Текст книги "Том 15. Простак и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Мэдисон-авеню запрыгала у него перед глазами. Никогда прежде не видел он такого прыгучего проспекта.

6

Вечером, в восемь часов, перед дверью квартиры Мэрвина Поттера предстал мрачный байронический Простак, с сердцем, отягченным грузом страданий, и душой в сплошных ранах. Чем больше он размышлял о дневном происшествии, тем больше негодовал на то, что у судьбы нездоровое чувство юмора. Подразнила его единственной девушкой в мире, просто подсунула ее, а потом мигом вырвала как раз в тот миг, когда, казалось, все пойдет счастливо. Крайне вульгарная шутка. Теперь он понимал лебедя в Бинхэмтон-Холле. Когда-то, в двенадцать лет, он протягивал злосчастной птице кусочек сдобной булочки на бечевке, и проворно отдергивал всякий раз, как та нацеливалась его схватить. Лебедь, помнится, страдал, а Простак заливался хохотом. Теперь, став жертвой подобного обращения (конечно, на духовном уровне), он сгорал от стыда.

– Ну, что ж, – сказал он себе, или что-то в этом роде, и нажал звонок. Послышались шаги, дверь отворилась, и его тяпнул за правую штанину большой густо-желтый пес, плавно перескочивший порог.

– Ай! – завопил Простак, на минутку позабывший свою несостоявшуюся любовь.

Мэрвин, следовавший за псом, сердечно приветствовал его. В руке он держал бокал, наполненный янтарной жидкостью, из которого и отхлебнул.

– Привет! Это ведь Фотерингей-Фиппс, верно?

– Да.

– Тот самый Фотерингей, о котором столько говорят? Глазам своим не верю! Ах-ах-ах! – болтал Мэрвин. – Нынешний день, да, нынешний день – он лучше рая. Какая честь! Входи и выпей.

– Я бы с удовольствием, но тут твой пес вцепился мне в ногу.

Мэрвин прищурился.

– Хм, да. Ты абсолютно прав. Мой пес просто лев, а не собака. Зовут Тюльпан. Какой же ты наблюдательный! Другие бы и не заметили.

Простак, последовавший за хозяином в гостиную, почувствовал, что к душевным мукам примешивается легкое беспокойство. Ему стало очевидно, что его приятель, измученный долгой дневной репетицией, поддался своему низшему «я», и уже значительное время пьет, точно пылесос. Если уже не в стельку пьян, то сильно навеселе. Осталось только надеяться, что он не достигнет агрессивной стадии. Не хотелось бы находиться поблизости от такого крупного и мускулистого субъекта, когда им овладеет агрессия.

Пока что Мэрвин был само дружелюбие. Он всучил стакан Простаку, освежился щедрым глотком и стал увлекательно рассказывать о жизни в Голливуде, сыпля забавными байками о других звездах и студийных чиновниках.

– Тебя, Фиппс, когда-нибудь припирал в угол оскорбленный чиновник? Нет? Ну, что же ты! Таким опытом следует обзавестись каждому молодому человеку. Очень расширяет кругозор и помогает лепке характера. Прекрасно помню тот день, когда я брел через джунгли на съемочной площадке «Метро Голдвин», а прямо на меня как выскочит из рощицы Луис Б. Майер. Он ухитрился каким-то образом сбежать из офиса, где его держат, и по сверкающим его глазам и мокрому подбородку я увидел, что он уже отведал крови. К счастью, при мне было ружье для охоты на слонов, а со мной рядом – мой преданный туземец-носильщик… – Взгляд Мэрвина стал блуждающим. – Что ж, спокойной ночи, – сердечно пожелал он и мгновенно заснул.

Простак осмелился тронуть его за руку.

– Послушай-ка… Мэрвин открыл глаза.

– У меня даже шкура висит в Беверли Хиллс, – завершил он повествование.

– Послушай!

– Да, Фиппс?

– Поздновато уже. Может, нам пора обедать?

– Обедать? – Мэрвин уставился на него. – Ты что, хочешь есть?

– Ну да.

– Ничего ты не хочешь. Сядь! – громоподобно рявкнул Мэрвин.

Простак сел. Хозяин явно достиг той стадии, какой несчастный гость надеялся избежать, и он поймал себя на мысли, что лучше бы ему подружиться с менее знаменитой звездой.

– Обед! – проговорил Мэрвин и добавил: – Фу! – после чего снова закрыл глаза и опять погрузился в освежающий сон.

По тону, каким он проговорил эти слова, Простак понял, что Мэрвин не очень высокого мнения о еде, но разделить такое безразличие не мог. Он с самого завтрака ничего не ел, и с каждой минутой все больше ощущал потребность подкрепиться. Когда желудок начал издавать глухие жалобные шумы, ему пришла в голову замечательная идея – воспользоваться сном хозяина, тихонько убраться из дома и поесть где-нибудь в одиночестве. Если приятель приглашает вас на обед, рассудил он, то, естественно, вы сидите у него, пока он не подаст сигнал, но если у хозяина нет намерений подавать такой сигнал и, судя по его поведению, никаких калорий от него не дождаться, то человек вправе считать себя свободным и отправиться на поиски еды. Сама Эмили Пост, не сомневался он, одобрила бы такое мнение.

Осуществляя намерение, Простак встал, намереваясь улизнуть, но комнату тут же огласили странные булькающие звуки, как будто бы какой-то гигант поблизости стал полоскать рот. Между Простаком и дверью вырос Тюльпан, многозначительно глядя на гостя. Даже начинающий физиогномист не затруднился бы разгадать его выражение – пес готов быстро реагировать на любые подозрительные выходки. То, что желание Простака покинуть дом подпадало под эту категорию, было очевидно до тошноты.

Простак попытался найти нужные слова.

– Хороший песик, – проговорил он. – Ты ведь меня пропустишь?

Зверь быстро изобразил обезумевшую ищейку, подавившуюся рыбной костью.

– Да ладно-ладно, – чуть неуверенно пробормотал Простак, – я же просто спросил.

Было без четверти девять. В четверть двенадцатого Мэрвин сел и потянулся, свежий и отдохнувший.

– Хорошая штука сон, – провозгласил он, потянувшись к графинчику и наливая себе аперитив. – Как говорится, он штопает дыры забот и скорбей. А как там мой старый Фиппси?

– Да ничего, – отозвался Простак, весьма вольно толкуя факты.

– Повеселился, пока я дремал? Потолковали с Тюльпаном о том, о сем? Прекрасный пес, верно?

– О, да! Чудесный. А он безопасен?

– Ну что ты, конечно, он в полной безопасности. Вряд ли найдется такой осел, чтобы нападать на Тюльпана. У него силы на десятерых, потому что он чист сердцем. Ладно, Фиппс, а ночка-то катится. Может, выйдем, взглянем, что нам может предложить город? Мне говорили, что стоит навестить кабаре в «Пьяцце».

– Это было бы здорово!..

– Ну, так отправились. Тюльпан, за мной!

– Собаку в «Пьяццу» не пустят.

Мэрвин нахмурился. Глаза его сузились, точно у героя вестерна, столкнувшегося с угонщиками скота. Властного человека больше всего раздражает, когда кто-то пытается командовать им.

– Как это, не пустят? – пронзительно взглянул он на Простака. – А кто? Ты?

– Нет, что ты!

– Честное слово, кто-то это сказал, – озадачился Мэрвин. – Игра акустики, не иначе. Ну, двинулись! Тюльпан, к ноге! Следующая остановка – «Пьяцца».

Посмотреть на представление кабаре в «Пьяцце» собралось много кутил. В зале «Шампанское» яблоку было негде упасть, но силой своего обаяния Мэрвин Поттер раздобыл столик у самой площадки. После довольно колкого спора Тюльпана водворили в гардеробную, на специальную подстилку. Официант принес меню, и желудок Простака поздравил хозяина, как и подобает желудку, предвкушающему счастливую развязку.

Взмахом руки Мэрвин отослал официанта.

– Еды не надо, – распорядился он. – Только бутылку шампанского.

Простак почувствовал, как его желудок вскочил на ноги, в изумлении вздернув брови.

– Э, послушай, – проблеял он, – я бы съел почек или бифштекс. Или еще чего-нибудь.

– Нет, не съел бы. Почки? Бифштекс? После нашего роскошнейшего обеда? Фиппс, ты не должен поклоняться желудку, – укорил его Мэрвин. – Поставьте бутылку подальше от моего друга, – добавил он, когда официант принес шампанское. – Он у нас симпатичный, – доверительно пояснил он официанту с присушим ему обаянием, – но, видите ли, не знает меры. Хлебает с самого завтрака. Один бокал, Фиппс, так, для компании. Но не больше.

– Ты послушай…

На лице Мэрвина опять проступило опасное выражение.

– Надеюсь, ты не собираешься затевать спор?

– Нет-нет.

– Ну и отлично. – И Мэрвин задремал.

Простак решил, что наступило время завершить встречу. От дальнейшего общения с крепко выпившим идолом экрана он не видел ни удовольствия, ни выгоды. Ему нестерпимо захотелось удрать.

Готовясь подняться, он подтянул ногу, и что-то невидимое тут же вцепилось в нее крепкими зубами. Пренебрегая опасностью – а вдруг рассердится? – Простак потряс друга за плечо.

– Да? – шевельнулся во сне Мэрвин. – А, Фиппс, привет. Я так и думал, что наскочу на тебя здесь. А кто это с тобой? Фотеринг? Как делишки, Фотеринг? Кстати, я только что вспомнил кое-что полезное. Когда на вас нападает чиновник, смотрите налево, отпрыгивайте направо. Это его одурачит.

Простак поблагодарил, сказав, что непременно возьмет совет на заметку.

– Меняя на минутку тему, – сказал он, – твой пес сейчас под столом. Он вцепился мне в ногу.

Приподняв скатерть, Мэрвин проверил его слова.

– А ведь ты совершенно прав. Он там. Привет, Тюльпаша! И снова погрузился в сон.

Танцы и песни немножко скрасили Простаку вечер, надо ведь как-то отвлечься. Смотря представление. Простак до какой-то степени сумел пренебречь сварливыми стонами желудка. Мэрвин все спал. Но сон его был недолог. В каждом кабаре есть номер, когда хористки кидаются разными предметами в зрителей. Был он и тут. Через некоторое время ватный снежок, неотъемлемая часть номера «Зима», угодил Мэрвину в закрытый глаз. Когда он открыл глаза, другой мазнул его по кончику носа. Хористки заметили, что этот гость спит, и не стали растрачивать реквизит на более оживленных клиентов.

Песенка «Мы сражаться не хотим, но уж если мы начнем, бе-е-регись!», казалось, написана специально для Мэрвина. Оставьте его в покое, и он вас не будет трогать. Как говорится, сердцем за мир. Но если кто предполагает, что ему недостает гордости и боевого задора, он сильно ошибается.

– Ну, хватит, – сдержанно заметил он, и те, кто знал его хорошо, могли сказать, что больше всего его следует опасаться, когда он говорит мрачным, сдержанным тоном.

Мэрвин приподнял скатерть. Оттуда вопросительно выглянула шафрановая морда. Он махнул рукой в направлении хористок, которые проделывали что-то таинственное с белоснежными туфельками.

– Ату их, Тюльпан! – приказал хозяин.

7

Простак поднялся из канавы неподалеку от отеля «Пьяцца» и суетливо поправил галстук. Припомнить, как он угодил сюда, ему не удавалось, но он помнил, в каком порядке их маленькая компания вылетела на мостовую. Первым приземлился он сам, потом Мэрвин и, наконец, Тюльпан, который проплыл по воздуху и стукнул его между лопаток. Оглянувшись, Простак увидел двух своих спутников; один отряхивал пыль с брюк, второй лаял на администрацию. По-видимому, ни одного из них не тревожило то, что случилось. Мэрвин, например, вообще пребывал в самом радужном настроении. Легкая раздраженность, прорывавшаяся в последний час, растаяла без следа.

– Ну, Фиппс, куда теперь? – жизнерадостно осведомился он.

– В постель? – предложил Простак. Мэрвин удивился до крайности.

– В постель? В самый разгар вечера? Нет, Фиппс. Мы можем отправиться кое-куда получше. Квартал, где мы сейчас находимся, наводнен кабаре, и у искателей удовольствий выбор не ограничен. Как ты насчет «Бриллиантовой Подковы»?

– Нет-нет, спасибо.

– Ну, а «Латинский Квартал»?

– Не стоит, правда.

– Ну, так к «Леону и Эдди»? Или в «Копакабану»? Ты, Фиппс, только словечко скажи. Куда пойдешь ты, туда и я.

Простак ответил, что его больше не тянет в кабаре, и Мэрвин добродушно принял его решение.

– Тогда я скажу тебе, что мы сделаем. Эй, такси! – окликнул Мэрвин. – Отвезите-ка нас на Кинг-Пойнт, Лонг-Айленд, да не жалейте лошадей. Мы поедем, Фиппс, и поболтаем с моей невестой.

– Но послушай!

Добродушие Мэрвина иссякло. В голосе у него вновь пробилась тихая опасная нотка.

– Ты, что же, возражаешь против этой встречи?

– Нет-нет, но…

– Скажи, Фиппс, тебе не нравится моя невеста?

– Нет-нет, что ты!

– Очень надеюсь. Она очаровательная девушка, милее и не сыщешь. Мисс Гермиона Бримбл, дочка хорошо известного финансового магната С. Хамилтона Бримбла, а также, по любопытному совпадению, миссис С. Хамилтон Бримбл. Ты, возможно, видел, как она порхает по этому вашему отелю. Высокенькая такая, личико – мрамор при свете звезд, глаза сверкают, словно изумруды на солнце. Ну, то есть, они зеленые, – пояснил Мэрвин. – Тебе она ужасно понравится. И я уверен, знакомство с тобой дополнит ее счастье.

– Черт побери! Она же не пожелает видеть меня среди ночи.

– Недооцениваешь ты, Фиппс, своей привлекательности. Ты излучаешь обаяние независимо от времени. Я слышал, и не однажды, от очень надежных людей, что как бы поздно ни пришел Сирил Фотеринг-Фиппс, он остается Сирилом Фотеринг-Фиппсом. Водитель, тронулись. Когда доберемся до Кинг-Пойнта, я буду направлять вас жестом и словом.

Чтобы добраться до Кинг-Пойнта на Лонг-Айленде, нужно переехать через мост Трайборо, доехать до Грейт Нек и свернуть на Мидлл Нек роуд. Поездка долгая и была бы крайне утомительной, не разнообразь ее Мэрвин песенками, которые напевал приятным баритоном. Когда они прибыли, Мэрвин подосадовал, что дом тонет в темноте. Как приверженец этикета он указал, что в окне должен сиять свет, путеводный маяк для путника.

– Лампа, – посетовал он, – или хотя бы свеча. Однако, – прибавил он, вновь приободряясь, – мы можем пренебречь формальностями. Вон там, по-моему, комната моей невесты, и если я не ошибаюсь, для нас открыты три пути. Мы можем остаться здесь и покричать погромче. Можем бросать камешками в окно. Наконец, ты можешь взобраться туда по водосточной трубе. Да, это лучше всего. Полезай наверх, Фиппс. Постучи дважды и произнеси мое имя.

Простаку внезапно пришло в голову одно спасительное соображение.

– Твоей невесты нет дома.

– Откуда, интересно, ты это знаешь, если даже еще и в окно не постучал?

– Ты сам мне говорил, что она ушла на танцы.

– Хм, и то правда. Разрази меня гром, правда! Ну, тогда полезай наверх и просто разбей окно.

Как выразился поэт, «это лишь чуточку больше, но как это много!» Будь Мэрвин поменьше ростом, не так пьян и не настолько обижался на малейшее возражение, Простак отклонил бы проект. Но при данных обстоятельствах он счел, что благоразумнее подчиниться. Карабкаясь по трубе, он тупо осознавал, что Мэрвин, прислонясь к стене, звучно декламирует «Выше! Выше!», а когда он добрался до подоконника, прозвучали строки о деве, приглашающей альпийского скалолаза прервать подъем и передохнуть, склонив усталую голову ей на грудь.

Когда же Простак разбил окно, из другого окна, чуть поодаль, высунулись голова и плечи человека в халате. Свет электрического фонарика упал на незваного гостя, а потом человек в халате поднял револьвер и выстрелил в его направлении. Балстрод, дворецкий-англичанин, услышал шум в ночи, а когда дворецкие-англичане слышат такой шум, они действуют.

Выстрелы просвистели мимо уха, не причинив Простаку вреда, но намек был настолько очевиден, что он тотчас уловил его. Крик Мэрвина, лай Тюльпана и его полет совпали во времени.

Когда Простак достиг земли, Мэрвин растворился во тьме, но Тюльпан оставался на месте. Он оскорбленно рычал и царапал лапами дерн.

У собак странный образ мыслей. Казалось бы, он сообразит, что ни один человек, даже с самой неустойчивой психикой, не станет карабкаться по водосточной трубе, чтобы стрелять в себя самого. Тем не менее пес был твердо убежден, что стрелял не кто иной, как Простак, а перебирая недавние события, пес заключил, что тот с самого начала играл дурную роль, и преисполнился решимости раз и навсегда свести с ним счеты. Тюльпан терпеть не мог грубых, вульгарных шуток. Царапнув лапами в последний раз, он бросился в атаку.

Спасла Простака только прыть. Самая крохотная пауза, и с ним было бы покончено. «О, – спросил у себя Простак, – где мои крылья голубки?», и в следующий же миг очутился на верхних ветвях большого кедра. С этой высоты он беспрепятственно мог любоваться разворачивающимися событиями.

Теперь у Мэрвина не было причин жаловаться на отсутствие света. Дом был ярко освещен, как и он сам. Очень скоро начали появляться люди и обыскивать прилегающую территорию. Действовали они, как показалось Простаку, не очень охотно, но все-таки выполняли тяжкую задачу под гипнотическим оком Балстрода. Простак никогда не видел дворецких в халатах и с радостью отказался бы от такого зрелища, пусть и очень впечатляющего.

Через некоторое время церемониймейстер убедился, что вытащили они пустышку, поисковая партия вернулась в дом, и свет потихоньку начал гаснуть. Парадная дверь закрылась. Дом окончательно погрузился в темноту. И Простак был готов поддаться знакомому порыву, который часто охватывал тех, кто проводил вечерок с Мэрвином Поттером, то есть удрать поскорее, когда аромат табака защекотал ему ноздри, и он разглядел, что поддеревом стоит Балстрод, наслаждаясь сигаретой.

При виде него Простак прирос к ветке. Примерно через четверть часа раздался шум машины, затормозившей у ворот, и миссис С. Хамилтон Бримбл с дочкой Гермионой показались на подъездной дорожке. Простак сообразил, что низенькая толстенькая леди – это миссис Бримбл, а повыше и постройнее – ее дочь, когда низенькая сказала:

– Гермиона, под деревом кто-то стоит. На что вторая откликнулась:

– Да это же Балстрод, мама. Ой-ой! Он в халате!

Вид дворецкого, расхаживающего по саду в халате, явно переполошил миссис Бримбл. До этой минуты Балстрод был для нее вкрадчивой фигурой во фраке, сером или черном, и она понятия не имела, что среди его одежды есть халат китайского шелка с вышитыми желтыми драконами. Она шагнула к нему, готовая вскрикнуть: «Вот так штука!», – но воспитание, положение удержали ее и она воскликнула только:

– Балстрод! Что вы тут делаете ночью?

Со спокойствием человека, уверенного в основательности и надежности своих мотивов, дворецкий ответил:

– Добрый вечер, мадам. Я преследовал грабителей.

– Грабителей?

– Да, мадам. Их было двое. Я услышал шум, стал производить расследование и заметил разбойника, карабкающегося по водосточной трубе.

– О, Господи! Балстрод!

– Да, мадам?

– Кто же это был?

– Он не оставил своей карточки, но я узнал его сообщника. Тот оставался внизу и декламировал «Выше! Выше!»

– Что?

– Декламировал «Выше! Выше!», мадам. Стихи покойного Генри Водсворта Лонгфелло. Возможно, эти стихи вам знакомы? «Быстро сгущались сумерки ночи, мадам, когда проходил по альпийской деревне юноша, несший сквозь непогоду знамя, мадам, с надписью странной…»

Миссис Бримбл перебила его. Она, скорее, любила стихи, декламация дворецкого не вызывала у нее отвращения, но ей хотелось, чтобы он все-таки придерживался главной линии.

– Вы говорите, его узнали?

– Да, мадам. Это был субъект, называющий себя Мэрвином Поттером.

– Мэрвин? Поттер? Он же обедал у нас сегодня.

– Высматривал, мадам, где что лежит.

– Балстрод, вы уж совсем ку-ку! – пылко вступилась Гер-миона. – Мэрвин не взломщик!

– Не согласен с вами, мисс.

– Он киноактер! Очень знаменитый!

– Вполне возможно, что такова его версия, мисс. Я могу лишь утверждать, что застиг его за тем, как он подстрекал другого молодого человека, явно преступной наружности, вскарабкаться по водосточной трубе и проникнуть в дом через окно.

Вмешалась миссис Бримбл, возможно, почувствовав, что страсти накалились и через минуту ей придется разбирать безобразный скандал. Будь она полисменом, она крикнула бы: «Разой-дись!» но сейчас только могла приказать Балстроду, чтобы тот отправлялся спать. Вежливо пожелав всем спокойной ночи, дворецкий удалился.

Услышав звук, похожий на шипение сифона, Простак резонно заключил, что хозяйка перевела дух.

– Ну вот, – проговорила она, и ухо могло уловить в ее голосе оттенок великодушной теплоты, – твой Мэрвин! Я тебе сразу сказала, как только его увидела…

– Я уверена, мама, что у него есть какое-нибудь объяснение.

– Так пусть он его даст! – воскликнула миссис Бримбл и взмахом руки указала на стройную легкую фигуру, выступившую из тени.

– Мэрвин! – воскликнула Гермиона.

Мэрвин вроде бы ей обрадовался. В его голосе слышался искренний пыл влюбленного, когда он крикнул:

– Привет, малышка!

– Что ты тут делаешь? – спросила мисс Бримбл.

– Так, брожу по окрестностям. А вообще-то ищу такого Фиппса, я его где-то обронил. Возможно, ты знаешь его под именем Фотерингей. Нас обоих выбросили с час назад из «Пьяццы», и пока мы расслаблялись в канаве, он сказал мне: «Поттер, я бы очень хотел познакомиться с твоей невестой». На что я ответил: «Нет ничего проще, дорогой Фиппс. Сейчас поймаем первое же такси и скатаем к ней».

– Мэрвин, ты вдребезги пьян.

Герой экрана скорбно икнул.

– А кто бы не напился в обществе Фотерингей-Фиппса? – спросил он. – Это же дикарь-индеец! Вломился ко мне в квартиру и стал меня пугать. Он из тех, кто в подпитии ведет себя безобразно. Я сразу увидел, что нализался он до ноздрей. У него и пистолет был. Если хочешь знать, весь вечер размахивал. Я думал тихо, спокойно провести вечерок дома. Скромный обед, парочка хороших книг… Но он и слышать не желал. «Я лесной волк с великого Северо-Запада! – рычал он. – Сегодня ночью мне пришла пора выть!» Уволок меня в «Пьяццу», представляешь? Что я мог поделать?! Ни-че-го. У него ведь пистолет. А когда мы сели за столик, он вскочил и закричал: «Берегись! Сейчас начну! Подбирайте своих мертвецов, ребята! К каждому трупу – сувенирчик!» Естественно, нас выбросили. Мы приложились ушами прямо к асфальту. Поверь мне, Фотерингей-Фиппс – он такой. До того доведет, что его с друзьями выбросят из портового салуна в Марселе. Обещаю тебе встречаться с ним после медового месяца как можно реже.

– Медовый месяц может не состояться, – сумрачно произнесла Гермиона. – Мама, ступай домой. Я хочу поговорить с Мэрвином.

Она повела нареченного по лужайке, а Простак остался один в тихой ночи. Освобожденный от общества миссис Хамилтон С. Бримбл и ее дочери Гермионы, он мог бы и слезть с насеста, пожелай он того, но он не желал. Зачем ему новые удары, которые, возможно, припас для него этот жуткий дом? Словом, он цеплялся за свою ветку, точно озабоченный опоссум, когда заметил маленькую компанию, состоявшую из Мэрвина Поттера, шагавшего с самым понурым видом, собаки на поводке и Гермионы Бримбл, высоко вздернувшей подбородок. Гордо и холодно вошла она в дом, и парадная дверь громко захлопнулась за ней. Никаких поцелуев на прощание.

Простак спустился вниз осторожно – в таком местечке никогда не угадаешь, какие еще ужасы могут таиться в тени. Пес Тюльпан пылко рванулся к нему, уведомляя о его присутствии Мэрвина, но, к счастью, его окоротил поводок.

– А-а, Фиппс, – тускло проговорил Мэрвин. – А я тебя ищу повсюду. Откуда это ты свалился?

– Сидел на том дереве.

– Любишь по деревьям лазать?

– Нет, не люблю. Меня туда загнал пес-людоед.

– Играл, знаешь ли.

– Да? Ну, я не стал его спрашивать. Просто прыгнул, спасая жизнь.

– Значит, – призадумался Мэрвин, – ты сидел на этом дереве? Тогда ты мог кое-что услышать из недавнего разговора.

– Я и услышал.

– Но самое интересное пропустил. Тебе уже не было слышно. Ты ведь не женат?

– Нет.

– Тогда ты и не подозреваешь, до чего может дойти рассерженная женщина. Не припомню ничего подобного с того дня, как я украл сцену у мексиканской звезды. Где девушки набираются таких словечек, понять не могу. Скорее всего, заучивают в последнем классе.

– Она дала тебе отставку?

– Если ты имеешь в виду, что она порвала помолвку, то я отвечу «нет». Мы по-прежнему жених и невеста. Но какой ценой! Какой ценой, Фиппс! Выдвинула ультиматум. Отныне – никакого питья. Одно движение к алкоголю, и свадебным колоколам – крышка. Начинаем с сегодняшнего вечера.

Мэрвин погрузился в угрюмое молчание, уйдя мыслями в безрадостное, серое будущее.

– Вот интересно, Фиппс, – обронил он, – представляешь ли ты, что это значит? Холод и тьма, холод и тьма. Повсюду царят радость и смех, но не в сердце Мэрвина Поттера. Повсюду весело поглощают шотландское виски, а я не могу присоединиться. Я буду чувствовать себя как мучимый жаждой прокаженный. Но – раз нужно, значит нужно. Пойдем-ка, Фиппс. В гостях хорошо, а дома лучше. Возвращаемся в Нью-Йорк.

– Забежим куда-нибудь перехватить сэндвич?

– Нет, это немыслимо! – Мэрвин вскинул брови. – Ты что, Фиппс, жуешь, не переставая? Роешь себе могилу зубами? Хотя что же, – философски заключил он, – ленточные черви так и останутся червями.

И зашагал туда, где их ждало такси.

8

Офис «Леман Продакшнс Инк.» размещался в сумрачном здании, каких полно на Бродвее и 40-х улицах. Лифты в них слишком тесные, заполонены блондинками, все на одно лицо, и мужчинами с заросшим подбородком, тоже скроенными по одной модели. Все до единого – из шоу-бизнеса или с его окраин. Пока лифт плывет вверх и вниз, вы улавливаете обрывки разговоров о летних гастролях, ракурсах камеры, и о том, что за ними прислали сами «Линдсей и Крус».

Почти все такие здания сдаются в аренду под офисы, занимающиеся водевилями, фильмами и телевидением. Джо Леман прежде занимался водевилями, и водевильное его прошлое сказалось – став продюсером в драматическом театре, он раскинул свою палатку в одном из таких зданий, тогда как обычно эти продюсеры располагались на верхнем этаже какого-нибудь театра или прятались за обветшавшими фасадами особняков на 55-й стрит.

Офис «Леман Продакшнс» состоял из приемной, где сидел прыщавый мальчишка, день напролет жуя жвачку; комнатушки, где хватало пространства только секретарше и пишущей машинке; и внутреннего кабинета – святилища, где Леман проводил совещания со своим партнером Джеком МакКлюром.

В два тридцать на следующий день после того как Простак посетил Кинг-Пойнт, мистер Леман тоже совещался в своем офисе, но не с Джеком МакКлюром – тот сидел в зале «Моррис» и смотрел репетицию, – а со своей женой Фанни, бывшей Фанитой, Величайшей Жонглершей Мира.

Кабинет был запущенный, неприбранный, совсем не похожий на те помещения, в каких ведут дела люди вроде Ли Шуберта и Джона Голдена. Если бы сюда неожиданно попал тонко чувствующий декоратор, то он, скривившись, громко разрыдался бы. Дни водевилей для Джо Лемана едва миновали, и у одной стены громоздилась груда всякого барахла из прежнего офиса. Связки газет, в основном – рождественские выпуски «Вэрайэти» с рекламными поздравлениями мистера Лемана актерам; несколько коробок с папками; пестрая мешанина сценических костюмов и даже балетная туфелька были самыми приметными в комнате, если не считать огромного и нового письменного стола, уже припорошенного пылью.

Остальная мебель тоже была новой – крутящееся кресло у стола, стул для посетителей перед ним и стул поменьше сбоку. Бачок с охлажденной питьевой водой довершал обстановку. Еще мистер Леман прихватил с собой в новый офис шестьдесят или семьдесят фотографий тех, кто в разное время пользовался его профессиональными услугами. Снимки в занятном беспорядке украшали стены, все с надписями «С любовью к Джо», «Джо от Прекрасной Марквери», «Самому великому агенту в мире», и тому подобное. Надписи эти свидетельствовали скорее о деловых союзах, чем о личных привязанностях.

Мистер Леман сидел в крутящемся кресле, закинув ноги на стол и ритмично жуя сигару. Его жена, лет под сорок, хладнокровная, самоуверенная, закаленная за годы гастролей по медвежьим углам, предпочитала расхаживать по кабинету.

– Да уж, голубчик, – говорила она, – посмотрела я на эту твою хваленую труппу.

– И что же? – осторожно подтолкнул ее Леман.

– И репетицию видела. Теперь я знаю, что такое «судьба хуже смерти».

– Вот как? – прорычал мистер Леман. – А ты не ходи на репетиции.

Леман был волевой, крупный, мощный мужчина, склонный дышать тяжело в минуты профессионального напряжения.

Костюм его был достаточно скромным, разве что рубашка несколько ярковата, но все-таки казалось, что одет он крикливо, вероятно, из-за шляпы «дерби», которую он не снимал никогда. Даже люди с крайне богатым воображением не могли представить его без этой шляпы.

Однако и Фанни была не из тех женщин, кого легко запугать. Ровным голосом она продолжала:

– Да, голубчик, шоу у тебя историческое. Летосчисление станут вести со дня премьеры.

Леман беспокойно поерзал в крутящемся кресле. Рука его, потянувшаяся было почесать голову, наткнулась на шляпу, и он почерпнул силы в этом головном уборе.

– Слушай, а каким боком это тебя-то касается? – нежно осведомился он. – Деньги ведь не твои, верно?

– Были бы мои, дай я слабину. Но я устояла.

– Ну и отлично. А когда ты презрела долг жены, я отправился за угол к Лестеру Бардетту, и он тут же вложил двадцать штук. Вот так! Чек он даст сегодня.

– Пусть лучше он, чем я! Поберегу уж свои наличные.

Джо кисло взглянул на жену. Эти наличные были животрепещущей темой. Нет, все-таки нужно принять закон против того, чтобы жена клала деньги на свое имя, опять подумал он, вторя чувствам многих бродвейских мужей.

– Вообще-то после всего, что я для тебя сделал, могла бы хоть благодарность проявить, – угрюмо проворчал он. – У тебя не было бы ни пенни, если бы я не выдернул тебя из техасского кабака и не вставил твой номер в настоящий водевиль. Фанита! Величайшая Жонглерша! – с едкой иронией воскликнул он. – Да если б не я, ты бы до сих пор подбрасывала свои четыре булавы в каком-нибудь фиговом представлении.

Фанни взорвалась. Она не могла вынести, когда оскорбляли ее профессиональную гордость.

– Прямо, четыре! Я работала с шестью булавами, и мне орали «браво». Сколько лет держался номер…

– Угу. И нет сцены между Нью-Йорком и Калифорнией, где не осталось бы вмятин от твоих булав. А в первых пяти рядах и сидеть никому не разрешали. Фанита, ха-ха!

– Да, Фанита! Я и сегодня так же хороша.

– Почти.

– Ладно-ладно, – небрежно отмахнулась Фанни. – Я была никуда не годной жонглершей, а ты великим агентом. Но и дом, и участок во Фрипорте купила я. Не говоря уж о моих сбережениях. Послушай, Джо, – смягчилась она, как всегда смягчалась, разрядившись в домашней ссоре, – это ведь не твой конек. Почему бы тебе снова не заняться водевилями? Уж на этом-то ты собаку съел.

– Потому что я не желаю. Ясно?

Фанни вздохнула. Случайный зритель ни за что бы не подумал, но она любит этого человека – тупоголового, с сигарой, шляпой «дерби» на макушке.

– Ладно, – смирилась она, – поступай, как знаешь. Давай, гони это шоу, и мы с тобой посмотрим, как оно станет историческим.

– Не волнуйся, станет, хотя ты и в насмешку говоришь. Подумай сама, какое шоу не станет сенсацией, если главную роль играет Мэрвин Поттер? Каждая женщина в Америке бросится на него смотреть.

– Если он не сожжет театр в первый вечер. От него только этого и жди. Я бы лучше управлялась с полной тележкой обезьян, чем с этим придурком. Сомневаюсь, что зрители станут платить даже за Мэрвина Поттера, когда разнесется слух об этой актрисе.