Текст книги "Встречный ветер. Повести"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

– Вот как, – удивился Михаил, принимая ее слова за чистую монету.

Чуткое ухо девушки уловило тон, в котором слышалось недовольство и скрытая ревность. «Признался бы сразу во всем начистоту, а то пришел, молочко попивает – и ни то и ни се», – с обидой и гневом думала она.

– Хотели мы с Петей вместе отпуск провести, – не унималась Настя, – да вот не пришлось. А когда его можно и где встретить? Вы далеко расположились? У вас там лагерь или как? Надо к нему сходить или написать записочку… Вы передадите ему? – теребя в руках скомканный платочек и повернув лицо к Михаилу, ласково и настойчиво спросила Настя.

Ошарашенный ее вопросами, Ромашков отодвинул недопитый стакан и сделал руками какой-то неопределенный жест. В обращениях с женщинами он был не искушен и наивен. Переписка, а потом встреча в Москве с Наташей оставили в душе нехороший след. Все как-то вышло грубо и пошленько. После было мучительно стыдно. А сейчас он по-настоящему страдал, не знал, как подавить разбуженную ревность.

– Вот и добре, – продолжала Настя. – Я сейчас напишу записочку и приглашу его к нам в гости. Он, наверно, бедненький, устал. Попрошу маму, чтобы баню вытопила, пусть Петенька помоется. Вы ему разрешите у нас погостить? Можно, да?

– Не знаю…

– А кто же знает? Разве это запрещено? У нас недавно был ваш полковник и просил дружить с пограничниками. С мамой нашей беседовал…

– Да разве в этом заключается дружба? Бани топить и молочком угощать? Что вы, милая Настя!

– Но вы же пришли и молочко попиваете… А почему нельзя Пете Пыжикову? Может, я за него хочу выйти замуж… не знаете? Настя поджала губы и отвернулась.

– Нет. За него вы, Настя, никогда не выйдете, – с неожиданным упорством и твердостью в голосе проговорил Ромашков.

– Это почему же?

– Потому что… – Михаил взглянул на нее в упор. – Потому что я сам на вас женюсь.

От напряжения Ромашков покраснел, как перец на грядке, опустил голову.

– Как вы сказали? А ну-ка, повторите! – почти выкрикнула Настя.

– Что сказал, то вы и слышали, – ответил Михаил, поражаясь в душе своему упрямству. В эту секунду он был уверен, что именно так и должно случиться. Теперь, после сказанного, он был способен на все.

– Замуж? За вас?

– Да, Настя. За меня, и ни за кого больше…

– Да какой же вы жених! – Настя громко рассмеялась. – А мне думается, что вы меня боитесь. Еще сбежите от невесты в день свадьбы.

Плохо соображая, Михаил, как в тумане, взмахнул руками, обнял ее за шею и несколько раз невпопад поцеловал в губы и широко открытые удивленные глаза. А потом, схватив фуражку, бросился к двери. Обернувшись у порога, задыхаясь, напряженно сказал:

– Уж если я решил, так решил! И прошу больше ни о ком не думать.

Настя осталась сидеть с опущенными руками и ничего не могла сразу понять.

Вошла Лукерья Филипповна. Остановившись в дверях, строго поглядела на дочь, спросила:

– Уж не этот ли твой офицер?

Зажав горящие щеки ладонями, Настя молчала. Она еще не опомнилась и не пришла в себя.

– Чего это он выскочил, будто его здесь кипятком ошпарили?… Чуть меня не сбил с ног… А ты что, язык откусила? Что у вас тут вышло?

– Ой, не знаю, мама! – покачивая головой, прошептала Настя.

– Кто же знает? Доколе ты мне будешь морочить голову! Зачем он тут был?

– Значит, нужно…

– Говори толком. Чего щеки прижала?

– Мамочка моя родная! – глубоко, с тревожной радостью вздохнула Настя.

– Ну что?

Лукерья Филипповна присела рядом и потрясла дочь за плечо:

– Сколько еще тебя пытать?

– Пытай, мама, пытай…

– Ты, сдается мне, сошла с ума.

– Нет еще… Скоро сойду… Я замуж выхожу, мама…

Настя подняла на мать наполненные слезами глаза и чего-то ждала.

– Час от часу не легче!

– За то мне легче, улететь хочется… – Настя обняла мать и прижалась к ее щеке.

– Улететь-то можно, вот где сесть, – задумчиво проговорила Лукерья Филипповна. – Так это тот самый?

– Он, мамочка…

– И давно ты его знаешь?

– Сейчас это уже не имеет значения. Может, всю жизнь.

– Твоя жизнь еще коротенька, но только раньше времени не шуми. Не обманись.

– Я еще ничего не знаю, мама.

Обе они притихли и замолчали. Комнату наполнили вечерние сумерки, хотя на горных вершинах лежали еще солнечные лучи. Лукерья Филипповна выглянула в окно.

– Туча поднялась, дождь будет. Надо Миколку разбудить, а то потом уснет до полночи. Гляди ж ты, какая туча!

– Пусть будет туча, пусть гром гремит, а у нас, мамочка, что будет? – подняв голову, спросила Настя.

– Вот этого, дочка, я и сама не знаю, – ответила мать и нагнулась к люльке.

Над высокогорьем клубилась черная туча. Ветер рванул стройные пихты, они качнулись, словно кланяясь заходящему солнышку, и замерли в трепетном ожидании.

Глава тринадцатая

Еще не успело стемнеть, как в горах хлынул ливень. Ливни здесь бывают неожиданные и бурные. Крутобокие лощины с протекающими на дне ключами начинают тогда взбухать, наполняться темной от грязи водой, которая смывает все, что попадается на ее пути.

Пограничникам пришлось быстро свернуть свой лесной лагерь, перебазироваться в Дубовики и занять помещение сельского Совета.

Отдаленный поселок был расположен на южном склоне высокогорного перевала, окруженный мощными дубами, стройными и прямыми, как свечи, пихтами, старыми кряжистыми буками – давними старожилами этих мест. Дубовицкий леспромхоз заготовлял и разрабатывал ценную древесину, снабжал ею мебельную промышленность края.

Дождь лил беспрерывно. Над горными вершинами гуляла гроза. Освещенные вспышками молнии, ворочались сизые, лохматые тучи с вспененными, как седые гривы, краями. Еще недавно мертвый, притихший под солнечным зноем лес вдруг буйно зашумел и закачался от налетевшего ветра зеленой океанской волной. Укрылись, спрятались под густо растущим плющом лесные звери, в гнезда забились птицы, в норы залезли гадюки и прочие твари. Пестрая рысь, притаившись на корявом дубовом суку, зорко следила остекленевшими глазами за человеком, который, склонив голову, неподвижно сидел под деревом темным бесформенным комом.

Отбушевала гроза, затих ливень. Человек поднялся, стряхнул с одежды воду, поднял размокший под дождем гриб и стал жадно есть. Продолговатое пожелтевшее лицо его с горбатым носом сузилось и заросло черной щетиной. Когда он, чавкая губами, озирался по сторонам, темные впадины его глаз блестели зрачками так же свирепо и дико, как и у притаившейся на дереве рыси. Доев гриб, он, тряско вздрагивая от холодной лесной сырости, медленно зашагал по едва заметной, густой, заросшей плющом тропе.

* * *

…Уставшие, промокшие солдаты нанесли в сени соломы, расстелили плащи и, наскоро поужинав, легли отдыхать. В этот день они совершили большой, утомительный переход. Передав в штаб отряда шифровку, майор Рокотов пристроился в канцелярии на широкой дубовой скамье. Капитан Ромашков заступил на дежурство. Сидя за столом председателя сельского Совета, он что-то чертил на листе бумаги. Насупив широкие брови, он то хмурился, шевеля густыми короткими ресницами, а то вдруг встряхивал курчавой шевелюрой, начинал самозабвенно, по-мальчишески улыбаться.

Все это Пыжиков заметил и очень удивился. «Кажется, радоваться пока нечему», – удивленно подумал Петр. Выполнить задачу, взять скрывшегося нарушителя пока не было явных шансов. За эти одиннадцать дней тяжелого, мучительного поиска все устали, измотались. А по существу все впустую. Диверсант мог уже быть на Дальнем Востоке, а его ищут здесь. Что будет дальше, Пыжиков не представлял себе. Он знал только одно, что с окончанием этой затянувшейся операции должна решиться и его судьба. Петр понимал, что если его и не будут судить, то и в войсках не оставят. За последнее время он много передумал и чувствовал себя в среде пограничников как-то отчужденно, сожалея, что попал в группу майора Рокотова да еще вместе с Ромашковым, которого он начинал люто ненавидеть. Да, круто разошлись их дороги! Михаилу предстоит учеба в академии, а ему, Петру, увольнение из войск… «Ну, черт с ними! Останусь вот в этих самых Дубовиках и начну стихи писать в районную газету, женюсь, поросенка заведу», – сбивчиво и зло думал Пыжиков. Сейчас ему хотелось одного: во что бы то ни стало повидать Настю. Прежде всего нужно было окончательно решить с ней. Но как это сделать, он еще не придумал. Чтобы отлучиться, надо спросить у майора Рокотова, но это как-то неловко, да и не ко времени. Отпрашиваться у Ромашкова – ни за что на свете!

За открытым окном сельсовета стоит темная тихая ночь. С высокого тополя дробно падают капли дождевой воды. При свете электрической лампочки видно, как они скатываются по широким листьям и чистым, как слеза, хрусталем дрожат на зубчатом кончике, а потом, качнувшись, с тихим звоном летят в темноту. Звучно и однотонно перекликаются цикады. Где-то широко разливается под баян девичья песня. В сенцах храпят солдаты. За столом улыбается Ромашков. Это становится невыносимым. Петр встает, снимает с гвоздя фуражку и надевает на растрепавшиеся волосы.

– Пойти наряды, что ли, проверить…

– По боевому расчету вам положено в три ноль-ноль, – вытягиваясь на скамье и не открывая глаз, заметил майор Рокотов. – Ложитесь и отдыхайте. Когда будет нужно, капитан разбудит или я сам, когда сменю его.

– Я, товарищ майор, не устал, – возразил Пыжиков.

– Тогда идите к девчатам на вечерку. Может быть, приглянется какая-нибудь казачка… Вон как они поют – заслушаешься…

– Что ж, я не против… Пусть будет казачка, – задумчиво ответил на шутку Пыжиков. – В моем положении надо, чтобы приглянулась. Глядишь, и передачку когда-нибудь принесет. Вот такие дела…

– Насчет передачи, товарищ старший лейтенант, вы напрасно беспокоитесь. Там пайком обеспечивают в полной мере. А вообще разговор этот пока ни к чему. Лучше поспите хорошенько. Есть приказ – дать людям отдых и ждать распоряжений. Завтра старшина продукты привезет и сапожника. Вам сапоги починить не требуется? – спросил Рокотов.

– Мне жизнь надо чинить…

– Лучше ложитесь-ка… Сегодня мы отмахали порядочно. Слушайте, как девчата поют, и уснете.

– А туда можно сходить, товарищ майор? – полушутливо спросил Петр.

Рокотов открыл глаза и ничего не ответил.

– Надо действительно пойти прогуляться, – поворачиваясь к двери, проговорил Петр.

Ромашков продолжал молча писать. Он боялся обнаружить свое душевное состояние. Склонившись над столом, Михаил закрывал глаза, до сих пор ощущал запах свежевымытого ребенка, которого как будто только сейчас держал в руках, чувствовал теплоту его мягкой и нежной щеки. А остальное?… При этом воспоминании все казалось радостным, ярким, неожиданным.

Оправив поясной ремень, Петр постоял немного и решительно шагнул через порог.

Посмотрев ему вслед, Михаил вскочил и через освещенные маленькой электролампочкой сени, – где вповалку спали солдаты, – вышел во двор и догнал Петра у калитки.

– Ты далеко собрался? – тронул его за рукав Ромашков.

– А тебе какое дело? – грубоватым тоном ответил Пыжиков.

– Так просто. Я все-таки дежурный.

– Знаю, что ты дежурный, но я на гауптвахте еще не сижу. Не дергай меня за рукав! – сдерживая вспыхнувшее бешенство, сказал Пыжиков.

– Виноват. Но ты обязан сказать, куда идешь.

– Может быть, еще разрешения спрашивать у вашей милости?

– Если нужно, спросишь.

– Я, кажется, в ваших заместителях больше не состою, товарищ капитан.

– Перестань рисоваться! – резко сказал Михаил.

– Ты мне, Ромашков, порядком надоел. В наставники ты не годишься, да и вообще наставления мне ничьи не нужны, в особенности в данную минуту.

– Послушай, Петр! Что ты ершишься? Я хочу откровенно с тобой поговорить. Ты хочешь повидать Настю? Так и скажи!

– Не твоя забота. Я сам знаю, что мне делать…

– Плохо знаешь, прямо тебе скажу.

– Оставь!

– Добре… – кивнул Михаил. – Настя живет вон в той крайней хате.

– Ты уже наведывался… Говорил обо мне? – приблизив к Ромашкову лицо, глухо спросил Пыжиков.

– Говорил.

– Что ты ей сказал?

Пыжиков чиркал в темноте одну спичку за другой и не мог закурить.

– Сказал, что ты здесь.

– А еще что ты ей говорил?

– Случилось, понимаешь ли, такое дело… Ты послушай…

– Все ясно! Больше не требуется. Теперь я знаю, какой ты друг. Представляю, что ты ей наговорил.

– Ты послушай…

– Можешь не оправдываться!

Пыжиков повернулся к Ромашкову спиной, сильно толкнул калитку и, шлепая сапогами по грязи, пошел вдоль улицы.

– Петр! – крикнул Ромашков. Но тот даже не оглянулся.

В конце поселка, куда шел Пыжиков, в горном ущелье, гулко шумела река. Неприглядно и смутно было у Петра на душе. В недвижимой высоте ночного неба стыли далекие звезды. Тишина ночи придавала доносившимся из ущелья звукам зловещий тон.

Глава четырнадцатая

Настя, лежа рядом с сестренкой в сарае, слышала монотонный гул горных потоков и все ближе и крепче прижималась к дремавшей девочке. Сарай был наполнен сеном. Здесь приятно пахло сухими травами и спелыми дынями. В саду с листьев все еще капала вода. Где-то близко одиноко и безрадостно вскрикнула желна. Рядом возились на насесте куры.

– Да не жмись ты ко мне! Совсем задавила, – тоненько полусонным голосом просила Валя. – Ты какая-то горячая…

– Очень, Валя!

– Может, захворала?

– Захворала, Валя… Ой, как занедужила – со счастливым смехом и стыдливым порывом к откровенности зашептала Настя.

– Тогда иди в хату на печку. Я тут одна буду спать.

– А не забоишься?

– Вот еще! – свернувшись, словно котенок, протестующе заговорила Валя. – Я вчера за грушами аж на самую вершину лазала и платье порвала.

– Как же это так?

– Да за сук зацепилась и повисла, как кошка.

– Ужас какой!

– Ладно мама не видела… А платье я сама зашила.

– Ты же у нас молодчина! – Настя обняла сестренку и начала горячо целовать.

– Да не лезь же ты до меня! Пусти! Вот же какая! Ну разве с такой озорухой уснешь?

– Я же завтра уезжаю, – с тихой грустью проговорила Настя.

– Это я знаю, – вздохнула Валя.

– Уеду и выйду замуж.

– Будет врать-то…

– У меня, Валечка, и жених уже есть.

Погладив сестренку по голове, Настя повернулась на спину и закинула руки на затылок.

– У тебя есть жених? – Валя быстро вскочила и облокотилась на подушку.

– Я ж тебе сказала.

– Ну да? Ты, наверное, обманываешь?

– Нет, Валечка милая, не обманываю, – ответила Настя с глубоким вздохом.

– А мама с батей знают?

– Мама знает, а батя еще нет.

– А чего же ты мне раньше не сказала? Он очень красивый, да?

– Он хороший, Валя.

– Кто он такой? Рыбак?

– Нет. Офицер, Валя, пограничник. Он сегодня к нам приходил.

– Приходил? А чего ж ты мне его не показала?

– Я не знала, где ты была. Ты еще увидишь его.

– Значит, офицер, пограничник… Это, которые в зеленых картузах, да?

– Не в картузах, а в фуражках.

– Вот это здорово! – не обращая внимания на замечание сестры, продолжала Валя. – А ты знаешь, какие пограничники герои? Ой-ей-ей! Я про Карацупу читала. Они разных бандюков и шпиенов ловят. Да так ловко! Ты знаешь? Ой!

Не находя слов, Валя легла поперек постели, уткнувшись подбородком в теплый живот сестры и, гладя ее сильную, тугую руку, тихо спросила:

– Ну, и как же ты теперь будешь?

– А пока никак, Валя.

– Ты станешь скоро жена… А когда свадьба?

– Не знаю, Валя. – Настя ворошила в темноте мягкие Валины волосы…

Вдруг во дворе залаяла собака. Сестры вздрогнули и крепче прижались друг к другу.

Настю охватило тревожное чувство. Пес лаял каждую ночь, чаще всего попусту, но сегодня, как это бывает со счастливыми и впечатлительными людьми, Настя испугалась. Она боялась теперь всего, что могло омрачить ее неожиданную радость.

– Косматый на кого-то лает, – прошептала Валя.

– Ну и пусть брешет…

– Там кто-то пришел, – сказала Валя.

– Я сейчас посмотрю, – проговорила Настя, пытаясь подняться с постели.

– Не ходи! – запротестовала девочка и вцепилась в Настю.

– Погоди. Я только в щелочку погляжу.

Настя легонько отстранила сестренку и подползла к двери.

Из-за тесной горной вершины всплывала луна. По двору разливался ее бледноватый свет и озарял изгородь. По ту сторону, у калитки, виднелась какая-то фигура в фуражке с высоким околышем. В отблесках луны светились на плечах погоны.

– Это он, Валя, – дрожащим голосом проговорила Настя и, схватив платье, стала торопливо надевать его.

– Кто это? – испуганно спросила девочка.

– Пришел все-таки, – как в забытьи ответила Настя.

– Я тебя никуда не пущу, – запротестовала Валя.

– Ну что ты, глупенькая! Это же Миша, жених мой. Понимаешь?

– А может, это не он, – вздрагивая всем телом, шептала Валя.

– Я тебе говорю, что он. Ложись в постель…

– Нет, я не лягу. Чего он ходит ночью? Мог бы днем. Я тоже на него посмотреть хочу.

– Завтра посмотришь. Он хороший. Миколке значок подарил. А ты молчи. Можешь в дырочку поглядеть… Только маме ни слова, чуешь?

– Да, чую…

Настя тихонько открыла скрипнувшую дверь, чувствуя, как трясутся у нее и подкашиваются колени. После разговора с матерью она не переставала думать о Михаиле ни одной минуты и не сомневалась, что это он. Смело подойдя к калитке, Настя отдернула задвижку и подняла глаза. Сердце дрогнуло и замерло. Перед ней стоял Петя Пыжиков.

– Это вы? – проговорила Настя одними губами.

– Я, Настя. Пришел… Не ждали? Здравствуйте! – ловя ее руку и горячо дыша в лицо, проговорил Петр.

Он не рассчитывал, что ему удастся встретиться с Настей в такое позднее время. Прежде чем подойти к калитке, он долго бродил по улице и около дома. Сейчас ему показалось, что девушка сама учуяла его приход и, очевидно, ждала. Ведь Ромашков предупредил ее, что Петр здесь. Выходит, зря он его обидел.

– Вы знали, что я приду? – переспросил Пыжиков, беря Настю за повисшую кисть руки. Рука была теплая, но вялая, словно не живая.

– Я ждала… Я думала… – шептала Настя вымученным голосом.

– Я знал, что вы будете меня ждать, – уверенно сказал Петр.

Ее заметное волнение он принял на свой счет и попытался неловко обнять девушку. Она испуганно отстранилась. Рука ее вдруг сделалась жесткой и упругой. Она настойчиво высвобождала ее, а он не хотел отпускать. Там, у моря, однажды при прощании он поцеловал ее. Настя тогда засмеялась, погрозила ему пальцем и убежала. Казалось, повод для более интимных отношений был, и Петр перешел на «ты».

– А что ты думала?

– Я думала, что…

– Думала, не приду? Я бы всю ночь, Настенька, простоял у калитки! Ходил бы под окнами до самого утра… Ты знаешь, что я тебя люблю и мне многое надо рассказать. Пойдем где-нибудь присядем.

– Кет. Я никуда не пойду. – Настя покачала головой и почувствовала, что начинает вся дрожать. В воздухе было прохладно и сыро. Но Петр ничего не замечал.

– У вас, наверное, в саду скамейка есть. Идем, мне очень нужно поговорить. Я пришел сказать тебе…

– Говорите здесь. В саду мокро.

– Все это пустяки! Важно, что мы встретились. Здесь, в этом далеком лесном углу, скрестились наши дороги, и мне кажется навсегда… Это я и хотел тебе сказать. Я многое передумал, Настя. Нет слов, как я рад, что вижу тебя. А как ты?… Почему ты молчишь?

– Мне нечего сказать, Петр Тихонович.

– Странно вы отвечаете… – опять официально и настороженно проговорил Пыжиков. – Вы же меня ожидали, знали, что я приду?

– Нет, Петр Тихонович, я вас не ждала.

– Вот как! Это правда?

– Зачем мне обманывать вас?

– Но вы так быстро вышли…

– Мне показалось… Я думала… Я решила, что это не вы, а… – кутаясь в шаль, Настя отвернулась и смущенно взялась за ручку калитки, словно намереваясь ее закрыть.

– Значит, вы ждали кого-то другого? – осененный догадкой, спросил Петр.

– Да, – твердо ответила Настя.

– Кого же?

– Я думала, что это… капитан Ромашков.

– Ромашков?! – от его голоса, казалось, дрогнула калитка и закачалась на своих колышках невысокая изгородь.

– Не кричите. Услышат…

– Ромашков? – повторил Петр. – А зачем ему тут быть?

– Затем, что он мой жених. – Настю тяготила эта совсем ненужная встреча и она решила прервать ее.

– Вы просто смеетесь надо мной. Это шутка! – не верил Петр.

– Нет, Петр Тихонович, такими вещами не шутят. Прощайте и не обижайтесь… Так случилось…

– Не верю! Не верю!

– Не шумите. Мама проснется.

Настя захлопнула калитку и стремительно побежала к сараю.

Ухватившись за изгородь, Петр смотрел ей вслед и видел, как мелькнула за скрипнувшей дверью темная шаль и белые при луне икры ног. Он знал, что у Насти великолепные, точеные ноги. Не раз видел, как она, нырнув с пирса, стригла ими прозрачную морскую воду. Он вспомнил ее веселую задорную улыбку, милые лукавые глаза и только теперь вдруг понял, как дорога ему эта смелая девушка, выросшая здесь, в далеких Дубовиках.

Пошатываясь, Петр пошел от калитки прочь, растаптывая сапогами липкую грязь и выщербленную луну, блестевшую в круглых лужах. «Когда же он успел стать женихом?» – мучительно думал Петр. Боль и обида терзали его. «Ведь никогда он там не встречался? Знал, что я встречаюсь с ней, сам же предлагал жениться, и вдруг такая подлость! Все выскажу, что я о нем думаю, – и конец…»

Так, плывя в хаотическом потоке несуразных мыслей, Петр тяжелой походкой прошел улицу из конца в конец. Растрепанный и грязный, он ввалился в сельсовет и, тяжело топнув, остановился около сидевшего за столом Ромашкова. Глядя на него усталыми, поблекшими глазами, он в упор проговорил:

– Выйдем на минуту. Мне с тобой поговорить надо.

– Что-нибудь случилось?

– Да. Выйдем! – требовательно повторил Пыжиков. Ромашков взглянул на него и понял все.

– Хорошо. Давай выйдем.

Поднявшись со стула, Михаил вышел первым. Петр последовал за ним. Поглядывая на его сильную широкую спину, снова злобно подумал: «Не прощу! Нет!»

Притаптывая мокрую землю, вдоль забора ходил часовой, задевая сырыми полами плаща жухлый бурьян. Над плечом часового, покачиваясь, торчал конец ножевидного штыка, будто собираясь проколоть висевшую над ним луну. Солдат прошагал дальше, а раскосый небесный глаз, окруженный мигающими звездами, спокойно плыл в далекое холодное пространство.

Выбрав сухое место, Ромашков присел на верхней ступеньке крыльца. Но Пыжиков снова заартачился и стал возражать.

– Ты, брат, какой-то шальной. Садись и говори, – настаивал Михаил. – Придумал ночное объяснение.

– Я тебе сегодня все объясню… – с угрозой в голосе ответил Пыжиков.

– Послушаю.

– Здесь нельзя. Хочешь, чтобы все солдаты знали? – Пройдем дальше.

Довод был основательный, Михаил возражать не стал. Они прошли через калитку на улицу и сели на скамье.

Время уже было за полночь. Где-то далеко прокричал петух.

– Тебе скоро наряды проверять. Давай, быстрее и покороче, – сказал Михаил.

– Не торопись, – зажигая спичку, ответил Петр. Поколесив по улицам, он немного успокоился и сейчас не знал, с чего начать.

– Долго я ждать не буду.

– Скажи: ты честный человек? – приглушенно, с хрипотой в голосе спросил Петр.

– Дальше что? – в какой-то степени чувствуя себя виноватым, Ромашков нашелся не сразу.

– Ты мне сначала ответь на вопрос, а потом я буду говорить дальше.

– Предположим, что да. Продолжайте, товарищ старший лейтенант.

– По-моему, ты плут и двоедушник!

– Знаешь что, Пыжиков… – сердито, но сдержанно сказал Ромашков, – в другой обстановке ты бы сейчас растянулся в этой грязи со свернутой набок скулой…

– Ударь! Но я всем буду говорить, что ты плут!

– Глупый. Хоть научился бы не шуметь, людей зря не тревожить. Ко всему прочему ты еще и жалок, как тот ночной безголосый петух. Покричал зря и умолк…

– Не ожидал я от тебя такой подлости! – Пыжиков замотал головой, словно его щелкнули по носу.

– Истерики только не закатывай. Хочешь говорить начистоту, говори толком, а не то я уйду.

– Я тебе скажу… Все скажу! Ты поступил мерзко и подло! Девушку, которую я любил, ты опутал, оплел… Воспользовался тем, что я попал в беду, присватался. Разве это не подло? Все ей, конечно, обо мне рассказал и взамен себя в лучшем свете нарисовал…

– Послушай, Петр! – Ромашков встал, вцепившись руками в поясной ремень, снова сел. – Ты подумал, что ты сказал?

– Я всегда говорю то, что думаю…

– Знаю я тебя, знаю! Как ты можешь без всякого разбора приписывать мне разные мерзости! – стуча кулаком по колену, возмущался Ромашков.

– Да ведь это так? – несколько примирительно проговорил Пыжиков.

– Эх ты! За то, что оскорбил меня, ее и дружбу нашу облил грязью, следовало бы тебя… Ну, уж ладно! О твоих делах Настя ничего не знает. Тебя я перед ней ничем не опорочил. Служба касается только нас, а остальное…

– Короче. Мне уже все равно… – махнул рукой Пыжиков и мрачно спросил: – Давно это у вас началось?

– Кто ж его знает?

– Давненько, значит.

– Да разве в этом дело! Я тебе скажу так: что у вас там с ней было раньше, не знаю, но кончилось тем, что она любит меня, а я ее. Теперь, как хочешь, так и суди. Ты виделся с ней, говорил? – напористо спросил Михаил.

– Да. Сама сказала, что она твоя невеста.

Они замолчали. Из горных ущелий надвигался туман. Протяжно вздохнув, Петр, глотнув сырости, громко кашлянул, поднялся и молча шагнул в калитку.

Михаил потер жесткой ладонью разгоряченный лоб и, отогнув рукав гимнастерки, посмотрел на часы. Наступило время проверять наряды. Войдя в помещение, он приказал помощнику дежурного разбудить сержанта Батурина, надел плащ и взял со стола автомат.

Майор Рокотов открыл полусонные глаза и, увидев одевшегося капитана, спросил:

– Сколько времени?

– Два ноль-ноль, – ответил Ромашков.

– Где бродили? – кивнув на улегшегося на скамейку Пыжикова, спросил майор.

– Так, на завалинке посидели и друг другу сказки рассказывали, – невесело усмехнулся Ромашков и вышел во двор. Там, держа на поводке крупную кавказскую овчарку, ожидал его Батурин.

– Пошли, – пристраивая на плече автомат, тихо сказал Ромашков.

– Слушаюсь! – отозвался Батурин.

Вскоре они скрылись в белесом тумане.