Текст книги "Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

2

– Никто не видел моей трубки? – спросил мистер Харрисон.

– Посмотри на кухонном буфете, – сказала миссис Харрисон, не поднимая головы от раковины.

– Под пакетом с корнфлексом, – сказала Эллен, прожевывая тост.

Мистер Харрисон подошел к кухонному буфету, вернулся к столу, приподнял пакет с корнфлексом, снова положил его на место, потом сказал:

– Не хотел бы никому докучать и никого отвлекать. Но может быть, хоть ты что-нибудь подскажешь, Джеймс?

– В прихожей на столе, – сказал Джеймс. – А не осталось еще немножко бекона, мам?

– Благодарю тебя, – сказал отец. – Это бесспорный факт или всего лишь твоя догадка? Ладно, не трудись отвечать.

Он вышел из кухни, и было слышно, как он шел по скрипучему полу через прихожую.

– Прежде чем ты исчезнешь, Джеймс, я хочу дать тебе поручение, – сказала миссис Харрисон.

– Да, мам. Конечно, мам.

Он надеялся, что постоянная готовность помочь может искупить оконное стекло в кладовой.

– Отнеси в аптеку рецепт для Эллен. Я вчера забыла.

Негодование одержало верх над дипломатическими маневрами.

– А почему она сама не может? Нечестно! Кашляет-то кто? Она!

– Ее пригласили на весь день к Робинсонам, и она не успеет. Ну как, нашлась трубка? – Это был вопрос к мистеру Харрисону, который вернулся на кухню.

– Нет.

– Ничего, мы с Джеймсом везде поищем, пока тебя нет.

«Рабство», – пробормотал про себя Джеймс. Эллен самодовольно улыбалась.

– Ты, кажется, что-то сказал, Джеймс? – спросил мистер Харрисон.

– Ничего, папа. Я только пожелал Эллен хорошо провести день.

– Ох!.. – начала Эллен.

– Ну, я пошел, – сказал мистер Харрисон. – До свидания.

– До свидания, папа. Ну что ж, схожу за пестицидом. То есть за микстурой от кашля.

– Вот рецепт. Смотри не потеряй.

Миссис Харрисон достала рецепт из чайника, где хранились запасные пуговицы, мелкие деньги и важные документы. Джеймс положил рецепт в карман и вышел на оживленные по утрам улицы Лэдшема. Это был очень старый поселок, нечто среднее между деревней и городком. Рядом с современными постройками старые казались особенно маленькими. Новые жилые дома вырастали как грибы по обеим окраинам, но центр городка оставался прежним. Дома и улицы были там на размер меньше, чем в современном городе. Грузовики и даже верх легковых машин приходились на уровне крыш.

Улицы были слишком узки, а углы их слишком остры для современного уличного движения. Из-за этого случались самые живописные заторы. Сейчас Джеймс с интересом наблюдал один из них: на главном перекрестке грузовик фирмы «Хантли и Пальмер» никак не мог разминуться с трактором, тащившим прицеп. В городке насчитывалось шесть пабов, большей частью называвшихся «Лебедь», две мясные лавки, ни одного супермаркета, парикмахерская под вывеской «Стиль и Элегантность» и просторная новая Единая школа, вся из стекла и бетона. Но в классных журналах повторялась большая часть тех же фамилий, что и в записях о Крещениях, Бракосочетаниях и Смертях, которые велись в местной церкви уже около пятисот лет. Улицы носили краткие и разумные названия, говорившие о прошлом городка: Приусадебная улица, аллея Аббатства, Фунтовая улица. Застроенные маленькими домами цвета меда, эти улицы уводили в луга, на просторы зеленого, обильного речками, поросшего вязами Оксфордшира.

Грузовик и трактор разобрались наконец между собой, и Джеймс неохотно продолжил свой путь. Была суббота. День предстоял ни на что специально не предназначенный, а потому полный возможностей. Можно дальше копать яму, думал Джеймс, можно пойти к Саймону, вдруг он придумает что-нибудь получше, а то еще можно навестить археологов, которые что-то раскапывают на ферме, или можно… Тут он увидел свое отражение в оконном стекле и остановился, чтобы изобразить обезьяну, скрежещущую зубами. Музыка из радиоприемника, доносившаяся с верхнего этажа, напомнила ему еще один его номер: Знаменитый Дирижер. Чтобы лучше себя видеть, он встал на кирпич, поднял вверх дирижерскую палочку (только что подобранную в канаве соломинку), коротко кивнул оркестру и широко раскинул руки, призывая зазвучать три тысячи скрипок. Отбрасывая волосы со лба после особенно бурного пассажа, он увидел за окном удивленное лицо какого-то пожилого человека, понял, что он не один, и поспешно соскочил с кирпича.

В аптеке было много народа. Пришлось подождать. Мимо окон, шагая между отцом и матерью, прошел Саймон, одетый во все чистое, – значит, в гости к родственникам. Бедняга Саймон! Джеймс замахал руками, чтобы привлечь его внимание, и попытался мимикой выразить сочувствие и что, мол, увидимся завтра, когда все будет позади. Саймона увели прежде, чем он успел ответить.

– Может быть, вы уже кончили? – сказала из-за прилавка строгая аптекарша. – Я жду.

– О, извините! – сказал Джеймс. – Мама просит изготовить вот это. – Он извлек из кармана рецепт.

Аптекарша заглянула в него. Потом нахмурилась и всмотрелась более внимательно.

– Тут кто-то дурачился, – сказала она. – Я не могу принять рецепт в таком виде.

– Позвольте взглянуть, – сказал Джеймс.

Она вернула ему рецепт. Вверху аккуратным почерком доктора Ларкина было написано: Mist. Pect., Inf., Tinct. Ipecac, m. II, сиропа морского лука, m. V, толутанского бальзама m. V. По одной чайной ложке два раза в день. Это означало: микстура от кашля. Но кто-то перечеркнул все это фломастером жирной синей чертой, а ниже написал тем же неразборчивым старинным почерком, что был на доске:

«Взять листьевъ медуницы (это трава Юпитера) и сварить сиропъ, что весьма облегчаетъ кашель.

Советую также произнѣсть надъ больнымъ дитятею заговорные слова».

Джеймс ошеломленно читал.

– У вас в доме завелся шутник, – сказала аптекарша, неодобрительно взглянув на него. – Следующий, пожалуйста.

Джеймс вышел из аптеки, все еще разглядывая рецепт. Происшествие с доской могло все-таки иметь какое-нибудь объяснение. Здесь же было нечто совершенно другое. О том, что рецепты хранятся в старом черном чайнике, знало всего четыре человека: отец, мать, Эллен и он сам. Но нельзя было вообразить, чтобы родители стали писать на таком важном документе как рецепт даже ради шутки. Не стала бы также и Эллен, которая к своему здоровью относится с исключительной серьезностью. Остается…

«Остаюсь я, – подумал Джеймс. – А я этого не делал…» И он пошел домой очень медленным шагом.

На углу своей улицы он остановился. Положение аховое, и деться некуда. Если показать рецепт матери, она несомненно сделает тот же вывод, что и он. Но она-то не знает, что он все-таки тут ни при чем.

«Беда в том, – думал он, – что я как раз тот мальчишка, который может такое сделать. И она это знает. Потому что я иногда уже проделывал подобное».

О черт!

Всю дорогу до дому он мучился вопросом: КАК ему быть? Тут же всплывал и другой вопрос: КТО это сделал? В этом он решил разобраться до конца. Похоже, что кто-то ему пакостит. Ну, а он этого так не оставит, о нет!

Он перевел дух и вошел на кухню, где мать что-то сбивала в миске деревянной ложкой и тихонько напевала про себя. Спасибо, что хотя бы Эллен при этом не будет.

Спустя четверть часа он сидел на своей кровати, обиженный и негодующий. Мать не поверила ему. Потому что, говорила она – и, надо признать, не без основания, – кто же еще? И чем пламеннее и правдивее были его слова, тем больше он краснел и выглядел лжецом. Какая несправедливость! Да, жестокая несправедливость! Не обидно – ну, скажем, не очень обидно, – когда тебя распекают и наказывают за то, что ты действительно натворил; но если за то, чего ты не делал… Кипя от ярости, он решил дознаться, кто этот мерзавец, хотя бы ценой жизни. Носками своих парусиновых туфель он зарылся в коврик возле кровати. Так много обещавший субботний день лежал перед ним в развалинах. В наказание он должен провести его, разбирая, вместе с матерью, старый сарайчик позади коттеджа. После того как наведет порядок у себя.

Тим все это время кружил по комнате, вздыбив шерсть на хребте темной полосой, совсем как он делал это в саду, возле колодца. Потом он вдруг сел напротив стола, за которым Джеймс делал уроки, и залаял.

– Замолчи, – сказал Джеймс. – Никаких крыс здесь нет.

Тим постучал по полу своим коротким хвостом. Потом оскалился и зарычал.

– Хватит! – крикнул раздраженно Джеймс. Он стал застилать постель. Пижаму свернул в комок и засунул под подушку. Сверху постлал и пригладил покрывало, скрыв все остальные непорядки. Разглядеть обман мог только опытный глаз, и можно было надеяться, что до вечера мать сюда не заглянет. Потом Джеймс прошелся по комнате, подбирая все, что валялось на полу, и складывая в стопки где-нибудь на другом месте. Лучший способ показать, что в комнате порядок. Пока он это делал, со стола скатилась ручка, из открытого окна подуло, и над столом вспорхнули листки бумаги. Интересно, как он может держать комнату в порядке, если предметы двигаются сами по себе?

Он поднял упавшую ручку – свой лучший красный фломастер. Было похоже, что им поработали. И тут что-то бросилось ему в глаза. Лист бумаги, лежавший поверх тетради с заданиями, был исписан красным фломастером. Но не его почерком. Он взял листок в руки. В нем было что-то ужасно знакомое. Неужели опять?

А написано было вот что:

«Скажи родителю: чтобы найти укравшего трубку, берутъ сито, подвѣшиваютъ его къ ножницамъ, и стоитъ назвать имя вора, какъ ножницы повернутся. А еще можно с помощью кристадда. Къ великому моему неудовольствiю, вижу, что многiе въ городѣ взялись за мое дѣло, сулятъ найти воровъ и врачевать берутся. И в самомъ домѣ семь есть ашина, указующая, будетъ ли днеь солнечнымъ. Такъ что дѣл у насъ с тобой будетъ много».

Внизу страницы была сердитая приписка:

«А гусиное перо твое никуда не годится».

Джеймс присел на кровать, потому что ноги у него внезапно ослабели. Он трижды прочел написанное. Тим между тем уснул в полоске солнечного света, лежавшей на полу. А Джеймс крепко задумался и пришел к некоторым выводам. А именно, что утром, когда он встал, послания не было, что оно написано позже, но не отцом, не Эллен, потому что оба они спустились вниз раньше него и ушли из дома, не поднявшись еще раз в спальни.

Так что или его мать разыгрывает над ним затейливую шутку – такую затейливую, что для этого ей надо было бы совершенно сойти с ума, – или в доме побывал кто-то еще. От этой мысли стало немного жутко.

И еще: Тим, который стал теперь лаять в пустоту; и стуки в комнате, где никого нет.

Джеймс тщательно сложил листок и спрятал его в бумажник, где хранил различные важные вещи вроде старых программ, входных билетов и свидетельств из школы плавания. Потом он сошел вниз в глубокой задумчивости.

Всю первую половину дня миссис Харрисон и Джеймс провели за разборкой сарайчика, вытаскивая из него всякую рухлядь. Сарайчик предназначали под мастерскую и кладовую. Это был, пожалуй, даже не сарай, а скорее часть дома, так как он был сложен из того же камня и прилегал к дому, хотя старая шиферная крыша давно провалилась и была заменена рифленым железом. Миссис Харрисон предположила, что здесь когда-то держали корову.

Работа оказалась менее скучной, чем ожидал Джеймс; в сарае нашлись разные интересные вещи: очень старые, громоздкие мышеловки, старинные садовые инструменты сложной конструкции и непонятного назначения, календарь времен первой мировой войны и даже (о, радость!) каска и противогаз. К Джеймсу постепенно возвращалось хорошее настроение. Он попытался осторожно зондировать свою мать: громко заговорил о сите, ножницах и кристаллах и спросил, как пишется «врачевание». На все это она никак не реагировала, только попросила не болтать неизвестно о чем, а делать порученное дело.

Наконец он спросил как бы между прочим:

– Кстати, мам, никто у нас не побывал, пока я ходил в аптеку? Никто не заскочил? И случайно наверх не забрел?

– Нет, никто не заскакивал и не забредал. Погрузи, пожалуйста, все это на тачку и свали в мусорную кучу. Нет, лучше вырой там яму и все зарой.

Рытье ямы заняло почти всю вторую половину дня. В качестве профессионального копателя ям Джеймс взялся за дело всерьез. Яма получилась отличная, глубокая, а вскоре оказалось, что он раскапывает чью-то очень старую мусорную свалку; ему попадались осколки фарфоровой и глиняной посуды, множество мелких костей и обломки глиняных трубок. Одним из преимуществ проживания в доме, который уже много лет был обитаем, является обилие чужого мусора, а это очень интересно. За какой-нибудь час Джеймс извлек на свет целую вереницу осколков домашней посуды, от винных бутылок восемнадцатого века и викторианских чайных чашек с цветочным узором до современного бело-голубого фарфора от Вулворта. Кости также следовало рассортировать; большая часть их явно осталась от давних воскресных обедов или была зарыта про запас какими-нибудь предками Тима; но Джеймс надеялся, что хоть некоторые могли быть человеческими. Наконец он решил, что яма готова, и подвез тачку к ее краю, чтобы опрокинуть туда содержимое. Уже приготовясь это сделать, он заметил, что из боковой стенки ямы торчит изогнутая проволока. Он нагнулся и дернул за нее; посыпалась земля, и показались дужки старинных очков. Он оглядел свой трофей с большим удовольствием. Стекла не сохранились, но оправа была цела. Она была из тонкой ржавой проволоки с очень маленькими ободками, несколько похожими на очки, полученные от государственного здравоохранения, какие носил Саймон. Джеймс положил очки в карман.

К вечеру, установив с матерью достаточно дружественные отношения, он почувствовал, что дело с рецептом будет предано забвению. Во всяком случае больше о нем не упоминалось. Однако для самого Джеймса оно отнюдь не было окончено. Надо было найти виновного. Джеймс больше не желал отвечать за то, чего не делал. Вот так!

За ужином мистер Харрисон сказал:

– Да, кстати! Надеюсь, вы не тратите больше время на поиски моей трубки? Она оказалась у меня в кармане пиджака.

Джеймс переглянулся с матерью.

– Признаюсь, – сказала миссис Харрисон, – что мы о ней позабыли.

– Никто ее не крал? – спросил Джеймс.

– Я никого в этом не обвинял.

– А что он делал сегодня весь день? – спросила Эллен, с отвращением глядя на Джеймса.

– Да так, ничего особенного, – сказал небрежно Джеймс. – Мама водила меня в цирк, а на обед было домашнее мороженое. По три порции каждому. Да, и еще ходили плавать. В общем, довольно скучный день. Ты не много потеряла.

Глаза у Эллен сделались большими и блестящими, что предвещало слезы. Она положила нож и вилку и начала с негодованием:

– Как несправедливо!.. Как раз когда меня нет!..

– Эллен, – вздохнула миссис Харрисон, – все мы знаем, что жизнь с Джеймсом бывает тяжким испытанием. Но она развивает у нас сопротивляемость к наиболее очевидным из его обманов.

Эллен снова взялась за нож и вилку, бросив на Джеймса уничтожающий взгляд. Он ответил усмешкой.

– Он весь день был дома, – сказала миссис Харрисон. – И даже был наказан…

– Ой! – крикнул Джеймс, бросаясь к окну. – Что там такое?..

Это подействовало. Тим из-под стола ринулся к двери с яростным лаем и при этом стянул за собой угол скатерти. На столе опрокинулся стакан с водой, все стали собирать воду салфетками, и слова миссис Харрисон о наказании потонули в общей суматохе.

– Прошу извинения, – сказал Джеймс. – Мне показалось, будто кто-то вошел в сад. Ошибка.

Отец бросил на него суровый взгляд, означавший, что его не удалось провести, и прошел в гостиную. Джеймс поспешил туда же и включил телевизор, чтобы предупредить дальнейшие замечания.

Телевизор обладает многими достоинствами. Не последним из них, по мнению Джеймса, было создание непрерывного шума, который отвлекает от щекотливых ситуаций. Харрисоны уселись перед телевизором коротать вечер. Эллен, конечно, спросила:

– А где моя новая микстура от кашля? – но ответ ее матери был заглушен орудийным залпом с мексиканской границы.

– Тсс! – сказал Джеймс. – Отличный фильм.

Он и Эллен лежали на полу на животе, а между ними лежал Тим. Он положил голову на лапы, полузакрыл глаза и по временам вздрагивал. Тим явно считал экран телевизора окном, за которым простирался недоступный ему мир, населенный скачущими лошадьми, собаками и множеством диких зверей. По временам, когда он уже не мог дольше выдерживать, он кидался к экрану в тщетной попытке догнать эти ускользающие существа. Джеймс и мистер Харрисон считали, что больше всего Тим любит хороший вестерн.

– Пора спать, – сказала наконец миссис Харрисон.

– Еще минутку! – сказали в унисон Джеймс и Эллен.

– Тогда сразу после новостей.

Окончились и новости. Сообщили прогноз погоды. «Завтрашний день будет почти повсюду облачным, ветер от слабого до умеренного, температура…»

Возле буфета послышался грохот. Все оглянулись. На полу, в виде мелких осколков, лежала голубая ваза.

– Я не притрагивался, – поспешно сказал Джеймс. – Я все время был вот тут.

– Я тоже, – сказала Эллен. Оба смотрели на мать с выражением особого благонравия.

– Как странно! – сказала миссис Харрисон, собирая осколки. – К счастью, она не так уж мне нравилась. Свадебный подарок.

– Но как она могла упасть сама по себе? – сказала Эллен.

– Небольшое местное землетрясение, – сказал отец, зевнув. – Нередкое в этой части Оксфордшира. А вы оба марш в постель. – И он взял в руки газету.

Джеймс и Эллен медленно пошли наверх, останавливаясь на каждой ступеньке и споря, кому первому идти в ванную. На верхней площадке Эллен неожиданно уступила.

– Пойдешь ты. Тебе это больше требуется. – И продолжала: – А все-таки странно вышло с вазой, правда?

– М-м, – промычал рассеянно Джеймс.

– А если честно, не ты? Может быть, за веревочку или еще как?

– Говорю же, что не я!

– Ладно, ладно. Меня просто удивляет…

Нащупывая в кармане различные предметы, которые он подобрал, когда рыл яму, Джеймс ощутил шуршание бумаги и вспомнил. Сперва у него мелькнула мысль сказать Эллен о рецепте и даже показать его. Но здравый смысл одержал верх: девчонок в такие вещи не посвящают, а Эллен и подавно. И по скрипучей лестнице он поднялся к себе.

Но до сна было еще далеко. Прежде всего надо было освободить полку для новых сокровищ: оправы от очков, лучшей из глиняных трубок (совершенно целой, не считая кусочка чубука в какой-нибудь дюйм), осколков посуды, различных пуговиц и костей. Джеймс задумал устроить небольшую выставку под названием «Триста Лет Домашнего Быта в Оксфордширском Коттедже». Когда все было расставлено, оставалось еще сделать запись в Дневнике. В разделе «Планы на Будущее» он написал печатными заглавными буквами: «ВЫЯСНИТЬ, КТО МЕНЯ РАЗЫГРЫВАЕТ, И РАЗДЕЛАТЬСЯ С НИМ». Только после этого можно было лечь в постель.

Лежа, он рассказывал сам себе длинную и подробную историю кораблекрушения, в которой играл поочередно все роли. Вдруг ему показалось, что на зеркале, висевшем над его столом, что-то появилось. Это была надпись. Он вскочил с кровати и кинулся к зеркалу. Неужели?..

Еще одно послание, на этот раз написанное губной помадой матери. Джеймс прочел его со смешанными чувствами негодования и все большего изумления.

«Надлежитъ тщательно оповѣстить сосѣдей, что я снова занялся въ семъ домѣ своимъ искусствомъ. Немало намъ дѣлъ и в городѣ, ибо многiе взялись за колдовство. А родителямъ скажи, что о погодѣ слѣдуетъ узнавать отъ меня, а не отъ гнусной машины, не то я перебью еще немало посуды. Вижу, что ты откопалъ мои очки и трубку. Ихъ потерялъ во дворѣ первый мой ученикъ. То былъ лѣнивецъ и негодникъ и часто бывалъ мною за дѣло битъ. Смотри же, служи мне лучше».

3

Как ни странно, Джеймс спал хорошо. Когда он проснулся, звонили церковные колокола; улицы были по-воскресному безлюдны; все мыли свои машины вместо того, чтобы ездить в них. Старушки вышли на прогулку в перчатках и шляпках. В первую минуту Джеймс не мог вспомнить, что именно так угнетало его накануне: то ли невыполненное поручение, то ли нераскрытое преступление; но тут его взгляд упал на зеркало, и все сразу вспомнилось. Надпись уже не действовала на него, как вначале, и казалось, что зеркало просто испачкано. Он стер ее носовым платком и снова лег в постель, чтобы хорошенько все обдумать.

«Колдовство, астрология, врачевание»!..

«Ты откопал мои очки…»

Очень странно выражается этот тип. По-старинному. Если только кто-нибудь не пишет так нарочно. Но нет, не похоже.

Про очки не знает никто, кроме меня, ведь я их никому не показывал. Значит, это в самом деле его очки, иначе он про них не знал бы.

Если кто-то носит очки, значит это реальный человек. Да, но эти очки очень старинные.

«Их потерял во дворе первый мой ученик…»

«Тот, кто пишет эти послания, – размышлял Джеймс, – когда-то жил в нашем доме. Он умудряется приходить сюда так, что никто его не замечает, и пишет. Чтобы насолить мне. Но почему? Может, он просто сумасшедший? Он приходит, бродит по дому и все это проделывает, а из нас четверых никто его не видит».

– Нет, – сказал вслух. Джеймс. – Нет.

Он встал и медленно оделся.

Тим лает как бешеный на каждого, кто только подходит к дому. На почтальонов, на молочников. И на этого стал бы лаять. Ах да, лает! Но на пустое место.

– Нет, – твердо и громко сказал Джеймс. – Это невозможно, этого не бывает. – И он сошел вниз.

– Мам, кто здесь жил до нас?

– Пожилые супруги. Некие мистер и миссис Риверс.

– А куда они уехали?

– Кажется, в Шотландию. Чтобы поселиться вместе с дочерью. У мистера Риверса был артрит, он почти не мог ходить.

– А долго они здесь прожили?

– Много лет, – сказала миссис Харрисон. – Кажется, большую часть своей жизни.

– А потом они не приезжали? Не заходили сюда?

– Конечно нет. Почему ты вдруг заинтересовался ими?

– Нет, я так просто, – сказал Джеймс.

Это бывает, когда сделаешь что-то дурное. Стараешься не думать о своем поступке, притворяешься, будто его не было, и надеешься, что он и в самом деле исчезнет; а он – вот он, спотыкаешься об него на каждом шагу, и отмахнуться уже невозможно.

Кто-то за этим должен быть. А никого нет.

Значит…

– С Джеймсом что-то неладно, – сказала Эллен. – Он молчит уже целых десять минут.

– Ты здоров, Джеймс? – спросила миссис Харрисон.

– Да, спасибо.

– Может быть, собирается заболеть, – сказала Эллен. – Корью. В школе сейчас корь.

– Корь у него была.

– С него станется заболеть еще раз. Если вспомнить, что с ним уже случалось. Провалился через потолок в ванную. А на школьной экскурсии только он умудрился завязить руку в решетке, так что пришлось вызывать пожарных.

– А я виноват, что на чердаке не настлали полы как следует? И что мне было делать, если я уронил в канаву мороженое, а в дурацкой решетке было слишком узко? – сказал возмущенно Джеймс.

– Лично я, – сказал мистер Харрисон, – считаю, что на прошлое Джеймса следует набросить покров забвения. Передай, пожалуйста, джем.

Джеймс встал.

Пойду проведаю Саймона.

– Веди себя разумно.

– Хорошо.

«Веди себя разумно. А если кругом не видно ничего разумного? – думал он угрюмо, шагая по улице Ист-Энд. – И объяснение только одно. Да и его большинство людей не признает возможным».

Саймон был настроен менее благодушно, чем при их первой встрече. Вчерашний день он провел в гостях у тетки. У какой-то особенно чистоплотной тетки, которая к тому же не выносила шума.

– Весь день, – сказал Саймон, – надо было сидеть тихо и ни на что не наступить ногой. – Он уверял, что молча просидел на кушетке целых три часа. – Да еще при галстуке. И в новых ботинках. – Саймон хмуро смотрел на Джеймса сквозь вымазанные чем-то очки, словно тот был каким-то образом виноват в этой пытке.

– Ну не три же часа, – сказал Джеймс. – Три часа никто бы не смог. Не выдержал бы. Пожалуй, даже умер бы.

– Вот и я почти что умер, – мрачно сказал Саймон.

– Слушай, поговорить надо.

– Давай говори.

Джеймс рассказал все по порядку и как умел пересказал текст посланий. Окончив, он выжидательно посмотрел на Саймона.

Наступило молчание. Потом Саймон сказал:

– Я думаю, кто-то тебя дурачит.

– Говорю же, что нет. Как же тогда с очками?

– А твоя сестра?

– У нее на это ума не хватит. Чтобы написать по-старинному, и вообще.

– Ну так кто же?

– Кто-нибудь, кто раньше жил в нашем доме.

– Живой человек?

– Да, – сказал Джеймс. – Когда-то был живой.

Опять помолчали. Саймон осторожно переспросил:

– Когда-то?

– Да, когда-то.

– Значит, сейчас, – сказал Саймон, – уже не живой?

– Конечно.

Саймон дернул носом. Каждые несколько минут он так поправлял сползавшие очки. Он сказал:

– Если кто-то был живой, а теперь нет, и все-таки что-то делает, значит, он привидение?

– Да, – сказал Джеймс.

Саймон снова замолчал. Он посмотрел в сторону, поморгал, опять взглянул на Джеймса и спросил:

– Думаешь, все эти штуки проделывает привидение?

– Ни на кого другого нельзя подумать. Верно ведь?

– Я вообще-то не верю в привидения.

– И я тоже. А сейчас что мне остается?

Саймон сказал:

– Ты наверняка знаешь, что никто не заходит в дом?

– Наверняка, – сказал Джеймс. – Ведь я уже говорил тебе.

– Все равно очень странно. Где ты слыхал, чтобы у кого-то в доме водились привидения?

– А может быть, люди просто не хотят говорить об этом. И понятно почему.

– И в газетах что-то не пишут: ПОСТУПАЮТ ЖАЛОБЫ НА ПРИВИДЕНИЯ.

Заложив руки в карманы, Джеймс сказал:

– Ну, я пошел. Хочешь со мной – идем. Но особо не приглашаю.

– Хочу, – сказал весело Саймон.

На него нельзя было долго сердиться, такой уж он был. Раздражение Джеймса понемногу улеглось, и они вместе пошли бродить по Лэдшему. Кое-что исследовали на кладбище, пока их не прогнал викарий; обошли кругом мощеную площадь, рассуждая, могут ли заключенные выбраться через маленькие зарешеченные окошки тюрьмы.

– Надо быть уж очень худым, – сказал Джеймс. – Долго голодать. А вот как застревают в решетках, это я знаю. Когда-нибудь расскажу. Даже интересно было.

Наконец они забрели на окраину городка, на поле, где археологи раскапывали поселение бронзового века. Ничего особенно интересного они не увидели: два-три человека без пиджаков рыли небольшие круглые ямы, разбирали огромные кучи камней и земли, и им можно было при этом как угодно выпачкаться. Мальчики решили, что работа отличная: получать деньги за то, чтобы целый день рыть ямы. Обаятельно улыбаясь, они предложили свою помощь, но она была отвергнута.

– Можно подумать, мы обязательно что-нибудь разобьем или напутаем, – сказал обиженный Джеймс. – А мы просто хотели помочь.

Они медленно пошли домой мимо школы, мимо пожарного депо, мимо пабов, мясной лавки и аптеки. Джеймс показал Саймону игру, в которую иногда играл. Надо просто идти, но при этом строить самые невероятные рожи, какие сумеешь: изображать ужас, страх, восторг – все что вздумается. Игра состояла в том, чтобы это заметили. А замечали очень немногие. Проходишь всю Главную улицу и выглядишь страшнее ожившего мертвеца, и скорее всего никто ухом не поведет. Из этого Джеймс делал заключение, что для взрослых дети все равно что невидимки, если только эти взрослые не учителя или если ребенок не их собственный. Для большей части людей дети так же привычны, как фонарные столбы или почтовые ящики. Они никогда на них не смотрят. Вот так и собаки: они не замечают людей, а только других собак. Эта теория произвела на Саймона впечатление. Он проверил ее и убедился в ее правильности.

Они свернули в аллею Аббатства, где находился полицейский участок. Там они на минуту остановились у доски объявлений. Обычно доска была неинтересная. Ни одного объявления о РОЗЫСКЕ или фотографий жутких физиономий преступников анфас и в профиль. Только старые, заплесневелые объявления о регистрации собак и обязательном заднем фонаре на велосипедах. Но сегодня там висело кое-что еще.

Оно было прикреплено к деревянной раме ржавым гвоздем. Еще не прочтя его, Джеймс все понял. На этот раз буквы были крупнее и более тщательно выписаны. Это было рекламное объявление.

Оно гласило:

«Отыскиваю всякую пропажу с помощью кристалла, либо книги и ключа, либо сита и ножницъ! Весьма исуксенъ также въ алхимiи, астрономiи, врачеванiи и др. Обнаруживаю вѣдьмх и иныхъ злоехiдныхъ особъ. А проживаю в концѣ Истъ-Эндъ. Мой ученикъ, проживающiй тамъ же, соберетъ заказы».

Под этим стояла подпись с росчерком и завитушками: «Томас Кемпе, эсквайр, колдун».

– Вот! – сказал Джеймс с торжеством и вместе с тем с отчаянием. – Вот! Хоть теперь-то веришь?

Саймон снял очки, протер их пальцами и прочел объявление еще раз.

– Ну… – сказал он осторожно.

– Что «ну»?

– Мало ли кто мог это повесить.

– Кто, например?

– Не знаю.

– Может, я? – спросил Джеймс ледяным тоном.

– Нет, не ты. Ты все утро был со мной. А знаешь что?

Джеймс молчал.

– Если это прочтут, – продолжал Саймон дружелюбно, – доберутся и до тебя. Ведь здесь указан ваш дом.

Гнев Джеймса сменился тревогой:

– Что же мне делать?

Саймон оглянулся по сторонам. Улица была пуста. Пусто было и в окнах полицейского участка.

– Сдирай! Побыстрее!

Джеймс чуть поколебался. Потом кинулся к доске, сорвал с гвоздя объявление и быстро зашагал прочь, на ходу засовывая объявление в карман. Саймон догнал его.

– Давай прочтем еще раз.

Достав объявление, Джеймс с негодованием убедился, что оно опять было написано его собственным красным фломастером на листке из его тетради. Он изорвал объявление на мелкие кусочки и бросил их в мусорный ящик у автобусной остановки.

– Кто бы он ни был, – сказал Саймон, – это большой чудак, верно? Какие-то фокусы с ситом, чтобы найти вора. Полисмен из него был бы никудышный. А лечить листьями и все такое… Теперь есть пенициллин и еще много чего.

– Он хочет, чтобы все делалось, как в его время, – сказал Джеймс. – И чтобы все делал он. А я бы ему помогал.

– Вот оно что! – сказал Саймон очень вежливо. Даже слишком вежливо.

А Джеймс сказал:

– И все-таки ты не веришь в привидения.

– Я этого не говорил.

– Но ведь не веришь?

– Не то верю, не то нет, – сказал честно Саймон. – Когда я с тобой, верю, а когда один…

Несколько минут они шли молча. Потом Саймон спросил:

– Что же ты теперь? Этот Не-Знаю-Кто здорово тебя подставляет.

– Я уже сыт им по горло. Но что я могу сделать?

– Если он – то самое, что ты думаешь, – сказал Саймон, – одно, во всяком случае, ты сделать можешь.

– Что?

– Сказать ему, чтобы перестал.

Джеймс широко раскрыл глаза.

– То есть заговорить с ним?

– Да. Попробовать стоит.

– Пожалуй.

Это Джеймсу почему-то еще не приходило в голову. Но если подумать, что мешает ему ответить на послание? Раз колдун Томас Кемпе причиняет столько неприятностей, лучше всего прямо сказать ему об этом. Может быть, большего и не потребуется. Сказать спокойно и твердо, что так не годится. И он послушается голоса разума и уйдет. Уберется откуда пришел, где бы это место ни находилось.