Текст книги "Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии"

Автор книги: Павел Шуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Кажется, история катилась к благополучному завершению. Протянув мне квитанцию за штраф, контролерша оглянулась на Шарика и, не выдержав, улыбнулась и погрозила ему пальцем:

–Гляди, пес, больше не подводи хозяина.

Это была роковая улыбка. Шарик, подумав, что ему вновь сошло с лап, привел хвост в движение и подбежал к контролерше, благодарно заглядывая ей в глаза.

–Ишь, обрадовался! – восхитилась контролерша.– Набедокурил и радуется. Впервые вижу собаку, которая проехала зайцем.

Шарик был прощен контролершами, и прощение лежало сейчас у меня в кармане в виде квитанции за уплаченный штраф.

Видимо, внезапная тревога, вызванная дискриминацией хвоста, заставила Шарика не только удрать в конец салона, но и начисто позабыть о том, что всю дорогу ему перепадало от пассажиров перекусить. Боль в хвосте перечеркнула сытость. Похоже, все калории, полученные Шариком за день в виде пищи, стремительно ринулись в хвост, чтобы объединить усилия и победить боль. Тоска в глазах Шарика ясно говорила сейчас о том, что он хотел бы малость пожевать и не прочь освежить в памяти, как это делается,

И он взялся за старое – принялся вновь обнюхивать мой Карман.

–Нет там ничего!– оттолкнул я попрошайку и жадину.– Отстань! – в доказательство своей правоты я извлек из Кармана квитанцию за штраф:

–Видишь, больше ничего,

Шарик потянул носом. От квитанции, приобщенной к тайным запахам Кармана, по-видимому, потянулась к его ультразвуковому носу незримая и приятная дорожка, и нос отважно ступил на нее, желая изучить поближе незнакомый предмет, источающий привычный запах бутерброда. Приоткрыв пасть, Шарик шумно вдохнул, и квитанция, повинуясь этому радушному приглашению, скользнула прямиком на липкий язык обжоры. Теперь, пожелай я рассказать кому-либо о случившемся, у меня не было в доказательство такого важного документа, как квитанция. Она исчезла в пасти Шарика. Мне стало ужасно жалко квитанцию, и я взмолился, обращаясь к контролерше:

–Тетенька, дайте мне другую квитанцию! Пожалуйста! Можно другую?

–Конечно, можно,– отозвалась она.– Уплатите еще раз штраф – и получите новую квитанцию.

–Как это – еще раз?! – возмутился я.– Мы ведь уплатили уже.

–За тот штраф квитанцию вы получали. А у новой – и номер новый. Мы, милок, за них отчитываемся, это дело у нас строгое. Вот так-то... Лучше за собачонкой своей следи в оба. Она у тебя не то что квитанцию – и автобус того и гляди слопает.

Квитанция уплыла бесследно. Теперь и родителям не докажешь толком, как дело было. Разве что Алишер подтвердит.

И тут к автобусу вернулся дядечка с гусем. Он был встревожен.

– В чем дело, товарищи? – спросил он, обращаясь к контролершам.– Я все видел, могу рассказать... Это собака сама в автобус забежала, честное слово! Она сама зайцем ехала, мальчик ее не брал.

Контролерша смерила его ледяным взглядом:

– Уже разобрались, гражданин. Штраф уплачен.

– Ах, штраф!..– охнул дядечка.– Вот как оно обернулось. А я стою, жду трамвайчик и все смотрю на вас и думаю: ну чего они так долго?.. Штраф, стало быть. Вот как вышло...

Контролерша отчеканила:

– Ничего, порядок будут знать назубок. Мы, кстати говоря, вас в пример поставили.

– Меня?

– Вас и вашего гуся. Вы вот гуся просто так, живьем, в автобус не запустили. В клетку сперва усадили. И правильно. А он,– кивок в мою сторону,– и намордника не припас. Как пса своего назад повезет – не знаю. Пусть сперва намордник купит или на новый штраф денежки готовит.

– Что вы говорите!– дядечка открыл клетку и зачем-то взял на руки гуся.

– Вот! – протянул он мне клетку. – Держи.

– Зачем? – удивился я.

– Бери, бери. Собачонку в нее на обратном пути посадишь. Она просторная. А гусь у меня смирный. Я его и в руках донесу. Дочку еду навестить. За клетку не беспокойся. В поселке мне ее и вернешь. Я на Дачной живу. Дом девять. Принесешь.

Видя, что я колеблюсь, дядечка спросил контролершу:

– Как клетка? Сойдет вместо намордника?

– Оно похоже, что сойдет,– согласилась она. – Правда, маловата она. Но хотя бы на морду ее одеть можно. Главное ведь тут, чтобы пассажиры без покусов были.

Не давая мне опомниться, дядечка заспешил к трамвайной остановке, неся гуся как грудное дитя. Отошли и контролерши. Клетка стояла у моих ног.

Алишер смотрел на меня с усмешкой. Кивнул на Шарика:

– С собой возьмешь? Тебя же теперь во всех трамваях штрафовать будут. Это же сколько трояков! Не по карману... А в метро и вовсе не попадешь. А ты куда, собственно, собрался?

– В библиотеку. И еще – в магазин «Электроника», батарейки для калькулятора нужны.

Алишер дернул головой в сторону трамвайной остановки, и увидев, что дядечка с гусем все еще стоит, заторопил меня:

– Беги к нему! Живо! Отдай клетку,

– А как же?..– я осекся.

– Беги, говорю!– приказал Алишер,– Шарика я к себе возьму, в кабину. Не дело это – собаку в салоне везти, да еще без тебя.

Я ринулся к остановке, и скоро гусь был водворен в клетку.

Когда я вернулся в поселок, Шарик был уже в школьном дворе – отдыхал после всех приключений в своей будке около котельной.

Утром я прихватил для него кусочек колбаски и, как всегда, положил в карман, отлично известный Шарику,

Шарик привычно ждал у школьных ворот. Я не узнал Шарика. Он не крутил хвостом и не визжал. Смотрел виновато. Я не стал дразнить его и, достав колбаску, протянул ему.

Это было так непохоже на него.

Шарик задрал голову и, поскуливая, вывалил язык, будто показывал его доктору. Я глянул и обомлел: в глубине пасти к языку прилипло что-то, беспокоившее сейчас Шарика и даже (даже!) заставившее забыть о колбасе.

–Только, чур, не кусаться.

Шарик вновь заскулил, обещая быть паинькой.

Я закатил рукав рубашки и осторожно, двумя пальчиками, словно пинцетом, полез в пасть, тотчас обдавшую мою руку жаром – в пасти Шарика бушевала сауна! – и отлепил бумажку, приставшую к языку.

Это была квитанция! Та самая квитанция за штраф. Я рассматривал ее как чудо. Вещь, казалось бы, навеки сгинувшая в бездонной утробе Шарика, вновь была в моих руках.

Я вертел вернувшуюся из небытия квитанцию, не замечая, что выдавший мне ее сейчас Шарик уже проглотил колбаску и что его хвост, только что уныло волочившийся по земле, вновь стал неугомонным пропеллером и заставляет подозревать – не упряталась ли вековая тайна сомнительного, хотя и дразнящего вечного двигателя, в неугомонный хвост нашего Шарика?..

ПАМЯТНИК ПРИРОДЫ

Если меня спросят, что легче всего на свете, я не стану долго размышлять над ответом. Ибо знаю: нет дела проще, чем нарисовать нашего Ваську Кулакова. Так, чтобы его сразу же рассекретили.

Знаю это как редактор стенгазеты «Улыбка», куда Васька попадает чаще, чем, к примеру, остальные ученики школы на все предметные олимпиады года Васька, можно сказать, бродячий сюжет стенгазеты. Ей без Кулакова неуютно, сиротливо.

А рисовать его легко вот почему. Во-первых, для этого вовсе не нужно уметь рисовать, а во-вторых, не нужно рисовать самого Ваську! Достаточно изобразить на бумаге его величественный помпезный чуб. Такой чуб – один на всю школу, а может, и на всю страну. Васькин чуб куда более знаменит, чем его же безжалостные щелбаны безответным малышам. После Васькиных щелбанов три дня больно причесываться, а на четвертый их можно забыть.

Зато чуб у него незабываемый. По нем книга рекордов Гиннесса рыдает...

Однажды я листал альбом рисунков какого-то японского художника. Он здорово любит море рисовать, особенно ловко у него волны во время шторма или цунами получаются. Совсем Айвазовский, только японский. На его картинах волны как живые драконы нависают над берегом, грозят рухнуть на него и смять, сокрушить все живое и уползти обратно в море, увлекая за собой бездыханный труп берега.

Чуб Васьки Кулакова – это настоящая волна цунами, взметнувшаяся и застывшая, как крутой трамплин. Достаточно несколькими яростными ударами фломастера взвихрить на листе стенгазеты привычные очертания яростного чуба, как всем становилось ясно, что речь идет о Кулакове.

Рисуя газету, я так и поступал – смело приделывая ноги и руки прямо к... чубу. Чуб шагал, отпускал щелбаны, говорил, получал двойки. Чуб жил в стенгазете, как Нос в одноименной повести писателя Гоголя. Но в отличие от Носа, ездил не в карете, а на велосипеде.

Постепенно в классе образовались две группы. Половина называла Ваську Кулаком; по фамилии и за драчливость. Другая половина – Чубом. Бывало, спросит учитель дежурного об отсутствующих на уроке, а дежурный, забывшись, выкладывает:

–Чуб не пришел...

Однажды биолог-ботаник Александр Григорьевич в шутку сказал, что такие, как у Васьки, чубы появляются раз в сто лет и являются памятниками природы – как реликтовый лес или родник среди скал. Правда, на том же уроке это не помешало ему влепить увесистую двойку обладателю памятника природы. Захлопывая васькин дневник, Александр Григорьевич с усмешкой заметил:

–Если ты, Кулаков, будешь и дальше так же скверно учить уроки, то стать тебе в будущем разве что главным хранителем в заповеднике под названием «Личный чуб». Если, конечно, государство объявит твой чуб заповедной зоной или внесет его в Красную книгу...

Как-то мы в шутку поспорили – сколько весит васькин чуб. Мнения были разные, кое-кто договорился аж до килограмма! Но как проверить, если чуб без головы не взвесишь, да и голову трудно без всего остального. Для этого, наверно, особо умные приборы нужны – чубомеры, одним словом. Только разве такие существуют?..

Утром, перед школой, слушая вполуха передачу местного радио, я прознал о чудном событии и сразу же подумал про Ваську. Дикторша радостным голосом возвестила, что сегодня произойдет нечто выдающееся в культурной жизни поселка – наша парикмахерская ожидает именно сегодня стотысячного со дня открытия салона посетителя, а его администрация намерена не только отпустить юбилейному клиенту бесплатную прическу, но поднесет подарок и даже памятную медаль! Признав, что медаль – дело хорошее, я решил, что администрации, взволнованной предстоящим юбилеем, следовало не торопиться с изготовлением медали, а хорошенько подумать, какой ей быть. Если бы заранее спросили у меня, посоветовал бы отлить в металле изображение чуба Васьки Кулакова. Но, увы, с советами я опоздал. Медаль они, конечно же, успели заготовить по собственному вкусу. Даже если бы эта идея с чубом показалась им гениальной, отливать его поздно. Хоть это и чуб века, и памятник природы...

Но оказалось, что объявление по радио в классе слышали многие. Я не удержался и сказал Ваське про свою идею памятной медали счастливому клиенту. Васька слушал с какой-то тревогой. Чуб его вяло колыхался. Казалось, к тому, что говорят в классе о предстоящем торжестве в поселковой парикмахерской, прислушивается и чуб. Подумав об этом, я мысленно сказал себе, что почему-то до сих пор ни в одной карикатуре про Ваську не сообразил приделать к его чубу ухо. Правда, поразмышляв на эту тему, понял, почему допустил такую оплошность – Васька никого не любил слушать и всегда поступал так, как подсказывали ему не уши, а, скорее, кулаки.

Он мог бы, пожалуй, предоставлять полубесполезные ему уши напрокат, ведь дают же во временное пользование телевизоры и пылесосы.

На пятом уроке Васьки Кулакова в классе не оказалось. Я понял, что он решил влиться в толпу болельщиков, переживающих за судьбу юбилейной парикмахерской медали. И тогда я уговорил Андрея Никитенко тоже пойти после уроков к парикмахерской. Андрей согласился и даже прихватил фотоаппарат, хотя не был уверен, что он ему понадобится. Но у Андрея была странная примета. Если с ним не было фотоаппарата, ему обязательно попадался сюжетец, который он хотел бы заснять. И – наоборот... Фотоаппарат при нем, а снимать абсолютно нечего. Конечно, не всегда так бывало, но часто. Такая вот примета...

Подходя к парикмахерской, над входом в которую трепыхался плакат «Пламенный привет юбилейному клиенту!», мы удивились длинной очереди. Ее хвост вырывался из дверей парикмахерской на улицу и клубился до тротуара.

–Гляди, вон и Васька! – показал Андрей.– Чего это он в очередь влез?

–Все ясно!– мне стало смешно. Я-то думал, что Васька Кулаков удрал любоваться из толпы, а он, оказывается, решил попытать счастья и затесался в очередь страждущих попасть в парикмахерскую. А точнее – стать юбилейным клиентом и навеки войти в историю нашей парикмахерской. Васька, похоже, надеялся поднять свой чуб – этот памятник природы – на новый уровень. Он ведь вот как рассудил, видать... По случаю памятного события парикмахеры должны во все лопатки стараться. Вот и решил Васька добыть счастливый номер.

–Хорошо, что фотоаппарат взял,– похвалил я Андрея.– Авось пригодится.

Заметив нас, Васька выскользнул из очереди.

–Может, тоже станете?– спросил он.

–А нам зачем? – удивился Андрей.– Тут и без нас желающих хватает.

Васька понизил голос и зашептал:

–Зря, между прочим, стоят. Только время теряют. Угадайте, кто будет стотысячным?

Мы с Андреем переглянулись. Вот чудак – кто ж такие вещи может знать. Это же – как лотерея, как билет на экзамене.

–А я знаю! – глаза Кулакова радостно блестели.

–Ну и... кто же?– осторожно спросил я. Васька понизил голос:

–Я... Это буду я...

Я поразился самонадеянности Васьки. С такой прозорливостью только в «Спортлото» играть. Это же миллион за неделю выиграть можно. А за месяц – и не сосчитать.

–А кто тебе сказал это?– спросил Андрей.

–Сам посчитал! – хохотнул Васька.– Я заранее в парикмахерскую заглянул, там наша соседка работает кассиром. Она и шепнула мне по-соседски, что ровно тридцать седьмой клиент окажется юбилейным. Она ведь все знает, у нее калькулятор есть. И касса особая, электронная. Очень точно считает.

–Ну и что с того! – воскликнул я.– Тридцать седьмым ведь тоже будет не каждый.

–Тише ты! – замахал руками Васька.– Услышат ведь... Ты послушай... Отошел я тогда в сторонку и стал пропускать в очередь всех подряд, а когда их тридцать шесть стало друг за дружкой – тут и подскочил. Ловко?

Мы были потрясены простотой уловки. Вот так придумал! С 'такой смекалкой, пожелай того Васька, можно было успеть за пять лет окончить школу с золотой медалью, за два – институт, а в двадцать пять стать ветераном труда. Жаль только, что Васькина голова начинала сыпать искрами идей лишь в том случае, если это сулило обладателю «памятника природы» какую-нибудь дармовщинку. Например, списать контрольную. Или – побрызгать чуб чужим одеколоном.

–Видите вот тех парней,– показал Кулаков на очередь.– Ну, тех, где и я стою. Они все вместе пришли, вдесятером. Вот тут я, честно говоря, и испугался. Ведь можно было пропустить вперед только семерых, а восьмой из них, я посчитал, оказывался тридцать седьмым. А значит... Понимаете? Вот это было самым трудным – кто же знал, что они толпой придут? Семеро встали, а я за седьмым.

– Пустили?– это Андрей спросил.

– Сначала стали выталкивать. Стань, говорят, ли последним. Мы все вместе из соседнего поселка приехали, у нас парикмахерскую закрыли. Но я их уговорил, сказал, что очень опаздываю в школу. Я во-он за тем, в красной куртке. Ха! Стоит и не подозревает, что я – юбиляр!.. Ну ладно, я пойду на место. А ты...– он обернулся к Андрею и кивком показал на фотоаппарат.– Смотри не пропусти самый момент. Мировой будет снимок.

Оставалось набраться терпения и – ждать, ждать. Но на десятой минуте томления меня осенило.

– Слушай! – я схватил Андрея за локоть.– Тут еще час ждать, не меньше.

– Никак не меньше,– согласился Андрей.

– Давай всех из класса позовем! – продолжил я,– Вот сбегаю домой за велосипедом, всех объеду и предупрежу. Ведь какое событие! У нас в классе та кого героя пока не бывало. Может, Васька и вправду юбилейным окажется.

– Давай беги,– кивнул Андрей.– А я здесь побуду.

За полчаса я объехал двадцать четыре двора и всех, кого застал, призвал спешить к парикмахерской.

Стелла Хван, председатель совета отряда, схватилась за голову:

– А Андрея ты позвал? Сфотографировать бы надо, как наш Васька в историю войдет.

– Там он уже, – горделиво ответил я,– Караулит событие.

Стелла всплеснула руками:

– А оркестр там?

– Какой оркестр?

– Да наш же, школьный! Духовой! Да ты что! Побежали в школу к Михаилу Харитоновичу.

Я удивлялся Стелле. Ловко она умела к любой чужой идее прилепиться. Да так, что становилась соавтором.

–Садись на багажник – предложил я, и мы помчались к учителю пения, руководившему нашими духовиками.

Нам повезло. Мы застали всех музыкантов в зале на репетиции. Иначе вряд ли успели бы собрать оркестр.

Михаил Харитонович не торопился разделять наши со Стеллой суетливые восторги.

– Вы не могли предупредить заранее? – сердито выговаривал он. Но Стелла была неудержимой.

– Ну Михаил Харитонович!..– взмолилась она. – Ну миленький... Вы поймите... Васька же наш ученик. Мы же не за себя – за всю школу просим. Там и Никитенко уже стоит, с фотоаппаратом. Оркестр нужен. Вы поймите!

Михаил Харитонович развел руками и сдался. Он умел командовать оркестром. Зато наша Стелла явно умела дирижировать... дирижерами.

Когда оркестранты усиленной рысью подходили к парикмахерской, я приналег на педали, ибо увидел издалека, что Васька уже у самых дверей, и значит миг триумфа близок. Когда я подъезжал к дверям парикмахерской, Васька сделал шаг вперед, и все зааплодировали. За ним юркнул и Андрей – с расчехленным аппаратом и снятой с объектива крышкой. И в то же мгновение раздались вступительные аккорды торжественного марша. Я оглянулся. Нет, это играл не духовой оркестр – наши ребята лишь только прилаживали мундштуки к своим гулким трубам.

Из парикмахерской лился марш Мендельсона, Свадебный марш,– видать, желая обставить событие поторжественнее, администрация приготовила проигрыватель, а в соседнем Доме бракосочетаний – он в одном здании с парикмахерской – одолжила по такому случаю свадебную пластинку.

Васька стоял посреди парикмахерской с пухлым букетом хризантем. С его шеи свисала на грудь алая лента, к концам которой был приделан огромный шоколадный кругляш. Видать, добрых пять плиток шоколада растопили в баночке из-под рыбного паштета, чтобы отлить шоколадную чушку медали. Андрей непрестанно щелкал, запечатлевал для истории мгновения Васькиной славы. Васька растерянно оглядывался. Словно Свадебный марш Мендельсона заставил его подумать, что он не в парикмахерской, а почему-то на собственной свадьбе. Он озирался по сторонам, словно удивлялся – куда вдруг запропастилась невеста... Пожалуй, Стелла была права. Приведи мы духовиков чуть раньше, и тогда вместо смешной свадебной музыки наши ребята выдули бы что-нибудь более подходящее. Победное, героическое. Ну, хотя бы просто туш или даже футбольный марш.

А потом наступил самый торжественный миг – юбиляр Васька важно уселся в кресло и жесткая накрахмаленная салфетка укутала его свитер по самую шею. На мгновение парикмахер, склонившийся над Васькой с машинкой, ровно зудевшей в его руках, заслонил собой Ваську. Я видел лишь широкую спину парикмахера.

И вдруг произошло удивительное. Парикмахер дернулся, отступил вправо, а машинка почему-то вылетела из его рук и, брякнувшись на пол, продолжала гудеть и там, медленно вращаясь на месте и словно выбривая пол, проросший вдруг бородой. В то же мгновение раздался истошный, непонятный крик, из кресла выпрыгнул Васька, срывая с себя салфетку и тараща испуганные глаза. «Что с ним?– подумал я.– Заболел, что ли?»

И тут я невольно перевел взгляд на голову юбиляра и не поверил глазам. Слева, пропалывая в васькиной прическе глубокое ущелье и прихватив по пути добрый кусок легендарного чуба, тянулась широкая полоса. Невероятно! Парикмахер покусился на «па мятник природы». Его машинка, вместо незаметного полета над чубом, злостно въехала в прическу, как бульдозер в заповедник,

Васька в страхе охлопал голову и, когда пальцы, скользнув с пышного джайляу, нащупали горячий пустырь, обернулся, глянул в зеркало и дрожащим голосом прошептал:

–Что... Что вы сделали?

Парикмахер, оскорбленный буйным поведением юбиляра, поднял с пола все так же звенящую машинку. Подрагивающими от обиды губами осведомился:

–Что случилось, молодой человек? Чем вы недовольны?

Васька пощелкал по свежескошенной полосе:

–Что это? Зачем? Кто вас просил?!

Парикмахер пожал плечами:

– Как это – кто просил? Ваш главный, Он же первый вошел и сразу за всех десятерых вперед заплатил.

– За каких десятерых?– Васька едва не заплакал.

– Ничего не понимаю...– парикмахер не скрывал растерянности.– Тот парень, что первым был, сказал, что военком велел всех вас постричь под нуль. Наголо, одним словом. Всех десятерых. А ты был восьмой. Я хорошо считал.

– Зачем мне под нуль, зачем? – только тут Васька вспомнил, как уговаривал незнакомых взрослых мальчишек разрешить ему встать среди них. Так значит они призывники?! Ну и дела... Но он-то, семиклассник, при чем? Зачем его-то под нуль? За что?.. Ваське было ужасно жаль себя. Поняв, что в спешке совершил жуткую оплошность, растерялся и парикмахер.

– Я же не хотел...– лепетал он, повторяя одно и то же.– Я даже не подумал, что... Вот досада! Он мне сказал, тот, первый, что всех десятерых наголо, вот я и... А ты восьмой был, восьмой...

Доказывать, спорить, ругаться было сейчас бесполезно. Самое страшное уже случилось. Повертев головой, чтобы оценить масштабы нанесенного чубу урона, Васька с ужасом понял, что «памятник природы» уже не спасти. И тогда он уныло уселся обратно в кресло. Парикмахер нерешительно подступил к нему, тронул за плечо:

–Что теперь будем делать?

Васька вяло повел пальцами:

–Продолжайте... Что тут уже поделаешь... Я же – восьмой...

Машинка взвыла и стремительно скосила волосы, не споткнувшись и перед грозным чубом. Васькина голова вмиг стала вдвое меньше. Она полыхала синим пламенем, словно шаровая молния – того и гляди полетит искать жертву. Парикмахер нацелил на шаровую молнию пульверизатор и, как бы извиняясь за свой промах, выпустил добрых полфлакона бесплатного одеколона. Затем обтер голову незадачливого юбиляра салфеткой и виновато сказал:

–Готово! Поздравляю!

Васька поднялся с черным лицом. Узнать его было невозможно. Словно могучей приливной волной, вызванной глубинным землетрясением, лохматое цунами сокрушило очередь и вломилось в парикмахерскую, откуда после стрижки и бритья стыдливо отхлынуло в океан – уже укрощенным, пугливым ручейком.

Васька поплелся к двери. Парикмахер окликнул его:

–Цветы... Ты забыл цветы...

Васька не обернулся. Он вышел из двери парикмахерской, и солнце зажмурилось, уронив лучи на сверкающую голову Васьки Кулакова. Михаил Харитонович резко взметнул руки, и оркестр, истомленный ожиданием, наконец-то грянул туш. Толпа, собравшаяся у парикмахерской, зааплодировала, а все мы, одноклассники Васьки, замерли с поднятыми руками, забыв, что надо хлопать герою события. Васька нашарил на груди шоколадную медаль, снял ее вместе с лентой и подошел к парню, который стоял в очереди за ним.

–Держите,– сказал Васька, протягивая парню свои награды.

Парень отшатнулся и процедил с удивлением:

–Мальчик, ты ошибаешься, Медаль твоя. Ведь это ты оказался стотысячным.

Васька затряс головой:

–Держите... Вы не знаете... Она ваша... Кушайте на здоровье...

Парень, ясное дело, стоял не шелохнувшись. И тогда Васька перекинул ленту через голову парня, опешившего от всего происходящего, махнул рукой и взрыдал:

–Оркестр! Туш!..

Инструменты обескураженно взревели. А Васька, нырнул в толпу и, выбравшись на простор, припустил со всех ног.

... Наутро он пришел в школу в ушанке с туго завязанными под подбородком шнурками. Даже когда прозвенел звонок и в класс вошла учительница, Васька не снял шапки.

–Что с тобой, Кулаков?– удивилась она.– Почему ты не снимаешь шапку. Тебе холодно?

Впору было удивиться. Еще и осень толком не началась, а до сезона зимних шапок была целая четверть.

–Не развязывается...– буркнул Васька. – Туго затянул.

–Так попроси товарищей, если сам не можешь. Балтабаев, помоги Васе.

Я послушно подошел к Ваське, протянул руки, чтобы попытаться расколдовать узел, но тут Васька, зло сверкнув глазами, прошипел:

– Только попробуй!.. Я специально... Я узнал – волосы в тепле быстро растут... Только тронь!..

Зря говорил он мне все это. Развязать узел было невозможно, Васька затянул его так, что снять с его головы шапку можно было теперь только с помощью ножниц. Весь день в шапке просидел...

Трудно стало теперь карикатуры на Ваську рисовать. Ведь уже не нарисуешь в стенгазете несуществующий чуб. Это все равно, что пытаться нарисовать воздух или звук.

Чуть не забыл... Призывник тот... Тот восьмой или тридцать седьмой – это теперь уже не имеет значения – шоколадную медаль с собой не унес. Когда Васька убежал, он ее нам отдал. Передайте, сказал, вашему чудаку. Его слава мне не нужна.

Медаль съели. Делил трофей сам Васька. Ровно на двадцать девять кусков – чтобы всем в классе досталось.

Сейчас он, главным образом, занят тем, что заново чуб отращивает. Дело это хлопот не требует.

Но, наверное, прежний великолепный чуб появится у Васьки не раньше дня, когда парикмахерская станет чествовать миллионного клиента.

Интересно, сунется ли Васька в очередь?..

УЛЫБКА ЛОРДА БИСТУЗЬЕ

ИЛИ «С НОВЫМ ХОДОМ!»

Не знаю, кто первым принес роковую спичку. Но школу охватил настоящий пожар. Через несколько дней все классы были объяты неотвязной игрой.

Играли до уроков. Играли на переменах, забыв о теннисном столе и буфете. А самые азартные игроки ухитрялись даже перекидывать друг другу записочки и во время урока, оттачивая мастерство едва ли не круглосуточно.

Правила игры оказались очень просты. Следовало втайне от соперников взять слово, означающее какую-либо профессию, и, используя его буквы, составить имя и фамилию вымышленного человека,

Каждую букву можно было использовать лишь раз. Затем, собственно, начиналась сама игра. Придуманное имя нужно было предъявить соперникам, чтобы они разгадали, о какой профессии идет речь. Побеждал тот, чьи имена оказывались неразгаданными и, по общему признанию, самыми неожиданными и красивыми, как бы соответствующими профессиям, из букв которых и были слеплены имена. Школа полыхала небывалой игрой. В каждом классе успели определиться лидеры. Поговаривали о скором неофициальном общешкольном чемпионате, на который каждый класс мог выставить по одному своему гению.

Нашим чемпионом был Стасик Барханов. Лично меня ничуть не удивляло, что Стасик лезет из кожи вон, чтобы стать победителем в любом туре. Ведь он, командир отряда юных друзей милиции, был убежден, что когда-нибудь обязательно станет следователем, и значит уже сейчас надо стремиться оттачивать наблюдательность. А в этом он был неутомим.

Учитель литературы Эммануил Львович, вникнув в суть нашего увлечения, сказал, что это называется «анаграмма».

Вот ведь как! Казалось бы – игра! А наука уже успела прибрать ее к рукам и даже придумала ей мудреное имя.

Начинали игроки с совсем простых комбинаций.

Ким Сян – означало «мясник».

Нил Стажур – «журналист».

Лена Риба – «балерина».

О себе, Стасик, конечно же, придумал сам: Валлет Досье – «следователь». Одно только «досье» здесь заслуживало аплодисментов. Бурных и продолжительных. Переходящих в овации и в желание придумать что-нибудь и того красивее.

Но очень скоро виртуозы игры овладели приемами дешифровки диковинных имен в такой степени, что уже никто не рискнул бы подсунуть им такой пустячок, как, к примеру, Тони де Клоч, в котором зоркие игроки тотчас распознавали слово «отделочник». Такие слова щелкались как орешки, ибо первым долгом гроссмейстерами игры зорко изыскивались растворенные в именах суффиксы «ист», «ник», «тор», «щик», «лог», «тер»... После этого уже было проще пристроить к вагончику, поставленному на рельсы, голову состава.

Но мастерство и изобретательность росли. Уже, казалось, не было в мире профессий и хобби, которые бы не наловчились маскировать в именах самые заядлые игроки. Стоит ли удивляться, что особенно красивые и неожиданные изобретения молниеносно становились известными классу, а затем и всей школе. Кое-кто завел тетрадки, куда нанизывал бриллианты и складывал алмазы. Что ж, некоторые изобретения и конструкции даже нашего Стасика Барханова смотрелись ювелирными изделиями. Это ему принадлежали виртуозные находки, вызывавшие зависть и восхищение:

Товарищ Эклекгразос – электрогазосварщик.

Ра ибн Кощ – наборщик.

Корина Такси, а также Кирокита-сан – киноактриса.

Демис Сиртакт – таксидермист.

Адик Щволк – кладовщик.

Меир Стэкст – экстремист...

О тайном огне, тлевшем в классе даже во время урока, Эммануил Львович узнал из угодившей в проход между партами в результате недолета записки, посланной Сервером Стасику. В записке стояло только что изобретенное Сервером имя: «Гани-рза Тородзе».

–Что за шифровка?– нахмурил лоб Эммануил Львович.– Мамбетов, почему хулиганишь на уроке? Прочти-ка, что ты написал.

И Сервер под хохот всего класса с гордостью расшифровал имя, которое он оказался не в силах удерживать в себе до конца урока.

– Это значит – дезорганизатор! – признался Мамбетов.

– Неужели? – удивился Эммануил Львович. – Хвалю за чистосердечное признание!

Эммануил Львович быстро пробежал глазами по имени в записке и кивнул:

–Сходится. Действительно, дезорганизатор. Очень точно сказано. Это ведь про тебя, Мамбетов. Про тебя. Так что, Гани-рза Тородзе, попрошу тебя выйти из класса и хорошенько подумать в коридоре на тему – для чего предназначен урок.

Ясно, что после этого случая кличка Гани-рза Тородзе прилепилась к Серверу как напалм.

Затеплившийся в школе огонь игры быстро перекинулся и в семьи, запалив фантазию мам и пап, братьев и сестер, шуринов и деверей. Даже шестилетний Рафаэлька – внук бабушки Ханифы – тоже изобрел слово, которое торжественно вручил нашей Замире Артыковой, тимуровке, когда она пришла к своей подшефной бабушке Ханифе. Из профессии милиционера Рафаэлька исхитрился выпарить имя Леон Мциири, чем поверг в изумление даже нашего Стасика, старший брат которого, лейтенант Барханов, был начальником поселкового отделения милиции. Думаю, Стасик втайне кусал локти, досадуя на себя за то, что не смекнул положить под микроскоп брата, чтобы самому увидеть как сквозь слово «милиционер» явственно проступает восхитительное «Леон Мциири».

Стасик, конечно же, продемонстрировал свое мастерство дома – дедушке Абдурахману и старшему брату. Уж ему-то он первым делом показал изобретение малыша Рафаэльки.

– Нашли, чем голову себе забивать!– высмеял Стасика брат милиционер.

– А ты сам попробуй! – горячился Стасик.

– Пожалуйста!– сказал брат и вмиг начертал на листе: «Уго Ловник, Прес Тупник».