер. Из гостиницы в соседний сад с криком вывалились дети и стали играть в бадминтон через сетку неподалеку от ее дерева. Мария сделалась еще меньше и тише, чем раньше, и внимательно за ними следила. Там было три девочки, чуть младше ее, еще какая-то малышня и мальчик постарше – лет одиннадцати, решила она. Вдруг ее осенило – так ведь это та самая семья с заправочной станции по дороге на Лайм, по крайней мере, возрасты совпадают и в таком же составе; наверное, дети из двух семей. Она заметила, что мальчику стало скучно. Он добродушно поиграл с малышами, потом заспорил с девочками и, наконец, побрел прочь, угрюмо пиная камни вокруг клумбы носком ботинка. Вдруг что-то на дереве привлекло его внимание, и, к немалому смятению Марии, он подошел и, встав точно под ним, поднял голову и стал смотреть сквозь листья. Мария застыла, прижавшись к стволу. Голуби ворковали, монотонно повторяя свои рулады.

Боясь шевельнуться, она, наверное, сжалась так сильно, что нога неожиданно соскользнула с ветки, и Мария шаркнула по коре сандалией; голуби с шумом взлетели, тревожно крича, и спикировал на соседнее дерево, а мальчик, повернув голову в сторону Марии, уставился прямо на нее. Они глядели друг на друга сквозь листья.

– Я сразу понял, что ты здесь сидишь, – сказал он. – Просто притворился, что не замечаю тебя, – хотелось рассмотреть египетских горлиц. Зачем ты их спугнула?

– Я не нарочно, – ответила Мария.

Теперь он с интересом разглядывал дерево.

– Четкое дерево, – одобрил он. – А все остальные – так себе. Ты всегда живешь в этом доме?

– Нет, – ответила Мария.

Ей ужасно захотелось поделиться с ним этим деревом, пригласить его посидеть на нем, но только решилась заговорить, как сразу смутилась – вот, всегда так: не может она высказать, что хочет, – вечно лепит невпопад, или ее предложение не принимают, а то и просто не слушают.

– Нет, – повторила она.

– А мы только вчера приехали. Кормежка у них тут дрянная, и дают мало. Зато есть цветной телек, так что все о’кей, – заключил мальчик.

Он повернулся и сунул руки в карманы джинсов, собираясь уходить.

– Откуда ты знаешь, что это были египетские горлицы? – в отчаянии выпалила Мария.

– То есть?

– Ну, в смысле не голуби. Я думала, это обыкновенные голуби.

– Ну конечно, это египетские горлицы, а кто же еще. У лесных голубей полоса на крыле, и воркуют они совсем по-другому.

Он уже побрел прочь.

– До свидания! – крикнула Мария.

Неожиданно ее голос прозвучал так громко, что она покраснела. К счастью, ее скрывали листья.

– Пока, – ответил мальчик и небрежно добавил: – Еще увидимся.

Вдруг он с гиканьем бросился по траве к своим, и Мария услышала, как они кричат:

– Мартин… Давай же, Мартин!

Немного погодя она соскользнула с дерева и вернулась в дом. Там стояла тишина. В кухне тихонько гудел холодильник. Тикали часы. И больше ни звука, лишь изредка из гостиной доносился шорох, когда отец переворачивал страницу газеты. Родители быстро обжились в гостиной. Теперь они сидели у пустого камина на одинаковых стульях с выпуклыми спинками и сиденьями и читали. Мария легла на ковер, по которому шел темный рисунок, и тоже взялась за книгу. Кот декоративно устроился на ручке дивана и смотрел на них.

– Весело же вы проводите отпуск, – заметил он, запуская когти в обивку. – Чем полезным сегодня занималась? Что узнала? Куда ходила? С кем интересным встречалась?

– Я разговаривала с хорошим мальчиком, – ответила Мария и добавила: – Кажется, он мой ровесник.

– Так-так, осваиваемся потихоньку? – отозвался кот. – Надеюсь, он пригласил тебя поиграть с ними?

Мария не ответила.

– Молчишь? – съехидничал кот.

– Мария, – одернула ее миссис Фостер, поднимая глаза, – перестань бормотать. И сгони с дивана этого кота. Он портит обивку своими когтями.

И немного погодя добавила:

– Зачем же ты его из комнаты-то выгнала, беднягу?

– Он сам ушел, – ответила Мария. – Ну ладно, пойду спать.

Она залезла в ванну, ножки которой были сделаны в форме звериных лап с когтями. Ну и глубина, как ляжешь в нее – ничего не видно, пока снова не сядешь, а уж такой маленькой, как Мария, нужно все время быть на чеку, а то ведь и утонуть недолго. Но ей все равно понравилось. И туалет оказался приятным:, коричневое деревянное сиденье, а вокруг фарфорового бачка – розовый венок; такого она, кажется, еще не встречала. Она поняла: в этом доме нет ничего нового. Все обтрепалось от времени и пользования. Дома и у друзей в Лондоне всегда найдешь вещи, купленные месяц назад, год назад. А здесь дерево потрескалось, краска облупилась, обивка истерлась и выцвела. С давних времен здесь жили: Х. Д. П., например, нацарапавший на столе свои инициалы. И тот ровесник, наверное девочка, которая нарисовала окаменелости в книге из библиотеки.

Возвращаясь к себе в комнату, она подумала: а ведь я теперь не одна – у меня появился друг, он уже давно здесь не живет, но он мне помог, подсказал название окаменелости, которую я не знала. «Stomechinus bigranularis», – аккуратно написала она на ярлычке и, поместив его в свою коллекцию, легла в постель и погасила свет.

3
Часы и вышивка

На кухне к стене кто-то приколол карту города, окаймленного морем, наверное, ее забыл предыдущий жилец, чей отпуск уже закончился, а с ним и отрезок жизни, оставшийся здесь навсегда. Вскоре Мария с ней освоилась. Ей нравились карты. Приятно знать, где ты находишься. И главное, в глубине души она всегда тайно гордилась – вот, мол, сама разобралась. Когда-то давным-давно (хотя не так уж и много времени прошло с тех пор) карты казались ей такими же таинственными, как колонки печатного текста в отцовских газетах, или еще хуже – сложные задачки в школе, над которыми она сидела в ужасе и оцепенении. Ох уж эти карты, опутанные сеткой разноцветных линий – дорог? железных дорог? рек? – кто их разберет, и квадратами – зелеными, голубыми, серыми – эти обозначали что-то другое, и бесконечными названиями. К тому же существовали и сами места – яркие, волнующие, с домами, автобусами, качающимися деревьями, спешащими людьми, и она не могла взять в толк, как же все это совместить. То есть встать перед картой и сказать себе – ага, я здесь, и мне надо сюда, значит, идти нужно (или ехать на машине или на автобусе) туда-то или туда-то. И вот однажды она сама решила эту задачу, оказавшись одна перед уличной картой в торговом центре недалеко от дома; красная стрелка так уверенно показывала: ВЫ ЗДЕСЬ. И вдруг Мария поняла, где она, и знакомые улицы и магазины превратились в линии и надписи и ловко улеглись на карте.

– Не шибко сообразительная, верно? – уколол кот. – Другой бы давно уж смышеловил.

– А я и не хвасталась, – отрезала Мария.

– Взять хотя бы Салли из твоего класса, – продолжал кот, входя во вкус. – Вот это, я понимаю, умница. Все время тянет руку: «Пожалуйста, мисс, я знаю. Пожалуйста, мисс, можно я отвечу?» И пишет славно – вся тетрадка в красных галочках.

Но тут Мария почувствовала, что ей больше не хочется говорить о Салли из класса. Такой хороший день стоял: солнце превратило море в белую сверкающую полосу, поля за домом пестрели лютиками и маргаритками, и, кроме того, ей хотелось спокойно поизучать карту. Не чувствуя к себе должного внимания, кот прошествовал на крыльцо, и Мария вернулась к карте. Пляж, по которому они бродили, находился в Чармуте, это она знала, и за ним – между Чармутом и Лайм-Реджисом – шли скалы: сначала Черный Монах и дальше Церковный Утес. И еще она знала: пришел тот день, когда она начнет все это исследовать – одна, очень медленно, не торопясь, вникая во все подробности и заговаривая со всем приятным, что встретится на пути.

Они отправились на машине в Чармут и, как в первый раз, гуляли по берегу. Чтобы отдохнуть от людей, сказала миссис Фостер, а Мария подумала: чтобы подойти к Черному Монаху; и почему, интересно, он называется Черный, когда он серый, зеленый и золотой. Так она размышляла, гуляя по берегу, а ее мать с пристрастием человека, покупающего дом, выбирала и отвергала места, где можно расположиться на отдых. Наконец хорошее место было выбрано – не ветреное и не затененное, не близко от моря, но и не так далеко, без водорослей и шумных соседей. Миссис Фостер принялась устраиваться поудобнее и определять границы их территории, а Мария, глядя на нее, подумала: вот если бы кто-то, кто не знает про отпуска на море, например пришелец из космоса или доисторический человек, узнал бы, что в определенное время года все собираются на побережье Англии, Шотландии и Уэльса и просто сидят там и смотрят на море, – вот бы он удивился. Он бы, наверное, подумал: странно, зачем они это делают?

– Все в порядке? – спросила миссис Фостер.

– Все в порядке, – ответила Мария и, чуть-чуть помедлив, добавила: – Пойду полазаю.

– М-м-м, – протянула миссис Фостер, открывая книгу.

Мария начала карабкаться по склону, по подножию утеса. Серый грязный склон; посмотрев вверх, она увидела: сухая грязь съезжает с вершины длинными языками, как ледники в учебниках географии. Грязь растрескалась и стала похожа на рыбью чешую, и при каждом шаге земля под ногами вздрагивала, как будто ее глубины были ненадежны. Объявление на автостоянке строго предупреждало: утесы опасны и могут обрушиться в любую минуту. Нет уж, туда я ни за что не полезу, с содроганием подумала Мария, глядя вверх на разрушенные откосы Черного Монаха.

Да, мрачное место. Оно поражало своей двойственностью: древнее и бесплодное, как луна, – голое безжизненное пространство грязи и скал и юное, как новый день, по своей дерзости. Потому что это страна обвалов, подумала Мария. Утесы обрушились когда-то давным-давно, и раскрошенная порода покрылась кустарником, травой, тростником и молодыми деревцами; кое-где ничего еще не успело вырасти, кроме редких дичков-храбрецов, которые высунулись из грязи показать, чего бы они достигли, будь попрочнее их неустойчивый мир.

Дорожка вилась между кустами, через высохшие русла потоков, поросшие шепчущимся тростником. Сад, дикий сад, над ним, словно стены собора, возвышаются пепельные утесы, и повсюду – цветы. Самые простые она узнавала. Вику, амброзию и клевер и такие крошечные желтые, их еще называют яичница с ветчиной, а на самом деле это – лядвенец рогатый. Но большинство она не знала, например, зеленое такое, которого полным-полно в лесу, иногда оно похоже на маленькие сосенки, а иногда на дикий душистый горошек. Она оторвала от него кусочек и продела в петлицу, решив найти его в книге, если оно там есть. Потом сорвала головку одуванчика и дунула на нее, как маленькая: легкие парашютики сорвались и поплыли по ветру, словно душ из сверкающих частиц, бесцельно летящих к морю. Где только они надеются прорасти, подумала Мария. Расточительство. Тебе все время внушают – не трать зря время и электричество и не выбрасывай остатки еды, но природа тратит гораздо больше. Все, что растет и цветет и рождает семена – просто так, ни для чего. Одуванчики. И вязы весной – миллионы миллионов семян. И головастики. И окаменевшие аммониты – наверное, их тоже миллионы миллионов. В морях их было видимо-невидимо. И не успевали они вырасти, как их уже съедали. А тут разговоры о расточительстве.

– Что?

Она обогнула большой куст утесника и лицом к лицу столкнулась с тем, кто стоял на тропинке; она смутилась, мгновенно поняв, что, по крайней мере, некоторые ее мысли прозвучали вслух. И, что хуже всего, это был мальчик из соседней гостиницы.

– Опять ты за свое! – возмутился он. – И, естественно, снова ненарочно.

– Что ненарочно?

– Птиц спугнула. Здесь сидели две коноплянки.

Он посмотрел на нее с легким раздражением и вдруг, заметив на ней нечто, разозлился уже не на шутку.

– Где ты, черт возьми, ее взяла?

– Кого?

– Чину ниссолию, – сердито ответил мальчик. – Вот глупая.

Ее рука взлетела к поникшим в петлице цветам.

– Эту? Но я не знала, что это.

– Что-что! Очень редкая чина ниссолия, вот что. Здесь же заповедник.

– Я не знала, – печально выдохнула Мария.

Она почувствовала, как чина ниссолия укоризненно горит в петлице ее рубашки.

Мальчик посмотрел на Марию сверху вниз – он был чуть ли не на голову выше и, кажется, смягчился, потому что сказал уже менее сердито:

– Ну ладно, больше так не делай.

И потом, взглянув ей в руку:

– Можно посмотреть твою окаменелость?

Это был кусочек аммонита, не сильно впечатляющий, но только его ей и удалось найти в то утро.

– Супер, – дружелюбно одобрил он.

Затем пошарил у себя в кармане и кое-что вытащил. Мария сразу узнала.

– Stomechinus bigranularis, – уверенно сказала она.

Мальчик раскрыл рот от удивления.

– Что, так называется? – И потом: – Откуда ты знаешь?

– У нас в доме есть книга, – ответила она и добавила, помедлив: – Об окаменелостях.

– Как тебя зовут? – живо спросил мальчик.

Отчуждение словно рукой сняло.

– Мария.

– А меня – Мартин. Можно мне посмотреть эту книгу?

Марию бросило в жар, и она смогла только кивнуть.

– Чш-ш-ш, – вдруг горячо зашипел Мартин, хотя она стояла совершенно спокойно и молчала. Она посмотрела, куда глядел он, и увидела маленькую птичку, скользившую по кусту с ветки на ветку. Они следили за ней, пока она не улетела.

– Черноголовый чекан.

– Правда? – с восхищением переспросила Мария.

– Самка. Так, который час?

– Четверть третьего.

– Ну, мне пора. Мы сегодня хотели куда-то поехать. Пошли.

Мария пошла за ним, хотя собиралась исследовать нижние склоны Черного Монаха. Она шла за ним молча, послушно останавливаясь, когда останавливался он, боясь закрепить за собой репутацию убежденного спугивателя птиц. Когда по растрескавшейся глине они пересекли высохшее русло потока, он сказал:

– После сильных дождей здесь опасно.

– Почему?

– Оползни. Наверху скапливается вода, понимаешь? И все начинает скользить и съезжает вниз. Не летом, конечно. Обычно в феврале – марте. Тогда здесь вообще болото.

– Ты каждый год сюда ездишь?

– Почти.

Когда они спустились на пляж, он небрежно бросил через плечо:

– Ну ладно, пока.

– Пока.

– Так я зайду посмотреть ту книгу?

Остаток дня показался каким-то скучным. Мария и мама пили чай с сандвичами, читали, храбро купались в море, таком же холодном, как и его каменный цвет. И когда солнце стало тонуть в небе, миссис Фостер сказала (Мария заранее знала – именно так она и скажет):

– Ну что же, мы взяли от этого дня все, что могли.

Вернувшись домой, они обнаружили на коврике у двери записку. Миссис Фостер подняла ее – почерк крупный, с завитушками:

«Я вспомнила – у меня имеется небольшой путеводитель по здешним достопримечательностям. Если Вы захотите им воспользоваться, пусть маленькая девочка соблаговолит зайти ко мне сегодня вечером, я Вам его передам».

И подпись: Эстер Шэнд.

– А, это хозяйка, – определила миссис Фостер. – Ты не против, дорогая?

Вообще-то в душе Мария была против. Нельзя сказать, что миссис Шэнд понравилась ей с первого взгляда, скорее наоборот. Но убедительной причины для отказа у нее не было – такой, чтобы не рассердить маму, а она предпочитала не сердить людей, поэтому ответила:

– Хорошо.

Миссис Шэнд жила на другой стороне дороги в доме с башенками под названием «ЧАСТНЫЙ ОТЕЛЬ „ВИКТОРИЯ“». Указатель при въезде гласил: ТОЛЬКО ПРЯМО. Следующий знак на полдороге предупреждал: ТОЛЬКО ДЛЯ МЕСТНЫХ АВТОМАШИН. Маленькие зеленые таблички не разрешали ходить по газонам. Похоже, там много чего было нельзя. Следующая табличка у входа в отель категорически заявляла: ДЕТЯМ И СОБАКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Вот глупость-то, подумала Мария, взглянув на табличку. Чего-чего, а детей и собак здесь всегда хватает. Что ж тут поделаешь. С тем же успехом можно написать: ЗАПРЕЩАЮТСЯ ДОЖДИ И ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ. Но смысл таблички был, конечно, вот какой: ЗДЕСЬ НЕ ДОЛЖНЫ НАХОДИТЬСЯ ДЕТИ И СОБАКИ. А это уже наглость, подумала Мария, вспыхнув от гнева. Разве можно переродиться, если ты еще ребенок или вообще собака? Чем они хуже взрослых? Она уже собралась позвонить в большой медный колокольчик у двери, как вдруг заметила еще одну маленькую табличку и под ней – еще один колокольчик: ШЭНД. КВ. № 1. ПОЖАЛУЙСТА, ЗВОНИТЕ.

Она позвонила. Через минуту трубка, висевшая возле колокольчика (она ее и не заметила), щелкнув, сказала: «Да?», отчего Мария подпрыгнула на месте.

– Меня мама послала за книгой.

– Толкни дверь и поднимайся по лестнице, – произнесла трубка с придыханием. – Дальняя дверь на площадке. Незаперто.

Внутри частного отеля «Виктория» царила глубокая (бездетная и бессобачья) тишина. Преодолев два лестничных пролета, покрытых толстым ковром, Мария оказалась на широкой площадке перед вереницей дверей. У дальней двери сбоку действительно висела табличка: ШЭНД. Мария толкнула дверь и вошла внутрь.

Сначала ей показалось, будто работает какая-то машина. Маленькая комнатка, всю мебель которой составляло лишь зеркало и столик с мраморной крышкой, вела в другую, большую комнату: из нее-то и доносились смешанные ритмичные шумы, и почти сразу послышался голос миссис Шэнд: «Сюда, пожалуйста».

Но это оказалось не машина, это тикало множество часов. Миссис Шэнд устроилась посреди комнаты на большом пухлом диване (напоминающем диваны в гостиной через дорогу), так как все стены были заставлены часами. Еще там были стулья, тоже пухлые, маленькие шаткие столики, книжные шкафы с зеркальными створками, огромный папоротник в горшке и висело много-много картинок, но царствовали часы. В основном дедовские, не меньше полудюжины: они стояли по стенам, огромное собрание настойчивых сущностей, тикающих, как плохой оркестр – все вразнобой, – кто быстрее, кто медленнее, кто нетерпеливо, а кто запинаясь, словно хотели остановиться, если бы только могли. Мария с удивлением оглядывалась по сторонам, а они тикали перед ней на разные голоса, в разном темпе и глядели своими разными лицами. Каких там только не было: и угрюмо-простые, и расписанные цветами, одни были витиевато изукрашены медью, а на других в нарисованных морских волнах без устали качался галеон[5]5
  Галеон – большое парусное судно; использовалось как военный и торговый корабль с XV до XIX в.


[Закрыть]. Без десяти два – показывали одни, без пяти шесть – утверждали другие, полвосьмого, двенадцать… Стрелки были друг с другом явно не в ладах. По комнате носился безмолвный спор о времени.

– Книга на столе, – указала миссис Шэнд. – Смотри не задень там ценные безделушки.

Миссис Шэнд вышивала. Мария робко подошла к небольшому неустойчивому столику (он покачнулся, когда она приблизилась) и взяла книгу. Миссис Шэнд посмотрела на нее с укоризной поверх нитки, которую вдевала в иголку.