Текст книги "Дом с закрытыми ставнями"

Автор книги: Павел Паутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Наконец дед с отцом приступили к вырезке узоров. У деда и отца они разные. У деда по низу доски шли с такими тоненькими лепестками, что, казалось, дунь на них, и они отлетят. В середине тянулся другой узор, похожий на звездочки с колосьями ржи. В верхней части доски дед сплетал что–то похожее на сказочный лес. Все это так сочеталось и дополняло друг друга, что трудно было оторвать взгляд.

У отца все выглядело по–иному.

По низу 'Он пустил лошадей с пахарями и плугами, в середине рассыпал сжатые снопы, а вверху набросал такие гирлянды узоров, что не сразу–то можно было их понять.

Я не узнавал отца и деда. Куда делись баптисты, проповедники? Передо мною увлеченно резали дерево два добрых бородатых волшебника; такими же они были однажды на сенокосе.

Дед разрешил мне взять немецкую ножовку, которой очень дорожил. Я пилил чурбачок и вдруг как–то неуклюже дернул рукой; хрустнула ножовка–змейка, отломился ее кончик. Я так и обмер, ожидая ругани и тумаков.

Дед взял ножовку, покачал головой и неожиданно стал утешать меня: Ничего, на крупный рисунок еще годится. У меня вторая такая же ножовка есть.

Я был благодарен деду и готов был броситься ему на шею…

Ранней весной дед с отцом закончили резать узоры.

Ну, давай, Никишка, прикинем – что куда.

А что прикидывать? – возразил отец. – У меня рисунок понятнее твоего, стало быть, мой на фасад, а твой на тыльную сторону.

Это как же так на тыльную? Выходит, на твою работу будут смотреть все, а на мою только те, которые идут из нужника?

Почему так? Совсем не так. С соседней улицы твой узор просматриваться будет, – успокаивал отец.

Там же лес, чего болтаешь? Давай–ка лучше жребий кинем, – заволновался дед.

Отец согласился.

Дед вытащил из старой коробки тяжелый царский пятак.

Орел кверху – узор на улицу, решка кверху – узор со двора. Кидаем только раз, – дед подкинул пятак, тот закувыркался в воздухе и звякнул возле моих ног орлом кверху.

Дедин на улицу! Дедин на у–лицу! – закричал я. Дедовы карнизы и ставни мне больше нравились.

Ты неправильно кидал! – заявил отец.

Как это неправильно?

А вот так! Хитришь все. Дай–ка я подкину!

Уговор был раз кидать! – заорал дед.

Отец яростно засопел, прошелся из угла в угол и вдруг уставился на дедов узор и ехидно засмеялся.

Твой орнамент вообще нельзя показывать, – торжествующе заявил он.

Ты чего это? Белены объелся? – изумился дед, вытаращив глаза на отца.

Что ты изобразил? Ведь звезда получилась. Грех это. Накажет тебя господь…

Так, так… – дед побагровел и вонзил глаза в отцовский узор. – А у тебя, Никишка, вверху как бы талия женская вычерчивается. Это уже прелюбодеяние. Тобой во время работы дьявол руководил.

А тобой – сатана! Ишь ты, рассыпал звезды! – отец ткнул пальцем в узор и случайно обломил ромашку.

Эх и взъярился дед! Он схватил одну отцову доску,, да как треснул ее об верстак – она и разлетелась на половинки. Отец взвыл. Я и оглянуться не успел, как они схватили друг друга за грудки и повалились на кучу стружек и опилок. Я испугался и выбежал из мастерской…

ПОЛОВОДЬЕ

Зима еще злилась. Были морозы по утрам.

Я принес в класс стеклянную банку, налил воды и опустил в нее березовые веточки. Скоро они выпустили ребристые, липучие, душистые листочки. Зелень радовала душу.

Снег затвердел, покрылся блестящей коркой.

Ишь, весна–то покрывало выбросила! Стало быть, тепло идет, – говорили бабы.

И оно пришло. Зазвенели ручьи. Проснулся мой любимый родник. Я пришел с ним повидаться. В саду проталины курились легким паром. Под каждым деревом образовались ямки, а в них торчали кустики брусники. С елей падали сосульки и, рассыпая искры, вонзались в снег.

На завалинки, на бревна у калиток выбирались из домишек старики и старухи. В огороды скот выпускали. Мать тоже вывела в огород Зорьку. Бросила ей охапку сена, а она не ест, на солнце смотрит и мигает огромными глазищами. Соскучилась. Шерсть на Зорьке черная, блестящая. На лбу, поперек – белая полоска. Потому и назвали ее Зорькой. Я подошел к ней, погладил ее лоб. Шерсть от солнца нагрелась, пахла хлевом. Едва я отошел от Зорьки, как на ее широкую спину сели скворцы и ну перышки чистить, а Зорька стоит и не шелохнется. Почистили скворцы перышки, легли, клювы под крылышки спрятали – задремали. Тепло им, хорошо, да и хитрая кошка не подберется, – не пустит ее Зорька.

На прошлогодних огуречных грядах рылись куры.

Я пошел в лес за медунками. Они росли на буграх и солнечных полянах. Нарвал их целый пучок, очистил, съел. Вкусом они напоминали зеленую дыню. Увидел я барсучиху с детенышами. Вышли на промысел из норы, нюхали, царапали коготками землю, стряхивали с сухих былинок всяких жучков да букашек. Перед тем, как идти домой, я собрал букет подснежников. Они бывают разные. На солнцепеке – белые, а в тени – синие. Походил немного, и к моему букету прибавился желтый гусиный лук, сиреневые хохлатки и трехцветные фиалки–виолы. Вернулся домой, отдал матери цветы и вышел во двор. К обеду стало теплее, земля пуще размякла, но теневые стороны дома еще были влажны и кое–где белы от инея. Дед выкидывал из конюшни навоз. Прилетела стая воробьев, села на кучу и дружно закопошилась в ней, подняв крик. Летали первые весенние красные бабочки. Из щелей забора выползали божьи коровки. Высоко в небе пролетели гуси. Где–то на голых деревьях подняли шум грачи. Пахло дымком, дегтем от телеги,смолой от ворот, молоком и сырой землей.

В одну из темных ночей вдруг раздался треск, звон, шум – начался ледоход на Оби.

Едва рассвело, а люди уже высыпали на берег.

Силища–то какая! – воскликнул Маркел. – Вот и ожила Обь–матушка! Гляди–ка чо, корыто плывет!

Я подошел к Маркелу:

Где ты видишь корыто, дядя Маркел?

А! Кудрявцев внук! Ну, подойди ближе, покажу, – Маркел обнял меня и показал на розово–фиолетовый горизонт реки.

Экой лодырь, не мог добра вовремя прибрать! – осуждали мужики беззаботного хозяина. Они курили, опускали уши у шапок, спасаясь от сырого холодного ветра.

Гляди, волк плывет! – закричал Филька.

Я всмотрелся и на самом деле заметил волка.

Что? Попался, шкурник! – Маркел захохотал.

Волк прыгал с льдины на льдину, пытаясь добраться до берега.

И волку неохота умирать! – сказала Фрося.

А кому охота? – откликнулся Филька.

Эх, чичас бы его из берданки! – проговорил 'Маркел.

А вон ружье–то! – показал я на идущего к нам дядю Савелия.

Маркел оглянулся:

Батюшки! Савушка, родимый, быстрей сюды!

Быстрей, быстрей! – закричали мужики.

Дядя Савелий, смешно перебирая ногами, обутыми в чесанки с калошами, побежал.

Что случилось? – спросил он.

Ружье! Ружье давай! – заторопился Маркел и сдернул с его плеча берданку.

Ружье ахнуло, волк подпрыгнул и шлепнулся на льдину.

Готов! – закричали мужики.

Беги за ним, Маркел, за шкуру три сотни получишь!

Выпили бы за твой счет.

Да водки–то в магазине нет.

Есть. Для сплавщиков целую машину привезли» Аврал будет.

Это какой аврал?

Субботник, понял? – объяснил дядя Савелий. —

Для ГЭС фундамент закладывать начнем.

Так, значит, лектро в каждой избе засветится? – спросил Маркел.

В каждой, а кто на закладку придет да поработает как следует, тому электричество в первую очередь.

Ура! Братцы! Свет будет! Свет! – закричали мужики.

Белые льдины с зелено–голубыми краями шли тихо и величаво, неся на своих спинах остатки давно по– < тухших костров, вмерзшую лодку, обрывки тропинок, обглоданный волками скелет коровы, темные глазки прорубей, избушку–времянку рыбнадзора. Задние льдины напирали на передние и вдруг с хрустом полезли на них.

Вода шипела, вздувалась гребнями белой пены, бурлила, клокотала.

Бабы! – закричала Дора, спускаясь к реке. – Говорят, помоешься талой водой, красивее будешь.

Мойся, мойся! Может, кто и полюбит! – крикнула Фрося.

А чо? Ермолавна ничо баба, – заступился Маркел.

Дора ухватилась рукой за цветущую вербу и стала умываться.

Гляди–ка чо, и в самом деле красивей стала, сказал Маркел, тоже опускаясь к реке. – Смотри, а то враз полюбишься мне, – Маркел хлопнул ее по спине. Все бы тебе заигрывать, старый черт, – разгибаясь сказала Дора.

Да как же не заигрывать, давно на тебя зуб точу, – Маркел обнял Дору за талию. Самогончику–то небось нагнала к пасхе? Пригласи пробу снять?

Отстань! Прилип, как смола, – Дора оттолкнула его.

Мужики и бабы, толпясь на берегу, пели песни, переговаривались, смотрели на ледоход.

А между тем на одном из перекатов льдины застряли, полезли друг на друга. Неожиданно возникла крепкая плотина. Вода быстро прибывала. Хотя поселок и стоял на высоком берегу, жители забеспокоились, с опаской поглядывая на затор.

Затопить может, зараза!

Не затопит, стороной пройдет!

Прогневили бога вином да плясками!

Я смотрел, как вода с грохотом ломает лед и разливается широким половодьем.

На горе зазвонил пожарный колокол: бим–бом, бим–бом!

Тревогу бьет! Слышите? – закричал Маркел.

Ты думаешь, почему звонит?

Не знаю.

К худому… Ишь как надрывается, – Маркел не успел договорить, как из–за леса вынырнул самолет.

Э, что я тебе говорил? Сейчас затор на реке бомбить начнет! Эй, люди, разбегайся! – завопил Маркел.

И все бросились подальше от берега.

Самолет сделал над деревней два круга, набрал высоту. Послышался свист, за ним долбануло так, что вздрогнула, загудела земля, задребезжали стекла.

Сбросив взрывчатку, самолет так же неожиданно исчез, как и появился. В образовавшуюся брешь хлынула вода. Все облегченно вздохнули.

К ночи начался дождь. Я забрался на свою лежанку и читал «Родную речь». По закрытым ставням стучали дождинки. В кухне мать месила сдобное тесто. Отец топором рубил в корыте мясо на пельмени и котлеты. В доме готовились к пасхе.

Завтра мать насыплет в большой чугун кожуру от лука, опустит туда яйца, и они станут коричневыми. Мать выложит их на большой поднос и будет давать каждому, кто в пасху войдет в наш дом.

Через два дня утром верующие начали собираться: в зале. То и дело слышались восклицания:

Христос воскрес!

Воистину воскрес!

Когда все уселись за большой стол, отец, став во главе его, начал благоговейно и торжественно ломать на мелкие кусочки буханку белого хлеба. Это называлось «преломление хлеба». По кругу передавали большую стеклянную чашу с золотой каймой. Сосуд до самого верха был наполнен темно–красным вином, которое символизировало кровь Христа. Каждый член общины молитвенно отпивал из этой чаши глоток и не съедал, а вкушал кусочек хлеба, якобы частицу тела господнего.

Когда чаша и поднос опустели, их подали к столу и закрыли салфеткой с вышитой надписью «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь не могут отлучить нае от Любви Божией*.

Христос воскрес! – во все горло провозгласил отец.

Воистину воскрес! – ответили братья и сестры и начали целоваться друг с другом.

О, Иисус! Хвала тебе, что мы еще в силах прославлять имя твое святое! – начал отец проповедь. Семилинейка из–за духоты часто мигала, готовая потухнуть в любую минуту. Свет, проникавший с улицы, разрезал закрытые ставни на три полоски. Чувствуя, что меня мутит, я выскочил из зала, схватил шапку с шубейкой и – на двор.

Глаза мои резанул ослепительный свет, я жадно вдохнул свежий воздух, оделся и залез на крышу. Там я был в безопасности. С крыши я увидел много людей возле мельницы. Они копали фундамент для ГЭС. Сегодня был объявлен воскресник…

К нашему дому торопливо шли Парфен и тетя Аня. Аня все чаще приходила в молельный дом – ее, наверное, тронула та помощь, которую оказали верующие, когда у нее умерла мать.

А потом вот что случилось.

Тетя Аня и Парфен окончательно решили жить вместе, и вдруг община запретила Парфену жениться на неверующей. Парфен должен был или выйти из баптистской общины или обратить в свою веру тетю Аню. Таков был закон баптистов. И Парфен подчинился ему.

Пришлось подчиниться и тете Ане, она очень любила Ларфена. Теперь она бывала на каждом молитвенном собрании. Ей даже стали давать поручения. Она должна была посещать больных сестер и помогать им.

Ей сказали, что она проходит этап покаяния.

По шоссейке, усыпанной галькой, бежал грузовик. Неожиданно он свернул на нашу улицу. Что такое? В кузове я вижу Ванюшку с Сашкой! Вот здорово–то! Давно мы не виделись! Грузовик остановился, высадил их. Я скатился с крыши и – к ним.

Здорово! Здорово! – закричали они.

Вы чего это? Сбежали?

Мы только на один день! Завтра обратно смотаемся, – ответил Ванюшка. – Дома что – молятся?

Да еще целуются друг с другом!

Ванюшка даже сплюнул.

Ну их к черту! Пойдемте на озеро.

На озере Толька Пономарев на резиновой лодке плавал, хвастался. Его батя на ЗИСе работает, вот и смастерил ему лодку из камеры.

Озеро было не настоящее. Просто талая вода скопилась в лощине.

Бактисты! Бактисты! Христосик воскресик, сколько стишков сегодня спели? – заорал Толька.

Ну, погоди, конопатый черт! Мы тебя на берегу схватим! – пригрозил Ванюшка.

Ждите, я не дурак, к вам плыть! Исусики!

Ванюшка швырял в конопатого камнями.

И тут нам повезло. За кустами мы увидели челнок и Проньку с веслом. Он слышал, как Пономарь дразнил нас, и поэтому сразу же дал нам челнок для расправы с обидчиком.

Челнок быстро заскользил по воде. Он был неустойчивый, и я, боясь, что мы опрокинемся, опустился на корточки и вцепился в борта. Небо лежало в озере, и водоем казался бездонным. Взглянешь на воду – и дух захватывает, а голова кружится.

Толька заметил нас и стал удирать.

На абордаж его! —крикнул Ванюшка. – В плен не брать!

Толька греб изо всех сил, но лодка его продвигалась значительно тише, чем наша. Я представил, что наша лодка – пиратский бриг. Ванюшка – Бернарди–то – Одноглазый Дьявол. Сашка —кровожадный капитан Флинт, ну а я—атаман Грей, предводитель пиратов.

Впереди испанская каравелла, груженная слитками золота и рабынями. Команда приготовилась к бою.. Все с напряжением ждали громового залпа пушек с брига. Возле капитана каравеллы я представил кра–савицу–дочь. Она с мольбой протягивала руки к небу»

Я приказываю оставить дочь капитана в живых.. Флинт и Бернардито соглашаются со мной.

У тебя гвоздь есть? – спросил меня Ванюшка.

Я пошарил в карманах и нашел целых два гвоздя.

Теперь не удерешь, гад! – закричал Ванюшка.

Челнок проскочил мимо надувной лодки, и Ванюшка успел вонзить в нее гвоздь. Толька испуганно завопил, начал затыкать пальцем дырку, но это не помогло – воздух с шипеньем 4 и свистом выходил из надутой резины. Мы торжествующе хохотали, видя,, как лодка погружалась в озеро. Скоро Толька оказался в ледяной воде: он получил по заслугам.

БАПТИСТСКИЙ СПЕКТАКЛЬ

Придя из школы, я увидел, как несколько братьев зачем–то перетаскивали из подвала все хозяйство деда в сарай. Потом они в кухонном полу сделали люк, поставили крышку на шарниры и прикрыли домотканым половиком. Мать с Ивановной что–то шили в кухне. В подвале стучали молотками и ширкали пилами. Я хотел посмотреть, но меня не пустили.

«Что они затевают?» – недоумевал я.

Наконец, я не выдержал и спросил деда, который нес топор и мясо:

Что это будет у нас?

Вечер любви с показательным выступлением верующих, – ответил он.

Я почесал в затылке, ничего не поняв из его слов.

На другой день к вечеру начали собираться верующие. Мать ходила веселая, в ярком, с большими цветами, платье. Никогда еще я не видел ее такой красивой. Обычно она была в черном платке и в уныло–сером платье. А сейчас прозрачный платок не скрывал ее пышной прически. Меня она даже не замечала, и я чувствовал ее чужой и нелюбимой.

В столовой началось чаепитие. Мать всегда угощала братьев и сестер тем, что никогда не давала нам. Но во время приема гостей нам разрешалось сидеть за столом и лакомиться тем, что было выставлено.

Пронька уже навертывал за обе щеки пирожки с рыбой. Он подмигнул мне, дескать, не зевай, пока братья да сестры все не съели.

На длинных столах дымились пельмени, тарелки с борщом, на блюдах лежали груды пирожков, пахло перцем, уксусом. Пронька с тупыми глазами, с замаслившимся лицом уже уплетал пирожки с повидлом. Не растерялся и я, отведав всего, что было на столе.

После моления Евмен торжественно обратился к общине:

Братья и сестры! Сейчас вы будете лицезреть картину вознесения Христа с горы Елеонской. Следуйте за мной, дорогие.

И все спустились за ним в дедов полуподвал. Там горела лампа. Когда все зашли и встали вдоль стен, ее потушили. И вдруг в темноте возник голубоватый, фосфорический свет. Я разглядел горку из камней. Вокруг нее сидели двенадцать учеников Христа, одетых в белые, слабо светящиеся одежды. Среди братьев и сестер прошел шепот восхищения и умиления, кто–то забормотал молитву. Дверь в полуподвал распахнулась, и в нее бесшумно вплыл сине–зеленый призрак Христа. Я смотрел на него, разинув рот от удивления. «Христос» проплыл, как мне показалось, по воздуху и опустился на груду камней.

Я возношусь на небо, чтобы потом прийти к вам и подвергнуть вас страшному суду, – заговорил он голосом матери. – Нечестивых я низвергну в ад, а праведникам дам вечное блаженство. Идите по всему миру и проповедуйте святое Евангелие. Кто уверует в меня – спасен будет, а кто не уверует – осужден будет.

Когда кончилась душеспасительная беседа с апостолами, «Христос» вдруг отделился от камней, повис в воздухе, слабо светясь во тьме, и медленно вознесся вверх, скрылся в прорубленном люке. Кругом слышались исступленные молитвы.

Все слышали, братья и сестры, что сказал Христос? – обратилась Ивановна к общине. – Близится пришествие Христа. Спешите войти в вечную жизнь, ибо пока есть время и место в Христовой книге жизни.

Перешли в молельный зал. Евмен строго распорядился :

А теперь, братья и сестры, соберем на пропитание проповеднику, странствующему по свету и сеющему добро и исцеляющему нечистых духом. У него нет своей кровли. Поможем ему.

Перед общиной поднялся старик с длинной седой бородой и поклонился всем поясным поклоном. По кругу пошла глубокая деревянная чашка, обитая коричневым плюшем. В нее посыпались серебро и медь.

Обряд пожертвования прошел, и вся община снова села есть. А мне стало здесь так невыносимо скучно, что я оделся и ушел.

КАНИКУЛЫ

Вот и настало желанное лето. Я окончил пятый класс. В поселке строили новую школу – семилетку. Мужики стучали топорами, обстругивали бревна, веревками втаскивали их на верх сруба. Другие распиливали бревна на доски. Мальчишки бегали по духовитым стружкам, по смолистым щепкам. Земля была засыпана опилками, кучами мха – им конопатили сруб…

Меня тянуло в лес, на озеро, к реке. Это дед научил меня любить природу. Мне казалось, что деда знали все птицы, населявшие наш сад. Сидит он, бывало, ранней весной на камне у родника, а по плечу его расхаживают синицы. Одна сидит на ладони и клюет семечки.

Клюй, клюй на здоровье, – бормочет дед. – Да помни меня. Вот умру, так ты прилетай на мою могилу. Думаешь, я не услышу тебя? Я все буду слышать и видеть. Только скучно мне будет малость, вот ты и прилетай почаще. Новости сказывать будешь…

Синица наклевалась досыта и вспорхнула. Глядь, а у деда на руке уже другая птаха. И как это у него получается? Это уже походило на какое–то волшебство. А летом даже стрекозы и бабочки садились ему на палец…

Любил я ходить в лес за грибами, за ягодами. Как–то с матерью пошли мы за земляникой.

Солнце едва поднялось над лесом. На разные лады

заливались таежные птахи. Белыми шапками цвела боярка.

Сорви–ка, Павлик, вон тот цветок, – попросила мать. Я сорвал. Она понюхала цветок и ласково проговорила :

Благодать!

Редко была мать такою. Я заметил, что стоило отцу или матери хоть на малое время отойти душой от молельного дома, как они совершенно менялись, становились добрее, проще, лучше. Я нарвал «кукушкиных слезок», «кошачьих лапок» и других цветов и принес их матери.

Спасибо, сынок, – проговорила она. – Никто еще не дарил мне цветов. – На глазах ее засверкали слезинки. Мне стало жаль ее. Мы сели на полянке, и мать сплела венок и надела его на свою голову, и вдруг стала мололсе и красивее. Я с удивлением разглядывал ее. Если бы она всегда была такой! Я ведь мог бы любить ее.

Мама, а почему ты всегда сердитая и неразговорчивая? – спросил я.

Да разве я такой была, сынок? Меня такой твой отец да дед сделали, – тяжело вздохнула она. – Живу, а самой божий свет не мил.

А почему дед с отцом иногда говорят тебе: «Помни, кем ты была».

Скажу я тебе. Только молчи об этом. Когда нас раскулачили, мне папаша с отцом твоим новые документы достали. Вот и не попала я в Нарым. А теперь я уж думаю, что лучше бы сослали. А то живу здесь, мучаюсь… Хочешь, я тебе про русалку расскажу? – внезапно предложила она.

Ага, расскажи!

Вот шла я как–то с поля. Давно это было. Я еще тогда в девушках ходила. Сплела себе венок из ромашек, надела на голову. А дорога домой шла мимо пруда. Около него росла ива, ветви свои ровно зеленые косы в воде полоскала. Под этой ивой стояла скамейка. Вечерами на ней парни с девушками сидели. Гляжу, на ней девушка, да чудная такая! Сидит и расчесывает гребнем свои белые волосы, а сама грустная. И, главное, совсем нагая. Думаю, что за диво, господи? Читала я в детстве сказки про русалок. Неужели, думаю, русалка? Увидела она меня да как заплачет. И я вместе с ней заплакала. Заговорила русалка: «Отдай мне венок». Ну, я и протянула его русалке. Она схватила, надела на свою голову да и говорит: «Это ведь ты мне свое счастье отдала!» – засмеялась да и бросилась в пруд.

Но ведь это неправда, мама! – возразил я.

Не знаю, сынок, не знаю. Может, она и поблаз–нилась мне. Но только тогда с головы моей исчез венок. Да и счастья вот до сих пор нет.

И я вспомнил, каким грубым был с матерью отец. Они жили – словно чужие люди…

На другой день проснулся я от каких–то криков, доносившихся с улицы. Выскочил я во двор, и вдруг дед, хохоча, вылил мне на голову ведро воды. Я заорал от неожиданности.

С днем Ивана–купала тебя! – пробасил дед.

Эй, люди! – вдруг закричал наш сосед. – Смотрите, что на небе творится!

Все остановились, смотрели, разинув рот. Над горизонтом висело солнце, а над ним стоял светлый длинный крест! Я испугался. Бабы вдруг завыли, закричали :

К беде это! Быть новой войне! К мору это!

А Евмен с Ивановной тут как тут.

Христос со страшным судом идет, – возопил Евмен.

Будет чудо! Будет чудо! Это знамение! – кликушествовала Ивановна.

Кайтесь в грехах, люди! – приказал отец, испуганно тараща глаза на пылающий крест.

Дед, захватив в кулак бороду, хитро смотрел на небо, и вдруг загремел его бас:

Братья и сестры! Быстрее обращайтесь к богу! На гору! Все не гору!

И баптисты, да и не только они, устремились за ним. Побежал и я.

Спешите, братья и сестры! Спешите!

Когда все взобрались на холм за поселком, он властно приказал своим братьям и сестрам:

Быстрее освобождайтесь от телесных пут, с ними вы сбросите грехи свои! Я освящу ваши одежды! – Дед первый сдернул с себя рубаху, обнажив могучую волосатую грудь. – Сестра Ивановна, спеши освятить–ся, быстрее освобождайся от одеяний тленных! Ты пастырь божий, на тебя вся община смотрит! – дед расстегнул ремень на брюках.

Несколько братьев и сестер, под прикрытием кустов, уже сбросили с себя верхние одежды и простирали руки к солнцу, к кресту. Я смотрел на это беснование с испугом. Ивановна, по пояс в кустах, задрала юбку, тащила ее через голову. Увидев это, дед ликующе загоготал и бросился вниз к поселку. Я вместе с ним. Я понял, что дед жестоко посмеялся над братьями и сестрами, заставив их нелепо оголяться. Он хохотал, этот шут–чудило.

А как же, дедушка, крест откуда взялся? – спросил я на бегу.

Да это простое преломление лучей в воздухе! – объяснил он мне.

…Так взбунтовался дед и окончательно порвал с общиной, все ее дела передав отцу.

Возись ты с ними сам, а я умываю руки, – заявил дед. – Не долго уже мне осталось жить. Вот научу внука резьбе по дереву, чтобы он мог заработать себе кусок хлеба, да и сведу все счеты с земным бытием.

Бес в тебя вселился, – обличал его отец. – Ты всю паству поразгонял! Ты над чувствами верующих надсмеялся!

А ты, ирод, над моей душой не измывался? – Дед сжал кулаки, двинулся на отца. – Ты Феню уже забыл?

Дед все лето занимался со мной, учил меня резьбе по дереву. Он радовался моим успехам, приговаривая:

Художник ты, художник! В меня ты удался. И это твой путь.

Вскоре после того, как над солнцем появился крест, приехал к нам лектор. Для нас, ребятишек, его выступление было интересно, как спектакль. Дело в том, что на наших глазах лектор творил всякие чудеса. На сцене, на длинном столе, крытом зеленой скатертью, лежали и стояли всякие колбы, пробирки, пузырьки с жидкостью, книги и даже икона. За столом появились учительница Александра Ефимовна и лысый, в очках, мужчина.

Первой заговорила учительница:

Вот недавно вы видели на небе загадочное явление: крест. Верующие утверждают, что это знамение Христа. Так ли это? Давайте разберемся во всех этих «чудесах». Каждый верующий ждет от бога чуда. А чудес не бывает. Вот и придумывают их попы да проповедники. Об этом вы сейчас и услышите.

Недавно, – начал лектор, – на небе вы, товарищи, видели крест над солнцем. О подобных явлениях люди знают уже давно. На небе появлялись ложные солнца, дуги, столбы, кресты. Это явление называется гало. В такие минуты солнце затягивается белой блестящей дымкой – тонкой пеленой высоких перистых облаков. Они состоят из мельчайших кристалликов льда. Эти кристаллики имеют форму шестигранных пластинок. Поднимаясь в потоках воздуха, ледяные кристаллики, как зеркало, отражают или, как призма, преломляют падающие на них солнечные лучи. Вот тогда мы и наблюдаем различные формы гало или, как говорят верующие, знамение.

Лектор много рассказывал о разных чудесах, и меня удивило, как они легко и просто объяснялись. Взяв вместо Библии учебник по арифметике, он обмакнул вату в какую–то жидкость – я забыл ее название потому, что еще не «проходил» в школе химию – и протер ею обложку, потом брызнул на нее другой жидкостью, и все в зале ахнули: на обложке выступило красное пятно.

Вот вам и выступила на Библии святая кровь! – сказал лектор. В зале раздался хохот и аплодисменты.

Много узнал я в этот день: и отчего бывает красный снег, и про огоньки на кладбище, и про «летучего голландца» узнал, и про миражи, и про гром, и про северное сияние, и почему плакала икона, и почему зажигались свечи сами… .

Я не скажу, что только этот вечер заставил меня задуматься о боге, о нашем молельном доме, не скажу, что почувствовал какое–то потрясение. Но этот вечер в клубе, школьные уроки, фильмы, книги и сотни других, будто бы незначительных событий отодвигали меня от религии, от молельного дома все дальше и дальше, и мне становилось легче и светлее, и я уже на многое в нашем доме смотрел с усмешкой, как посторонний, чужой всему этому…

СМЕРТЬ ПЕГАНА

Дед наш совсем изменился – ходил злой, угрюмый. Все ему было и не так, и не эдак. Теперь от него постоянно пахло водкой.

Купил дед десять ульев. Меду в доме стало хоть завались. Пчелы настолько сдружились с ним, что он брал осторожно любую из них, сажал на ладонь и разговаривал:

Вот ты скажи мне, божья пчелка, почему ты такая трудолюбивая?

Пчелка жужжит на ладошке, но не улетает.

Знамо дело, для себя и деток своих. А вот я, как вор, прихожу и забираю твой мед. И вся твоя работа прахом идет.

Пчела обиженно жужжала.

Не согласна со мной? Ну и пошла вон, дура! – и дед стряхивал пчелу.

Обычно он ходил к пчелам без дымокура. Тщательно вымоется в бане, натрет лиао. шею, руки белыми цветами, пахнущими медом, рот каким–то душистым настаем прополощет, наденет чистую рубаху, и только после этого идет к своим труженицам.

Как–то он или плохо вымылся, или был в грязной рубахе, или же от него водкой пахло, только пчелы здорово изжалили его.

Прибежал он из сада, плюхнулся на крыльцо и завопил :

Мотька! Никишка! Берите гребешки! Чешите голову. Голову чешите, мать вас за ногу! Скорее!

Рядом с ним валялся, завернутый в марлю, белый, сахаристый мед. Мать с отцом прибежали, царапали частыми гребешками грудь ему, голову, руки.

Ноги чешите, чешит» ноги! – не унимался дед.

Брюки у него были засучены до колен. Я подскочил к ногам и начал вытаскизать пчелиные жала.

Да что ты! Расческой чеши! – обозлился отец и кинул мне металлическую расческу. Из складок одежды деда вылезали сердитые пчелы. Я тут же прихлопывал их.Дед чуть приоткрыл опухшие веки:

Да ты не бей их, Павел. Они сами улетят.

Кусаются они!

А ты не обращай на них внимания, и они не тронут.

Я послушался деда, и действительно пчелы улетели восвояси.

Павел, ведро воды из колодца, – рявкнул дед. Я стрелой к колодцу и обратно. Мать окатила деда с головы до ног.

Ох, как хорошо! Ай–яй! – кричал от удовольствия дед. Скоро он пришел в себя, успокоился, попросил: – Принеси–ка мне водицы студеной из родника… Угораздило меня дурня босиком на пасеку пойти… Да слышь, в берестяном ковше принеси!

Он жадно выпил весь ковш.

Эх, дни мои быстрее гонца летят, они как тень проходят…

Мне стало грустно от этих слов. И я запомнил их на всю жизнь. Будто дед что–то отравил во мне. Он обнял меня волосатой рукой и сказал неожиданно:

А завтра я высеку себе памятник из гранита… И вырублю на нем энти слова. Вы будете приходить на мою могилу. Придете, прочитаете да призадумаетесь. Скользнет тень, и нет ее, так и жизнь наша. Эх, вечно бы жить здесь, на земле! А на то – плюй, – он ткнул в небо пальцем. – Там пусто все.

Мне стало совсем легко и радостно от этих слов.

Наутро дед запряг в телегу Пегана и уехал. Вернулся он с трехметровой узкой гранитной глыбой. Пе–ган взмок от пота. Дед открыл ворота и понужнул коня. Тот рванулся, но телега будто приросла. Дед разозлился, хлестал Пегана бичом, лошадь дергалась, рвалась из хомута. Дед рассвирепел, начал пинать ее в брюхо. Пеган рванулся несколько раз и вдруг повалился на бок. Затрещала сломанная оглобля.

Отец бросился распрягать упавшую лошадь. Пеган был уже мертв.

Решил ведь лошаденку, решил, – взвыл отец. Я бросился к Пегану, увидел его незрячие глаза и горько заплакал.

Вот напасть–то! – сокрушенно пробормотал Дед. – Умный конек был.

ЧУРОЧКИ

На учебники нам с Ванюшкой родители денег не давали, приходилось самим зарабатывать.

Ребят в лесхозе я нашел сразу, чурочек они накололи целые горы.

Пошли к Косому, – сказал мне Сашка Тарасов.

Ванюшка сидел на ящике перед толстой чуркой,

ставил на нее березовые круги и быстро дробил их.

Помогать пришел? Давай. Пошли за кубиком.

Кубик – это квадратный ящик для замера чурочек. Он был с ручками, как у носилок. Мы принесли его к куче, и я стал складывать в мерку наколотые чурочки.

Да ты не так. – Ванюшка подошел к старым чурочкам, накидал их в ящик до половины, а сверху засыпал свежими.