Текст книги "Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

5

– Нет, – сказал мистер Харрисон. – Такой здесь не проживает. Боюсь, что вы ошиблись адресом.

Полисмен еще раз заглянул в свою бумагу.

– Это Коттедж Ист-Энд?

– Совершенно верно. Но здесь живем только мы: я, моя жена и двое наших детей.

– Ни жильца? Ни родственника?

– Никого, – сказал мистер Харрисон. – К сожалению, ошибка.

Дверь затряслась под порывом ветра, и мистеру Харрисону пришлось придержать ее, чтобы она не захлопнулась перед полисменом. У того слетела с головы форменная фуражка.

– Вы лучше войдите, – сказала миссис Харрисон.

– Благодарю вас. – Полисмен подобрал свою фуражку и вошел.

Миссис Харрисон закрыла за ним дверь, которая сотрясалась, точно войти хотел кто-то еще. Перед домом бушевал ветер, пригибая к земле высокую траву вдоль дорожки.

– Очень странно, – сказал полисмен.

– А почему вы его ищете? – спросила миссис Харрисон. – Но может быть, об этом нельзя спрашивать?

– Почему нельзя? Тем более что его здесь не оказалось. Дело идет о происшествии у доктора, вы, может быть, уже слышали. Там вчера кто-то все разгромил. А среди разгрома оставил записку. Так сказать, расписался. Очень все это странно.

Полисмен показал свой листок. Джеймс просунул голову под локтем отца, чтобы заглянуть туда.

– Да, в самом деле странно, – сказала миссис Харрисон. – «Томас Кемпе, Коттедж Ист-Энд». И какими необычными буквами. Они что-то напоминают…

– Надписи на могильных плитах, – сказала Эллен.

– Да, пожалуй. А нет ли другого Коттеджа Ист-Энд?

– Нет, – сказал полисмен. – Мы уже справлялись. Что ж, извините за беспокойство.

– Пустяки, – сказал мистер Харрисон. – Жаль, что мы ничем не могли вам помочь.

Он перелистал телефонную книгу.

– И здесь нет никаких Кемпе. Во всяком случае, в Лэдшеме.

– Какой-нибудь шутник, – хмуро сказал полисмен. – Наверняка тот самый, что на прошлой неделе прошелся по телефонным будкам.

Он еще раз извинился за беспокойство и ушел. Тим следил за ним из-за куста лаванды, а едва полисмен вышел за калитку, выскочил со свирепым лаем, показывая, как разделался бы с ним, если бы увидел вовремя. Харрисоны приготовились коротать вечер. То же, по-видимому, сделал и Томас Кемпе. Ничто больше не нарушило их покой.

– Ясно, что это он, – сказал Джеймс. Он встретил Саймона на углу, и они вместе шли в школу.

– Кто «он»?

– Тот, кто разгромил кабинет доктора. Колдун.

– Откуда ты знаешь?

– Он оставил записку. Подписался. А адрес дал наш. И к нам вчера приходил полисмен.

– А ты сказал полисмену, кто это, по-твоему, такой?

– Нет.

– Почему?

– Потому что никто, кроме меня, в него не верит, и мне это надоело, – сказал Джеймс. – Вот почему.

Остаток дня он был слишком занят, чтобы много раздумывать над своими бедами. В школе действительно оказалась корь. Половина учеников отсутствовала. Это было даже приятно, потому что похоже на каникулы; учителя были добродушны и снисходительны, а порции за обедом неограниченны. Джеймс и Саймон, которые обычно сидели за столом еще с двумя учениками, оказались теперь вдвоем и могли расположиться удобнее, так, чтобы не опрокидывать чернильниц и не попадать локтем в чужую тетрадь. Директор школы мистер Холлингс, который вел их класс, был настроен экспериментировать. Ученики решали какую-то особую задачу, для которой им надо было измерять спортивную площадку и много бегать с линейками и диаграммами. Они продолжили также работу над темой «Греция», для чего мистер Холлингс принес из библиотеки несколько новых книг, чтобы по ним справляться. Наконец стали лепить рельефную карту Греции, и началась возня с мукой и водой. Это так увлекло их, что они решили продолжать на перемене и даже не вышли во двор.

Вместе склонившись над столом, они заспорили о том, как лепить горную цепь.

– Сюда надо добавить, – сказал Джеймс. – Гора должна быть повыше.

– Нет, не надо. Потому что выше должна быть вот эта.

Вошел мистер Холлингс и стал просматривать бумаги на своем столе.

– Дай-ка сюда муки, – сказал Саймон.

А Джеймс вдруг почувствовал – иногда это чувствуешь, даже не оборачиваясь, – что внимание мистера Холлингса привлекло что-то другое. Джеймс взглянул туда же, то есть на школьную доску в дальнем конце классной комнаты.

Поперек доски, поверх задач и слов, трудных в написании, Томас Кемпе крупно написал свое.

«Учитель Холлингсъ! – властно обращался он. – Недугъ учениковъ причиненъ чьею-то злобою. Скорѣе всего это вдова Верити, ибо она вѣдьма. А еще замѣть мои слова: не такъ надлежитъ учить. Дѣти не учатъ ни латыни, ни греческого, да и ученiе походитъ болѣе на игру. Надо ихъ сѣчь почаще».

В конце было приписано:

«Джеймсъ Харрисонъ состоитъ у меня в ученикахъ. Это лѣнивец. Он и моихъ наказовъ не исполняет. Не спускай с него глазъ».

Мистер Холлингс подошел ближе к доске и еще раз прочел написанное. Джеймс замер, и ему казалось, что он прирос к стулу.

Но мистер Холлингс рассмеялся.

– Очень удачно написано в старинном духе. Очень похоже. Примерно семнадцатый век. Откуда тебе пришла эта мысль, Джеймс?

Джеймс почувствовал, что густо краснеет лицом и шеей. Он оглянулся на Саймона, безмолвно прося его о помощи. Саймон ответил дружественным, но отрешенным взглядом.

– Я, – пробормотал Джеймс. – Видите ли…

– И шрифт хорош, – продолжал мистер Холлингс. – Там, где нужно, завитушки. Ты, очевидно, читал памятные доски в церкви. Но в нашем городе, кажется, действительно живет миссис Верити. Если не ошибаюсь, ваша соседка?

– Да, – сказал Джеймс.

– Поэтому нельзя бросать такие обвинения, даже в шутку. Мы никогда не знаем, к чему они могут привести. В прошлом это было одним из главных зол: обвиняли безобидных старушек в том, что они ведьмы.

– Я не… – сказал Джеймс, терзаясь. – То есть, это не…

– О, я уверен, что ты не замышлял ничего дурного, – сказал мистер Холлингс. И продолжал с явной педагогической целью: – Как ты думаешь, почему люди когда-то так легко верили в колдовство?

Джеймс молчал. Ему казалось, будто голос у него ушел в пятки или куда-то еще. Он видел, что Саймон смотрит на него; его глаза за толстыми стеклами очков были большими и мерцали точно сквозь воду.

– А в самом деле, почему? – сказал Саймон, стараясь выручить Джеймса.

– Сейчас, – сказал мистер Холлингс, – мы думаем, что тогдашние люди пытались объяснить все неприятное, что происходит в жизни, магией и колдовством. А в те времена для большинства людей неприятного было действительно очень много.

Джеймс извлек свой голос откуда-то из глубин и произнес:

– Ага. Понимаю.

Мистер Холлингс все больше увлекался своей темой.

– Те, кого называли ведьмами, были большей частью безобидными старыми женщинами. Но были и люди совсем другого сорта. Лекари-шарлатаны. Те, кто кое-как изучил астрологию или алхимию. Ведуны, как они себя называли. Знахари. Колдуны.

– Колдуны? – переспросил Джеймс.

– Да. Они совались во все дела. В Лэдшеме их наверняка было множество. К ним обращались потому, что тогда не было ни врачей, ни полиции и большинство людей твердо верило в магию.

Мистер Холлингс стал стирать написанное с доски. Джеймс с облегчением увидел, как послание Томаса Кемпе исчезло в облаке меловой пыли.

– В наше время мы больше склонны многое считать просто делом случая, – сказал мистер Холлингс, отряхивая тряпку. – И не стремимся непременно найти всему объяснение. Саймон, подбери, пожалуйста, бумаги, они то и дело слетают со стола. И закрой окно, сквозит. Сейчас мы более готовы принимать то, что с нами случается. Называем это судьбой или еще как-нибудь. Быть может, потому, что наши судьбы обычно благополучнее, чем были судьбы наших предков. Если бы мы жили в Лэдшеме в семнадцатом веке, мы искали бы нашим бедам таинственные объяснения. Раз тебя интересуют такие вещи, Джеймс, ты мог бы подготовить собственное отдельное сообщение на тему «Во что верили некогда люди».

– Да, – сказал едва слышно Джеймс. – Я мог бы.

К счастью, рассуждения мистера Холлингса были прерваны. Прозвенел звонок на урок, и в класс вбежали со спортивной площадки все остальные ученики. Остаток дня прошел без напоминаний о случившемся, если не считать того, что мистер Холлингс раз или два шутливо назвал Джеймса «учеником чародея», к большому смущению Джеймса и недоумению остальных.

По дороге домой Джеймс невесело задумался. На углу Лебединой улицы он сказал – не столько Саймону, сколько самому себе:

– Ну и попал бы я в беду! Мне просто повезло, что мистер Холлингс все принял за шутку.

– Да, – сказал Саймон.

Джеймс пристально посмотрел на него. Ведь Саймон уже дважды видел Томаса Кемпе в действии. Дважды. И все еще не убедился.

– Ты думаешь, что это я?

– Ну, мог быть ты…

– Так вот: это не я.

– Да, да, – сказал Саймон. – Раз так…

– Здесь что? Ты ничуть не лучше тогдашних людей, во времена колдунов. Про которых рассказал мистер Холлингс. Веришь, что все так и есть, как ты вбил себе в голову. А оно, может быть, совсем не так.

– Правда? Я и сам не рад.

– Раз большинство людей говорит, что привидений нет, ты тоже считаешь, что их нет.

– Я просто не уверен.

Они шли дальше.

– На моем месте, – с горечью сказал Джеймс, – ты очень крепко уверился бы.

– А может, не все такие, как я, – сказал Саймон. – Может, кто и верит в полтергейстов и в разных там… Даже взрослые. Только не говорят про это. Может, и твои родители тоже.

Это была новая мысль. Джеймс ухватился за нее. А может, и в самом деле? Верил же Священник, твердо и без колебаний. Когда Джеймс дошел до дома, эта мысль в нем укрепилась, и ему стало казаться, что он все время поступал не так. Быть может, с самого начала надо было рассказать родителям про Томаса Кемпе. Он вспомнил свою разгромленную комнату и как они были (мягко говоря) недовольны, а он безропотно дал себя обвинить. Не говоря уж об истории с рецептом и о прочем. Может, следовало им все объяснить. И объяснение было бы принято. А он напрасно лишил себя пудинга и карманных денег. И может, они знают, что делать с полтергейстом. Может, есть какое-нибудь совсем простое, современное и научное средство, о котором он не знает. Может, это обычное домашнее дело вроде засора канализации или мышей. Такое обычное, что о нем даже не говорят. И Джеймс совсем приободрился.

Однако он решил подождать до вечера. Сообщать что-нибудь важное – это он знал по опыту – надо не днем, когда приходят с работы, готовят обед и едят его и все, что ты пытаешься сказать, не будет услышано, потому что хлопают двери, звенит посуда и все спрашивают, куда делась газета. Он однажды проверил это. Встал посреди кухни и сказал: «Сегодня в школе я сломал ногу». А мать пустила горячую воду, поставила в раковину еще одну стопку тарелок и сказала: «Да, милый, я завтра же этим займусь». Нет, лучше подождать, пока в доме все утихнет и уляжется, пока родители расслабятся и станут более восприимчивы.

Постаравшись в течение часа помогать и отнюдь не мешать, выказав особо дружественные чувства к Эллен и участливо спросив ее, как она провела день, чтобы она не настроилась поминутно, назло, прерывать его, Джеймс влез на яблоню отдохнуть и сосредоточиться. Он взял с собой Личный Дневник и стал его заполнять; жизнь должна продолжаться, какие бы трудности у тебя ни были. В графу «КАРМАННЫЕ ДЕНЬГИ» он вписал: «Все по-прежнему. В аварийном запасе всего два леденца и одна ириска. ПОГОДА: сильный ветер и на дворе, и дома. Тараканы стали выползать раньше. Наверное, потому, что раньше темнеет. Примечание: провести над ними научный опыт. Можно ли помечать их белой краской? Нет, это будет жестоко. Остается просто тщательно наблюдать их. ПЛАНЫ НА БУДУЩЕЕ: если возможно, побольше узнать о полтергейстах». Тут он спохватился, что пишет слишком откровенно. Если Томас Кемпе умеет писать, следовательно, умеет и читать. Джеймс зачеркнул «полтергейсты» и написал: «известно что». «Водятся ли они в других домах, если да, то как от них избавляются». Он опять передумал, зачеркнул «избавляются» и написал «как их переделывают». Это было, быть может, чрезмерной осторожностью, но нельзя вызывать у него подозрений. Джеймс перевернул страницу и продолжал писать: «Раскопать кучу мусора, выброшенного рабочими. Возможно, привлечь к этому Саймона. Запасти яблок, чтобы зимой не голодать. Позже захватить из кладовой сухарь и попробовать приручать мышей. Учить их переносить письма. Выяснить, возможно ли залезть на большой каштан на кладбище. Если да, то залезть». Джеймс закрыл дневник, поудобнее устроился в развилке дерева и погрузился в сладостную мечту. Он был первым, кто совершал восхождение на еще не открытую горную вершину между Оксфордом и Берфордом, высотой в тридцать тысяч футов над уровнем моря. Саймон тоже шел и нес кислородные приборы.

После обеда, когда все были в сборе, Джеймс затронул тему полтергейста. Он старательно подготовил то, что собирался сказать.

– Папа…

Мистер Харрисон перевернул газетный лист.

– Да, Джеймс?

Джеймс прочистил горло и начал:

– Что бы ты сказал, если бы в доме началось что-то странное? Вещи сами двигаются и непонятно отчего разбиваются, – книги падают с полок, покрывала слетают с кроватей, а двери сами по себе вдруг хлопают. И все такое…

– Я бы сказала, что в доме есть мальчик, – отчетливо произнесла миссис Харрисон. – Лет десяти.

Джеймс взглянул на нее с укором.

– Не могу такого вообразить, – сказал мистер Харрисон. – А почему ты спрашиваешь?

– Ты не думал бы, что в доме завелось, ну… какое-нибудь привидение? Полтергейст?

– Кто? – переспросила Эллен.

– Разумеется, не подумал бы, – сказал мистер Харрисон, опуская газету на колени. – Потому что они не существуют. Я поискал бы естественное объяснение. Если бы такое началось. Но оно не начнется.

– А все-таки если бы?.. И ты точно знал бы, что никакого объяснения нет?

– Тебя что-то тревожит, милый? – спросила миссис Харрисон. – Может быть, ты вообразил какие-нибудь глупости о нашем доме? А это просто очень старый дом.

– Но про полтергейстов даже есть книги. Значит, это правда?

– Нет, Джеймс, – сказал отец. Газету он сложил так, чтобы было удобно решать кроссворд, и стал искать карандаш. – Я считаю, что все подобные верования просто фантазии: привидения, полтергейсты и прочее. О них интересно рассказывать. И это нравится некоторым людям. Кому непременно хочется слушать про чудеса. Но никаких научных доказательств их существования нет; это уже выяснялось, и не раз. Для подобных вещей всегда находится какое-нибудь простое объяснение, или же они оказываются плодом чьего-то разгоряченного воображения. Так что выбрось все это из головы. – И он начал заполнять клетки кроссворда неторопливыми и точными движениями карандаша.

– Спать! – сказала миссис Харрисон. – Обоим спать. И никаких глупых мыслей, Джеймс, а то тебе привидится кошмар.

Поднимаясь по лестнице, Эллен спросила:

– О чем это ты сейчас говорил?

– Ни о чем, – устало сказал Джеймс. Он понял, что здравый смысл непробиваем, как каменная стена.

6

На следующее утро мистер и миссис Харрисон были необычно раздражительны. Оказалось, что ночь прошла у них очень неспокойно. Начиная с полуночи, будильник начинал звонить через разные промежутки времени.

– С чего это он, папа? – спросил Джеймс. Ему тоже досталось. С него три раза срывалось одеяло. Но какой смысл говорить об этом?

– Должно быть, испортился, – сердито ответил мистер Харрисон.

Джеймс больше ничего не сказал. Если люди так упорствуют в своих взглядах, остается только махнуть на них рукой.

В школе день прошел без особых событий, не считая еще одной-двух шуток мистера Холлингса насчет чародеев и их учеников, который Джеймс покорно снес.

По дороге домой Саймон спросил:

– Ну, как они?

– Что «как»?

– Верят в полтергейстов?

– Как же, дожидайся! – хмуро сказал Джеймс.

– Ой! – сказал Саймон. Он поднял из канавы палку и стал трещать ею по оградам, мимо которых они шли. Все дома были старые, прочные, основательные, они стояли в Лэдшеме уже очень давно, может быть еще с тех пор, когда сам Томас Кемпе шагал по этой улице и в уме у него было полно хитрых замыслов против соседей и рецептов от подагры, судорог и черной оспы. Мимо этих стен год за годом проходили люди, разные люди, в разное время и с самыми разными мыслями в голове. Сейчас в одном из окошек висело объявление, что здесь продается мороженое, а на одной из дверей кто-то написал мелом: «Кубок выиграет „Арсенал“». Каминные трубы ощетинились телевизионными антеннами.

– Никто, кроме меня, не верит, – сказал Джеймс. – И я бы рад не верить, да приходится.

– А может быть, – сказал задумчиво Саймон, – это только для тебя?

– То есть как?

– Может, он твой личный призрак. Существует, но только для тебя.

Джеймс задумался. Что ж, возможно.

– Но даже если так, его штуки видны и другим тоже. Иначе от него не было бы всех этих бед.

– Что если тебе опять с ним поговорить?

– И опять получить энциклопедией по голове? – сказал Джеймс. – Нет уж, спасибо!

Минуты две они шли молча. На церковной башне стоял рабочий. Он чистил каменную резьбу и громко переговаривался с товарищем, стоявшим внизу. Речь у них шла о субботнем футбольном матче.

– Вся беда в том, – сказал Джеймс, – что он не из нашего времени. Он до сих пор в своем времени. И думает так, как тогда думали люди. С ним не объяснишься, как мы объясняемся друг с другом.

– Ему, наверное, неприятно, – сказал Саймон. – Все равно как проснуться и увидеть, что все кроме тебя сошли с ума. Или как увидеть страшный сон.

– А я думаю, что ему наплевать, – сказал мрачно Джеймс. – Ему это даже нравится. И ведь ничего нельзя с ним сделать, верно? Его вроде как и нет. Вот он и проделывает все, что ему вздумается.

Им представились все более пугающие возможности. Колдун будет безнаказанно буйствовать, а Джеймсу достанутся все последствия и расплата за то, чего он не сможет объяснить, потому что никто не станет и слушать…

– А все-таки что-то сделать НАДО, – сказал Джеймс.

Но тут внимание Саймона отвлекло незаконное вторжение группы мальчишек с другого конца Лэдшема, которые обстреливали камнями каштан на чужой улице. Он ринулся туда. Джеймс тяжело вздохнул. Ясно, что Саймон не так уж захвачен проблемой Томаса Кемпе. Конечно, интересуется, готов кое в чем помочь, но не погружен в нее, как Джеймс, целыми днями, хочешь, не хочешь.

Осознав это, Джеймс ощутил свое одиночество, но, вместе с тем, некую избранность: подобно героям древности, он стоял перед задачами неодолимой трудности. Так он дошел до дома миссис Верити. Она сидела в дверях на стуле, грелась на послеполуденном солнышке и наблюдала за всем, что происходило на улице Ист-Энд.

– Угостить тебя мятной карамелькой, милый?

– Да, пожалуйста, – сказал Джеймс.

– Где же они у меня? Были в кармане фартука. А, вот они. Твоя мамочка только что прошла с покупками, сейчас уже, наверное, дома. Я заметила у нее в корзинке пакет из кондитерской, значит, будет вам к чаю что-то вкусненькое. А вон проехала медицинская сестра. Куда это она? – Миссис Верити слегка передвинула свой стул, чтобы лучше видеть улицу. – А у дома Брэдли все еще стоит машина из мастерской телевизоров. Чинят уж почти час.

Джеймс разглядывал соломенную крышу на доме миссис Верити, посередине выложенную узором, и думал, как должно быть скучно жить, если интересуешься только тем, что делают другие. На краю крыши сидели скворцы и насвистывали; казалось, они заняты тем же, что и миссис Верити.

А миссис Верити заговорила о школе. Она спросила Джеймса, нравится ли ему там; он сказал, что нравится, и немного рассказал о том, какие они готовят сообщения.

– Подумать только! – сказала миссис Верити. – В мое время учились совсем не так.

И тут, к удивлению Джеймса, начала длинный рассказ о Воскресной школе, которую посещала в детстве; рассказ сперва не обещал ничего интересного, но неожиданно стал очень занимательным. Оказывается, Воскресная школа была еженедельной пыткой. Все тогдашние дети Лэдшема должны были два часа подряд высидеть в холодной и пыльной церкви, слушая чтение Священного Писания, не разговаривая и не двигаясь, под страхом немедленного и ужасного наказания. Но в один незабываемый день дети с восторгом увидели, что суровая сестра викария, которая подвергала их этой пытке, сама засыпает…

– Мы переглядывались и едва смели дышать, пока она совсем не уснула, прямо на стуле, с Библией в руках. Тогда мой брат Роберт – ужасный был шалун, и вечно ему попадало за проделки, потом он, правда, преуспел, заведовал в Рэгби кооперативом и так до самой пенсии, – и вот Роберт подал нам знак, и мы все встали и вышли тихо, как мыши, и заперли за собой дверь на ключ. А потом мы выбежали на солнышко с криком и визгом, точно орда маленьких дикарей, и затеяли шумную игру на кладбище, вокруг могил. До сих пор помню. Хоть и странно такое вспоминать, не верится, что это была я. Говорится, правда, что в ребенке взрослый уж заложен.

Тут она с беспокойством взглянула на Джеймса, точно не могла решить, кто же в нем заложен, а Джеймс смотрел на нее с внезапно пробудившимся интересом. Где-то глубоко внутри толстой пожилой миссис Верити с ее ревматическими руками, распухшими так, что не снималось обручальное кольцо, с больной спиной, докучавшей ей в сырую погоду, таилась память о маленькой девочке, которая так возмутительно вела себя в Воскресной школе. И если вдуматься, это действительно очень странно.

Джеймс уже собирался спросить, что произошло, когда сестра викария проснулась, как вдруг сильный порыв ветра смахнул с крыши всех скворцов, а платье миссис Верити вздулось вокруг нее точно парус.

– Боже мой! Какой ветер! Придется мне идти в дом.

Окружающий воздух уплотнился и сильно нажал на правое плечо Джеймса, оттесняя его от дверей миссис Верити. Следующий воздушный вал погнал его по улице, к Коттеджу Ист-Энд. Миссис Верити одной рукой придерживала подол платья, а другой втаскивала в дом свой стул.

– До свидания, милый.

– До свидания! – крикнул Джеймс, а ветер еще раз толкнул его к противоположному тротуару и стих. Джеймс прибежал домой, кипя негодованием. Наглец! Всюду он суется! Да кто он такой? Нельзя уж и поговорить с миссис Верити? Кто он мне? Хозяин, что ли?

Насчет пакета из кондитерской миссис Верити оказалась права. К чаю были пирожные с кремом, значительно поднявшие настроение Джеймса. Немного спустя он настолько оправился, что стал дразнить Эллен, которая появилась в новом платье.

– Что бы это мог быть за странный предмет? А, понял! Футболка, которую оставили под дождем. Она вся намокла, растянулась и никуда уже не годится…

– Это полосатое платье-рубашка. У Джулии такая же.

– Платье-рубашка? Ах, вот оно что! Ну, значит, рубашка растянулась во все стороны, и не понять, где рубашка, а где ты.

– Мама! – простонала Эллен.

– Довольно! – сказала миссис Харрисон. – И пожалуйста, поскорее допивайте чай. Мне надо убрать со стола. Сейчас придет викарий.

– Викарий?

– Да, насчет хора.

Однако викарий явился раньше, чем миссис Харрисон навела на кухне порядок. Он был одним из тех людей, которые прежде всего заявляют, что они на редкость непритязательны и всем довольны. Он отказался пройти в гостиную.

– Прошу вас! Я так не люблю доставлять беспокойство! Прошу вас, продолжайте, как будто меня здесь нет.

Легко сказать, подумал Джеймс. Викарий был шести футов росту и к тому же толст. Входя, он уже стукнулся головой о притолоку и изо всех сил старался не морщиться от боли.

– Боже! – сказала миссис Харрисон, быстро ставя посуду в раковину. – Уж эти наши потолки! Я очень сожалею. Чашечку чаю? Сейчас я заварю свежего.

Входная дверь хлопнула так сильно, что викарий подскочил.

– От чашечки чаю я никогда не отказываюсь… но прошу вас… только если не доставлю хлопот…

– Никаких хлопот! – сказала миссис Харрисон. – Джеймс, уйми собаку. Она точно взбесилась.

Тим вел себя уже знакомым Джеймсу образом, означавшим, как он с ужасом понял, что Томас Кемпе где-то недалеко. Он схватил пса за ошейник. Викарий также обратил внимание на Тима, но, очевидно, по другой причине.

– До чего похож на бездомного пса, который на прошлой неделе утащил у нас из кладовой кусок мяса. Удивительно, как дворняги похожи одна на другую! Ну-с, как дела в школе, молодой человек?

– Отлично, благодарю вас, – сказал Джеймс.

Тим яростно вырывался. Оскалив зубы, он стремился к какой-то точке, находившейся позади викария. Оконные рамы затряслись.

– Эти осенние ветры! – сказал викарий. – Я всегда при этом думаю о тех, кто в плавании.

– Что? – переспросила миссис Харрисон. – О да, конечно. – Она раздраженно прихлопнула чайник крышкой.

Электрический свет замигал. Наверху прозвенел будильник. Одна из чашек на буфете стала подпрыгивать на своем блюдце.

– Прошу вас, садитесь, – сказала миссис Харрисон. – Джеймс, пододвинь викарию стул.

Джеймс подвинул к столу стоявшее в углу кресло. Он еще держал его за одну из ручек, а викарий уже садился, как вдруг кресло вырвалось и рванулось в сторону. Викарий, получив сильный удар в бедро, качнулся и едва не упал.

– Джеймс! – гневно крикнула миссис Харрисон. – Надо же смотреть, что делаешь!

– Виноват, – сказал смущенный Джеймс, ставя кресло куда следовало. Викарий сел, потирая бедро и также извиняясь. Тим истерически лаял.

– Выведи ты эту собаку! – крикнула миссис Харрисон.

Когда Тим был выдворен, стало тише, если не считать хлопавшей задней двери. Викарий потирал то лоб, то бедро, стараясь делать это незаметно.

– Такова семейная жизнь. Что-то все время происходит.

– Да уж, скучать некогда, – мрачно подтвердила миссис Харрисон. – Вам с молоком?

– Да, пожалуйста, если можно… Вы очень любезны… Надеюсь, я не помешал, ведь вы так заняты. Все мы в наше время очень заняты, не правда ли?

– Нет, что вы! – сказала миссис Харрисон. – Джеймс, передай викарию чашку.

Джеймс с величайшими предосторожностями понес через комнату чашку на блюдце. Он уже стоял перед викарием, а тот уже взялся за край блюдца, как вдруг чашка подпрыгнула, наклонилась под углом в сорок пять градусов и опрокинулась. Чай полился на блюдце, а оттуда хлынул на брюки викария.

– Джеймс! – проговорила миссис Харрисон сдавленным голосом.

Стали ахать и вытирать. Викарий снова и снова извинялся. Джеймс тоже извинялся. Лицо миссис Харрисон приняло то сосредоточенное выражение, которое сулило грозу, как только позволят обстоятельства. Наконец викарий, насухо вытертый и получивший новую чашку чаю, перестал извиняться и заговорил о спевках хора. Миссис Харрисон любила иногда попеть; это позволяло ей, как она говорила, выпускать пары. Она считала также, что и Джеймса хорошо было бы занять пением. Джеймс знал это и надеялся вовремя улизнуть. Он уже стал пробираться к двери.

– Мой сын, – сказала миссис Харрисон, грозно глядя на него, – тоже некоторым образом поет.

– Дорогой мой! – сказал викарий. – Приходи обязательно. У нас есть мальчики примерно твоих лет.

Джеймс пробормотал, что он бы с удовольствием, или что-то в этом роде. И был пригвожден к месту неумолимым взглядом матери.

– Отлично! – сказал викарий. – Вот что. Я прямо сейчас напишу тебе расписание наших спевок. – Он похлопал себя по карманам.

– Джеймс, – сказала миссис Харрисон. – Принеси, пожалуйста, телефонный алфавит и карандаш.

Джеймс открыл дверь кухни, которая тотчас за ним захлопнулась, и вышел в прихожую. На телефонном алфавите лежал список нужных покупок: «лук, крупа, резинки, дезинфицирующее средство». Под ним лежала записка монтера о том, что он зайдет позже, и изображение астронавта (нарисованное Джеймсом), а подо всем этим – крупно написанная записка Томаса Кемпе:

«Я слѣжу за тобой».

– Давай следи! – крикнул в ярости Джеймс. – Плевать я хотел!

Раздался грохот. Барометр, спрыгнув со стены, лежал на полу. Стекло в нем треснуло. Дом задрожал от ударов, наносимых, по-видимому, каким-то тупым орудием, например молотком.

Кухонная дверь распахнулась. Грохот тотчас прекратился. В дверях стояла миссис Харрисон, произнося то, что и следовало ожидать, лишь немного смягченное присутствием викария. Тот стоял позади нее, и вид у него был ошеломленный. Джеймс понял, что он еще раз стукнулся головой о притолоку.

– …должна извиниться за возмутительное поведение моего сына, – заключила миссис Харрисон.

– Мальчики всегда мальчики, – сказал викарий, но как-то неуверенно. – Не правда ли? А сейчас мне действительно пора… Вы были так любезны… Так приятно, что можно надеяться на ваше участие. Надеюсь, я не помешал…

Он боком прошел во входную дверь, сгорбившись с видом человека, который хочет лишь одного: не помешать и быть на несколько размеров меньше.

Джеймс поднял с пола барометр и ждал, когда на него обрушится материнский гнев.

Позже, у себя наверху, Джеймс перечислил результаты этого гнева в Личном Дневнике. «Останусь без пудинга, это ясно. Вот умру с голода, тогда они пожалеют. В постель сразу после ужина. Вот почему я сейчас здесь. И два дня не играть с Саймоном».

Он перевернул страницу, и тут его ожидало еще одно послание, бесцеремонно написанное поперек всей страницы Дневника:

«Терпѣть не могу поповъ».

Джеймс вырвал страницу, смял ее в комок и швырнул через всю комнату.

Весь вечер и весь следующий день Джеймса мучило чувство, что он должен что-то припомнить, но не может. В той библиотечной книге Священник подробно писал не только о встречавшихся ему призраках, но и о том, как от призраков избавиться. Там было слово, которое Джеймс никак не мог вспомнить, что-то вроде «экзерциса». Но как это делалось? И кто делал? Он спросил Саймона. Но и Саймон не мог вспомнить. Его трудно было по-настоящему вовлечь в это дело. Джеймс не без горечи понял, что Саймон был всего лишь сочувствующим зрителем. Сочувствовал, кое в чем готов был помочь, но относился все же скептически и только как зритель.

Еще раз заговорить об этом с родителями не имело смысла. Раз они в призраков не верят, значит, те и не существуют.

Джеймсу пришло в голову, что о таких вещах кое-что могло быть известно миссис Верити. Конечно, нельзя прямо назвать ей Томаса Кемпе. Это было бы безумием. Через пять минут весть разойдется по всему Лэдшему. И дойдет до родителей, а они назовут все это его собственной выдумкой. Нет, надо затронуть тему призраков в общих словах и послушать, что она скажет…

– Призраки? – сказала миссис Верити. – Да, тут у меня есть что рассказать. Верю ли я в них? Видишь ли, я всегда говорю, что мы не на все знаем ответ, ведь правда? Есть на свете вещи, которые мы не умеем объяснить, а может, нам и не положено…

Стало ясно, что миссис Верити не только твердо верит в призраков, но и любит о них рассказывать, и таких рассказов знает множество. Истории о привидениях посыпались как из мешка: что увидела сестра миссис Верити на кладбище в Рождественскую ночь; что старый Чарли из таверны «Бык» услышал как-то ночью во дворе и что рассказывали когда-то о Замке.