Текст книги "Том 15. Простак и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

– Эй! – гаркнул он, не тратя времени на предварительные любезности. – Что случилось с декорацией?

Бенхэм бросил на него спокойный, полный достоинства взгляд, каким мог бы одарить развязного молодого актера в артистическом клубе.

– Прошу прощения?

– Я спрашиваю, что с декорациями? Они висели криво весь спектакль.

– Да, я тоже про это записал! – вмешался Простак, как всегда рвущийся помочь. – Особенно заметно было во второй сцене. Не знаю, известно ли вам, но в настоящем саду…

Спокойствие Бенхэма нарушила легчайшая рябь досады.

– Мой дорогой мистер Леман, едва ли я мог это предотвратить. Режиссер не в силах успевать всюду. Я весь вечер суфлировал.

– Если вы суфлировали, то где вы были, когда Уиттекер устроила паузу во втором акте? Вы что, не могли подсказать реплику?

– Я четыре раз подсказывал реплику, но на нее это не произвело никакого впечатления. Видимо, она сильно нервничала.

Простак пролил свет на проблему:

– Она, бедняжка, неважно себя чувствовала.

– Что?

– Так она мне сказала.

– А когда вы ее видели?

– В ее гримерке, после первого акта. Я давал ей кое-какие указания.

– Что?

– Указания. Я говорил ей, что в той длинной сцене надо бы поддать жару.

Леман раздулся и стал похож на малого пророка, готовящегося проклясть людей за их грехи.

– Нет, из всех…

Он оборвал фразу, ибо раздался стук в дверь. Простаку повезло, как везет боксеру, которого спасает удар гонга.

– Войдите! – прокричал Леман.

– Может, Берни, – заметил Джек.

Это и вправду пришел Берни, но не один, а с дамой.

Берни Сэмсон, молодой человек с землистым цветом лица и видом строгой умудренности, которая приобретается лишь долгими трудами на Бродвее, был, как говорят в театральных кругах, «правщиком». Несколько лет назад он сделал удачное предложение, когда комедия корчилась в предсмертной муке. Режиссер что-то спутал, но и в ошибочном толковании предложение спасло пьесу.

С тех пор Берни Сэмсон стал признанным правщиком драм. Своего рода стервятник, парящий над театральной сценой, он видел, как ставились и тут же умирали пьесы, и при гибели каждой участвовал в таком вот консилиуме.

Молодую девушку, которую он привел с собой, звали Пэгги Марлоу, и была она довольно известной хористкой с Бродвея. За ней водилась привычка поиграть с месяц в какой-нибудь музыкальной комедии, а потом вдруг сорваться и укатить во Флориду. Была она эффектно одета и на редкость хороша собой.

– Привет, – поздоровался Берни, кинув шляпу на кровать. – Эй, Джо! Как поживаешь, Маки? Со мной тут молодая дама, – он махнул рукой в сторону Пэгги. – Это мисс Марлоу, ребята.

– Здрасьте. – Мисс Марлоу выпустила облачко дыма, поскольку красиво очерченные губки неизменно украшала сигарета в длинном мундштуке, как шляпа «дерби» голову Лемана.

Джек МакКлюр познакомил всех.

– Миссис Леман… Мистер Бенхэм… мистер Фиппс.

– Рад познакомиться с вами, миссис Леман. Алло, мистер Бенхэм. Приветик, мистер Фиппс. А, шипучечка, – заметил Берни, увидев шампанское.

Мистер Леман упорно придерживался главной линии. Он нахмурился на шампанское, привносящее, по его мнению, фривольную нотку, не соответствующую важности момента.

– Так, Берни. Я хочу, чтобы ты сказал нам, что ты думаешь о спектакле. Мистер Сэмсон, – объяснил Леман, адресуясь к Бенхэму, – специально приехал из Нью-Йорка, чтобы его посмотреть и внести какие-то поправки. Если потребуется.

– Если? – фыркнула Фанни. – Что значит – если?

– Вот как? – Сесил Бенхэм ни капельки не обрадовался и окинул правщика настороженным взглядом. В былые дни он навидался таких Берни, и они не вызывали у него симпатии.

– Сейчас мы выскажем свое откровенное мнение, – призвал мистер Леман. – Скажем все, что думаем о спектакле.

Фанни тут же услужливо поднялась, не совсем устойчиво держась на ногах.

– Так вот, – приступила она. – Во-первых!

– И этого хватит, – быстро перебил жену Леман. – Давай, Берни.

Напыщенность опытного правщика плащом окутывала Берни, и свою вступительную речь он начал с уверенностью человека, пребывающего на твердой почве.

– Разумеется, нет сомнений, что спектакль требует некоторой доработки.

– Все переделать, – вставила Фанни, увлеченная шампанским. – А может, просто убить.

– Да замолчи ты! – бросил мистер Леман.

– Когда я бываю в театре, – глубокомысленно продолжал Берни, – то смотрю не столько на сиену, сколько на публику. Зрители скажут вам все. Итак, пролог у вас шикарный. Отличная идея – герой читает пьесу. Это интригует зрителей. Но потом они начинают ускользать от вас.

– Мне бы хотелось сказать как раз об этом, – со всем рвением вступил Простак. – В частности, насчет сцены в саду..

– Кто это? – осведомился Берни. – Вы сказали, Фиппс?..

– Верно, – отозвался Простак. – Я…

– С вашего позволения, мистер Фиппс…

– Ничего-ничего. Я только хотел заметить, что сцена в саду… – Он остановился на полуслове, встревоженный и напутанный взглядом Лемана. Тот смотрел на него еще секунд десять, а потом повернулся к Берни:

– Итак, вы говорили…

Мистер Сэмсон возобновил свою речь:

– В общем, как я уже сказал, пьеса нуждается в доработке. Некоторые сцены не бьют наповал. Вот у меня есть сцена, которую я сделал для шоу под названием…

Блуждающий взгляд мисс Марлоу наткнулся на Простака.

– Приветик, – ласково сказала она.

– Здравствуйте, – отозвался Простак.

– Вы англичанин, верно?

– Да.

– То есть «ага». Какие у вас красивые волосы!

– Спасибо.

– Как сливочное масло!

– В общем, да.

– На меня это действует, – проговорила мисс Марлоу. все так же ласково.

Берни упустил нить своих рассуждений.

– Послушайте-ка, – подозрительно спросил он, – что это там у вас происходит?

– А ты занимайся своим делом, – откликнулась Пэгги. Леман воздел руки к небесам. Он сразу проникся жгучей антипатией к мисс Марлоу.

– Берни, вы что, не можете избавиться от этой мамзели? – заорал он.

– Пусть только попробует, – ровно произнесла мисс Марлоу. – Что я ним тогда сде-елаю…

– Мы будем обсуждать спектакль или нет? – полюбопытствовал Леман.

– Я против, – вступила Фанни.

– А я за то, – заметила Пэгги, – чтобы кто-то плеснул мне в бокальчик шипучки. Прямо удивляюсь, как это ты сам мне не предложил, лапочка, – продолжала она, укоризненно обращаясь к Простаку. – Ты меня за кого принимаешь, за трезвенницу? Я тебе что, сухой закон?

– Налейте ей, – властно распорядился Леман, подбородком указуя на Простака, а большим пальцем тыча в шампанское, и Простак кинулся исполнять приказ с живостью человека, уверенного, что уж в этом деле он мастер. У него начало складываться впечатление, что участники конференции, особенно Леман, не умеют слушать. Хорошо, ему не удается завладеть их вниманием, но уж шампанского-то он сумеет налить. Он наполнил бокал мисс Марлоу, и мисс Марлоу, осушив его, выдохнула:

– Уф-ф!

– Так как же? – Леман поймал, наконец, взгляд Берни, норовящий уплыть в направлении молодой дамы. – Вы говорили, что сделали сцену…

– Да. Надо чем-то заменить эпизод в кабаре. Это ведь прямо поцелуй смерти, – содрогнулся Берни. – Хотя, конечно, – продолжал он тоном человека, анализирующего проблему со всех точек зрения, – может, вся закавыка в режиссуре. Не знаю, кто ставил спектакль, но из всех паршивых работ…

Сесил Бенхэм выпрямился во весь рост.

– Прошу прощения, мистер Джексон…

– Берни Сэмсон.

– В самом деле? А я – Сесил Бенхэм.

– Вот как?

– Возможно, вы не знаете, кто я.

– Дело не только в этом…

– Я десять лет проработал с Дэвидом Беласко. Я ставил для Назимова. Я был режиссером у Эдмунда Бриза. Я был режиссером у Лоуэлла Шермана, Сирила Скотта и Джинн Иглз.

– Где они все теперь? – спросила Фанни, размахивая бокалом.

– И я не привык, чтобы мою работу характеризовали тем словом, которое употребили вы!

– Послушайте! – возмущенно взорвался Берни. – Я приехал сюда из Нью-Йорка, оказывая любезность Джо…

– Тем не менее, я настаиваю…

– Слушайте, прекратите стычку! – взмолился Леман.

– Если ему позволить…

– Что толку заводиться…

– Да, но…

– Он ничего такого не хотел сказать. Просто шутил, понимаешь? – уговаривал мистер Леман, пока уязвленный режиссер медленно усаживался на место.

– Как, и это все? – вознегодовала мисс Марлоу. – Ладно, кликните меня на следующий раунд. – И вольготно растянулась на кровати, нарочно не заметив взгляд, каким Неман одарил ее. До сих пор он приберегал их только для Простака или подруги своих радостей и печалей.

– Продолжай, Берни, – попросил мистер Леман, медленно считая до десяти, как и рекомендовал ему доктор в случаях, когда подскакивает давление. – Так какая там была сцена?

– Вот какая. Она точнехонько падает на то место, где тут у вас кабаре. Сцена – шик-блеск, но шоу в Нью-Йорке так и не пошло, так что ее никто не видел. Курильня опиума в Гонконге, представляешь?

– Ну что это? – возмутился Бенхэм с превеликим достоинством.

Даже мистер Леман засомневался:

– Берни, мы должны придерживаться сюжета! Не можем же мы выбросить всю пьесу.

– А что такого? – поинтересовалась Фанни.

– Ладно, давайте начнем с самого начала… Кто это? – спросил мистер Леман, услышав стук в дверь.

– Полиция, если в Сиракузах есть хоть какой-то закон и порядок, – высказалась Фанни. – Ныряй в окно. Я бы на твоем месте выпрыгнула. Не давайся им в руки живым.

– Откройте дверь, – велел мистер Леман.

– Я? – уточнил Простак.

– Да.

– Ладно.

У Простака возникло чувство, что ему недостает одного, чтобы превратиться в швейцара, – фуражки с козырьком и формы руританского адмирала. Но нрав у него был мягкий и услужливый, а дядя Теодор помыкал им в юности слишком долго, и теперь он уже не обижался на мелкие поручения.

Подойдя к двери, Простак открыл ее.

17

Вошла Глэдис Уиттекер в самом воинственном расположении духа, готовая отразить любые атаки на ее мастерство. Фанни встретила ее аплодисментами, но та этого не оценила.

Заняв место в самом центре комнаты, она разразилась речью.

– Прежде чем кто-то что-то скажет, – тихим угрожающим голосом начала Глэдис, – та пауза – не моя вина. Мистер Спендер подал мне неправильную реплику, из третьего акта, так что мне пришлось остановиться и подумать.

– Такой чудесный вечерок вы выбрали для раздумий! – посочувствовала Фанни.

– Могли бы поставить кого-нибудь в кулисах, чтобы подавать реплики!

Сесил Бенхэм зловеще раздулся. Бенхэмы не воюют с женщинами, пока те сами не напрашиваются. А мисс Уиттекер, рассудил он, как раз напрашивалась.

– Я подсказал вам реплику!

– Ну, а я не расслышала.

– Это уж не моя вина.

– Чудненько! – Пэгги Марлоу резво села на кровати. Возбужденные голоса обещали сражение, которые она обожала.

– У меня весь день была дичайшая головная боль, – сообщила мисс Уиттекер, и голос ее задрожал от жалости к себе. – Если вы полагаете, – продолжила она, вдруг перенося атаку на Простака, – что артистке легко играть спектакль, да еще главную роль, когда в гримерку к ней без конца вламываются посторонние с идиотскими замечаниями…

Простак испытал чувства Цезаря, которому Брут вонзил нож в спину.

– Черт подери! – закричал он, удивляясь такой неблагодарности. – Вы же сами хотели, чтобы я делал идиотские замечания… Тьфу, то есть я хочу сказать…

– Нет, правда, мистер Фиппс! Я же куда дольше вашего служу в театре…

– И вот это уже совсем не сказки, – вставила Фанни. Мисс Уиттекер подобралась.

– Прошу прощения?

– Да прекратите вы! – рявкнул мистер Леман. – Ну, а теперь – начнем сначала и пройдемся по всему спектаклю.

Джека осенило:

– Джо, а хочешь честного и откровенного мнения? Свежий взгляд на пьесу?

– От кого?

– От телефонистки. Молоденькая девушка, хваткая, как стальной капкан. Она видит все, что тут происходит, и я сунул ей сегодня пару баксов.

– Недурная мыслишка. Тащи ее сюда. Пусть кто угодно, только не Фричи.

Мисс Марлоу, которая было снова легла и повернулась на бок, приготовившись заснуть, перекатилась на спину и села. На лице у нее появилось напряженное выражение, словно у леопарда, изготавливающегося к смертельному прыжку.

– Он сказал «телефонистка»?

– Ну, крошка! – взмолился Берни. Он и раньше слышал такие нотки в ее голосе.

Джек говорил в трубку:

– Китти? Это МакКлюр. Слушайте-ка, вы можете оставить там все на минутку и подняться в 726-й?.. Скажу вам, когда придете. Правильно. Пока.

Мисс Марлоу все еще размышляла.

– В этом отеле одна барышня?

– Ну, крошка! – уговаривал Берни.

– Я вроде бы с ней сцепилась, вот потому-то и хотелось бы знать…

– Берни, – возвысил голос мистер Леман, – ты не мог бы отвести эту дамочку…

– В другой как-нибудь раз, крошка.

– Ну, на всякий случай, если это та самая, выпью-ка я еще бокальчик, – решила мисс Марлоу.

– Внимание, слушайте! – призвал собрание к порядку мистер Леман. – Ни-ка-ких больше перебивок. Рассматриваем все сцены по порядку. Итак, мы остановились на прологе. Он годится?

– Да, – согласился Берни.

– Да, – подтвердил Джек.

– Ну а вы, Бенхэм? Как вам пролог?

– О, я вполне удовлетворен!

– Ну, не стоит дуться. Запишите, – обернулся мистер Леман к Динти. – Пролог годится.

– Годится, – сказал и Простак, внося безвозмездную лепту и, поймав взгляд босса, схватился за ближайшую бутылку шампанского. Как странно, подумал он уже не в первый раз за вечер, до чего же круто поменялось к нему отношение Лемана сегодня вечером. Прежнего сердечного дружелюбия и в помине нет. Что случилось с добродушным другом, так часто называвшим его «дорогушей»?

Высказала свое соображение и мисс Уиттекер:

– Вот что не так в пьесе. Героиня не вызывает сочувствия. Я все время сражаюсь с публикой. Я им не нравлюсь.

Фанни изо всех сил постаралась встать.

– А как же иначе? – Она снова плюхнулась на стул. – Ой не могу, свалюсь! – И она потянулась за бокалом.

Мисс Уиттекер, кинув на нее один-единственный взгляд, перестала замечать ее, насколько возможно не замечать Величайшую Жонглершу в Мире.

– Нет сочувствия. Вот и вся разгадка. В спектакль надо что-то добавить, чтобы показать, что, по сути, я хорошая, а не легкомысленный светский мотылек.

– Может, раздать публике брошюрки с пояснением? – предложила Фанни.

– Если бы в начале пьесы у меня была сцена, которая подала бы меня в более привлекательном свете… Скажем, эпизод с ребенком…

– К этому мы еще вернемся, – решил Леман. – Запишите, – бросил он Динти. – Ребенок для мисс Уиттекер.

– Не в самом же начале пьесы! – засомневался Простак.

– Тогда она еще не замужем.

– Ладно, лад-но-о. – Снова раздался стук. – Откройте дверь.

– Я?

– Да-а!

– Хорошо, – послушался Простак.

Снова пришел официант, нагруженный на этот раз подносами с курицей по-королевски.

– Курочка! – весело провозгласил он. – Я говорил вам, что еще вернусь.

– Поставьте на стол.

– Слушаю, сэр. Подходите, попробуйте! – пригласил официант в той же манере добродушного малого, который хочет всех осчастливить.

Леман враждебно покосился на кур. Они ничего для него не значили. Он жил ради искусства.

– Дальше, дальше! – закричал он. – А то мы тут на всю ночь застрянем. Следующий эпизод – сцена в саду.

Лицо Простака осветилось. Наступил его звездный час.

– Я хотел сказать кое-что про эту сцену.

– Вы ничего не говорили!

– Я просто ждал, пока вы дойдете до нее. Видите ли, дорогой мой компаньон…

– Может, разрешите и мне поговорить минуточку? И не называйте меня компаньоном.

– Что ж, не буду, мой друг.

Вполне вероятно, что мистер Леман как-то прокомментировал бы и такую форму обращения, но в эту минуту раздался новый стук в дверь, и Простак, вновь направленный открыть ее, очутился лицом к лицу с маленькой девушкой в аккуратном черном платьице, на которую и воззрился.

– А-а, вот и Китти, Джо! – объявил МакКлюр и пояснил: – Телефонистка. Это – мисс Хэмфри. Ну а теперь, вот в чем дело, Китти. Мы хотим, чтобы вы сказали нам, что вы думаете о сегодняшнем спектакле. Прямо с ходу. Вы ведь смотрите все приезжающие к вам шоу. Вот мы и хотим узнать ваше правдивое мнение.

Сидевшая на кровати Пэгги задумчиво рассматривала новую гостью.

– Что ж, я скажу вам, мистер МакКлюр, – начала Китти. – Понимаете, Сиракузы – забавный городок.

– О, вот как? – вмешалась Фанни.

– Ну, то есть, ему трудно угодить, – продолжал оракул, высказывая мнение зрителей любого городка. – Понимаете, мы ведь видим все новые постановки. Все шоу привозят сюда. Если шоу пройдет здесь, оно пройдет где угодно. И люди у нас такие забавные. Если им нравится шоу, они идут на него, а если нет – и ходить не станут.

– Вот так новость! – саркастически вставил мистер Леман.

– Слушайте! – вмешался официант. – Я могу сказать вам, что не так с вашим шоу. Сам я его не видел, но горничная с четвертого видела, и она…

– Минуточку, – перебил его Джек. – Мы хотим, чтобы эта молодая леди…

– О, прошу прошения, – извинился официант. – Мисс, ваше слово.

Пэгги поднялась с кровати. Держалась она спокойно, но угрожающе.

– Это ты принимала звонок в Нью-Йорк из 413-го? – холодным ровным тоном осведомилась она.

– Ну-ну, крошка! – взмолился Берни.

– Так это ты?

– Да, я.

– Вела ты себя нахально.

– Мне так не показалось.

– А вот мне показалось. Тебе ведь положено быть любезной? А? Положено?

– Я всегда любезна, когда говорю с леди. Повисла пауза.

– Я скажу, на что ты нарываешься, – осенило мисс Марлоу. – На то, чтобы тебе влепили по твоей безобразной мордахе.

Слова эти были брошены небрежно и легко. Пэгги, побывавшая в пятидесяти скандалах, даже ничуть не разволновалась. Однако ее заявление чуть не сорвало диспут. Фанни издала подбадривающий клич «Давай!», Леман безмолвно ахнул. Берни взмолился: «Ну-ну, крошка!», Бенхэм пощелкал языком и пробормотал: «Ну что же это?», явно считая, что под покровительством Дэвида Беласко ничего подобного не случилось бы. Джек предпринял умный тактический ход – в обычной своей спокойной манере выпроводил Китти из комнаты и закрыл дверь. Наступила минута блаженного покоя.

Леман тяжело отдувался.

– Заприте эту дверь, наконец! – распорядился он.

– Я?

– Да-а!

– Хорошо.

– Вам придется отпереть ее снова, – сказал официант, – чтобы выпустить меня. Так вот, я собирался передать, что сказала та горничная с четвертого этажа. Она сказала мне: «Руперт, чего хочет зритель? Развлечений».

Мистер Леман завыл как бэнши.[19]19
  бэнши – мифическое существо кельтского фольклора, вроде феи или ведьмы, извещающее воями и стонами о чьей-то смерти.


[Закрыть]

– Выметайтесь!

– О'кей, сэр. Хозяин тут вы. Доброй ночи, господа.

– Доброй ночи! – прошипел мистер Леман.

Простак пребывал в полном недоумении. Это была первая конференция, в которой он участвовал, и она оказалась ни чуточки не похожей на ту, что рисовалась его воображению. Он-то представлял себе сердечных добродушных людей – то, что Леман в минуту вдохновения назвал счастливой семьей, обменивающихся за шампанским благожелательными, приятными замечаниями. Что-то в духе салонов XVIII века, про которые он читал в школе. А тут – прямо клетка на редкость раздражительных диких кошек. Это ставило его в тупик, сбивало с толку. Никто не открыл ему, что сегодняшняя конференция по обычным театральным меркам – просто верх учтивости и вежливости.

Мистер Леман снова призвал собрание к порядку.

– Про-дол-жа-ем! – в обычной своей властной манере произнес он. – Мы должны решить что-то насчет спектакля, а никуда еше не продвинулись.

– Давайте станем постоянным комитетом и будем проводить собрания каждую неделю, – высказалась Фанни.

– Заткнись!

– А я еще и рта не открывала.

– Только и знаешь – ля, ля, ля… Итак, мы дошли до пролога.

– Пролог годится, – глубокомысленно заметил Простак. Леман снова одарил его раскаленным добела взглядом.

Когда премьера не имеет большого успеха, председательствующий выбирает, по театральному обычаю, какого-то индивидуума, на которого и выплескивает всю ярость. Как правило, им автоматически становится автор, но за отсутствием такового выбор пал на Простака. Фактически и не повинный в сочинении пьесы, Простак стоял ближе всех к отсутствующему драматургу.

Пронзив его взглядом, Леман продолжил:

– Итак, следующий эпизод – сцена в саду.

Про нее, как мы знаем, у Простака было что сказать. Он ожил, точно цветок под весенним дождичком.

– Ах да, наша сцена в саду, – бойко вступил он. – Я скажу вам, в чем там дело. Деревья посажены неправильно.

Леман поднялся со своего места, и Джек, всегда готовый вылить масла на бушующие воды, попросил его не страдать так сильно.

– Неправильно посажены, вот как?

– Да, мой друг. То есть, дорогуша. В настоящем саду..

Мертвенное спокойствие пало на Лемана. Такое спокойствие воцаряется в вулкане перед извержением, от которого потом тысячи людей спасаются бегством.

– А теперь послушайте! Меня от вас тошнит! Вы мне надоели до посинения. Влезаете в разговор с какими-то дурацкими идеями. Больше не могу-у-у!

– Это не дурацкая идея. Я по делу говорю.

– А я не желаю слушать, ясно? Кто тут главный, в конце концов?

– Я тоже в какой-то мере…

– Да-а? Главный продюсер я, понятно? И говорить буду я. Двадцать пять процентов, вот и все, что у вас есть.

– Да, я знаю, но вы сами велели мне делать заметки…

– Вы что же, намерены продолжать?

– Господи Боже, если я вижу, что не так, я тоже могу вставить словечко. Так вот, сад посажен неправильно. Много лет назад, когда я был совсем маленький, – продолжал Простак, ударяясь в воспоминания, – я проводил летние каникулы у своей старой тети, а конкретно, у тети Изабел в Нижнем Сматтеринге, в Вустершире. У нее был сад. Так вот, хоть верьте, хоть нет…

Извержение началось

– Да чтоб я пропал! – заорал Леман, вцепляясь в свою шляпу, единственно надежную вещь в вертящейся вселенной. – Это уж чересчур! Вы чуть было не загубили спектакль, слоняясь за кулисами и досаждая актрисам, а теперь еще являетесь сюда и болтаете без передыху про какие-то деревья и свою тетку Агату!

– Изабел.

– Что вы, черт вас дери, смыслите в нашем деле? Я руковожу этим шоу, ясно? И не желаю, чтоб в него совали нос, понятно? Терпел, сколько мог, а больше не могу-у-! Даже у самых больших кретинов и то вдвое больше разума. Поберегите голосовые связки. Доехало?

Тут встала Динти, бледная, но вполне владеющая собой. Она заметила, что у Простака отвалилась нижняя челюсть, словно увядшая лилия, и зрелище это всколыхнуло в ней все материнские инстинкты.

– Не смейте говорить с ним так! – крикнула она. – Я этого не потерплю!

Леман обратил свой обезумевший взор на мятежницу.

– Да? А вас это касается?

Динти Мур была из рода Керри, а с Мурами из рода Керри так далеко заходить нельзя. Губы у нее отвердели, глаза засверкали. На минутку даже показалось, что сейчас она расправится с Леманом, как расправилась однажды со страховым агентом по имени Эд на Кони-Айленд.

Но Динти подавила порыв.

– Да, касается. Вы взяли у него деньги – все, что сумели выманить, – на пьесу, у которой, как вы наверняка понимали, нет ни самого хилого шансика на успех, а теперь, как только он открывает рот, кричите на него. Вы слушаете телефонисток и официантов, но…

– Вот как? А кто вас вообще спрашивал?

– Я старалась молчать, сколько могла.

– Да? Ну, а теперь старайтесь где-нибудь в другом месте. Можете убираться ко всем чертям!

Тут заговорил Простак. Он рвался вмешаться в дискуссию и раньше, но благородство порыва ошеломило его, лишив дара речи.

– Минуточку, – вмешался он, слишком поздно спохватившись, что следовало бы сказать: «А ну, тормозни!» – Не так быстро, дорогуша. Номер хороший, но он все-таки мой, и я хочу сказать… Ну, если коротко и по сути, вы не можете тут командовать.

– Ах, не могу?

– Определенно.

– Предупреждаю, отстаньте от меня.

– Будь я проклят, если отстану.

– Да? Мало того, что вы лезете в шоу, так вы еще пытаетесь лезть ко мне! К черту! Убирайтесь в свой Лондон, или из какого вы там городишки, и забирайте ее с собой. Она уволена!

Голос Простака, который и так забрался высоко, поднялся на регистр выше.

– Уволена, да? – Он рассмеялся резко и насмешливо. – Позвольте сказать, она так и так не будет больше на вас работать. Хотите знать, почему?

– Рад бы услышать.

– Потому что она будет работать на меня! Вот, черт дери, почему. Вы вообразили, что я ничего не смыслю в вашем деле. Ну, я покажу, смыслю или нет. Не желаете, часом, продать мне весь спектакль?

– Что?!

– То. Ну, как? Думайте на бегу, дорогуша.

Воинственность Лемана сменилась некоторой задумчивостью. Он обернулся на Джека и правильно расшифровав выражение его лица – Джек только что убедился, что Дед Мороз существует – ясно увидел, как нужно поступить.

– Может быть, – медленно проговорил он, – за определенную цену. Это ведь не кот начхал. Что скажешь, Джек?

– Как ты.

– Мы с МакКлюром – владельцы. Дадите нам… по десять тысяч каждому, и спектакль ваш.

– Даю по пять тысяч.

– По семь пятьсот.

– По пять.

– Здесь и теперь?

– Простак, – вскричала Динти, – не надо!

Простак и внимания не обратил на помеху. Женщин в таких делах слушать нельзя.

– Здесь и теперь, – ответил он. – Десять тысяч долларов – за весь спектакль целиком.

– Договорились! – воскликнул Леман.

– Договорились! – вторил ему Джек МакКлюр.

Простак подошел к своему кейсу. Верная чековая книжка хранилась там. Когда он искал ее, ему показалось, что она увертывается от него, будто бы пытаясь спрятаться. Он выписал чек и широким жестом протянул его мистеру Лема-ну. Тот бережно принял бумагу и заключил:

– Ну, вот и все.

А Джек МакКлюр подтвердил:

– Да, мне тоже кажется, все.

– А теперь, – сказал Простак, – если не возражаете, покиньте мой номер.

Комната опустела, замешкалась только Фанни. Губы ее были сжаты, словно она готовилась ослепить публику, жонглируя семью булавами вместо шести, чтобы сорвать аплодисменты. Она поколебалась с минуту, порываясь что-то сказать, но потом передумала. И, пожав плечами, вышла.

18

– О, Простак! – завопила Динти. – Зачем ты это сделал?

Простаку, все еще пускающему дым из ноздрей, вопрос показался глупым, словно дева в беде, спасенная от двуглавого великана странствующим рыцарем, потребовала от рыцаря объяснений.

– Как это зачем? – фыркнул он. – Как же я мог поступить, черт возьми, когда он принялся шпынять тебя? Должен же я был поставить наглеца на место.

– Но это последние десять тысяч долларов!

– Последние десять тысяч! Больше у тебя ничего нет!

Простак тяжело опустился на стул, словно у него подкосились ноги. Пьянящее ликование, обуявшее его после шикарного жеста и поддерживающее до сих пор, сошло на нет. Ему показалось, будто вместо позвоночника ему вставили дешевую макаронину.

– Так, понятно, – промолвил он. – Да, тут есть некоторый резон. Но все-таки, – он просветлел, – теперь мне принадлежит весь спектакль!

– Как ты собираешься управлять им?

– Э? Ну как… я думаю, просто управлять…

– На какие деньги? О, Простак, я не хочу каркать, но уклоняться от фактов бесполезно. Разве ты не знаешь, что случается с гастрольными шоу до того, как они возвращаются в Нью-Йорк? Они никогда не собирают ни цента. Они всегда терпят убытки, тысячи долларов, если только им уж очень не повезет. Тебе потребуется по крайней мере еще десять тысяч, если ты хочешь сохранить спектакль.

– Да?

– Иначе тебе придется все закрыть, чтобы сократить убытки.

Нежная зелень начала растекаться по лицу Простака, словно у пассажира, плывущего на пароме из Фолкстона в Булонь.

– Тут, конечно, есть о чем подумать, – заметил он. – А ты говоришь серьезно? У нас нет надежды плыть по инерции и оплачивать еженедельные счета?

– Боюсь, что нет.

– Тогда я тебе вот что скажу. – Простак позеленел еще гуще. – Я разорен. Я кончен. Я… Какую это песенку я распевал раньше в ванной? А, да. «Я не чек, а пустая бумажка, я безденежная букашка, никогда мне не везет!» Может, самое лучшее – покончить со всем этим? У тебя случайно не найдется унции цианида?

– Не говори так. Мы выберемся. Что-то да подвернется. Я чувствую, просто чувствую – что-то обязательно случится.

– Вот и я тоже чувствую. И как бы мне хотелось, чтобы этого всего не было!

Резко затрезвонил телефон. Простак усталым жестом взял трубку:

– Алло?.. Да, это мистер Фиппс… Что-что? Разумеется, нет… Ах, извините, да, есть… Ладно. Да, мне понятно. Ладно!

Повесив трубку, он уныло сообщил еще одну новость: – Это администрация. Обвиняет меня, и отчасти справедливо, в том, что у меня в номере – особа слабого пола. Тебе, очевидно, не положено тут находиться. Это против правил.

– Да к черту их правила!

– От всей души согласен с тобой, но все-таки, думаю, придется нам подыграть этим… собакиным детям. Мы же не хотим, чтобы сюда вторглись мужчины с суровыми лицами и вывели тебя в оковах. Лучше уж тебе улетучиться.

– Но мы должны обговорить ситуацию.

– Верно. Да, много лежачих камней придется перевернуть…

– Как ты думаешь раздобыть деньги?

– Хороший вопрос. Я и сам над ним ломаю голову.

– По-твоему, есть у кого-нибудь в Сиракузах десять тысяч долларов?

– Сомневаюсь, что вообще где-то у кого-то есть десять тысяч долларов.

– Ты мне как-то говорил, что у тебя богатый дядя в Англии. Может, телеграфировать ему?

– И попросить у него нужную сумму?

– Ну да.

– Ха!

– Что?

– Я просто сказал – «Ха». Ты читала «Алису в Зазеркалье»?

– Да, очень давно.

– Помнишь, там есть Джаббервоки? Он рвет и кусает.

– Конечно.

– Вылитый дядя Теодор. Челюсти у него кусают, клешни рвут. Одна попытка разлучить его с десятью тысячами, и он ураганом понесется через лес, круша все, да еще пуская пузыри. И могу добавить, сейчас я совсем не первый в списке его любимчиков. Как-нибудь я покажу тебе письмо, которое он написал мне, узнав, что Дж. Г. Андерсон меня вышвырнул. Ядреное такое письмецо, сочных словечек хоть отбавляй. Нет, если ты лелеешь идею перехватить деньжат у дяди Теодора – забудь. Легче вломиться в Форт Нокс с лопатой и ведерком и накопать там, чего хочется. Шансы равны.

– Да, неприятно.

– В высшей степени. Но есть и светлое пятнышко, если у неприятностей они вообще имеются. Может, я и вляпался в беду, скажу больше – да, я вляпался, зато я встретил тебя.

– Лучше б не встречал.

– Что значит, лучше б не встречал? Господи Боже, да это единственная сторона этого паршивого дельца, о которой я не жалею. Может, я и разорюсь вконец, может, я буду умирать с голоду в канаве, но я хотя бы познакомился с тобой. Это вознаграждает за все. Очищенный в огне могучей любви, я вольюсь в очередь за бесплатным хлебом, но душа моя будет глубже, лучше. Ах, как же я люблю тебя, Динти!

– И я люблю тебя, Простак.

Голова у Простака пошла кругом. Он недоверчиво уставился на мисс Мур и отметил, что глаза ее сияют, будто две звезды (так он сказал себе в порыве счастливого вдохновения).

– Правда?

– Конечно, правда. Я всегда любила тебя, с самого начала.

– Неужели и когда я поджег тебе шляпку? Не может быть!

– Тогда, может, и нет, но на другой день, когда ты сказал, что вложил деньги в шоу, чтобы быть рядом со мной, – да. Я вдруг поняла, что ты – самый лучший человек в мире!