Текст книги "Мартин Борман: «серый кардинал» III рейха"

Автор книги: Павел Павленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Однако, с точки зрения Бормана, у Йозефа Вагнера был непростительный недостаток: он сам и вся его семья были глубоко религиозны. Вагнер старался не отторгнуть верующих от церкви, а примирить религию с национал-социализмом. В глазах рейхсляйтера НСДАП такие действия граничили с изменой, и потому впоследствии он несколько раз обращался к фюреру с предложением урезать полномочия гауляйтера, пока не добился своего.

После нескольких попыток Борман все-таки уговорил Гитлера отнять у набожного Йозефа Вагнера один из округов и 5 декабря 1939 года от имени фюрера направил гауляйтеру предписание о возвращении в Бохум и прекращении его полномочий в Силезии, часть которой теперь надлежало объединить с частью [251] захваченной польской территории в новый округ. Половина Силезии должна была перейти в распоряжение заместителя Вагнера, убежденного атеиста. На пост гауляйтера другой половины Борман планировал назначить Карла Ханке, до той поры занимавшего пост заместителя министра пропаганды (собственно говоря, его ссылали в Пруссию, поскольку он проявлял излишнее внимание к жене министра, когда Геббельс завел роман с Лидой Бааровой). Однако Вагнер не пожелал подчиниться указанию Бормана (хотя тот ссылался на фюрера), выдержанному в резком командном тоне, и отказался делиться властью. Гитлер же не торопился использовать силу своего приказа, и мятежный гауляйтер еще целый год продолжал сидеть на двух стульях.

* * *

В конце войны, когда любовница Мартина, актриса Маня Беренс, пережившая бомбежки Дрездена, пожаловалась, что панически боится авиационных налетов, Борман в письме ответил, что людям ее веры следовало бы радоваться возможности оставить юдоль слез и вознестись на небеса. «Чуткий» патриот начертал эти слова в те дни, когда Германия уже потеряла в войне сотни тысяч солдат и десятки тысяч мирных жителей. Его отношение к христианству было примитивным, демагогическим и сложилось в период мощной антирелигиозной кампании начала двадцатых годов. Тех, кто не отличался ревностной верой, следовало отпугнуть от церкви угрозами преследований; тех же, кто упорствовал в приверженности христианской вере, надлежало изолировать от остальных, согнав непокорных в концентрационные лагеря. Прежде всего немцы должны были поклоняться Адольфу Гитлеру.

Однако религию невозможно победить, не предложив [252] новые идеи взамен прежних. Поэтому время от времени рейхсляйтер НСДАП разражался пространными меморандумами (естественно, их готовили помощники рейхсляйтера). Однако Борман не очень-то полагался на свои доводы в борьбе с «идеологическими врагами» – так он называл истово верующих. Поэтому обычно он не бахвалился своим неверием прилюдно. С началом войны антихристианская деятельность Бормана явно усилилась и обрушивалась на немцев новым валом после каждого очередного успеха на фронте, которые рейхсляйтер трактовал как свидетельства сверхъестественной силы самого Гитлера.

Упрощенные представления о сути христианских церквей создавали у него впечатление, что не составит труда разгромить их, лишив финансовых источников. Вскоре после начала войны Борман потребовал от графа Шверина фон Крозига, министра финансов, прекратить государственное субсидирование церквей, тем самым подталкивая их к созданию собственных фондов. Одновременно он старался оказывать на них давление и другими способами. В рамках программы финансирования войны все коммерсанты, предприятия и корпорации должны были вносить оборонный налог, и церковь не была исключением. Для протестантской церкви размеры этого сбора составляли один миллион рейхсмарок в месяц, для католической – восемьсот тысяч. 18 января 1940 года Борман поручил Герхарду Клопферу, возглавлявшему в его ведомстве юридический отдел, официальным письмом известить министра финансов, что рейхсляйтер НСДАП считал эти требования заниженными. «В отличие от всех прочих немцев, – говорилось в послании, – христианские священники не воюют на фронте и уклоняются от тяжких обязанностей, которые принимает на себя каждый немец, как глава и защитник своей семьи». [253]

Размеры сборов со всех религиозных конфессий были увеличены под предлогом возросших потребностей обороны. Невыплата налога грозила конфискацией соответствующей доли имущества. Как выяснилось впоследствии, Борман стремился всеми способами прибрать к рукам собственность монастырей.

А накануне все тот же Клопфер составил письмо Розенбергу, в котором утверждалось, что и протестантская, и католическая церкви оказывали серьезное воздействие на своих последователей, служивших в вермахте. Солдаты регулярно получали из своих общин религиозные буклеты, что «влияло на состояние боевого духа в войсках». Офицеры вермахта сообщали, что армейские цензоры имеют право конфисковывать только материалы, содержавшие критику правительства и партии. Рейхсляйтер Макс Аманн, ответственный за ассигнования для печати, не мог предотвратить издание религиозной литературы на деньги церкви. А меры полиции Борман расценивал как недостаточные для достижения конечной цели. В письме содержалось поручение рейхсляйтеру Розенбергу довести суть курса НСДАП до каждого солдата, независимо от собственных взглядов последнего.

Буквально через день, то есть 19 января 1940 года, Борман задал Розенбергу трепку в присутствии Гитлера. Продемонстрировав написанную специально для солдат брошюру епископа Людвига Мюллера, исполнявшего также обязанности уполномоченного протестантской церкви по делам рейхсвера в Кенигсберге, он заявил: «Подобное в армии недопустимо. Солдаты, недавно отрекшиеся от католической веры, прочитав эту книгу, могут вновь увлечься идеями христианства, наполовину замаскированными хитроумными протестантскими попами». Одновременно рейхсляйтер Аманн получил указание «впредь уделять религиозному содержанию печатных изданий не меньше [254] внимания, чем политическому и идеологическому, ибо имеющийся опыт показывает, что религиозная литература снижает стойкость масс в борьбе с внешним врагом».

В глазах церкви Альфред Розенберг являл собой антихриста во плоти. Лишь немногие отцы церкви знали, что к жестким мерам по отношению к религии его принуждает не столь известный широким массам Борман. Очередное письмо Бормана Розенбергу (от 22 февраля 1940 года) не оставило бы у священников, попади оно к ним в руки, никаких сомнений по поводу того, кто же являлся их самым опасным оппонентом. В разделе «Инструкция о религиозном образовании в школах» Борман поясняет, почему следует отвергнуть компромисс с христианским вероучением и какой тактики надлежит придерживаться, чтобы разгромить церковь. Причиной для составления инструкции стало появление слухов о совместной работе Розенберга и епископа Мюллера над программой религиозного образования в школах.

Нет необходимости говорить, что за долговременными проблемами Борман не забывал о текущих делах, не упуская случая доставить неприятности церкви. Альберт Шпеер, возглавлявший программу реконструкции столицы третьего рейха, вступил с клиром в переговоры о строительстве церквей в новом районе Берлина. Дело кончилось тем, что Борман объявил ему строгий выговор и запретил заниматься этими проектами. Впоследствии, когда города стали подвергаться первым бомбежкам, некоторые ретивые гауляйтеры поспешили снести церкви, получившие повреждения. Шпеер, объявивший эти руины «ценными историческими памятниками», просил Бормана остановить эпидемию разрушений, предоставив фюреру принимать решения о планах реконструкции городов. А несколько месяцев спустя, когда Шпеер вновь получил выговор от шефа партийной канцелярии [255] за большой расход дефицитных строительных материалов на восстановление церквей, придворный архитектор фюрера вновь использовал формулировку «национальные памятники исторического и художественного значения». Мартину пришлось отступить: во-первых, в этом он ничего не смыслил (впрочем, подобные соображения его обычно не сдерживали); во-вторых, активно вмешиваться в вопросы архитектуры, в которой Гитлер считал себя высшим авторитетом, было рискованно.

Гитлер все откладывал начало наступления на Западном фронте, и конец 1939 года и первый квартал следующего Борман почти непрерывно разъезжал с ним на поезде между Мюнхеном, Берлином и Оберзальцбергом. На Рождество они посетили войска Западного фронта, где и отметили праздник при свечах и с рождественской елкой – то есть, по сути, почтили основателя преследуемой ими религии в соответствии с христианскими же традициями.

В первые, относительно спокойные, месяцы 1940 года Борман вновь занялся вопросами, связанными с христианской верой и церковью. Гитлер, дав вермахту все необходимые указания, мог больше времени уделить партии. Приглашая лидеров НСДАП на полуофициальные обеды (гостей угощали яствами из лучших ресторанов), фюрер поручал каждому конкретную задачу. Он, наконец, позволил партийному суду продолжить дело против Штрайхера. Розенберг, мечтавший после войны возглавить «нацистское вероисповедание», получил задание разработать программу создания институтов для изучения особенностей и проблем национал-социализма. Лею выпало подготовить всеобъемлющую систему социального обеспечения людей пожилого возраста. Причем «соратники по [256] партии», не доверяя друг другу, предпочитали не откровенничать на эти темы между собой.

На одну из таких бесед, состоявшуюся в конце января 1940 года, были приглашены Гесс, Розенберг, Ламмерс и, конечно, Борман. Кто-то поведал историю о капитане торгового судна, который после долгого перерыва вновь оказался в Одессе и подивился, заметив, что в отличие от предыдущих посещений среди новых советских чиновников не было ни одного еврея. Гитлер предположил, что, если именно в этом состояла новая политика Советов, такая тенденция могла бы привести к ужасным погромам, и тогда Запад в конце концов обратился бы к нему с просьбой обеспечить защиту прав человека на Востоке. Собравшиеся сочли эту идею очень забавной, а особенно громкий взрыв хохота вызвала фраза хозяина о том, что в этом случае, избрав себя президентом лиги по защите евреев, исполнительным секретарем он назначил бы Розенберга. Продолжая беседу, Гитлер рассказал о выпущенном в Советском Союзе короткометражном фильме, критиковавшем влияние Ватикана в Польше, и попросил, если кому-то представится возможность, заполучить для него один экземпляр. С напускной суровостью Розенберг продекларировал: «Мы не позволим показывать у себя что-либо подобное о Ватикане». Громко рассмеявшись, Борман возразил: «Но тогда наиболее замечательные фильмы можно будет посмотреть только в России – обидно!»

Два примечательных события произошли в феврале 1940 года. 24 февраля Гитлер в сопровождении Бормана выехал в Мюнхен на празднование очередной годовщины основания партии. В зале пивной «Хофброхау» он произнес традиционную речь перед ветеранами, после чего в сопровождении приближенных перебрался в «Кафе Хека», где они в задушевной беседе вспоминали былые дни. Борман отметил [257] в дневнике: «Диспут между фюрером и Р. Г. о знахарях и гипнотизах». Сам Борман гипнотизерами не интересовался и даже не знал, как именно пишется это слово, зато Р. Г. (Рудольф Гесс) знал о них все. Он покровительствовал хиромантам, гомеопатам, народным лекарям, астрологам, ясновидцам и им подобным. Когда кому-либо из людей этой категории доставляли беспокойство бюрократы от партии, проповедовавшие примитивный реализм, они находили заступничество у Гесса. Рейхсляйтера НСДАП подобные пристрастия босса удивляли, но они замечательно ладили между собой, и Борман предпочитал не привлекать внимание Гитлера к этим странным увлечениям. Однако в самом фюрере реализм тоже уживался с суеверием, поэтому он не корил своего заместителя и с изрядной долей любопытства относился к паранормальным и оккультным наукам, хотя о своем интересе к этим областям предпочитал не распространяться перед широкой публикой.

На следующий день, уже сидя в поезде, увозившем их обратно в Берлин, Гитлер в разговоре с Борманом затронул тему суеверий, знахарства и отношения к ним высокопоставленных членов партии. Борман не был достойным собеседником в обсуждении такой проблемы, однако в его архиве имелось много свидетельств об эксцентричных пристрастиях членов НСДАП высокого ранга. Наиболее крупной фигурой в этом ряду был, конечно, Гиммлер, который клялся, что самую древнюю народную мудрость хранят потомственные пастухи и сборщицы лечебных трав. Так или иначе, Гесс после этого диспута отнюдь не впал в немилость, что подтвердилось два месяца спустя: в связи с днем рождения Гесса фюрер пригласил заместителя в свою берлинскую резиденцию, чтобы лично поздравить его в торжественной обстановке – особая честь по стандартам третьего рейха. [258]

За «жизненное пространство»

Весной 1940 года Борман счел необходимым повторить давнее распоряжение о взаимодействии партии и правительства (за истекшее с тех пор время некоторые руководители сменились, да и сама инструкция вроде бы устарела, и следовало вновь потребовать строгого исполнения изложенных в ней требований). Он вновь приказал осуществлять всякие официальные контакты с правительством не напрямую, а через бюро Гесса. Новизной отличался лишь пункт, строго запрещавший советоваться с каким-либо иным партийным органом по вопросам взаимодействия с правительством (сразу после учреждения бюро Гесса Борман не мог открыто заявить о подобных претензиях, ибо еще сильны были позиции давно существовавшего отдела Роберта Лея).

Этот указ помечен датой 9 мая 1940 года, но был подготовлен заранее. Цель – дезинформация, ибо в этот день Борман уже покинул Берлин. Из соображений секретности Гитлер и все приглашенные прибыли на загородную железнодорожную станцию, в депо которой заранее (и тоже тайно) был переведен специальный поезд фюрера. Следуя разработанному Борманом и одобренному Гитлером плану маскировки, поезд сначала двигался в сторону Гамбурга, но затем незаметно перешел на вспомогательную ветку и направился в Эйскирхен. Пункт назначения пассажирам [259] не объявляли – о нем знали лишь несколько человек, включая Бормана. На самой станции все указатели были сняты. Прямо с поезда всех пересадили в машины, и кортеж двинулся в «Фельзенест» («Гнездо среди скал») – новую полевую ставку фюрера: система бетонных бункеров, которым любая бомбежка была нипочем; зенитные батареи вокруг; на холме, в деревне Родерт (близ Мюнстерефеля) – казармы для солдат.

Лишь поздно вечером, узнав прогноз погоды, Гитлер приказал Борману передать в войска кодовое слово, объявлявшее о начале наступления на Западном фронте. Одновременно вступило в действие распоряжение Бормана, предписывавшее высшим чинам партии в отсутствие своего рейхсляйтера строго придерживаться установленного порядка работы. Следующие несколько недель Гитлеру было не до внутрипартийных дел; Борман же просто повсюду сопровождал хозяина, ничем особенно не занимаясь. Повидимому, именно поэтому он вернулся к дневнику лишь дней через двадцать и ограничился короткой записью о погоде в первые дни наступления.

Борман вновь приступил к активной деятельности, когда пришла пора создавать новую администрацию на захваченных территориях. Йозеф Тербовен, гауляйтер Эссена, был назначен комиссаром рейха в Норвегии; после капитуляции Голландии один из авторов идеи аншлюса Австрии – Артур Зейсс-Инкварт занял аналогичный пост в Нидерландах. 25 мая Борман провел совещание, на которое пригласил Зейсс-Инкварта, шефа полиции Гиммлера и Фрица Шмидт-Мюнстера, своего подчиненного из бюро Гесса. Для подобных встреч Мартин любил использовать термин «консультация», но на самом деле он просто отдавал распоряжения. Через месяц военные действия прекратились, поскольку было достигнуто соглашение о перемирии, и Борману выпал день его собственного [260] триумфа, когда он созвал партийных «военных спекулянтов», которые извлекли немалую выгоду из победы над Западом, на совещание в ставку «Черный лес». Кроме Зейсс-Инкварта и его штаба, были приглашены: гауляйтер Бадена Роберт Вагнер, ныне назначенный также проконсулом Эльзаса; новый гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах; бывший гауляйтер Вены, вернувшийся теперь в свой родной округ Саар – Палатинат (расширенный за счет захвата Лотарингии), Йозеф Бюркель. Все эти перестановки Борман продумал в предыдущие недели, а фюрер незамедлительно подписал бумаги.

Одним из назначенцев последнего периода, которого Мартин терпеть не мог, был гауляйтер Вены Бальдур фон Ширах. Борман не простил ему того, что в давние дни в Веймаре и в Мюнхене ему приходилось лебезить перед этим молодым задавакой.

В начале 1940 года, когда Бальдур сменил в австрийской столице гауляйтера Бюркеля, солнце Бергхофа стояло над ним в зените. Он был по-прежнему влиятелен и в сентябре того же года, когда приезжал на собеседование в партийную канцелярию, и Борман фамильярно обращался к нему на «ты». В тот день Ширах признался в перерасходе средств. Борман сразу предложил свою помощь, пообещав, что по его рекомендации Гитлер согласится выдать гауляйтеру Вены четверть миллиона, а то и больше.

Ширах поблагодарил, но предложение отклонил. Увидев в этом демонстративный отказ, высокомерное нежелание быть ему чем-либо обязанным, Борман окончательно озлился и с тех пор не упускал случая навредить гауляйтеру Вены. Причем особого труда не понадобилось. С юношеским легкомыслием Бальдур фон Ширах не скрывал от недалеких функционеров, что считает их ограниченными мелкобуржуазными обывателями. Поклонник муз, он имел обыкновение приглашать на ленч местных молодых талантливых [261] служителей искусства. Это оскорбило не только Гитлера, в котором Вена не признала гениального художника и архитектора, но и Геринга, мечтавшего превратить Берлин в Мекку искусства. Когда же самонадеянный Ширах вознамерился утвердить себя в качестве независимого лидера молодого поколения и попытался освободиться от влияния партии, на него со всех сторон посыпались стрелы критики.

Борману не потребовалось особых усилий, чтобы убрать помеху в лице рейхсляйтера Бухлера, который одно время был даже генерал-секретарем рейхсляйтеров – еще один громкий титул, за коим не стояло никаких определенных функций. Он появился в Берлине только в ноябре 1934 года, когда после смерти Гинденбурга Гитлер в дополнение к президентской канцелярии учредил «личную канцелярию фюрера НСДАП». Сотрудники Бухлера принадлежали в основном к старой партийной гвардии. Был здесь и брат Мартина Альберт, который возглавлял отдел канцелярии Бухлера и одновременно стал личным адъютантом фюрера. Как обычно, Гитлер не позаботился разграничить обязанности родственных служб. Поэтому борьба за главенствующую роль между начальниками рейхсканцелярии, президентской канцелярии, личной канцелярии и партийной канцелярии была неизбежна.

Бухлер занимал также пост начальника партийной следственной комиссии по защите национал-социалистской литературы, но в целом отнюдь не страдал от переутомления. Функции руководителя секретной операции «Эйтаназия» тоже не очень тяготили Бухлера, поскольку большую часть работы выполнял его помощник Виктор Брек. Неудивительно, что сам рейхсляйтер много времени проводил в своем поместье в [262] Бранненбурге (близ Розенхейма), а в берлинском бюро на Воссштрассе появлялся изредка и ненадолго. Его утомляли бесконечные ссоры и переделы сфер влияния.

После начала войны Гитлер стал недоступен. Даже Бухлеру приходилось связываться с ним через Бормана. Поэтому Бухлер решил подыскать иное занятие. Он пожил за границей и разговаривал на нескольких языках. Поскольку идея создания немецких колоний казалась в то время весьма перспективной, Бухлер решил попытать счастья в заморской кампании. С этой просьбой он явился в ставку Гитлера. Ситуация складывалась благоприятная: Франция была фактически повергнута, следующим шагом виделся передел Африки. 23 июня 1940 года в дневнике Бормана появилась запись: «Рейхсляйтер Бухлер просил фюрера о направлении в колониальную миссию; фюрер определенного ответа не дал».

Подобный ход событий не устраивал Бормана, поскольку столь стремительный уход Бухлера не позволял ему подготовить почву для важных приобретений. Таковым могло стать место руководителя проекта «Эйтаназия». Он мог бы также взять под свой контроль канцелярию Бухлера и устроить тяжелую жизнь своему брату. А должность главы комиссии по защите национал-социалистской литературы была удобной позицией для атак на нацистское вероучение Розенберга. Однако в тот момент Борману оставалось только изводить конкурента мелкими уколами.

В начале марта Борман направил Бухлеру письмо, в котором потребовал не нарушать основное правило: «личная канцелярия фюрера» должна заниматься только проблемами частных граждан, но оно не оставляло Бухлеру ничего, кроме ходатайств и редких жалоб. Тот вновь обратился с просьбой привлечь его к подготовительным работам над планами завоевания колоний. На сей раз Гитлер согласился. [263]

Бухлер был направлен в штаб операций в Восточной Африке и мог надеяться, что в один прекрасный день станет генерал-губернатором Африки.

Однако в то же самое время план военных действий в Западной Африке готовила еще одна группа, которая подчинялась Боле (гауляйтеру немцев, проживавших за рубежом) и, следовательно, Борману. Каждый из руководителей штабов готовился стать «духовным лидером» африканских колоний. В этом споре Боле обладал явным преимуществом, поскольку по роду своей деятельности во всех тонкостях постиг искусство политика геополитического уровня. Вот уже несколько лет под непосредственным руководством Бормана он занимался подготовкой главного (южноамериканского) плацдарма Гитлера в предстоящей битве за мировое господство. После побед над Европой и Советским Союзом у фюрера, расправившегося с могущественными соседями и завладевшего неисчерпаемыми ресурсами, на всей планете остался бы один серьезный противник – Соединенные Штаты Америки. Именно к этой схватке нацисты приступили в середине тридцатых годов: курс на сотрудничество со странами Латинской Америки теперь имел целью не только экономическое сотрудничество, но и подготовку к будущему вторжению. Опираясь на многочисленные немецкие колонии на Американском континенте, Гитлер рассчитывал без труда овладеть Латинской Америкой и – при поддержке дружественных режимов – ринуться на север.

Во исполнение этих планов Борман и Боле осуществляли широкое внедрение германского капитала в экономики этих стран, прививали нацистскую идеологию на благодатной почве бедствующих слоев нищих государств, снабжали оружием дружественные армии и группировки таких деятелей, как Стресснер в Парагвае. Ситуация складывалась благоприятно [264] еще и потому, что с середины двадцатых годов связи с немецкими колониями в Южной Америке наладили влиятельные члены национал-социалистского движения и штурмовики, которые скрывались здесь, ожидая окончания кампании преследований после путча 1923 года, а впоследствии приезжали обучать армии и отряды своих местных коллег.

Словом, ни Борман, ни Боле не сомневались, что и африканские колонии – когда таковые появятся – будут отданы им. Мартин стремился взять под свой контроль и группу Бухлера, но тому вовсе не хотелось оказаться в подчинении у Бормана. Впрочем, пока это больше походило на дележ шкуры неубитого медведя. Поскольку Гитлер решил не обижать человека, проработавшего в партии пятнадцать лет, Борману пришлось подыскивать для Бухлера иную область деятельности, которая соответствовала бы его высокому партийному званию. И тут Мартину пришла мысль одним умным ходом решить сразу несколько задач: поручив Бухлеру осуществление нового проекта нерасторопного в практических делах Розенберга, он пристраивает на достойный пост первого, наносит удар по самолюбию второго и выполняет поручение фюрера, приказавшего принять меры для сплочения партии в период войны!

9 июля 1940 года, ровно через два месяца после отъезда фюрера из Берлина, многочисленные толпы людей восторженно встречали специальный поезд, триумфально прибывший на главный вокзал Мюнхена. Накануне Гитлер с трибуны рейхстага обратился к своим солдатам с благодарственной и хвалебной речью. Теперь он решил оказать своему верному вассалу честь, которой удостаивались лишь единицы: он дал обед в доме Бормана в Пуллахе, на который пригласил [265] мюнхенских художников. Затем последовали – в честь победы! – торжественные церемонии на государственном уровне и серия поездок между Бергхофом, Линцем, Мюнхеном, Берлином, а также визит в Эссен на празднование дня рождения оружейного короля Круппа, которому Борман от имени Гесса вручил бюст Гитлера.

Во время мирного периода Борман, как и все высшие партийные чины, строил планы по освоению и использованию захваченных огромных территорий. Первым выступил Гиммлер, представив фюреру отчет о состоянии дел с жителями негерманских национальностей. Фюреру этот доклад понравился, и он приказал оставить всего несколько экземпляров (сие означало, что материалы признаны сверхсекретными), которые разослали восточным гауляйтерам – Эрику Коху (Восточная Пруссия), Альберту Форстеру (Данциг – Западная Пруссия), Артуру Грейсеру (Вартеланд) и генерал-губернатору Польши Гансу Франку. Борман тоже получил копию. Автор отчета исходил из того, что территорию Польши следовало очистить от неполноценных в расовом отношении народов и германизировать. Местному населению была уготована участь «рабочей силы рейха». До скончания времен уровень образования покоренных народов надлежало ограничить умением считать не более чем до пятисот и писать свое имя, а также пониманием того, что промыслом Божиим их удел – покорность, напряженный труд и благоговение перед немцами. Умение читать им не понадобится. Несмотря на одобрительное отношение Гитлера к идеям Гиммлера, Борман не считал этот документ точным выражением пожеланий фюрера. Он знал лучше других, с какой охотой Гитлер раздает похвалы. К тому же предложения исходили от конкурента в черном – здесь дружеские отношения в счет не шли. Поэтому в начале октября 1940 года рейхсляйтер НСДАП инициировал [266] встречу фюрера с генерал-губернатором Польши Франком, чтобы во время беседы высказать свои собственные соображения. Борман полагал, что Польшу надлежит превратить в рабочий лагерь, жители которого лишь временно будут использоваться для сезонных работ. Скрещивание с немцами запретить. Полякам следовало платить достаточно для того, чтобы те могли прокормить семьи, но последний крестьянин-немец должен получать на 10 процентов больше, чем лучший из поляков. Желательно было сохранить институт католических священников, которые и впредь оглупляли и отупляли бы их. Польскую же интеллигенцию следовало искоренить.

Впрочем, вскоре выяснилось, что поляки не смирились с рабским положением, и хозяйственно-экономические планы оказались сорванными. Лучше других в экономическом отношении дела шли у гауляйтера Восточной Пруссии Коха, который отличался крайней жестокостью и проводил операции по массовому уничтожению поляков. Увидев, что дело принимает такой оборот, Борман отрекся от своих указаний Франку и наладил дружеские отношения с Кохом.

План порабощения Польши дал осечку и в другом аспекте. Поляки, вывезенные в Германию для работы на фабриках и в крупных хозяйствах, вступали в интимные связи с «чистокровными арийками», которые страдали от недостатка мужчин (вследствие мобилизации немцев в армию). Женщин, забывших о «национальной гордости», гестапо ссылало (как минимум на несколько месяцев) в концентрационные лагеря. Худшая доля ожидала их любовников, которых, согласно приказу Гиммлера, вешали без суда. Однако сначала фотографии соблазнителей отсылали в специальный отдел гестапо и, если внешне они достаточно подходили под критерии «германского расового типа», их могли «германизировать» и оправдать. [267]

Запреты и казни Борман считал единственно действенными методами. Он также приказал гауляйтерам строго исполнять постановление министра внутренних дел (к созданию этого документа он сам приложил руку), предписывавшее учреждать специальные дома для содержания проституток. Но и в этом отношении следовало твердо соблюдать принципы расизма: для иностранных рабочих надлежало создать отдельные бордели. В случае возникновения каких-либо трудностей при осуществлении этой программы Борман предписал немедленно обращаться напрямую в партийную канцелярию.

Вместе с тем Мартин понял, что демографическая обстановка в Германии серьезно ухудшилась. Он решил осуществить эксперимент, призванный решить одновременно несколько проблем: материнства, рождаемости и «чистоты арийской крови». Верный систематичному подходу, рейхсляйтер НСДАП создал поистине бесчеловечную систему. Под пропагандистскую кампанию о главном долге «ариек» – численном увеличении «избранной расы» – Борман учредил движение «Лебенсборн» («Источник жизни»). В Мюнхене открылся дом свиданий для интимных встреч прошедших проверку в расовом отношении женщин со столь же чистокровными «арийцами». В роли партнеров выступали в основном офицеры СС. Женщина получала документ, подтверждавший одобрение фюрером ее внебрачных связей. Она, со своей стороны, посещала заведение до зачатия ребенка. После рождения матери три месяца вскармливали детей в специальных клиниках и пансионах, после чего младенцев забирали и передавали на воспитание в семью, твердо придерживавшуюся нацистских взглядов. Фамилия и имя ребенка регистрировались в специальных списках СС. Со временем в разных городах Германии было открыто полтора десятка таких домов свиданий. [268]

Существовали также приюты «Лебенсборна» для детей, вывезенных из оккупированных стран. Туда отбирали детей, которые по размерам головы, носа, подбородка, составу крови и прочим «признакам» удовлетворяли требованиям «нордического типа». На основе этих данных чиновники СС решали, кто «достоин стать сыном великой Германии», а остальных отправляли в концлагерь. Избранным прививали нацистские «добродетели»: преданность фюреру, повиновение воспитателям из СС, жестокость, ненависть к неарийским народам.

* * *

Одной из наиболее существенных проблем освоения оккупированных земель рейхсляйтер НСДАП считал – во исполнение планов фюрера о завоевании «жизненного пространства» для немцев – «освобождение» территории Польши от евреев. «Все, кто вершил убийства, умерли: Гитлер, Гиммлер, Борман, Гейдрих, Эйхман», – заявил Эрнст Кальтенбруннер, последним возглавлявший тайную полицию и службу безопасности, когда на Нюрнбергском процессе над военными преступниками зашла речь о массовом истреблении евреев. Он ошибался, полагая, что Эйхмана нет в живых, и забыл причислить к инициаторам Геббельса. Гиммлер, Гейдрих и Эйхман стояли у рубильника, включившего машину уничтожения. Геббельс в театральных припадках фанатизма раздувал истерию. Гитлер – реальная управляющая сила – давал устные указания своим «товарищам по партии» во время непринужденных бесед, не оставляя письменных подтверждений своей причастности к убийствам.