Текст книги "Встречный ветер. Повести"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Смутно вспоминая все случившееся, Юзеф Михальский, расставив некрепко стоявшие на земле ноги и держась за воткнутую в землю палку, ошеломленно смотрел то на кусты, где только что исчез Сукальский, то на Ивана Магницкого, тоже растерянно переступавшего с ноги на ногу.

– Иван, скажи мне, тут сейчас кто-нибудь был, или мне померещилось? тряся головой, вкрадчивым стонущим голосом спросил Михальский.

– Зачем меня спрашивать? Ты же отлично знаешь, что здесь был твой знакомый, пан Сукальский. Так, кажется, ты его называл? Не знаю, к чему задавать такой глупый вопрос, – ответил Иван Магницкий. Он старался понять и осмыслить все то, что здесь сейчас произошло.

Кто такой Сукальский? В голове малоопытного в таких делах Магницкого возникали разные противоречивые мысли, и разобраться в них сразу казалось невозможным. До сего времени он считал язык Юзефа Михальского пустой трещоткой. Так ли это? До освобождения Западной Белоруссии Михальский слегка бранил панов и помещиков, но не так зло, как сейчас издевался над новой властью. А чем его обидела новая власть? Лишила управления селом, не позволяет обижать бедняков.

То, что делала Советская власть, по мнению Ивана Магницкого, было справедливым. Советская власть призывает делать добрые дела и помогать друг другу. А к чему призывает Юзеф Михальский? Страшно подумать! Действительно ли язык его только шутовская трещотка? Иван Магницкий нахмурился и, не спуская с Михальского напряженного взгляда, снова спросил:

– Может быть, ты, Юзеф Войтехович, скажешь, кто этот странный человек в измятой шляпе?

– Что он за человек? Бес его знает, что он за человек… Так, значит, тут кто-то был, мне не померещилось? И он слышал, как мы с тобой, ну, трошки побранились, повздорили! Эх, пропала моя голова! – неожиданно пьяным голосом захныкал Михальский.

Появление Сукальского на самом деле отрезвило его. Он смекнул, что не мешало бы по-настоящему заплакать – может быть, тогда Иван поверит ему. И тут же заплакал с гортанным завыванием.

– Эх, пьяная моя голова! – причитал Михальский, дурашливо размахивая руками. – И зачем мне этот лес? И зачем нам с тобой, дорогой братка Иван, браниться? Ну, бери этот лес, бери. Я сыну прикажу, и он сам его привезет до тебя. Бери эти яблоки, и пусть на здоровье кушают их твои малюсенькие ребятишки. Я беру всех твоих пацанчиков на яблочный кошт! Зачем нам ссориться и трясти бородами?

– Мои дети, Юзеф Михальский, не побирушки, а я не нищий! – гневно заговорил Иван. – Ты мне мозги не мути! Лучше ответь, что это за человек?

– Брешет он все! Клянусь маткой бозкой, что брешет! Он такой же пьянчужка, этот Сукальский, как и я сам. Все утро с ним мы вдвоем, как свиньи, тянули эту настойку. Он упился, завалился дрыхнуть в кусты и ничего не помнит, как свинячье ухо. Я тоже ничего не помню…

– А ты и верно ничего не помнишь? – спросил Магницкий, видя, что Юзеф, разглаживая ползавшие вокруг пьяно опущенных губ морщины, увертывается от прямых ответов.

– Эх, Иван, Иван! Если бы Юзеф Михальский имел образованный ум и умел блюсти свой язык, разве он жил бы в Гусарском? Он бы тогда на почетном месте в сейме сидел! Государственные дела вершил! Пришел бы к нему Иван Магницкий, он не только отпустил бы лесу, но и новую хату выстроил бы ему! На, Иван, живи, и заставь своих мальчишек молиться за Юзефа господу богу… Вот что могло быть из Михальского! А сейчас, пока он горилку льет в горло, нет Юзефа, ничего он не помнит, не знает и мелет, как пустая мельница. Просто свинья – и все!

– Значит, ты не помнишь, как собирался комиссаров вешать в Августовских лесах и огнем палить?

– Езус-Мария! Чтоб такое мог сказать мой поганый язык? Так его надо заставить лизнуть сковородку, когда на ней шипит сало…

– Это как раз слетело с твоего языка.

– Если так болтал мой язык, там не было моей головы, а была другая, хмельная башка… – Исподлобья посмотрев на хмурого Ивана, Юзеф постучал своим костлявым кулаком по сморщенному лбу и, отведя глаза в сторону, продолжал: – Не такой Юзеф дурак, чтобы говорить это всерьез!

– А Сукальский тоже не всерьез говорил? – спросил Иван.

– Глупая шутка пьяного человека. Как можно такой брехне верить! Пойдем в хату и посмотрим – спит, наверное, этот пьянчужка. Кстати, и выпьем по чарке, чтобы он пропал, этот сегодняшний день!

– Спасибо за угощение. Мне давно пора отсюда уходить. Не забудь про лес.

Иван, круто повернувшись, быстро пошел к воротам.

После того как затихли в переулке шаги Магницкого, из кустов вышел Владислав.

– Ну что, батько, проводил гостя? – разламывая пополам крупное яблоко, спросил Владислав.

– Где пан Сукальский? – в свою очередь спросил Михальский.

– Уже далеко.

– Ушел?

– Да. А чего он должен здесь дожидаться?…

– Его еще кто-нибудь видел?

– Он переоделся в мой костюм. Мы почти одинакового роста.

– Черт с ним, с костюмом! Он что-нибудь сказал тебе?

– Он мне сказал, что ты много лишнего выпил и столько же наделал глупостей.

Михальский вырвал из рук сына половину яблока, забыв про испорченные зубы, яростно запустил их в твердую кожуру и, вскрикнув от боли, швырнул недозрелое яблоко в кусты. Держась за щеку и проклиная все на свете, взвывая и охая, он продолжал расспрашивать, что еще говорил пан Сукальский.

– Значит, он сказал, что Магницкий не донесет?

– Побоится.

– А вдруг не побоится? Пойдет и заявит или тайно напишет бумагу… Тогда что?

– Насчет бумаги он ничего не говорил.

– А ты как думаешь – может он написать такую бумагу?

– Я думаю, что может, – после длительного раздумья ответил Владислав.

– Этот упрямый лесной медведь все может сделать. Он может заколотить меня в гроб, – подавленно проговорил Михальский. – Ты не должен спускать с него глаз. Может быть, ты встретишься с ним и поговоришь? Предложи ему червонцев пять, а если не согласится, пообещай пеструю телку.

– Иван Магницкий не возьмет ни денег, ни телки, – возразил Владислав.

– Неужели этот голодранец откажется от пяти червонцев?

– Батько, ты меня с детства учил, как надо узнавать людей, чтобы перехитрить их и потом вывернуть наизнанку, а сам даже не изучил Ивана. Он держит в руках власть. Если ему намекнуть на червонцы, он наверняка откажется и составит какой-нибудь протокол или другую бумагу. Надо хитрее что-нибудь придумать.

– Что же можно придумать?

– Не беспокойся только и не горячись. Я придумаю так, что Иван не донесет.

– Ты уже придумал? – тяжело дыша, шагнув к сыну, спросил Юзеф.

– Может, и придумал… – Владислав, сверкнув глазами, первый раз в жизни с грубой злостью сказал отцу: – Ты лучше не расспрашивай, коль не можешь держать за зубами свой болтливый язык.

И, оставив растерянного родителя одного в саду, ушел в дом.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Соскочив с кровати, Галина подошла к окну.

В лицо ей ударил ослепительный луч солнца, скользнул по растрепанным каштановым волосам и осветил старенькое коричневого цвета платье, из которого она давно уже выросла. Прижав к груди маленькие на деревянной подошве башмачки, Галина осторожно влезла на подоконник и спрыгнула в сад. С бурно колотившимся сердцем девушка, не останавливаясь, вышла на задний двор, где находился крытый соломой сушильный сарай. За сараем до недалекой опушки леса тянулось начинающее желтеть картофельное поле.

Ей жалко было покидать родной дом, но и тяжело было ощущать вздувшийся на шее рубец от сыромятной супони. Еще более тяжело было слушать шепотливый, задыхающийся голос матери, когда она говорила отцу, что ненавидит новую власть и с радостью ждет ее гибели, которую предрекает какой-то Сукальский. Галина четко видела перед глазами всех этих ставших ей близкими советских людей, которых она полюбила, как и своего Костю. Он-то и сблизил ее со своими друзьями и многое научил понимать. А теперь у нее хотят отнять его, а может быть, и убить.

Галина вдруг рванулась и бегом побежала к заставе, словно любимому человеку уже сейчас грозила смертельная опасность.

Прошлепав босыми ногами по мосту, Галина спустилась в крутую ложбинку, заросшую кустами черемухи. Сначала узкая тропа вела вдоль канала, а затем поворачивала вправо, на небольшую высотку. У ската этой высотки начинался забор с колючей проволокой. За забором, рядом с командирским домом, стояла маленькая деревянная баня. Чуть повыше виднелся бруствер траншеи. В центре двора находилась длинная, из красного кирпича конюшня с высоким коньком. Параллельно ей стояла одноэтажная каменная казарма. В ней же были и все остальные служебные помещения.

Обогнув командирский дом, Галина, мельком взглянув на занавешенные окна, пошла к центральным воротам. Со двора доносились смех солдат и задорные хлопки ладоней. Сквозь щели забора было видно, как рослые, в сапогах и брюках, но с обнаженными загорелыми спинами пограничники сильными движениями кидали через сетку волейбольный мяч. Один из играющих – бритоголовый – был в синих военных брюках и в красной шелковой тенниске. В воротах Галину встретил высокий белокурый командир с тремя треугольниками на зеленых петлицах и с красной повязкой дежурного на рукаве.

– Что вам угодно, гражданочка? – спросил дежурный.

– Здравствуйте, товарищ Стебайлов! – Галина хотела протянуть руку, но тут же отдернула ее и густо покраснела.

– Здравствуйте, – ответил Стебайлов и тоже смутился. – Откуда вы меня знаете? – спросил он.

– Да вы же в школе доклад делали! О-о, мы вам тогда долго в ладоши хлопали и хорошо вас запомнили. Лейтенант Кудеяров нас тогда познакомил. Разве забыли?

– Кажется, теперь вспоминаю… – неловко оправив гимнастерку, ответил Стебайлов. Он хотел сказать, что все помнит, но не сказал, а вместо этого спросил, зачем она пришла и кого ей нужно видеть. Галина ответила, что она хочет видеть начальника заставы или комиссара по очень важному делу.

Стебайлов козырнул и четко повернулся. Подойдя к играющим, он что-то объяснил вышедшему с площадки бритоголовому в синих брюках. Тот в знак согласия кивнул своей крупной головой и, отряхивая широкие ладони, пошел к висевшему у кирпичной стены умывальнику.

Политрук Шарипов уже успел надеть гимнастерку и портупею и сесть за большой письменный стол, когда девушка вошла в его кабинет. Он приветливо улыбнулся, встал, пожал девушке руку. Гладко выбритой головой и серыми глазами он напомнил Галине Григория Котовского, портрет которого она видела в недавно прочитанной книге.

– Значит, по очень важному делу? – внимательно посматривая на девушку, спросил Шарипов. Он понял, что она чем-то взволнована, и, чтобы дать ей немного успокоиться, сам заговорил первым:

– Клавдию Федоровну в селе не встретили?

– А разве она туда пошла?

– Пошла с ребятишками и хотела зайти к Франчишке Игнатьевне. Как же вы их не встретили?

– Не встретила. Я полем шибко бежала. Сердце даже колыхается.

– Почему же шибко?

Шарипов налил Галине воды и предложил положить на стул башмаки, которые она все время держала в руках.

Выпив глоток воды, Галина, сжимая стакан в руке, прерывающимся голосом начала говорить:

– Я вам такое расскажу, товарищ политрук, такое! Вы только про меня никому ни словечка…

– Не скажу ни одного слова, – заверил Шарипов, отодвигая от себя карандаш и чистые листы бумаги.

– Нет, товарищ начальник, – заметив его движение, запротестовала Галина, – надо все записать и послать куда нужно. Надо заставить замолчать врагов!

– Каких врагов? – поощрительно закивал головой Шарипов, чувствуя, что его собеседница начинает волноваться еще сильнее.

– Вроде того Сукальского! – звонко выкрикнула девушка.

– А кто такой Сукальский? Рассказывайте по порядку, спокойно рассказывайте.

Из глаз девушки до конца рассказа не переставая текли слезы.

– Значит, они и вашу Олю убьют, и маленького Славу, и Клавдию Федоровну? – спрашивала потом Галина и смотрела на Шарипова широко открытыми глазами.

– Не надо волноваться. Никому больше об этом не говорите. Вам нужно отдохнуть и успокоиться. Я сейчас вернусь.

Шарипов вышел и долго не возвращался.

Вернулся он вместе с начальником заставы лейтенантом Усовым.

Галина, положив голову на стол, закрыла ее руками, не двигалась и, казалось, не дышала.

– Спит? – шепотом спросил Усов.

– Ее обессилили все эти переживания, – сказал Шарипов. – Она напугана, как ребенок, страшно напугана и оскорблена, унижена. Избили, даже платье отняли.

– О, черт побери, – тихо проговорил Усов. – Ведь посмотреть на ее мать со стороны, лицо на икону просится. И вдруг такая божественная дама с хлыстом в руках! Это уж, друг мой, настоящее иезуитство. Я сейчас поеду, всех их там расшевелю. А с ней что будем делать? – кивая на Галину, спросил Усов.

– Она совсем пришла, – с улыбкой посматривая на Усова, ответил Шарипов. – Просит проводить ее к лейтенанту Кудеярову или вызвать его сюда.

– Совсем пришла? – переспросил Усов и, резко приподняв голову, с удивлением посмотрел на склонившуюся над столом, словно застывшую, Галину.

– Да. Вот и приданое принесла: башмаки на деревянной подошве.

– Ты, может быть, шутишь, Александр?

– Какие тут шутки! Тут, милый мой, любовь!

– Смелая!

– Мало того – она помогла нам в большом деле! Таких людей надо ценить.

Посмотрев сбоку на спящую Галину, Шарипов вдруг решительно подошел к ней и легонько тронул за плечо:

– Галина! Проснитесь!

– Да, да… сейчас… – Галина вялым движением подняла голову и, встретив внимательный и сочувственный взгляд Усова, потерла ладонью глаза.

– Отдохнули? Вас проводят ко мне на квартиру.

Шарипов снял трубку и приказал дежурному проводить девушку к Клавдии Федоровне.

– Да, да! – подхватил Усов. – Сейчас должна прийти Клавдия Федоровна. Она хотела вас видеть. И лейтенант Кудеяров… Костя… тоже придет.

– А где сейчас Костя? Вы его видели?

– Видел. Вместе с ним был в вашем селе. И даже поссорился.

– Из-за чего поссорились? – вздрагивающим голосом спросила Галина. Каждое напоминание о Косте сейчас волновало ее.

– Потому что он балда, этот Костя…

– Неправду вы говорите! – горячо вступилась Галина.

– Не человек он, а булыжник! – невозмутимо продолжал Усов.

– Зачем вы такое говорите!

– Затем, что я бы на его месте… Да что об этом толковать! Мямля ваш Костя!

– Нет, он совсем не такой. Вы, товарищ лейтенант, шутите, – тихо проговорила Галина.

– Ей, пожалуй, действительно не до шуток, – вмешался Шарипов. Идемте, я вас провожу…

– Вот, Витя, какие дела-то у нас совершаются! – вернувшись, проговорил Шарипов.

– Ничего, – записывая что-то в тетрадь, ответил Усов. – Вокруг нас столько помощников, радоваться нужно. А за этим иезуитом уже целую неделю наблюдают.

– Он не может ускользнуть? – спросил Шарипов.

– Думаю, что нет. Он в кольце.

– Ты сам пойдешь в операцию?

– Вероятно, сам, если разрешит начальство. Жду звонка. Ты без меня отдашь боевой приказ на усиленную охрану границы.

– Кого ты берешь с собой?

– Наряд Кабанова и Чубарова. Связным пойдет Сорока.

Усов открыл сейф, достал несколько пачек патронов, сунул их в карман.

– А смелая девушка, – как бы про себя проговорил Усов и, обернувшись к Шарипову, вдруг в упор спросил: – Как ты, Саша, думаешь, что ее заставило прийти к нам на заставу – увлечение, любовь?

– Я уже задавал себе этот вопрос. Думаю, что не только это, – ответил Шарипов. – Молодежь, получившая свободу впервые в своей жизни и в истории своей родины, принимает ее всем сердцем и со всяким посягательством на эту свободу будет бороться тоже от всего сердца… Ватикан благословлял каждый шаг фашистов. Кардиналы Адам Сапега и Хленда насаждали во всех учебных заведениях террористические фаланги. Убивали за прогрессивные взгляды не только из-за угла, но и открыто на институтских и школьных лестницах. Кто состоял в этих фалангах? Сынки помещиков, кулаков. Даже теперь, совсем недавно, ректор духовной академии, некий Осип Слипый, послал в Москву ноту, в которой протестует против передачи крестьянам монастырских земель и еще против чего бы ты думал?… Против легализации комсомола в западных районах, освобожденных от панской власти, и против открытия во Львове Дворца пионеров… Или вот взять эту брошюру – называется-то как: «Главные правила современного душепастырства», а по существу? По существу специальный учебник, как организовать саботаж против мероприятий Советской власти… Молодежь-то видит, что это за люди. Обмануть ее трудно. У юношей и девушек теперь есть свои моральные критерии. Ведь сейчас Галина совершила подвиг, подвиг государственной важности! К ней надо проявить и нам и тому же Кудеярову много человечности и внимания… Он на самом деле всерьез задумал жениться?

– Кажется, решил окончательно. Он мне начал было изливать свои чувства, но я торопился и не мог его выслушать. Разозлил его. Девушка действительно замечательная. Я только сегодня по-настоящему ее разглядел, – задумчиво проговорил Усов.

– Ну, а у тебя как? – спросил Шарипов.

– У меня?… Ничего! Ну, кажется, мне надо собираться.

– Не виляй, друг, не виляй! Скоро мы тебя женим или нет?

– Вы с Клавдией Федоровной готовы всех переженить!

– А что, плохо? Женитьба – это большое событие. А после пойдут еще более важные события: начнут появляться ребятишки. Мы вот четвертого ждем. Хорошо!

Усов, приподнявшись над столом, раскрыл толстый журнал. С озорством подмигнув Шарипову, сказал:

– Скоро, Саша, в этом нашем историческом кондуите ты запишешь чрезвычайное происшествие: такого-то числа, во столько-то ноль-ноль, начальник заставы лейтенант Усов выбыл из строя холостяков и вступил в брак!

Продолжая посмеиваться, Усов пристукнул каблуками и, направляясь к двери, запел:

Эх ты, Галя,

Ты моя завлека,

Завлекнула Костюка,

Поедешь далеко!

В дверь постучали. Придерживая карабин, вошел старший наряда Сорока и попросил разрешения обратиться к начальнику заставы.

Усов окинул пограничника острым, внимательным взглядом и задержал глаза на его сапогах.

– Наряд номер три прибыл для получения боевого приказа по охране государственных границ. Докладывает старший наряда Сорока.

– Хорошо, – протянул Усов и продолжал пристально рассматривать улыбающегося Сороку.

По тону его ответа и по особому прищуру глаз начальника заставы Сорока понял, что надо ожидать серьезного разговора.

– Когда вернулись из наряда? – спросил Усов.

– В двадцать четыре ноль-ноль, товарищ лейтенант!

– Отдохнули?

– Так точно!

– Чем были заняты днем?

– Тренировались в волейбол. Готовимся к соревнованиям с четвертой.

– Так. Заметили что-нибудь новое на заставе?

– Никак нет, ничего не заметил.

– Ничего-таки не заметили?

– Вроде как ничего, – пожимая широкими плечами, ответил Сорока.

– Плохо наблюдаете, товарищ Сорока, очень плохо. Пограничник все должен замечать и все помнить.

– Да ничего такого не случилось, товарищ лейтенант!

– А я вот скажу, что случилось. Видел в окно, что вы заметили на дворе девушку и, когда ее Стебайлов провожал, вы подошли к ней, немножко разинули рот и забыли, что у вас расстегнут воротник, а на ногах нечищеные сапоги. Как пришли из наряда, сунули их под койку и в таких же грязных явились на доклад к начальнику заставы. А я уверен, что девушка все заметила. Ну, скажет, и пограничники, ну и неряхи!… Наверное, и начальник такой же замухрышка.

– Виноват, товарищ начальник, – смущенно оправдывался Сорока, – в волейбол тренировались… Забыл.

– Вот опять виноват. Придется мне надевать парадную форму и идти к девушке объясняться. Не подумайте, мол, что у нас все такие. Это у нас только Сорока забывчивый.

– Больше этого не будет, товарищ лейтенант.

– Посмотрим. Можете идти. Я сейчас выйду.

Быстро повернувшись, Сорока вышел. Щеки его горели, а на лбу от стыда и напряжения выступили капельки пота.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Клавдия Федоровна с возбужденным и радостным лицом, с засученными по локоть рукавами готовила закуску. Иногда, открыв дверь в комнату, где сидели на диване, прижавшись друг к другу, Галина и Кудеяров, она, встряхивая головой, говорила:

– Хоть маленькую, скромную свадьбу, да устроим. Все будет хорошо! Ну ладно, не стану вам мешать, мои милые, не стану.

Молодые люди смущенно прятали глаза и, как только исчезала неугомонная хозяйка, снова брали друг друга за руки и говорили совсем не то, что, казалось бы, следовало говорить в такие минуты.

– Ударили тебя? Да еще и заперли? Это же возмутительно!

– Больше не надо об этом говорить, Костя! Не надо! – глухо и протестующе проговорила Галина.

– Прости, милая, не буду. Но мне обидно. Понимаешь, за тебя обидно… Тяжело тебе, я понимаю. Но расскажи, как ты решилась?

– Легла в постель, все решила, обдумала… – тихим грудным голосом говорила Галина.

Костя склонил к ней взъерошенную голову и притронулся губами к ее горячей щеке. У Галины вспыхнули глаза, и неожиданно со страстной решимостью она прижалась к нему всем телом. Ее маленькие ладони были в руках Кости.

– Почему не ко мне сразу? Пришла бы в Новицкое.

– Туда далеко, и у тебя строгий начальник, этот страшный майор. Я его почему-то боюсь.

– Бояться его нечего…

– На заставе меня все знают. И Клавдия Федоровна здесь, – продолжала Галина.

– Да, да. Ты все сделала правильно. Очень правильно. Я тебя хочу спросить, Галя… Вдруг ты… тебе захочется домой вернуться?

Галина подняла на него темные глаза. Глубоко вздохнув, заговорила:

– Как же я могу вернуться, когда мне хочется на тебя все время смотреть и смотреть, слышать, как ты говоришь и как ты сердишься! Я знаю, что ты любишь меня. Но я боюсь, что нам с тобой не дадут жить. Прежде, когда я не знала тебя, я много пела и смеялась. А теперь я перестала смеяться, пою только потихоньку и все время о тебе думаю. Я все думаю и думаю о том, что… Как же я могу вернуться! Да и некуда мне теперь возвращаться.

Взволнованный Костя перебирал в своих руках ее горячие пальцы и сжимал их все крепче и крепче.

– Ты еще не знаешь, как я тебя люблю. Но ты узнаешь, Галя, узнаешь! Мне невозможно тебя потерять, невозможно.

В комнате было тихо. Костя чувствовал, что может пересчитать удары своего сердца.

– Мы сегодня же отсюда уедем.

– Куда?

– Сначала поедем в Гродно…

– А как мы поедем… – Галина растерянно посмотрела на свои босые ноги и смущенно одернула платье. – Как же мы поедем, когда у меня одни деревянные башмаки да старое, как тряпка, платье.

– Стоит ли об этом говорить! Башмаки, платье – все будет. Мы с тобой немножко побудем в Гродно, а потом поедем дальше.

Костя уже видел перед собой Крымские горы, синее море, сизые гроздья винограда.

– А куда мы поедем дальше? – спрашивала Галина.

– О-о, Галочка! Мы поедем к Черному морю! Ты знаешь, есть такое море, все его зовут почему-то Черным, по оно бывает то голубое, то зеленое. Мы заедем в Москву. Ты же мечтала побывать в Москве и увидеть Кремль!

– Неужели это правда, Костя?

– Это так же верно, как то, что я сейчас вижу тебя.

– И нам никто не помешает?

– А кто нам может помешать поехать в Москву? Никто.

Глаза девушки вспыхнули и осветились теплой улыбкой. Она высвободила руки, смущенно и робко обняла его сильные плечи. Закрыв глаза, тихо спросила:

– Ты будешь моим мужем, да?

Костя не дал ей договорить и поцеловал в горячие полуоткрытые губы. И они обо всем на свете забыли… Им не нужно было в эту минуту ни свадебной пирушки, ни счастливых пожеланий, ни новых башмаков. Они оторвались друг от друга только тогда, когда в передней скрипнула дверь и от грубого окающего мужского голоса, казалось, задрожала тонкая тесовая перегородка.

– Где он, этот беглец? – прогремел голос.

– А-а! Зиновий Владимирович! Здравствуйте! Здесь. Все здесь, ответила Клавдия Федоровна. – Вы уж только не пугайте их, Зиновий Владимирович. От вашего голоса можно сбежать из дому.

Кудеяров выпустил руки Галины и быстро вскочил.

– Кто это, Костя? – испуганно спросила Галина.

– Мой начальник. Ничего, ничего, не волнуйся. Вот же притащился. Он всегда так. Где нужно и не нужно лезет со своим длинным носом.

Кудеяров хоть и уважал своего начальника, но не любил его и боялся. Мельком взглянув в зеркало, он начал поправлять съехавшую с плеча портупею.

Вошла Клавдия Федоровна.

– Ну как, голубчики мои, наговорились? – ласково посматривая на смутившихся молодых людей, проговорила она и, порывшись в комоде, вытащила чистое полотенце.

– Вы сейчас умойтесь, освежитесь. Майор Рубцов к нам приехал. Все будет отлично! – И, перейдя на шепот, добавила: – Уж я его, толстяка, на подарок выставлю…

– Его-то каким сюда ветром занесло? – спросил Костя, совсем не разделяя ее веселости. – Зачем он-то здесь появился?

– Как зачем? Вот тебе раз! На свадьбу приехал.

Кудеяров и не подозревал, какой перед этим состоялся разговор у спрутов Шариповых.

…– Хозяйничаешь, Клавочка? – войдя в кухню, где Клавдия Федоровна протирала посуду, спросил Шарипов.

– Надо, Сашенька, надо. Все чтобы было по-настоящему. Свадьба эта особенная.

– Да, конечно… Все это очень интересно… – поглаживая свою бритую голову, неопределенно проговорил Шарипов. – А где дети?

– Дети с Александрой Григорьевной, во дворе. Ты чего, Саша, такой? пытливо посматривая на озабоченного мужа, спросила Клавдия Федоровна.

– Ничего, так. Ну, как там молодежь-то, успокоилась?

– Чудесная пара! Им теперь скорее с глаз долой. А ты отчего не в своей тарелке? Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного.

– А что не особенное? Ты можешь мне сказать?

– Пока не могу. Я вот насчет этой свадьбы, Клава. Как-то себя неловко чувствую.

– Ничего. Все получится очень хорошо. Ты будешь посаженым отцом.

– Нет уж, уволь, милая! Я этих порядков не знаю, да и некогда мне. Посидеть, конечно, немножко посижу, лошадей могу запрячь… И в добрый путь!

– Ну вот, начинается! Сразу и дела нашлись! Тогда тащи сюда Усова. Я его сейчас проинструктирую, что и как.

– Усова совсем не будет. Выехал.

Клавдия Федоровна хотела спросить, куда выехал Усов, но поняла, что ответа все равно не получит. Промолчала и задумалась.

Раз Александр так озабочен и нет Усова, значит у них дела, и свадьба может получиться не только не веселой, но даже грустной. Для этого было много других оснований и причин. У невесты, как заметила Клавдия Федоровна, не просыхают глаза. Надо было что-то придумать и сделать пирушку хоть немного веселой, а остальное, как она предполагала, все утрясется само собой.

– Значит, Усова не будет?

– Вряд ли он успеет. Да и нашим молодым надо выехать заранее. Не исключено, что сюда придут родители Галины, а это совсем ни к чему. Ты меня понимаешь?

– Понимаю. Если придут родители, то я скажу часовому, чтобы он их выпроводил. Подумаешь! Так просто отпустить молодых я не могу! Позвони майору Рубцову. Я с ним сама договорюсь. Звони Рубцову, – решительно заявила Клавдия Федоровна.

– Да ты, мамка, сама-то не кипятись. У нас на самом деле много забот. А что касается Рубцова – это мысль правильная. Но только вряд ли он захочет приехать. Я знаю, что он был против этой свадьбы.

– И ты был против. Все вы, женатые люди, такие… осторожные.

– Ну ладно, ладно. Позвоню твоему Рубцову. Я знаю, ты к нему неравнодушна.

– Определенно симпатизирую. Он-то уж не будет ходить вокруг да около. По крайней мере, скажет то, что думает.

– Все равно он не приедет.

– А я тебе говорю, приедет. Как узнает, что все решено, непременно прикатит. К тому же он начальник Кости и неудобно его не позвать.

Шарипов с доводами Клавдии Федоровны должен был согласиться…

…Сейчас сочный басок Рубцова гудел уже в передней.

– Да как же он узнал? – спросил у хозяйки Кудеяров, вовсе не желавший, чтобы его начальник присутствовал здесь. – Как он узнал?

– Александр ему позвонил и пригласил.

– Дорогая Клавдия Федоровна, – с досадой в голосе и раздражением говорил Кудеяров. – Женюсь-то все-таки я! Список-то гостей надо было согласовать со мной. Не хотели мы приглашать никаких гостей. Все это не так получается, как я думал…

– Это уж, прости, моя вина: я попросила Александра позвонить и даже предложила Зиновию Владимировичу быть твоим посаженым отцом. Он согласился. У тебя родителей нет, и он все-таки твой начальник, отец-командир. С ним надо считаться.

– Очень строгий начальник, – робко заметила Галина, видевшая этого страшноватого, некрасивого офицера на собрании, когда он приезжал к ним делить помещичью землю и очень сердито говорил о пане Гурском.

– Я сейчас в отпуске и сам собой командую! – горячился Кудеяров.

– Какой герой, а? – пробасил вошедший вместе с Шариповым майор Рубцов.

Вид у майора был действительно грозный. Плотный, тучный, на коротких ногах, он, казалось, сразу же занял собой много места в комнате. Его большой, длинный, оседланный роговыми очками нос занимал почти половину узкого лица. Под кончиком носа торчали ровно подстриженные седоватые усики. Из толстогубого рта раздавался громкий и редкий по густоте бас:

– Герой, герой! Прямо Хаз-Булат! Коней взнуздал, в отпуск собрался скакать. А ведь не представляет соколик, что ему враз можно крылышки подрезать. Кто его в отпуск-то направляет? Я или он сам себе хозяин? Забыл, соколик, что я могу присесть за этот стол, написать две фразы: «Отпуск отложить. Лейтенанта Кудеярова вернуть к исполнению служебных обязанностей».

– Вы, Зиновий Владимирович, никогда этого не сделаете! – вступилась Клавдия Федоровна.

– Если этого потребуют интересы Красной Армии, я это непременно сделаю! И притом я должен руководствоваться принципиальными соображениями. Кроме всего прочего, я приглашен в посаженые отцы, а он что говорит? Что я от этого Хаз-Булата слышу?

– Извините, товарищ майор, я просто… немножко погорячился. Извините. Очень буду рад, если вы согласитесь быть посаженым отцом, багровея, заговорил Кудеяров, которого все время толкала в бок Клавдия Федоровна.

– Вижу, как ты рад, вижу, – ворчал Зиновий Владимирович. – Ты бы хоть, сокол, для приличия орлицу-то свою показал да представил, продолжал майор, искоса посматривая на невесту.

Кудеяров взял смущенную Галину за руку и подвел к Рубцову.

– Не знал я, дочка, что ты такая, – проговорил Рубцов, пожимая оторопевшей Галине руку. – За храбрость хвалю, одобряю, ну, остальное потом скажу, потом…

И больше, пока не сели за стол, Зиновий Владимирович не сказал молодым ни слова. Разговаривая с Шариповым, он был рассеян и задумчив. Только один раз пристально посмотрел на Галину. Клавдия Федоровна принесла свои туфли и платье учительницы Шуры, за которым пришлось ехать на машине майора Рубцова в бывшую усадьбу помещика Гурского. Все это она уговорила девушку надеть. Длинное белое платье так шло к смуглому лицу Галины и так разительно изменило ее внешность, что вошедший Иван Магницкий сразу и не узнал девушку.

– А вас там ищут, – запинаясь, проговорил Магницкий, совсем не ожидавший встретить здесь Галину. – Вас Ганна кличет, а вы тут… Извините, товарищ политрук, у меня до вас дело.