Текст книги "Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии"
Автор книги: Павел Шуф
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
И гак разволновался, что профессор сдался.
И что он ему сказал?
Пообещал пожалеть, если дед обещает не нервничать. Ему ведь нельзя.
Я подошел к окну и по заранее условленному знаку во дворе больницы ожил духовой оркестр. Михаил Харитонович дирижировал, стоя впереди оркестра – лицом к окну. Казалось, он дирижирует окнами: форточки и стекла, повинуясь магии его дирижерской палочки, казалось, должны послушно хлопать, скрипеть и дребезжать. В распахнутые окна палаты вплыла мелодия вальса и закачала все вокруг, У меня закружилась голова. Мне показалось, что я никогда на свете не слышал музыки – чарующее, прекраснее, волшебнее этой. Губы сами шепотом листали слова:
С берез неслышен, невесом
Слетает желтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист...
Дрогнули веки дедушки Абдурахмана. Он открыл глаза, но лицо оставалось неподвижным. Дедушка Абдурахман словно оставался в тысячный раз повторяющемся сне, где он, старший сержант запаса, только что вновь и вновь подавлял – упрямый и злой фашистский дзот, за который вспыхнул на его груди орден Красной Звезды. А может, снилось ему, что он сидит в кабине бульдозера и режет ухабы, тянет за собой дорогу. Но вот он разлепил губы и осторожно скосил глаза вправо, увидел внука Стасика и нас со Стеллой, молчаливо выпевающих одними губами вслед за мощно ворвавшейся в палату мелодией:
Вздыхают, жалуясь, басы,
И словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы,—
Товарищи мои...
Что это, ребята?– растерянно уронил дедушка Абдурахман.– Это же... Это же...– голос его задрожал.
Мы поздравляем вас с днем рождения, – сказала Стелла.– От имени всей школы.– Стелла показала в окно.– Они тоже пришли. Специально разучили для вас. Оркестр. Хотите посмотреть?
Дедушка Абдурахман приподнялся на локте, спустил с кровати ноги, и тотчас же листья отозвались веселым, сочным треском Дедушка Абдурахман испуганно дернулся.
–Листья?! – потрясение прошептал он.– Это же осенние листья!
–Листья, дедушка, – зашептал и Стасик. – Не бойся, это листья. Осень пришла, дедушка. Сам видишь – осень. Все теперь будет хорошо. Ты же сам говорил, главное – успеть услышать листья. Слышишь их, слышишь?..
Дедушка Абдурахман подрагивающей рукой взял с тумбочки очки с толстыми, круто выпуклыми фарами стекол, снял со спинки стула пиджак с орденскими колодками и, накинув его поверх больничного халата, застегнул на все пуговицы. Стасик подскочил к деду и, придерживая за локоть, помог ему подойти к окну. Листья шуршали и трещали, вплетаясь в музыку вальса. Неслышные, невесомые листья, словно слетев в том немыслимо давнем прифронтовом лесу с остывающих после жаркого лета берез, бесконечно долго вальсировали в осеннем воздухе часы, сутки, десятилетия – и только сейчас, всласть накружившись, плавно легли па зеленый дощатый пол этой больничной палаты, устлав его, как осеннюю поляну, чтобы старый солдат, старший сержант запаса танкист Абдурахман Барханов, услышал их и вспомнил их, и поверил в новую весну.
Дедушка Абдурахман стоял у распахнутого окна, откуда больно била в упор, как из дзота, до слез ласковая музыка, а учитель Михаил Харитонович поднимал песню в атаку и вел бой, чтобы вырвать из плена дедушку Абдурахмана.
Старший сержант запаса Абдурахман Барханов стоял у окна, высоко подняв голову и, сильно шурясь, вглядывался в незримую быль – поверх оркестра, поверх все еще зеленых, живых садов, поверх тяжелых, с танк величиной облаков, нахлобученных на острые верхушки тополей, что встали цепью у горизонта – словно готовились взмыть в безудержную штыковую и пронзить облака, бесцеремонно оккупировавшие голубую высь, и только ждали боевого приказа, чтобы немедленно проучить захватчика.
Старший сержант запаса Абдурахман Барханов, стоя у окна, принимал парад у музыки и у своей давней фронтовой юности.
А когда оркестр умолк и мелодия, призвавшая к окнам больницы десятки ходячих больных, вновь улеглась отдыхать в меди полыхающих на солнце инструментов, дедушка Абдурахман, так и не шелохнувшись, тихо сказал:
– Стасик... Стелла... я слышу... Слышу листья...
ТРЕЩИНА В ПЕРВОЙ КОЛОНКЕ
– А что если здесь, в пустующей первой колоночке стенгазеты, поместить воспоминания участника войны?– подумал я.
– Хорошая идея! – сразу же согласился Сервер Мамбетов и хлопнул крышкой парты. – Давай спустимся в библиотеку. Это же секундное дело! И никаких хлопот...
– Зачем в библиотеку?– удивил я Сервера.
– За воспоминаниями, конечно,– Сервер окинул меня взглядом, в котором читалось недоумение. Он как бы говорил сейчас сам себе: вот не думал, что редактор нашей стенгазеты такой бестолковый и непонятливый...
Но вслух он произнес совсем другое:
– Попросим у библиотекаря какую-нибудь книгу фронтовых воспоминаний и перепишем кусочек. Можно еще из газеты. В газетах часто такие материалы печатают. «Бойцы вспоминают минувшие дни…» – что-то в этом роде.
– Не пойдет! – возразил я.– Нужно другое... Нужно, чтобы это был наш ветеран, свой, поселковый. Как думаешь, Стасик?
Стасик Барханов был третьим, кому совет отряда поручил выпустить стенгазету, посвященную Дню Советской Армии. Для того мы и остались после уроков, чтобы наутро газета висела на стене – ведь праздник уже завтра.
– Прав Володя,– сказал Стасик. – Давайте с моим дедом посоветуемся. Он подскажет...
– Слушай!– обрадовался я.– Не надо никаких его подсказок. Ведь твой дед в войну был танкистом, так?
– Танкистом!– подтвердил Стасик и не без гордости добавил: – Старший сержант запаса!
– Вот и говорю!..– продолжал я, словно спохватившись. – Давай запишем воспоминания не кого-нибудь, а твоего деда. Случай фронтовой запишем. Интересно ведь, а?
А газета была почти готова. Оставалось заполнить лишь первую колонку.
И мы отправились за этой колонкой к Стасику домой. Портфели и рулон оставили в классе, решив, что вернемся сюда через часик-другой, чтобы довершить дело и прикнопить газету к стенду. Захватили с собой лишь тетрадку с ручкой – воспоминания бойца записывать.
Но во дворе дедушки Абдурахмана не было. Обычно он возился в саду.
–Чай пьет, – со знанием дела сказал Стасик. – Зеленый. Девяносто пятый. Около телевизора. Наверное, что-нибудь про войну показывают.
Но не оказалось деда и на застекленной веранде, у ступенек которой стояло два ведра, прикрытых листом фанеры. Телевизор скучал в углу, невостребованный. Стасик толкнул дверь, ведущую с веранды в комнату, и окликнул тишину:
–Дедушка, ты где-е?..
До нас донесся приглушенный голос из спальни.
– Уснул, что ли? – удивился Стасик. – Странно. Он к тихому часу не привык.
Мы протиснулись в спальню. Дедушка Абдурахман полулежал на двух высоких подушках поверх цветного одеяла. Он был в полосатом халате, в руках держал толстый альбом, а по одеялу рассыпались десятки фотографий.
–Дедушка, ты чего? – насторожился Стасик. – Заболел, что ли?
Дедушка Абдурахман как-то виновато улыбнулся и постучал пальцем в плечо.
–Колет? – догадался Стасик, – Осколок фронтовой опять беспокоит?..
Он поправил сползающие подушки и наклонился к деду:
– Тебе удобно?
– Все хорошо... Пройдет... А я вот фотографии посмотреть решил, вспомнить. Как праздник военный подходит – тянет меня к этому альбому, тянет. Душа болит, сердце ноет... А посмотрю снимки, загляну в глаза фронтовых друзей – и полегчает, отпускает. Это как перекличка наша боевая. Я их окликаю и они меня тоже. И живые, и...
Абдурахман-бобо умолк.
Я подтолкнул Стасика локтем: говори, мол, самое время.
Стасик понял, сел на край кровати и сказал:
– Дедушка, ты помоги нам, ладно?
– А что случилось, сынок? – сынками он называл всех – и собственного сына, и внуков, и всех нас – друзей Стасика.
– У нас задание – газету надо повесить завтра ко Дню Советской Армии.
– Хорошее дело!– кивнул дедушка Абдурахман. – Доброе дело. А я вам зачем?
– Колонки у нас не хватает. Первой колонки. Понимаешь?
– Вот и допишите, если не хватает.
Тут я не выдержал, уж больно долго Стасик раскачивался.
– Помогите нам, дедушка Абдурахман!– взмолился я.– Без вас у нас ничего не получается.
– Это как же?
Я с готовностью объяснил:
– Мы не простую колонку задумали, а чтобы живой она была.
– Живой?
– Ну да. Бойцы вспоминают минувшие дни... Понимаете?.. Воспоминания чтобы ваши...
– Мои воспоминания?..– вздохнул дедушка Абдурахман.
– Ваши – подтвердил я, торопясь убедить Абдурахмана-бобо согласиться и рассказать нам какой-нибудь потрясающий эпизод. Я уже представил, как завтра сгрудятся все наши у этой колонки.
– Газету эту завтра будут все читать,– весело добавил я.– Мы ее сегодня вечером допишем и повесим.
– Завтра, дедушка, у нас будет сочинение!– подхватил Стасик.
– А тема какая? – спросил дед.
– Праздничная. «Памяти павших будьте достойны».
Дед поднял на него глаза;
–Праздничная, говоришь, тема?
Стасик, поняв, что сказал не так, заметался:
–А как же, дед? Завтра праздник. Так ты помоги нам, ладно? Вспомни что-нибудь. Ведь войну не забывают, правда?
Абдурахман-бобо не ответил, собрал разбросанные по одеялу фотографии и стал их перебирать, вглядываясь в каждую и молча думая о чем-то. Молчали и мы. На моих коленях наизготовку лежала тетрадка, куда я собирался записать воспоминания танкиста.
Наконец Абдурахман-бобо протянул нам одну из фотографий.
Перед двумя грозными танками, увешанными для маскировки густыми ветками, стояли, обнявшись, два танкиста. Одного из них мы узнали сразу – это был сам дедушка Абдурахман. Но, конечно, еще не дедушка, а молодой улыбчивый парень. Второй был незнаком нам.
– Это Гияс,– тихо сказал дедушка Абдурахман.– Гияс Абдуганиев. Брат мой фронтовой. Тот самый...
– А где он сейчас?– выпалил Сервер и осекся, заметив, как побледнел дедушка Абдурахман, как дрогнули его брови.
–Под Прохоровкой он, сынок. Под Прохоровкой. Слыхал о такой?
Сервер напрягся и судорожно закивал:
–Да-да! Слыхал... Я в кино видел... Там танки воевали... Одни только танки... Самое большое танковое сражение. Верно?
–Верно, сынок. Так было. Вот там Гияс и остался... Его машина впереди моей шла. Прямое попадание... Загорелся как свечка... Может, враг в меня целился... Выходит, заслонил он меня, Гияс. Танком своим заслонил. Собой заслонил.
Абдурахман-бобо умолк, взял снимок, молча кивнул, будто спрашивал о чем-то Гияса, глядевшего на него со снимка, и сказал:
–Перед тем боем сфотографировались. Корреспондент из дивизионки снял.
–Для газеты?– спросил я.
–Нет, так просто. Гияс его уговорил. На память. Вот у меня и хранятся оба снимка.
–Почему оба?– встрепенулся Сервер.
–А тебе непонятно? Снимки корреспондент тот где-то через месяц привез, по случаю. Для нас обоих привез. Оба мне и остались,– и он показал второй снимок.– А что, сынки, не слыхали о таком? Об Абдуганиеве Гиясе, говорю, впервые что ли слышите?
Мы смущенно переглянулись. Нет, не слыхали мы о таком герое. Вот рассказал о нем дедушка Абдурахман – и узнал немного.
Абдурахман-бобо сунул снимки в альбом, положил его на тумбочку и спросил:
–Сочинение, значит, писать собираетесь завтра?
–Сочинение, дедушка! – подтвердил Стасик.
–Как, говоришь, название его?
– «Памяти павших будьте достойны».
–А готовились?
–Конечно, дедушка. Книжки про героев прочитали. Нам эту тему Эммануил Львович еще месяц назад сказал. И список книжек дал про погибших. Чтобы каждый про кого-нибудь прочитать успел.
Абдурахман-бобо, кряхтя, приподнялся с подушек п спустил ноги на палас.
– Молодцы, – сказал он.– Молодцы, что готовились.– В голосе его, впрочем, не было радости и тепла, а сквозила какая-то горечь и грусть.
–Не удивляйтесь, сынки. Я ведь тоже готовился к этому дню... и этому сочинению,– продолжал он,
изумляя нас тем, что говорил.
Он сунул ноги в шлепанцы, морщась, встал и пригласил следовать за ним.
–Да-да, я тоже готовился... Пошли, покажу.
Мы вышли на веранду. Абдурахман-бобо спустился по ступенькам и зачем-то поднял фанерку, прикрывавшую ведра.
–Вот моя подготовка,– сказал он.
Ведра были полны доверху. В одном ведре был песок, во втором – цемент. Дедушка Абдурахман вновь прикрыл их фанеркой.
–Что это? – не выдержал я, теряясь в догадках.
–Сказал же. К сочинению готовлюсь. Как и вы.
–К-какое... с-сочинение?
–Именно это. Памяти павших...
Удивительно ли, что все мы испуганно молчали, в недоумении переводя взгляды с ведер, укрытых фанеркой, на спокойное и грустное лицо дедушки Абдурахмана. Наконец он сказал:
–Непонятно, да?
–Честно говоря, не очень,– признался я.
–Значит, придется объяснить подробнее, – вздохнул дедушка Абдурахман и, стряхнув шлепанцы, сунул ноги в туфли и принялся зашнуровывать их. Управившись с этим, он молча двинулся к воротам. Мы послушно последовали за ним, гадая, куда он ведет.
Путь, впрочем, был недолог. Дедушка Абдурахман привел нас к центру поселка и остановился у серого обелиска с выбитыми в граните именами. Бронза имен порыжела, выцвела, но читать было можно.
Это был памятник землякам, не вернувшимся с войны.
–Вот здесь...– тяжело сказал Абдурахман-бобо.– Здесь буду Я завтра писать сочинение. Вот ваше, к примеру, кто будет проверять?
–Эммануил Львович,– ответил вконец обескураженный Сервер.– Учитель.
–А мое сочинение память проверит. И друг мой тоже... Читайте шестую строчку.
Мы глянули на рыжие ложбинки и разобрали: «Абдуганиев Гияс». Гияс?! Абдуганиев?! Неужели тот самый танкист с фотографии?
–А разве он из нашего поселка?– вскричал Сервер.
Надо же! Сотни раз проходили мимо памятника, да так и не удосужились толком прочитать на нем имена.
–Земляк... Мы до войны в одной бригаде работали. Оба трактористами были. А до Берлина я один допахал. А после войны уже пересел на бульдозер. Вот как вышло, сынки.
–А мы и не знали...– протянул я.– Может, и родственники его еще живут здесь. Не знаете?
–Сестра живет. Ханифа-апа. Двоюродная...
Ханифа-апа!.. Надо же. А ведь наша Замира Артыкова шефствует над ней. Ну и тимуровец! Даже не знает, что брат Ханифы-апы – герой. Нехорошо вышло...
–А ведра те зачем?– не выдержал Сервер, теряясь, как и мы, в догадках.
Дедушка Абдурахман показал на край плиты, на которой стоял обелиск:
–А вы сами гляньте – трещина тут. Вода просачивается. Скоро отвалится этот угол, если не привести в порядок. Давно вижу – растет трещина, растет... Вот и решил я – завтра, в самый праздник, и подлатаю плиту. А разве вы сюда не придете завтра?
–Как же!– воскликнул я.– Всей школой. Цветы принесем... Гирлянду славы возложим. Ритуал у нас!
–В пионеры малышей примут!– вставил Сервер.– Каждый год ведь здесь собираемся.
–Вот и я приду,– тихо сказал дедушка Абдурахман.– Для цветов, правда, рук не хватит – только ведра и принесу. Песок и цемент. А вода тут есть – вон, в арычке. Я заранее присмотрел, что да как можно сделать.
Вечерело. Стасик с дедушкой пошли домой, а мы с Сервером повернули в школу. Разговаривать не хотелось. На душе было неспокойно. Рулон стенгазеты лежал на столе – одним концом на наших с Сервером портфелях, составленных как сошки миномета. Этот рулон, нацеленный одним концом в потолок, был похож на ствол орудия – умолкший, безъязыкий ствол. Мы развернули его и глянули на все еще пустующую первую колонку.
–Что будем делать? – мрачно спросил Сервер. – Заполнять надо. Нельзя, чтобы осталось пустое
место.
–Чем заполнять? – отозвался я.
–Может, запишем рассказ дедушки Абдурахмана? Мы же так и хотели. А что? Боец вспоминает
минувшие дни... Напишем все про его боевого друга и нашего земляка Гияса Абдуганиева. Хорошо ведь?
–А про все напишем?– сощурился я.
–Конечно, про все!– воодушевился Сервер.– Он же герой. Танкист. Он, можно сказать, танк Абдурахмана-бобо собой заслонил. Ты же сам слышал.
–Слышал...– кивнул я.– А про плиту тоже напишем? И про трещину?
Сервер, лицо которого еще мгновение назад горело воодушевлением, вытянулось.
–Разве про это можно писать?..– с упреком протянул он.– Это же первая колонка. Разве ж можно тут про трещину писать?
–Ну и что с того, что первая? – разозлился я.– По-твоему, про трещину можно писать только в разделе «Веселая смесь?»
Сервер покачал головой и процедил:
–Я... так... не считаю... Но... не знаю...
Мы просидели еще час, так ничего и не решив. Уходя, прикнопили газету к стенду.
Первая колонка по-прежнему оставалась пустой.
... Ночью мне приснилась трещина.
Я увидел ее на плите под обелиском. Она была едва заметной, крохотной. Казалось, ее можно залепить пластилином и легко сделать невидимой. Потом стало холодно. Полил дождь, посыпал снег, мороз застудил воду, затекшую в трещину, и ледовый клин стал кормить и разрывать ее.
Я увидел – трещина вдруг поддалась, спрыгнула с плиты, переползла на землю и, вгрызаясь в нее, стала пучиться, расти и красться к моим ногам. Я в страхе отступил – трещина не отставала. И вот я уже бежал... Летел, не разбирая дороги – к школе, скрыться в ее четырехэтажной крепости. Но трещина, будто живая, будто зрячая, гналась, змеилась за мной, и вот уже вползала в вестибюль... вот уже подкрадывалась к школьному звонку... повалила стену вместе со звонком...
... И он зазвенел, залился – тревожно, набатно.
Я в ужасе проснулся и утопил кнопку разбудившего меня будильника. Жаль, не было нигде под рукой еще и кнопки, нажав на которую можно было бы утихомирить жутко колотящееся сердце.
Выпив чаю, я вышел на улицу, и ноги сами повели меня не в школу, а к дедушке Абдурахману. Уже у его ворот я неожиданно столкнулся с Сервером.
–Ты чего?– удивился он.
–А ты чего?– мрачно спросил я. Мы мгновение помолчали.
– Успеем?– спросил он.
–Должны,– ответил я.
–Сочинение на втором?
–Йес! – кивнул я.– Первый – английский.
–Попадет нам от Тамары Петровны, – обреченно уронил Сервер.– Опоздаем мы на инглиш. А то и вовсе пропустим.
–Оф коз попадет!– подтвердил я.– Обязательно. Бат ви маст. Должны мы, говорю...
–Конечно, маст,– согласился Сервер, заулыбавшись, и мы ринулись к ведрам у лесенки.
Дедушка Абдурахман стоял на веранде, прилаживая к пиджаку ордена. Увидев нас, он хмуро спросил:
–Что, сынки? Опять пришли за первой колонкой? Так и не заполнили свою стенгазету?
– Что вы, дедушка! – хором воскликнули мы, и уже один Сервер продолжил:
–Мы за песком пришли. И за цементом. Можно?... Можно мы сами?
А я добавил:
–С праздником вас! Не болейте!
Абдурахман-бобо, растирая плечо, заулыбался:
–Помочь решили? Ну, молодцы. А я Стасика хотел с собой взять. Чтобы одно ведро помог донести. Что-то плечо никак не проходит. Тяжело...
–Вы не беспокойтесь! Мы сами.
И подхватив по ведру, мы заспешили к воротам.
–Я за вами! – крикнул нам вслед дедушка Абдурахман.– Сейчас приду. Вы не спешите, вместе сделаем... Замешивать знаете как? Один к двум. К дву-у-ум...
В эту рань у обелиска еще никого не было. Кроме Ханифы-апы. Она принесла с собой пустое ведро и, набрав в арыке воды, налила ее в металлическую вазу перед обелиском и поставила цветы.
–Дайте ваше ведро, Ханнфа-апа, – взмолился Сервер.– Не бойтесь, мы его потом вымоем. Нам
раствор разводить надо:
Замесив раствор, мы залили трещину, упрятав ее под надежной цементной шубой. Когда мы уже домывали ведро Ханифы-апы, подошел дедушка Абдурахман. Он нес портфель Стасика, а Стасик – банки, кисточки и еще что-то в сетке.
–Бронза! – объявил Стасик, а дедушка Абдурахман достал из кармана фото – то, вчерашнее,
с танкистом Гиясом – и протянул его мне.
Дедушка Абдурахман и Ханифа-апа стояли у обелиска и молча смотрели, как мы втроем, споро и красиво, покрывали свежей бронзовой краской имена, выбитые на обелиске. Стасик был просто молодчина – догадался захватить сразу три кисточки. Когда мы добрались до шестой строчки, дедушка Абдурахман дрогнул и попросил:
–Гияса не трогайте. Я сам...– он взял кисточку у Стасика и принялся старательно покрывать бронзой дно букв...
Мы подходили к двери класса, когда звонок оповещал о конце первого урока. Из дверей вылетела Катя Суровцева. Увидев нас, остолбенела, потом всплеснула руками:
–Ой, вы почему прогуляли?
–Надо было...– обронил я.– Трещину перешагивали.
–Какую еще трещину?– отступила на шаг Суровцева.– Овраг, что ли?
–Овраг,– согласился я.
–Не надо врать-то! – рассмеялась Суровцева.– У нас ни одного оврага нет. Сплошные асфальты.
И добавила:
–Ух, и попадет же вам сейчас!
–От Тамары Петровны,– я вздохнул.– Мы объясним ей... Постараемся объяснить...
Суровцева всплеснула руками:
–Да вы же ничего не знаете! Мы сейчас сочинение писали.
–Сочинение?!– дрогнул я.
–Ну да! Памяти павших... Я первая сдала,
–Но первый же – английский! – не выдержал Сервер.
–Они поменялись. Тамара Петровна почему-то попросила.
Все еще не веря услышанному, я осторожно заглянул в класс. Так и есть – сидя за столом, Эммануил Львович складывал в стопочку листочки, которые сдавали ему ребята. Увидя нас, он нахмурился и, строго оглядев наши растерянные физиономии, спросил:
–Почему прогуляли? Где ваши сочинения?
И тогда я открыл портфель, достал фотографию, которую подарил нам у обелиска дедушка Абдурахман, отвинтил тюбик с цепким клеем «Феникс», подошел к нашей стенгазете и молча приклеил снимок на пустующую первую колонку,
–Вот...
Еще вчера вечером первая колонка, пустынная как нейтральная полоса, казалась нам с Сервером странной и пугающей трещиной, разделившей стенгазету на две половины. Сейчас на ней жили друзья – фронтовые братья Абдурахман и Гияс. Они стояли, обнявшись, близ своих танков. Живые. Вечные.
Позади весело пели мирные предвоенные моторы их тракторов.
Рядом с ними – закипала и торопила в бой жатва – кровавое и великое поле Прохоровки. Поле Славы, поле Памяти.
Впереди, в победном далеке, танкисты видели колосящиеся колхозные нивы, небо, отвоеванное ими у пороха, копоти и огня, и нас, спешащих в прекрасные классы, где на чистой доске твердый мелок учителя выводит гордые и святые слова: «Памяти павших будьте достойны!»
ЦАРЕВНА НЕСМЕЯНА
Тайна могла раскрыться в любое мгновение. Стасик шел по ее следам и был близок к успеху.
Сомнений не оставалось – ведь похититель ежа (а наверняка это он!) оглянулся дважды. Значит, проверял – не следят ли за ним... Стасик похвалил себя за собранность – оба раза успел спрятаться. Таясь за стволами деревьев и спинами прохожих, Стасик Барханов не спускал глаз с рослой фигуры Васьки Кулакова. Сейчас, когда мы окончательно зашли в тупик и уже не знали, где искать пропажу, Стасик, убежденный, что к случившемуся скорее всего причастен Васька, терпеливо следил – не выдаст ли сам Васька местонахождение исчезнувшего ежа.
Ведь ясно, что ежа надо было где-то тайно содержать и подкармливать, чтобы он попросту не угас к нужному часу, когда от него потребуется бравый товарный вид. Иначе покупатель может и отказаться от хилого колючего шарика. Да и колючки протянут недолго без питания... А наш любимец еж, похищенный столь внезапно, пожевать любил. Его смешные глазенки словно спрашивали: принесли что-нибудь вкусненькое? Было ясно, что ни дома, ни во дворе Васька (если это все-таки он!) не станет держать похищенного – слишком просто было бы тогда разоблачить похитителя и вызволить ежа...
Но где же, где держал он ежа?..
Вот почему Стасик, командир отряда юных друзей милиции, решил набраться терпения и незаметно последить за Васькой, чтобы похититель сам вывел его на зверька...
Это произошло позавчера. Еще накануне еж преспокойно гулял в своей просторной клетке в живом уголке и любезно позволял угощать себя лакомством. На другой день еж бесследно исчез, и первым это обнаружил наш ботаник-биолог Александр Григорьевич. Он сообщил об этом, не поднимая глаз – либо ему было стыдно за нас, либо он нас в эту минуту попросту тихо ненавидел.
Слушая учителя, мы пришли в ужас.
Выходит, кража все-таки произошла? Выходит, Замирка Артыкова была права? Но зачем же, зачем накануне рассказала она на уроке услышанное от Ханифы-апы?! Ведь не перескажи Замирка этого – и не пропал бы еж. Ни за что бы не пропал...
На том уроке Замира вдруг сказала:
– А ежи, оказывается, очень полезные!
– Верно,– кивнул Александр Григорьевич.– Они мышей ловят. Больных, слабых. А те, что здоровые и сильные – и сами лесу и степи полезны. В природе нет ничего лишнего и случайного.
Но Замирке этого было мало, ибо то, что она узнала от бабушки Ханифы, требовало немедленного выхода.
– Мясо у ежей, оказывается, волшебное!– сказала Замира.– Ни за что бы не подумала.
– Вкусное, что ли?– спросил Мубар Ахмедов, по прозвищу Грызун.
– Тебе лишь бы пожевать!– махнула рукой Артыкова. Грызун обиженно фыркнул, а Замира продолжила: – Бабушка Ханифа вчера рассказала... Она про животных кучу разных историй знает. Мясо у ежа, говорит, целебней любого лекарства. Простуду лечит, легкие как новые от него становятся.
–А зуб можно ежом вылечить? – хохотнул Васька.– А то у меня дупло.
Замира гневно сверкнула глазами и запальчиво проговорила:
–Зря смеешься, Васенька! Если хочешь знать, за ежами, оказывается, специально охотятся, чтобы скорее выздороветь. Знаешь, сколько еж стоит? – она выдержала эффектную паузу и уронила:– Сто рублей! Понял? Кому надо – денег не пожалеет.
У Васьки вытянулось лицо.
– Сто рублей...– прошептал он потрясенно.– А не врешь?
– Говорю же – бабушка Ханифа рассказала.
– А кто тебе столько денег за ежа отдаст? – упорствовал дотошный Васька.– Где, спрашиваю, такого покупателя найдешь?
– Очень просто! – спокойно ответила Замира.– Бабушка Ханифа говорит, что покупатели сами ищут того, кто бы им ежа продал. Если хочешь знать, на любом базаре ежа выхватят в секунду.
– Здорово!– восхитился Васька.– Сто рублей... Вот бы не подумал.
Замира молчала, торжествуя победу.
Александр Григорьевич улыбался. Его забавляла научно-финансовая перепалка одноклассников. Сказал примиряюще:
–Не стану комментировать утверждение о лечебных свойствах ежатины. Неловко как-то говорить об этом. Неужели кому-нибудь из вас может прийти в голову мысль... Ну, вы меня понимаете. Это ведь все равно, что подстрелить лебедя или аиста. Вон какой славный ежик живет у нас. К нему ведь, случается, и с дурным настроением подойдешь. А покормишь его, посмотришь на его забавную мордашку – и словно выздоровел в минуту. Конечно, природа лечит. Но ведь не обязательно мясом! Пейзажем она лечит, свежестью своей, да и просто тем, что живая, Понимаете – живая!
Ушел он от разговора, ушел.
А еж пропал. И, по-видимому, в тот же день...
Ежа в сентябре подарил школьному живому уголку Алишер – водитель автобуса. Он ослепил ежа фарами, когда возвращался затемно из Ташкента. Еж испугался рычания мотора и света фар и, свернувшись колючим мячиком, улегся на шоссе прямо перед капотом неведомого и страшного зверя, остро пахнущего бензином. Впрочем, о том, что это запах бензина, еж, конечно, не знал. Алишер вышел из кабины с синим пластмассовым ведром, из которого поил мотор водой, вкатил туда ежа и прямо в ведре принес утром в школу.
Когда Александр Григорьевич сообщил на другой день, что еж исчез, в классе воцарилась страшная тишина. Мы понимали, почему учитель пришел с этой печальной вестью именно к нам, а не в другой класс – ведь это у нас была беседа о цене ежового мяса. Я глянул на Замиру – она опустила голову и, наверное, предпочла бы сейчас быть не ученицей, а крышкой от парты. Я догадывался: Замирке сейчас, конечно, хуже всех. Она ругает себя, что затеяла вчера этот дурацкий разговор, и в результате кто-то позарился на драгоценного нашего ежа.
Но кто же?
Вспоминая вчерашнюю перепалку Замиры и Васьки Кулакова, можно было предположить, что это, быть может, его работа. Неужели решился на такое? Невероятно... Впрочем, разве это не похоже на Ваську? Вообще-то похоже...
По-видимому, о том же в эти неприятные минуты размышляли и все остальные. Потому что вскоре наши взгляды сошлись на Ваське. Почувствовав это, он поежился и с вызовом бросил, оглядываясь по сторонам:
– Эй, вы чего? Чего так на меня смотрите? Словно это я вашего ежа утащил.
– Нашего!– уточнил я.– Общего, между прочим.
– Да хоть какого. Нужен он мне больно. Я простудой не болею, мне ваш-наш ежик ни к чему. Я до зимы на улице под краном купаюсь, ясно? Мне от простуды лечиться не нужно. Уставились тоже...
–А деньги?– зловеще спросил Стасик.
–Какие деньги?– испугался Васька.
–Сто рублей – вот какие! Ежик сто рублей стоит.
Васька, мигом поняв, к чему клонят, растерянно залепетал:
–Ребята, да вы что... Не брал я ежа, не брал. Хотите – домой ко мне идите, ищите...
Александр Григорьевич прекратил наш спор и взаимные упреки и подозрения.
–Разберитесь сами, – сказал он.– Но смотрите, чтобы еж завтра снова был на месте.
После уроков Васька, хлопнув партой и обиженно шмыгая носом, вылетел в коридор. Шли домой вчетвером – я, Сервер Мамбетов, Стасик Барханов, Замирка. Замира молчала, будто еж по языку ее прокатился. Сервер возбужденно махал левой рукой и доказывал:
– Нужна собака!.. Она бы сначала клетку обнюхала, а потом каждого в классе!.. Живо нашла бы, кто похоже пахнет...
– Угадай-ка,– прервал я его,– кого бы та хитроносая собака поймала?
– Вора, конечно,– ответил Сервер.
Стасик промолчал и только пытливо зыркнул на меня, подозревая подвох.
– Столяра школьного она бы облаяла! – объяснил я.– Он клетку для ежа делал, вот кто больше других клеткой и пахнет.
– Значит, Васька...– протянул Сервер.– Больше некому. Вы припомните, кто больше всех ежом заинтересовался. Продать он его решил – точно вам говорю. Или уже продал.
– А на что ему такие громадные деньги?– спросил Стасик.
Сервер посмотрел на Барханова как на лунатика:
– Велик новый купит! Да что угодно. Деньги ведь. Сто рублей!..
– А кому он ежа продаст? – сощурился Стасик.– Если в поселке, то мы все равно об этом узнаем.
– Почему именно в поселке?– возразил Сервер.– Может и в Ташкент увезти. В воскресенье, например. Или после уроков. Замирка ведь сама сказала, что ежа можно на любом базаре в момент продать. Верно, Замира?
Артыкова шла, словно во сне.
–Чего молчишь? – обиженно вскинулся Сервер.
Замира не ответила и на этот раз. Ясно, переживала, что все это случилось в общем-то из-за ее вчерашнего рассказа о волшебном, жутко целебном мясе ежа.
Мы дошли до чайханы. Отсюда наши пути расходились. Мы топтались в нерешительности.
– Что будем делать?– протянул наконец Сервер.– Жалко ежа.
– Жалко...– вздохнул я.
– Жалко...– подтвердил Стасик. И только Замира промолчала.
– Последить за Васькой надо,– убежденно сказал Стасик.– Держит он его, конечно, не дома. Слыхали сами – он нас и домой приглашает. Значит, не боится. Потому что не дома держит ежа, не дома…
– Следить? – спросил Сервер. – А если он заметит?
– Надо незаметно,– сказал Стасик.– По очереди. Выследим! – в его голосе звенела убежденность.– Все равно пойдет проведать пленника и покормить. Нужно узнать, где тайник.