Текст книги "Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии"

Автор книги: Павел Шуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

–Труд,– подтвердил я.

–Вот и хорошо. У меня – «окно», а насчет тебя с вашим учителем договорюсь. Пойдем, покажешь, где Сервер застрял. Может, надо помочь.

Он улыбнулся:

–Это ведь гоже по теме урока. Верно?

–Я тоже пойду,– вызвалась Стелла.– Раз по теме.

–Лучше пусть Васька пойдет, – сказал я, явно удивив всех. И объяснил:– Может, что-нибудь тяжелое нужно будет таскать.

Васька, к моему удивлению, уклонился от приглашения отличиться.

–Не-е,– запротестовал он решительно. – Я не пойду... У меня с утра... рука болит... Сильно-сильно...

Ну и лентяй... Перереботал что ли вчера?..

Следом за учителем мы со Стеллой выскользнули из класса и поспешили к чайхане. Сервер, устроившись у тахты, как у верстака, ловко орудовал ножовкой, сооружая самодельную крышку из досок, вынесенных Азимом-ака. Пот струился по лицу Сервера, но он в горячке ничего не замечал.

–Вот, – показал он свое корявое изделие. – Временная, конечно, крышка, но зато спокойнее будет.

Азим-ака горестно развел руками и забавно запричитал:

–Ничего моя не понимает! Вчера люк был, сегодня люк нет. Баран не съел, курица не съел. Кто

съел?

Он горевал не зря – ведь люк входил в ЗДЧ – зону действия чайханы. Подобно тому, как подшефные наших тимуровцев входили в ЗДШ и ЗПД – в зону школьного и пионерского действия.

–Можно, я что-то скажу...– пискнула Стелла.

–Говори, если хочешь.

Удивительно! Стелла даже личное информационное сообщение готовила как яичницу. Нашептывала в уши слушателей масло и только следом сырые слова. Чтобы прожарились, что ли, как следует?..

Стелла вдруг шепнула:

–Сбегай быстро к тетушке Марьям.

–А это зачем?– усмехнулся я.– Капусту проведать – не готова ли?

–В бочку загляни,– растолковывала Стелла.– В третью. Ну, Володечка, ну, пожалуйста! Уж больно все хитро в записке, которую Васька принес от тетки.

Дело-то пустяковое. А раз просит Стелла – то, выходит, и вовсе пионерское поручение. Тем более, что бочки тетки Марьям входят в ЗДШ и ЗПД. Надо выполнять.

... Заглянув в бочку, которую мы вчера доверили Васькиным заботам, я вскрикнул от удивления. На капусте важно покоилась... чугунная крышка люка!..

Вот так история! Выходит, Васька эту крышку вчера потехи ради и выковырял вечерком в ЗДЧ, когда Азим-ака ушел домой?

Тетка Марьям подтвердила уже и без того понятное:

– Вася привез этот гнет. Совсем ночью. Говорит, долго не мог подходящего гнета сыскать. Но дал слово – выполнил. Сам сюда и положил его. Настоящий пионер!

Я не стал объяснять, что за гнет доставил Васька, создав в ЗДЧ угрозу ЧП.

– Да-да...– Только и вымолвил.– Выдающийся гнет! Лучший в мире... Но только из-за него ваш Сервер пропустил сочинение и теперь получит двойку.

У тетушки Марьям вытянулось лицо:

–Сервер не был на уроке? Но он же вовремя ушел в школу!– ее изумление было неподдельным.

–Васька от вас записку принес учителю. Ее вы писали?

–Я,– подтвердила тетка Марьям.– Он бумагу просил и даже помогал, подсказывал, что писать. Сказал, очень нужно.

–И вы написали?

–А разве я написала неправду? – обиделась тетка Марьям.– Вася ведь гнет принес, как и обещал...

Гнет, гнет, гнет... Он уже давил на меня, как на капусту. Я пробовал ковырнуть его, приподнять. Куда там! Будто прирос чугун к капусте и готов всю жизнь прожить в этой вкусной среде обитания, а под старость и самому хорошенько просолиться и назло всем прочим чугунным собратьям размякнуть, стать съедобным. В крышке был добрый пуд веса...

Уныло побрел обратно. Сервер и Стелла стояли у люка с новенькой, хотя и корявой, деревянной крышкой. Эммануил Львович пил чай на тахте и беседовал с чайханщиком Азимом-ака. Я не узнал Сервера. С его лица смело можно было лепить аллегорическую гримасу с названием «Неподдельное удивление». К тому же он почему-то беспрерывно моргал и дурацки улыбался.

–Ты чего,– насторожился я. – Стресс после перепуга?

–Угу,– кивнул Сервер и непослушной рукой открыл портфель, нашарил дневник и протянул его мне. – Т-ты что-ниб-будь п-онимаешь? – спросил он.– Открой, открой сам...

Я открыл дневник и опешил. В графе первого урока рукой Эммануила Львовича было вписано: «Сочинение на тему «Так поступают пионеры». Рядышком стояла потрясающе жирная, прямо-таки упитанная пятерка.

–Ловко! – восхитился я. – А ты, парень, не промах. Все ясно. Вижу, время даром не терял, на тахте написал мини-сочинение, пока люк был голеньким. Ну, циркач! Успел уже и Эммануилу Львовичу на проверку подсунуть.

–Ты н-ничего не п-понял,– отшатнулся Сервер.– Не писал я сочинения, ничего не писал! Я тут крышку делал, пока ты в школе был.

–Ты не писал сочинения?– переспросил я.

Наверное, Сервер начинал тяготиться моей бестолковостью. Но я действительно никак не мог понять – как в таком случае очутилась вполне реальная пятерка в его дневнике.

– Сочинения я... не писал,– пытался объяснить Сервер.– Я... караулил... За это... Понимаешь?..

Вот так новость! Впервые слышу, чтобы пятерку по литературе получали за дежурство у люка. Правда, вышло так, что Сервер дежурил... на тему сочинения.

Подошел Эммануил Львович, и я рассказал ему, что родная крышка деревянного люка, старшая сестра, забрела в сарайчик тетушки Марьям и преспокойно хлебает капустный рассол. Не сказал только, кто помог крышке добраться до бочки. Наверное, он и сам догадался.

Вот бы не подумал, что наш Эммануил Львович – силач не хуже Васьки Кулакова. Васька на велосипеде крышку вез, прикрутив к багажнику. Если по справедливости, то, выходит, силачом вчера вечером был не Васька, а его велосипед.

Зато Эммануил Львович только крякнул и уверенно выковырял крышку из бочки и поставил на плечо – как огромную толстую монету из коллекции Циклопа. И понес до чайханы, ни разу не делая привала.

Уже у люка мы быстро поменяли крышки местами. Деревянную я предложил захватить с собой и после уроков прибить к Васькиной калитке – как прибивали в древности свой щит счастливые полководцы к побежденным воротам. Лучше, конечно, было бы приколотить эту триумфальную деревянную крышку к Васькиной парте. Да только парту жалко, парта за ученика не ответчик. За порчу парты запросто можно вместо триумфа кое-что другое схлопотать.

А тетушку Марьям мы успокоили тем, что пообещали после уроков доставить другой гнет.

Сколько событий! Но на урок, следующий после труда, все равно не опоздали! Эммануил Львович ушел в учительскую. Стелла вздохнула и мечтательно произнесла:

–Ребята, а я бы очень хотела еще одно сочинение написать. Знаете какое? «Так поступают учителя» – вот какое! И не из газеты, а из жизни! Из нашей с вами жизни.

Что ж, Стелла права. Такое сочинение охотно написал бы из жизни и я, но не сейчас, а через месяц, когда вернется Светлана Андреевна. Только, боюсь, сочинили бы мы тогда со Стеллой одно и то же и скорее всего получили бы по двойке. Ведь Светлана Андреевна могла бы подумать, что кто-то из нас сочинение списал, и наказала бы обоих.

Ну и пусть. Все равно не побоялись бы написать из жизни.

Если подумать, то можно, и не ожидая приезда Светланы Андреевны, заранее написать такое сочинение. А вернется со своих учительских курсов сразу же и сдать:

–Это, Светлана Андреевна, наше сочинение на тему «Так поступают учителя»...

Она, конечно, удивится и скажет, что задавала другое. Ничего, можно объяснить, что мы его сами себе задали.

Если поступок на пятерку – пускай хотя бы и тайную! – то почему его надо на всякий случай стесняться и даже бояться? Ведь это нелепо. И нехорошо.

Как круглый треугольник.

Как чугунная крышка люка, занятая на своем месте важными делами, но перекочевавшая по чужой, злой прихоти в бочку с капустой.

Как уважительные причины труса.

Как веник на двери.

Вот этого не понимаю. Вот этого...

УСПЕТЬ УСЛЫШАТЬ ЛИСТЬЯ

Между правилами хорошего тона и таблицей умножения есть общее: необходимость твердо помнить наизусть. Если, к примеру, рядом чихнет знакомый, вовсе не нужно суетливо заглядывать в шпаргалку, чтобы, следуя ей, бодро восклицать:

– Будьте здоровы!

Это – таблица умножения доброго настроения.

Дважды два – «Большое спасибо!»

Трижды пять – «Будьте так любезны!»

Семью девять – «Приятного аппетита!»

Девятью шесть – «Не смею вас более задерживать».

Но виданное ли дело – чтобы за знание этой таблицы назубок человек имел неприятности? Не знаете такого горемыку? А я знаю. Это Стасик Барханов из нашего класса. И угораздило же его попасть под горячую руку... а точнее нос Стеллы Хван – председателя совета отряда. Когда Стелла, судорожно глотнув воздуха, оглушительно чихнула, Стасик тотчас вежливо посочувствовал:

–Будь здорова!

Но устная мера, примененная командиром отряда юных друзей милиции Стасиком, не помогла, ибо Стелла еще трижды потрясла чиханием тишину комнаты в доме Стасика, куда она пришла в воскресенье, чтобы помочь своему подшефному подтянуться по математике. Стасику хватило терпения на все четыре раза. Но видя, что Стелла завелась не на шутку и что вежливыми формулами ей не помочь, он всерьез заволновался:

–Слушай, может, ты простудилась? Может, у тебя грипп? Давай таблетку принесу.

–Ап-ч-хи!– ответила Стелла.

–Подожди, я мигом. У нас аптечка на веранде.

–Ап-ч-хи!– согласилась Стелла.

Стасик вернулся, осторожно неся чашку с водой. В левой звучно хрумкал прозрачный патронташ с пульками этазола. Стасик нес этазол, чтобы расстрелять грипп и подавить кашель превосходящими силами, заключенными в целебных снарядах лекарства.

–Держи!– он протянул Стелле таблетку.

–Д-думаешь... ап-ч-хи!.. поможет?

–Глотай скорее.

Стелла послушно положила на язык таблетку и богатырским хлебком отправила ее со стартовой позиции прямиком во враждебный стан простуды. Оставалось ждать, когда таблетка там освоится и начнет метко поражать микробы на территории противника.

–Окно закрой! – сердито крикнула Стелла. – Гляди – и окно распахнуто, и дверь. Может, от сквозняка это? Когда к тебе собиралась, здоровая была. Забыла, когда чихала последний раз.

–Может, у тебя аллергия?– покосился на одноклассницу Стасик.– Сейчас это у многих. Мой дед, к примеру, от запаха силикатного клея чихает. Его личный рекорд – сорок два раза. Сам считал. Еще от тополиного пуха чихают...

–И от твоей математики! – перебила Стелла.

Стасик Барханов не успел и обидеться – в комнату вошел его дед – Абдурахман-бобо. На нем был теплый в зеленую полоску халат. Голову венчала тюбетейка. Белая бородка Абдурахмана-бобо казалась крошечной клумбочкой из пушистых одуванчиков. Ну просто дунь на бородку – и разлетится пушинками по всей комнате, а по весне, прорастет там, куда спланировали ее парашютики. Дед держал в руке рукоять посудины, из которой валил белый дым. Дым был похож на бороду самого Абдурахмана-бобо, но гуще, пышнее, окладистее. В комнате сразу же запахло приторно-сладковатым. Улыбаясь, дед обнес посудиной все углы, не обращая при этом ни малейшего внимания на Стеллу, с изумлением наблюдавшую за его диковинными действиями. Окурив комнату густыми клубами восходящей к потолку бороды дыма, Абдурахман-бобо приблизился к Стелле со своей дымовой шашкой. Пелена дыма прянула к лицу ошеломленной Стеллы, а дед, добродушно посмеиваясь, посоветовал:

– Дыши, доченька, хорошо дыши. Ртом дыши, ртом. И руки над дымом пополощи.

Стелла закашлялась, дернулась со стула, подбежала к окну, распахнула его, жадно приникла к живительной свежести, ворвавшейся из сада, и только тогда, опомнившись, подняла на Абдурахмана-бобо перепуганные глаза:

–Что это у вас, дедушка?! Этим же малярийных комаров усыпляют!

–Исирик это, дочка! – с радостью объяснил дед.– Трава волшебная, целебная, святая. Ее дым болезнь изгоняет, а грипп – и подавно. Видишь, – показал он узловатым пальцем на дотлевающий прутик.– Вот, шишечки эти, коробочки...

–Семена, что ли? – догадалась Стелла. Дед гнул свое, не слыша Стеллу:

–В них вся сила сидит. Поджалась и сидит, как добрый джинн в кувшине. Подожжешь веточку, подкрадется огонь к коробочкам, и вся сила из них на волю выбирается. Вся сила – в дыму этом! Приятно пахнет, да? – старик мечтательно закрыл глаза и покачал чадящей посудиной под собственным подбородком. Лицо его на миг скрыл клубящийся занавес.

Стелла вновь чихнула.

– Будь здорова!– сладковатый дым не выгнал из Стасика остатков вежливости.

–Я т-тебе покажу б-будь здорова!..– гневно воскликнула Стелла, отмахиваясь от льнущего, обволакивающего запаха дыма.– Т-ты зач-чем заставил деда зажечь эт-тот... этот религиозный дурман?

Стасик отшатнулся,

–Что ты, Стелла! При чем тут я? Просто дед услышал, как ты чихаешь и решил травку свою зажечь. Он же добра тебе желал. Трава безвредная, ты не думай.

Абдурахман-бобо, прижав к груди свободную руку, преданно закивал:

–Хорошо будет, очень хорошо! Анальгин не надо, этазол не надо. Исирик сам грипп прогонять будет, дочка! Как шайтана прогонит.

Но Стеллу слова деда не убедили.

–Извините, дедушка, – строго сказала она, совладав с дыханием.– Но попрошу немедленно прекратить этот дым и очистить от него помещение! Требую как председатель совета отряда. Знаю я, слышала... Мы по истории проходили. Это в старину, когда медицины еще не было, Шаманы и муллы народ дурачили такими штучками – дымом и колокольчиками. И еще – молитвами. Мол, отдай, больной, мулле черного петуха или барана, а он в него болезнь перекачает, шайтана из тебя выгонит. Сказки это, дедушка. Неужели вы сами верите?

Абдурахман-бобо не ответил, виновато поморгал и тихо выскользнул из комнаты – словно дым, мираж, шепот, эхо...

Стелла покачала головой:

–Не ожидала я от тебя, Стасик. Не ожидала. Ты же пионер! Ты же командир отряда юных друзей милиции!

–Ну и что с того,– буркнул Стасик. – Арестовать что ли деда за его траву?

Стелла нервно заходила по комнате, тряся кулаками, будто приколачивала ими дым к паласу, и зло выговаривала:

–Ты не имел права бросать отсталого деда на произвол судьбы. Это не по-пионерски. И я обязательно расскажу о твоем поступке совету отряда.

–Да о каком поступке?!– взмолился перепуганный Стасик.– Он же тебе добра хотел и не виноват, что ты расчихалась. Сама подумай.

–Я-то подумала! – отрезала Стелла.– А вот тебя, Стасик, мы заставим задуматься. Шутка ли – родной дед верит в какие-то заклинания, а пионер Барханов закрывает на это глаза. Позор!

–Какие заклинания? Да ты знаешь, какой у меня дед? И про траву ты зря это. Погоди, я сейчас...– Стасик бросился в соседнюю комнату, включил свет и забегал глазами по корешкам книг, ища нужную. Достав наконец пухлый том энциклопедии, он с торжественным видом вернулся в комнату, где оставил Стеллу.

Комната была пуста. Стелла ушла, оставив дверь распахнутой. Стасик положил книгу на стол и вздохнул:

–Будьте здоровы!..

Стелла оказалась человеком слова. В понедельник она попросила членов совета отряда остаться. Стасик с унылой мольбой во взоре глянул и по полыхавшему в ее глазах огню понял, что просить пощады бесполезно. Стелла смогла бы сейчас взглядом поджечь степь, задуть домну или заставить чайник закипеть.

Рассказав о том, как Абдурахман-бобо окуривал ее подозрительным дымом, Стелла заключила:

–Стасик заслуживает наказания. Предлагаю поручить ему подготовить лекцию «Чудеса без чудес» и прочитать ее деду. И пусть про травку эту ему расскажет. Да-да, Стасик. И не выкручивайся. Подойдешь к ботанику нашему, Александру Григорьевичу – он тебе подскажет, что говорить.. Покажи ему травку с джинном в кувшине... Ты же сказал, что у деда ее много.

На другой день Стасик принес в школу том энциклопедии, который не успел показать улизнувшей Стелле. В портфеле лежала и веточка исирика. Он положил книгу на парту перед Стеллой, раскрыл заранее заложенную страницу и с обидой ткнул в обведенную статью:

–Читай сама... Я же тебе еще тогда хотел показать, а ты удрала. Вот – гармала...

Стелла тряхнула косичками и принялась читать. Статья была небольшой, в шесть предложений, круто посоленных латынью. Но было ясно, что речь идет о траве, чей запах и дым, по исследованиям ученых, убивает болезнетворные микробы.

–Ясно теперь?! – торжествовал Стасик. Стелла поджала губы:

–Мне-то ясно. Но при чем тут трава твоего деда? С джинном которая...

–Так вот она же и есть!– воскликнул Стасик.– И дед то же говорит. А дед не обманывает.

Стелла ухмыльнулась:

–Что-то я не понимаю тебя, Стасик. Ты притворяешься или серьезно все это говоришь? Как та трава называется? Ну та, что дед твой запалил.

–Исирик.

–Вот! А ты мне совсем другое в глаза тычешь. Гармала какая-то. У тебя, наверное, курица и верблюд – одно и то же. Так что не отвертишься от поручения – готовь лекцию. Сама проверю...

Стасик до боли закусил губу и захлопнул книгу.

Урок Александра Григорьевича был предпоследним. Едва ботаник вошел в класс, Стасик бросился к нему с веточкой, которую заранее положил в парту. Протягивая Александру Григорьевичу подрагивающую в руках веточку, он взмолился:

–Скажите Стелле!.. Скажите!..

Учитель повертел веточку и спросил:

–Откуда у тебя исирик?

–У деда взял...

–Вот так-то! – злорадно заключила Стелла. – А он про какую-то гармалу нам в классе показывает. Я же говорила... А он выкручивается.

–Верно,– кивнул учитель. – Называют это удивительное растение по-разному. В Таджикистане, например, его имя – испанд. А по-научному – гармала. Это ты, Хван, верно сказала.

У Стеллы вытянулось лицо. Стасик торжествовал. Наконец Стелла уронила:

–Удивительное?.. А чем оно... удивительное?

Александр Григорьевич охотно объяснил:

–Свойствами своими оно удивительно. Еще в древности люди заметили, что гармала, или, если хотите, исирик, уже одним тем, что просто находится в комнате, дезинфицирует воздух, убивает растворенную в нем болезнь. Народ сметлив, наблюдателен, а народная медицина – и вовсе вещь до конца не изученная и по сей день. Сам Ибн Сина знал целебные свойства гармалы и советовал подвешивать ее пучки в комнате.

–А если... Если жгут ее?..– Стелла пыталась ухватиться за последнюю ниточку.

–И так поступают,– подтвердил учитель.– Дым гармалы – настоящая аптека! Чудо природы. В старину, бывало, объявлялись шарлатаны, называвшие себя заклинателями злых духов. С помощью этой травы они дурачили легковерных, делая вид, что изгоняют из больных злых духов, демонов болезни. А ведь вполне приличное, дельное растение. Никакой мистики, сплошная наука. Эту траву можно в лабораториях изучать...

Стасик упивался словами Александра Григорьевича. Стелла сидела, не в силах оторвать взгляда от крышки парты. В середине урока к ней пришла записка от Стасика: «Ну, как лекция? Привет от джинна!» Стелла отослала записку ему же, упрямо написав на обороте: «Все равно! Сам слышал, что сказал А. Г. Ее колдуны использовали». Стасик не отступил и прислал новую записку: «А Ибн Сина? А лаборатория?» Стелла упорствовала. Она ответила с подковыркой, с подглядыванием в учебник химии, с оттяжкой, с кастетом в каждом слове: «А аппендицит этой твоей травой вылечить можно? И вообще, Барханов, пионер обязан верить не в чертовщину, а в биохимию растительных соединений и в журнал «Знание – сила». Понял? И деда к тому же приучать. Ясно?»

Поняв, что Стелла непобедима, Стасик сложил язык и прекратил борьбу.

Но на другой день он удивил нас, явившись в школу только к третьему уроку. Был Стасик бледен, рассеян, расстроен. Эммануил Львович трижды назвал его имя, прежде чем Стасик услышал и испуганно вскочил:

– Что?.. Меня?..

–Если ты – Барханов, то тебя,– улыбнулся Эммануил Львович.– Стихотворение выучил? Рассказывать иди.

Стасик опустил голову.

–Не выучил... В смысле – не успел.

–Траву жег?– хохотнула Стелла.

Стасик молчал.

–Что случилось, Барханов?– Эммануил Львович подошел к парте Стасика.– Заболел, что ли?

–Не я...– глухо сказал Стасик.– Дедушка... Сердце у него слабое... Осколок с войны в левом плече притаился. Как мина в теле сидит. Чуть погода переменится или, к примеру, расстроится дед, понервничает – сразу нехорошо ему.

– Фронтовик?

–Танкистом он был, – вздохнул Стасик, – До ухода на пенсию работал бульдозеристом. А теперь вот... болеть зачастил. В больницу его утром увезли. Я у него был, термос с бульоном отвез, потому и опоздал в школу.

–Поправится твой дедушка, не беспокойся,– вздохнул Эммануил Львович и добавил:– И погода хорошая на дворе. Долго не переменится.

–Погода-то хорошая,– скучно кивнул Стасик. Он не видел, что при этих его словах Стелла метнула в залитое радостным солнцем окно взгляд, полный тревоги и отчаяния.

После урока она тронула Стасика за руку, проговорила виновато:

–Может, деду нужно что-нибудь? Ты скажи.

–Ничего не нужно,– ответил Стасик, не поднимая глаз.

–Может, за каким лекарством нужно в Ташкент съездить? Ты узнай, ладно? – вкрадчиво продолжала она.– Лично я с удовольствием.

И по тому, как отшатнулся от нее Стасик, как задрожали его губы, Стелла поняла, что сказала обидное.

–С удовольствием? – переспросил Стасик. – С удовольствием можешь лекции читать. А деда моего не трогай!..

– Так я же...– Стелла растерянно развела руками.

А солнце в окнах стояло и правда замечательное. Каждый день спрашивали мы Стасика—как дедушка.

–Уколы делают,– отвечал он.

Однажды Стасик появился совсем грустный. Мы всполошились: что с дедом? Стасик вздохнул:

День рождения у него завтра. А он в больнице.

Поправится – выйдет,– сказал я.– Все будет хорошо, ты не волнуйся. Он же танкист.

Танкист-бульдозерист,– поправил Стасик. – Он часто вспоминал, как после войны сменил танк на бульдозер. Любил он его. Говорит, пока работал бульдозеристом – продолжал считать себя танкистом...

– А давайте мы ему торт испечем! – загорелась Стелла.– И завтра поздравим с днем рождения. Я могу испечь.

Не надо торт.– мотнул головой Стасик.– Он сладкого не любит.

А что любит?– во взгляде Стеллы можно было прочитать готовность испечь, сварить, засолить, изжарить что угодно – лишь бы дедушка Абдурахман был доволен. И Стасик тоже.

Стасик подумал. И сказал неожиданное:

Он песню любит. И листья любит. На свой день рождения дед всегда ставит свою любимую пластинку и слушает раз десять – не меньше.

Что за пластинка?

Вальс. Про то, как на фронте один гармонист играет в лесу вальс, а бойцы слушают,

А что за листья?– не выдержал я. – Ты сказал, что он любит листья...

Стасик заулыбался.

Примета у него такая, Он ведь плохо видеть стал. Зрение сильно ослабло. Он мне сказал, что времена года теперь различает по звукам.

Как это – по звукам?

– А очень просто. Зиму – но скрипу снега, осень – по хрусту листьев под ногами. Примета у него есть,– Стасик снова вздохнул. – Он мне однажды вот что про нее сказал. Если, говорит, услышу скрип снега, считай дотянул танкист до зимы, а значит, переползу ее, вражину, и обязательно встречу весну... Он и осень так же ждет. Верит, что, если захрустят листья под ногами, значит, он и осень победил.

Я скосил глаза в окно. Солнечные блики плясали на листьях – еще по-летнему сочных, зеленых. Осень пока ни на граммулечку не напоминала о себе, хотя уже вовсю листала дни сентябрьского календаря. После урока можно было даже загорать – духовка лета не спешила остывать, будто природа замешкалась и забыла выключить ее,

Может, через месяц желтые листья появятся...– неуверенно протянул я.– Знаешь, как бывает? Жарко-жарко, а потом – Р-раз, и сразу золотая осень! Вот дедушка твой и пройдет по хрумким листьям. Если любит это...

Очень любит! – подхватил Стасик, – Когда начинается листопад, он или без конца по саду гуляет, или просто на тахте там сидит и листья ловит. Чудак...

После уроков я заглянул в актовый зал. Сквозь его приоткрытые двери лилась музыка. Новобранцы оркестра репетировали на новеньких духовых инструментах, которые подарили шефы.

Музыканты раздували щеки и пучили глаза, барабанщик, поставив ногу на «лапу», старательно доставал колотушкой тугой бок барабана, огрызавшегося сердитым гулом. Репетицию проводил учитель пения Михаил Харитонович Бялый. Сквозь хаос звуков в зале, где, казалось, никто не желает слышать собрата по оркестру, с трудом вызревал «Марш энтузиастов». Духовики готовились к концерту. И тут меня осенило: а что, если...

Оглушенный этой мыслью, я закричал;

– Михаил Харитонович, можно вас на минуточку!

Мой жалкий писк захлебнулся и утонул в Гольфстриме звуков, в их неодолимом водовороте. Казалось, это многоголосое и бессвязное пищание, уханье, рев никогда не остановятся. Наконец я не выдержал, выдрал листочек из тетрадки и написал: «Михаил Харитонович, есть очень срочное и важное дело. Надо помочь хорошему человеку. Прошу вас выйти в вестибюль, здесь – ужас, ничего не слышно», И передал листочек учителю.

Пробежав глазами записку, Михаил Харитонович вдруг воздел руки над головой, поставив их крест-накрест. И произошло чудо. Сходу натолкнувшись на незримую, но строгую преграду, тайфун звуков задрожал, притормозил, с визгом взвился напоследок. ввысь и, словно больно ударившись в потолок, бессильно рухнул и умолк, оглушенный, укрощенный. В тишине, непривычно кольнувшей уши, Михаил Харитонович сердито спросил меня:

– Что случилось? Почему мешаешь репетировать?

– Погодите!– взмолился я.– Я не мешаю... Но случилось вот что... – и я рассказал учителю обо всем, что произошло у нас из-за Стеллы.

–С сердцем фронтовик лежит? – сочувственно вздохнул учитель. – Это плохо. Особенно, если осколок рядышком... Танкист... И день рождения, говоришь, завтра?

–В том-то и дело, что завтра...– я заговорил торопливо, комкая слова,– Стасик переживает... Любимая, говорит, это у него пластинка. Как же он завтра без нее?

– А если проигрыватель в палату принести?– предложил Михаил Харитонович.– Или магнитофон?

– Не выйдет. Стасик и сам думал об этом. Но там почему-то розетки нет.

– М-да,– протянул учитель с ухмылкой,– Тогда нужен патефон с заводной ручкой. Ею эту штуковину можно как трактор заводить. Крутанул – и играет без всякого электричества.

Он вздохнул и, подойдя к табуретке, стал рыться в стопе нот.

– Вот.– показал наконец. – Ноты есть. Песня эта – знаменитая, ее все фронтовики любят. «В лесу прифронтовом...»

– А вы уже разучивали? – осторожно спросил я.

– Нет пока. Думал, на двадцать третье февраля сыграем. Но по нотам быстро разобрать можно, Если надо...

– Надо! Михаил Харитонович!– воскликнул я, боясь, что он может передумать.

Учитель вздохнул, стал набрасывать на чистые нотные линейки точки, палочки, закорючки и передавать ноты музыкантам.

Уже стемнело, когда в окно постучали. Я увидел Стеллу, Лицо ее, залитое сейчас светом из моей комнатки, было изумленно-растерянным. Она протянула мне странный в эту теплую пору светло-коричневый листок – съежившийся, застывший, заледеневший. Целлулоидный какой-то.

– Откуда он у тебя! – вскричал я.– Где достала? Сейчас же еще нет таких.

Стелла объяснила:

– Понимаешь, как все вышло... Мама велела мне сухарики к чаю изготовить. Чтоб румяные были, поджаристые. Любит она их.. Печка у нас на открытой веранде стоит, ты знаешь, Я на противень хлеб уложила и, видать, не заметила, как с яблони листок слетел – и прямо... Понимаешь.

– Что же?

– А то! Я листок с сухарями и... А вынула противень – что такое?! Даже сама испугалась... Понимаешь?..– лицо Стеллы излучало вдохновение, глаза сверкали, горели жаром. Наверное, сейчас она вновь могла бы одним только взглядом сушить сухари и перекаливать масло в котле.

Я сразу же понял, куда она клонит. Ну и Стеллка! Умница!

Шепнул ей.

–Подожди меня, я сейчас.

И выскочил в сад с двумя пустыми ведрами.

–У Стасика в саду какие деревья? – спросила Стелла.

–А какая разница?– удивился я. Стелла спокойно объяснила:

–Ты же сам слышал от Стасика – дедушка Абдурахман осень по хрусту листьев узнает. А хруст, наверное, разный бывает. Специфический. От разных листьев разный. От яблоневых один, от тополиных другой. А?

– Яблони у них,– уверенно сказал я. – И урючины. Давай сюда...

Мы быстро набили оба ведра сочными, зелеными, полными жизни листьями с яблонь и урючин. И поспешили домой. Мои папа с мамой и сестра Айгуль смотрели пятую серию детектива. Мы скользнули на кухню,

– Сейчас. Сейчас... – нетерпеливо повторяла Стелла.

Движения ее были суетны, беспокойны. Она достала из духовки оба противня, и мы устлали их густым слоем мягких листьев.

Я запалил огонь, загнал противни в пазы и захлопнул духовку. Мы уставили друг на друга безумно счастливые глаза. Вскоре по кухне поплыл горьковатый дымок.

–Давай поглядим, – шепнула Стелла. – Может, готовы?

Мы потрогали листья. Они бугрились, шуршали, хрустели и вкусно трещали, как сухари. Впрочем, сейчас мы со Стеллой не променяли бы эти скрюченные, опаленные жаром листья не то, что на сухарики – не уступили бы ни листочка, ни прожилки в обмен на торт весом в тонну!..

Высыпав испеченные листья обратно в ведро, мы вновь уложили па горячие противни зеленое сырье. Но тут вошла встревоженная Айгуль, с подозрением поводя носом.

Горит что-то, – обеспокоенно сказала она. – Что вы тут делаете?

Печем,– ответил я и на глазах у изумленной сестры вставил снаряженные листьями противни в пазы духовки.

– Что это?! – ахнула Айгуль.– Это же... листья!

Они самые,– подтвердил я.

Ничего не понимаю. Вы печете... листья?

Печем.– Я был невозмутим. – Понимаешь, очень надо. А эти, видишь, уже готовые,– я окунул руку в ведро, и оно тотчас отозвалось приятным хрустом.

Не поломай! – испуганно дернулась Стелла. – Осторожно.

Айгуль отступила, бормоча:

–Ясно, опыт по ботанике... Так бы и сказал. А то – печем...

В больницу мы смогли прийти только к пяти часам. Обидно, конечно, что не с утра. Но что поделаешь – с утра уроки, а потом у них тихий час.

Дедушка Абдурахман – ура! – еще спал, когда мы втроем – со Стеллой и Стасиком – вошли в его палату на третьем этаже и осторожно высыпали вдоль всего прохода у его кровати листья из обеих ведер. ни с готовностью отзывались треском и шуршанием на малейшее наше движение, и хотелось умолить их, стуча пальцем по губам:

– Тише, милые, тише. Еще не время вам шуршать. Спите пока... Лежите спокойно...

–Вчера интересная история была,– шепотом рассказал Стасик.– Во время обхода... Профессор приехал со своими студентами, ужасно строгий, и потребовал, чтобы они побеседовали с больными и определили, что у них, болезнь какая.

Диагноз называется! – с видом знатока вставила Стелла.

Вот-вот... Потом подошли к деду. Стала одна студентка деда пытать, вопрос за вопросом, а все никак не может профессору-своему угодить. А тот хмурится, недовольный, Двойкой пахнет, И точно: "Не видать вам зачета!– говорит он студентке,– Ходите вокруг да около, а ухватить не можете. Тут дед за нее и вступился.

–Не ставьте, говорит, девушке двойку, Это не она виновата, а война проклятая. Откуда же бедняжке знать, что у меня в плече железка еще с войны сидит, Не надо ей из-за того фашиста, что в меня этот осколок усадил, двойку ставить, очень вас прошу, уртак профессор.