Текст книги "Дни боевые"

Автор книги: Павел Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

К указанному времени на поляне, где по ночам командный состав занимался строевой подготовкой, выстроились подразделения: на правом фланге – сводная рота командного состава Новгородского полка, левее – батальон Карельского. Все бойцы и командиры тщательно выбриты, подстрижены, с белыми подворотничками. Внешним видом строя командующий остался доволен.

– Неплохо! Молодцевато! С таким составом можно горы свернуть! Вы готовились к смотру?

– А как же, товарищ генерал, все время готовились, при каждой к тому возможности. К смотру подготовиться легче, чем занять Борисово.

Он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

– Подготовка к смотру тоже важное дело.

Командный состав и батальон четко, по-строевому, прошли мимо генерала и на его похвалу "Хорошо идете!" ответили дружным "Служу Советскому Союзу!"

Через двое суток был получен приказ о переходе дивизии в состав 11-й армии генерала Морозова.

За время пребывания на Северо-Западном фронте дивизия уже третий раз поступала в состав этой армии. Наши штабы и командиры частей хорошо знали и командование, и армию, и порядки в ней.

– Ну как, теперь опять "с ходу"? – спрашивали друг у друга штабные командиры.

– Да, как обычно, – следовал невеселый ответ. Получив приказ, я поспешил представиться новому командованию и получить его указания.

Штаб армии нашел в глубоком овраге. Генерал Морозов встретил меня так, словно дивизия никогда и никуда не убывала от него, а меня он видел всего лишь несколько часов назад.

На мои вопрос "Чем прикажете заниматься?" генерал ответил: "Занимайтесь тем же, чем занимались до того".

Он показал мне по карте три направления для возможных контратак дивизии и предложил ознакомиться с ними.

– Не ожидается ли чего-нибудь нового в ближайшие дни? – спросил я.

– Да нет, как будто бы все спокойно, – ответил генерал и добавил: Сами лично займитесь рекогносцировкой.

После встречи с Морозовым я пошел представиться члену Военного совета генералу Панкову.

Так, догадываясь только чутьем, что скоро должны начаться серьезные дела, мы готовились к наступлению.

Началось оно для дивизии совершенно неожиданно.

* * *

Шел второй день моей рекогносцировки. Верхом вдвоем со своим адъютантом ездил я по заснeженному полю, глубоким оврагам и мелким перелескам.

Рекогносцировалось центральное направление в полосе дивизии полковника Белобородова.

К трем часам дня, закончив свою работу и сильно промерзнув, я заехал к нему в штаб познакомиться и обогреться. После взаимных представлений и расспросов Белобородов пригласил меня пообедать.

Не успели мы с ним усесться за стол, как раздался телефонный звонок. Это по армейской сети разыскивал меня Арефьев.

– Товарищ полковник! Прошу вас срочно приехать в штаб.– сказал он.

– Что-нибудь произошло?

– Да, и очень серьезное.

– Тогда лечу галопом. Через тридцать – сорок минут буду у себя, ответил я.

Когда я приехал, в блиндаже у начальника штаба собрались уже все командиры полков и начальники отделов. Командиры полков, так же как и я, только что прискакали на галопе. От их лошадей, стоявших в овраге, шел пар.

– Что произошло? – спросил я у Арефьева.

– Час назад здесь был начальник штаба армии и передал приказ о наступлении.

– Когда наступаем?

– Завтра, тридцатого ноября, в девять утра.

– Где исходное положение, какова задача? – засыпал я его вопросами.

Арефьев начал подробно докладывать. "Итак, исходное положение на опушке леса, между Стрелицы и Сорокинo, – думал я, следя за карандашом Арефьева, которым он водил по карте. – Наступать на юго-запад. Задача: прорвать оборону и выйти на берег реки Пола на участке Росино, Малое Стёпановo. Это значит: надо силой взломать северную стенку "рамушeвского коридора". А кто ее обороняет? Кто сидит за этой стеной? Ничего нам неизвестно".

– А письменный приказ оставлен? – спросил я у Арефьева.

– Нет. Последует дополнительно.

Начинаю мысленно рассчитывать: "Сейчас четыре часа дня. Темнеет. Наступление – в девять утра. На подготовку нам остается всего семнадцать часов, да и то темного времени. Никто из нас, ни я, ни командиры полков, на этом направлении никогда не были и с условиями не знакомы. Времени совсем мало. До исходного положения ближайшему Новгородскому полку надо пройти пятнадцать километров. Это займет не менее четырех часов ночного марша. Полк должен следовать через Кузьминское, Лялино, не доходя до Горбов, повернуть вправо и пробиваться через заболоченный лес к отметке 59,5. По лесу и болоту придется идти четыре километра, дорог там по карте не видно. А что если болото не замерзло и его придется гатить, как в прошлую зиму? А разве легко через неизведанный заболоченный лес прокладывать ночью колонный путь? Не застрянет ли полк в этих дебрях?"

– Кроме нас, наступает еще кто-либо? – спрашиваю начальника штаба.

– Справа как будто латыши, а слева – не знаю. Наштарм пролетел, словно метеор, я и оглянуться не успел, а его уже и след простыл. Получим письменный приказ, в нем, очевидно, все будет сказано.

Напряженно вслушиваются в мой разговор с начальником штаба командиры полков и потихоньку переговариваются.

– Одним словом – "с ходу", – иронически замечает кто-то из штабных командиров.

– Говорят, в этой армии стиль такой, – подхватывает Заикин.

Я в душе соглашаюсь с ними. В самом деле, почему нам сообщают задачу перед самым ее выполнением, вопреки уставным требованиям, и реальность ее решения сразу же ставится под угрозу?

Почему здесь всегда такая спешка? Почему нет ее у других, скажем, у Берзарина?

Но перед боем я не имею права вызвать и тени сомнения у своих подчиненных. Строго прикрикиваю на командиров полков:

– Довольно шушукаться! Распоряжения старшего начальника не обсуждать, а выполнять!

Сразу все стихают.

– Прошу ближе! Слушайте приказ! Новгородскому и артиллерийскому полкам выступить совместно в 20.00 и к 24.00 сосредоточиться в лесу на дороге между Лялино и Горбами. Исходное положение для наступления занять с рассветом. Остальные части подтягивать в порядке очередности через каждые три часа. Сейчас выедем на рекогносцировку к Горбам и там на местности уточним порядок выполнения задачи. Если командирам полков требуется передать какие-либо распоряжения к себе в части, разрешаю оставить здесь для этих целей своих адъютантов.

Около шести часов вечера мы достигли крутого и узкого гребешка в одном километре севернее Горбы. Прошло уже полтора часа, как землю окутал ночной мрак. Кругом стоит густой темный лес. Под ногами белеет свежий снег, над головой в чистом небе мерцают звезды.

Взобравшись па гребень, мы смотрим сначала на юг. Там, в трех километрах от нас, на северном фасе "коридора" почти непрерывно, как зарницы, вспыхивают ракеты. По ним легко можно определить опорные пункты противника: Радово, Здриногу, Обжино.

Повернувшись на юго-запад, на свое направление, мы так же свободно, по ракетному освещению, находим Сорокино. Расположенные за перевалом Росино и Стёпаново не просматриваются – до них около восьми километров.

Пробуем углубиться в лес, но нам это не удается. Кроме темной массы деревьев, ничего не видно.

– Товарищ Черепанов! – приказываю я. – От этого гребешка возьмите азимут 230 и будете врубаться в лес. В голову выдвиньте саперную роту, чтобы прокладывала колонный путь: рубила лес и кустарник, гатила болото, делала мостики и разъезды. Если нужно – усильте саперов пехотой.

– Ясно, товарищ полковник.

– Утром, прежде чем наступать, разберитесь хорошенько на местности, артполк выдвиньте на опушку и поставьте на прямую наводку. Если до начала атаки я по каким-либо причинам не смогу к вам прибыть, начинайте атаку самостоятельно. Действуйте смело и решительно. Вас будут подпирать Заикин и Губский.

– Все понятно, товарищ полковник, – еще раз повторяет Черепанов.

– А остальным командирам?

– Нам тоже понятно, – говорят командиры полков.

– Тогда прошу поспешить к частям и выводить их на свои направления.

На этом и закончилась наша ночная рекогносцировка. Сделать что-либо большее мешала темнота, да и не позволяло слишком ограниченное время.

Всю ночь тянулись войска через поляну у Свинороя и скрывались в лесу. Всю ночь стучали топоры и жужжали пилы в Новгородском полку, и саперы, обливаясь потом, проталкивали вперед пехоту и артиллерию. Только к утру усталые и измученные люди пробились через лес, преодолели болото, вышли сами и вывезли вооружение на опушку севернее Сорокино.

К рассвету испортилась погода. Крупными хлопьями повалил снег, подул ветер, поднялась поземка. Погода усложнила ориентировку и подготовку к атаке. Требовалось светлое время, чтобы разобраться во всем и навести порядок.

В десять часов утра на опушке собрались три командира полка: Черепанов, Михалевич и танкист, случайно попавший к нашим частям. Танкисту приказано было взаимодействовать с 43-й гвардейской латышской дивизией, но он, пройдя Стрелицы и спустившись южнее, ни одну из частей этой дивизии не нашел, а натолкнулся на наш Новгородский полк.

"Что же делать? – рассуждали командиры полков. – Атаковать? Но кого?" Никому из них о противнике на этом участке ничего не было известно, а обнаружить его мешала непогода. Снег слепил глаза и заволакивал плотной пеленой все, что находилось далее двухсот метров.

Подумали, посоветовались и решили атаковать.

Один стрелковый батальон новгородцев был посажен на танки в качестве десанта, а два других, развернувшись в боевой порядок, последовали уступом во втором эшелоне.

Командир артполка Михалевич часть своих орудий оставил на опушке, а остальные направил вслед за пехотой как орудия сопровождения.

К началу атаки я не успел выдвинуться на НП Черепанова – задержали в лесу и на болоте огромные пробки. На единственной дороге, проложенной ночью Черепановым, сгрудились тылы полков первого эшелона и тут же наслоились следующие эшелоны: Карельский и Казанский полки. Потребовалось время, чтобы рассредоточить людей и материальную часть и протолкнуть весь этот поток вперед.

Вырвался я на опушку, когда снегопад стал стихать. С дерева, на которое я забрался, хорошо просматривался поросший кустарником бугор в направлении Симонова и ползавшие там танки.

"Нет, это не наши, – подумал я. – У нас нет танков. Где же новгородцы?"

Подъехал начальник штаба. Он уже успел перегоговорить с Черепановым по телефону и узнал, что танки взаимодействуют с его полком.

– Слезайте, а то простудитесь. – сказал он мне. Увлеченный боем, я без полушубка, в одной телогрейке сидел на дереве и наблюдал, не замечая ни резкого ветра, ни холода.

Я слез, но действительно простудился. Три дня шел бой, и три дня я был прикован к постели высокой температурой, заложило горло, совершенно пропал голос.

В первый же день боя, 30 ноября, развернулся и вступил в бой и Карельский полк.

К вечеру непогода разбушевалась еще сильнее, но бой не затихал. Новгородцы и карельцы, действуя совместно с танкистами, разгромили крупный опорный пункт гитлеровцев к востоку от Росино. К исходу дня Новгородский полк донес, что он овладел Малое Стёпановo. В бою были захвачены сотни полторы пленных, двадцать пять орудий и два танка.

В следующие два дня, когда внезапность была уже утрачена, сделать чего-либо существенного не удалось. Полки стали закрепляться на достигнутых позициях. На других участках фронта бои продолжались. Командование требовало и от нас развития успеха. Но поддерживающие танки от нас ушли, снаряды мы израсходовали, а одна пехота собственными силами ничего сделать не могла.

На третий день, когда я еще болел, меня навестил наш новый (четвертый по счету) начальник политотдела Грановский.

– Читайте, товарищ полковник, хвалят нас, – протянул он мне листовку, усаживаясь поближе к моей постели.

Показав на горло, я извинился, что не смогу поговорить с ним. Грановский улыбнулся.

– Эта листовка поможет вам лучше любого лекарства, – сказал он. Я стал читать.

"...Товарищи бойцы, командиры и политработники! Оборона противника прорвана. Наши части заняли ряд сильно укрепленных узлов сопротивления противника и несколько населенных пунктов...

Враг потерял несколько тысяч солдат и офицеров убитыми, ранеными и пленными. Нами захвачены у противника орудия, минометы, пулеметы, снаряды, склады с боеприпасами и военными материалами. Трофеи подсчитываются.

В первых боях особо отличилось соединение командира Кузнецова. Бойцы, командиры и политработники этого соединения умело и крепко бьют немецких оккупантов.

Только за один лень 30 ноября они уничтожили более 600 немцев, заняли сильно укрепленный узел сопротивления врага и захватили 25 орудий, 1600 снарядов, 4 рации, пулеметы, винтовки и другое вооружение и боеприпасы противника.

...Мужественно и умело руководил боевыми действиями своей роты лейтенант Верхошапов. Он непрерывно управлял боем, обеспечил образцовое взаимодействие с танками и артиллерией, четко указывал огневые точки врага и лично убил семь немцев.

Как советский богатырь, бил врага командир отделения сержант Васильев... Он первым ворвался в траншею противника, уничтожил 12 немцев и одного взял в плен...

Наступление наших войск продолжается.

Товарищи бойцы, командиры и политработники!

Смело преследуйте врага до полного разгрома и уничтожения!..

Политотдел армии".

Листовка обрадовала и взволновала меня. "Да, дивизия кое-что сделала, но этого слишком мало, чтобы брать пример с нас, – размышлял я. – К тому же и наступление у нас застопорилось".

Написал Грановскому записку: "На нас возлагают большие надежды, а мы бессильны оправдать их. Как же быть?"

– Надо сделать все, что в наших силах, – сказал он. – Пойдем к бойцам, будем говорить с ними. Все зависит от них.

"От них-то от них, – написал я ему, – да ведь с одними автоматами оборону не прорвешь, нужны пушки, танки и много снарядов, а у нас их нет".

– Ничего. Подвезут. Выздоравливайте только поскорее, – сказал Грановский, прощаясь.

* * *

Дней через пять – шесть, немного оправившись от болезни, я выехал со своим начартом на бугор к Росино, чтобы на местности разобраться в обстановке. Раньше этот бугор являлся центром узла сопротивления противника.

Был чудесный солнечный день. Ослепительно, до рези в глазах, искрился снег. Кое-где на белом фоне чернели аккуратные тумбы, напоминавшие усеченные пирамиды, высотой в человеческий рост. Тумбы были выложены из дерна, толщина каждой из них достигала полутора метров. Рядом с тумбой находился окоп.

– Это артиллерийский наблюдательный пункт. – догадался Носков. Смотрите! Если я наблюдаю из окопа, то ничего дальше двухсот – трехсот метров перед собой не вижу. А если выхожу из окопа, становлюсь за эту тумбу и начинаю наблюдать стоя, то вижу гораздо дальше. Тумба должна предохранять от осколков и пуль. Сочетание тумбы с окопом – вот вам и полный артиллерийский наблюдательный пункт.

По числу тумб мы определили, что захваченный нами узел сопротивления поддерживался огнем восьми вражеских артбатарей.

Для общей ориентировки нам пришлось сменить несколько немецких артиллерийских НП, но все они не удовлетворяли нас. С них еще кое-как просматривалась местность в нашу сторону и совершенно не просматривалась в сторону противника. Видны были только гребни складок и совершенно скрывались обратные скаты, лощины и овраги.

– Чертова местность, никак к ней не приспособишься! – ворчал Носков.

– Пора бы уж и привыкнуть, – сказал я.

– Где ж тут привыкнуть! – Воюем то в лесу, то в болоте, то вот на таких буграх с кустарником. Хоть бы один бой провести в приличных условиях! Мы же – артиллеристы, у нас и правило такое: "Не вижу, не стреляю". А тут стреляй, как хочешь, без наблюдения. А толку-то что от такой стрельбы?

Мы попытались пробраться поближе к переднему краю, но на гребешке с тремя отдельными сосенками нас заметили и обстреляли из пулемета. Идти дальше было нельзя.

Справа от нас располагалось Росино – сильно укрепленный гитлеровцами опорный пункт. Просматривалась только его южная окраина. Видны были три дома. расположенные на значительном удалении друг от друга, и еще одна небольшая деревянная постройка – амбар или баня. Впереди нас, на юго-западе, должны были находиться разделенные глубоким оврагом Малое Стёпаново и Большое Стёпаново. Мы считали, что Малое Стёпаново занято нами, а Большое Стёпаново – противником.

Но где же эти пункты? Как я ни всматривался в бинокль, обнаружить их не удалось.

Попробовал ориентироваться с помощью карты. Судя по карте, мы находились в полутора километрах от Малое Стёпаново и, значит, его можно было увидеть и невооруженным глазом.

– Товарищ Носков! Вы не нашли Малое Стёпаново? – спросил я у начарта.

– Ищу, товарищ полковник. Построек не видно. Не могла же провалиться сквозь землю целая деревня?

– Вот я и спрашиваю об этом. Видимо, Малое Стёпаново стерто с лица земли. И в то же время мы донесли, что заняли его. Об этом упомянул и политотдел армии в своей листовке. Так чем же мы овладели, если Малого Стёпанова не существует?

– Да-а, – с расстановкой произнес Носков. – Надо вызвать сюда Черепанова.

Послали за командиром полка адъютанта, а сами остались продолжать ориентирование.

Подъехал Черепанов. Своим докладом он усилил мои сомнения. Передний край полка проходил за оврагом. Никаких населенных пунктов там нет. справа от оврага река Пола, слева – кустарник. В отрогах оврага есть постройки: жилые землянки, гаражи, конюшни. Когда эти постройки были захвачены, их в темноте и в снегопад сочли за Малое Стёпаново. Так донесли командиру полка комбаты, так и он, Черепанов, донес в штаб дивизии.

– Но где же настоящее Малое Стёпаново? Покажите его! -допрашивал я командира полка.

– Честное слово, и сам не знаю, где оно. На местности нет ни Малого Степёнова, ни Большого Стёпанова. Мы занимаем вот тот бугор, – показал Черепанов рукой. – Может быть, как раз на этом бугре и стояло Малое Стёпаново. Очень трудно ориентироваться. На том бугре противник днем даже ползать не даст, голову нельзя поднять. Пищу подвозим по оврагу и то только ночью.

– Но почему же вы донесли, что овладели Малым Стёпановом, когда его на местности совсем нет?

– Товарищ полковник, я донес то, что мне доложили. Проверить в темноте я не мог.

– А почему же вы не проверили после?

– Простите! Каждый день проверяю, все время сомневаюсь, но до сих пор как-то не решился доложить. Думал, переживал, совестно было сознаться в ошибке.

Черепанов стоял растерянный, не смея взглянуть мне в глаза.

– Не ожидал, Черепанов, что вы так сильно можете подвести, – сказал я ему.

Черепанов безнадежно развел руками и опустил голову.

– Может быть, у тебя и трофеи липовые? – спросил Носков. – Мы их тоже не видим.

– Ну нет! – сразу оживился Черепанов. – В трофеях ничего липового нет. Пушки всегда остаются пушками, все они стоят на своем месте, и никто их не украдет.

– А где же они?

– Они там! – показал он на овраг. – Все двадцать пять, я сам не раз пересчитывал, и два танка.

Черепанова-то я поругал, но сам был не в лучшем положении.

"Что же делать? Донести командующему о своих сомнениях или умолчать? задавал я себе вопрос. – Можно, конечно, считать, что Малое Стёпаново занимаем мы, от этого дело не изменится, только не чиста будет совесть. Во-первых, Малого Стёпанова нет и занимать мы его не можем, а во-вторых, по всем данным, тот бугор, где оно стояло, занят противником, а наш передний край проходит на подступах к нему.

Доложил Морозову вечером по возвращении с рекогносцировки.

Внешне к моему докладу командующий отнесся как к самому обычному, только сказал:

– Может быть, это и не так? Разберитесь получше!

Через неделю я предстал перед Военным советом армии с объяснениями по поводу неудачи с Малым Стёпановом.

Военный совет армии объявил мне выговор за неправильную информацию и предупредил, чтобы я впредь проверял, а потом уже докладывал.

* * *

После непродолжительной оперативной паузы вновь начались наступательные бои у стен "рамушевского коридора". На нашем участке они развернулись за опорный пункт гитлеровцев -Сорокино.

Сорокино находилось на левом фланге дивизии, на стыке с соседом. Оно раскинулось на пологой высоте метров на десять -двенадцать выше уровня болота и командовало над окружающей местностью.

К населенному пункту с трех сторон подступал лес, разделенный тремя полянами, из которых две своими скатами были обращены на север, в нашу сторону. Западная поляна находилась перед левым флангом нашей дивизии, восточная – перед правым флангом соседа.

На скатах просматривались три траншеи, соединенные между собой ходами сообщения. Сорокинский опорный пункт образовывал в обороне противника выступ, обращенный своим углом к нам. Линия переднего края подходила сюда с юга, а затем резко поворачивала на запад к Росино.

Гитлеровцы имели в Сорокинo один пехотный батальон, а на всем выступе у них оборонялось до пехотного полка.

Бои за Сорокинo явились составной частью второй наступательной операции армии и имели вспомогательный характер. Главный удар армия наносила на участке: Обжино, Ольховец, Вязовка, в пяти – шести километрах левее нас, на том самом месте, где мы действовали прошлой зимой. Продолжались эти бои двадцать дней. Начались в конце декабря сорок второго года и заняли почти всю первую половину января сорок третьего года.

Проходили они и на этот раз недостаточно организованно, с низкой материальной обеспеченностью, рывками, нервно. Нервозность порождалась неуспехами.

Участвуя в боях за Сорокине, мы вначале взаимодействовали со своим левым соседом – дивизией полковника Штыкова, затем с дивизией генерала Розанова и, наконец, когда фронт наш расширился, пытались овладеть опорным пунктом самостоятельно. Правый сосед в боях не участвовал: он продолжал обороняться.

Штыков со своим штабом появился рядом с нами неожиданно, ночью, обнаружили мы его утром, когда его штаб стал зарываться в землю. Я зашел в палатку к Штыкову. Встретил он меня радушно.

За завтраком разговорились. Вспомнили о наступательных боях прошлой зимы, поговорили и о задачах сегодняшнего дня.

– Начальство опять что-то замышляет, делает перегруппировки и все молчком, – говорил Штыков. – Перебрасывают с участка на участок, как мячик, а зачем – неизвестно. Вот и сейчас перебросили меня, чувствую, заставят Сорокинo брать, но пока ничего не говорят, скажут в последнюю минуту. Ты не знаешь, когда наступать начнем?

– Нет, не знаю, – ответил я. – Был здесь вчера начальник штаба армии, изучал, планировал что-то, а затем, так ничего и не сказав, уехал в латышскую дивизию к Вейкину. Вечером я зашел к Вейкину, спросил у него, а он только плечами пожал. Так и ушел я от него ни с чем.

– Вот тебе и взаимодействие, – покачал головой Штыков. – Каждого ограничивают рамками своей задачи, не раскрывая ни замыслов старшего начальника, ни задач соседей. Пришлют выписку из приказа, вот и все, комбинируй как знаешь. Если интересуешься, что будет делать сосед, то сходи к нему сам и узнай, а его добрая воля – сказать тебе это или не сказать. А как у тебя с людьми?

– Хвалиться нечем, ниже среднего. Хоть и в обороне лежим, а потери несем каждый день. Люди выбывают, а пополнения не поступает.

– А у меня совсем людей мало, – вздохнул Штыков. -Плоховато дело и со снарядами.

Переговорив о делах, мы перевели разговор на знакомых нам офицеров.

– Скажи, пожалуйста, как у тебя мой Чуприн поживает? -спросил я Штыкова.

– Аа-а!.. Алексей Иванович! Ну, это молодец! За такого командира, откровенно говоря, я тебя благодарить должен. Сейчас на полк его поставил, думаю, справится. Да, ты знаешь, – Штыков улыбнулся, – он теперь отец, сынишка у него растет, Алексей Алексеевич.

Так беседовали мы со Штыковым дня за два до начала наступления, не предвидя, как и когда оно начнется и во что выльется.

А началось оно очень просто и еше проще закончилось.

Был получен приказ, в котором указывались задача и время начала действий и давалась выписка из плана артиллерийского наступления.

Согласно плану за продолжительной артподготовкой должен был последовать огневой налет по переднему краю, а вслед за ним бросок пехоты в атаку.

Но в бою всё приобрело иной вид, чем на бумаге.

Рано утром, до начала артподготовки, я был на своем НП, в двух километрах к северо-западу от Сорокино, у отметки 59,5.

Началась артподготовка. Реденько, один за другим, проносились над головой снаряды и падали на широком фронте, создавая видимость не артподготовки, а пристрелки.

– Какой же толк от вашего огня? – спросил я у Носкова.

– А что же я могу поделать? – ответил он. – Снарядов мало.

– Мало снарядов, так надо бы и время брать меньше, вместо сорока минут хватило бы пятнадцати.

– На меня не обижайтесь, товарищ полковник, я здесь ни при чем, сказал Носков, – план прислали сверху, армейскую операцию планировала армия, а не мы.

Он был прав.

Наступило время огневого налета. Огонь несколько усилился, но опять это было совершенно не то, чего ожидала изготовившаяся к атаке пехота. В атаку она поднялась не дружно. Ее бросок к окопам противника был встречен шквалом неподавленного огня, и она тут же вынуждена была залечь в снег и окапываться.

Наблюдая за всем этим, я нервничал, ругался с командирами полков, вызывал к проводу комбатов, но был бессилен что-либо изменить.

Подчиненные реагировали на мои требования по-разному.

– Заикин! Почему не атакуете? – спрашивал я у командира Карельского полка.

– Сильный огонь не дает пехоте подняться.

– Подавляйте его и атакуйте!

– Стараемся, но не можем. Подавите, пожалуйста, артиллерию и минометы. Почему молчит наша артиллерия, почему она не хочет помогать пехоте?

– Помогает, как может. Подавляйте своими средствами и атакуйте! Алло!.. Алло!.. Николай Васильевич! – звал я. -Карельцы никогда не подводили, они и сейчас не должны подвести! Алло!..

Но Заикина у телефона уже не было. Он совершенно не выносил, когда я случайно в бою называл его по имени и отчеству. Он считал тогда наши дела настолько плохими, что хватал автомат, срывался с места и бежал в один из батальонов, чтобы участвовать в бою лично.

– Черепанов! Почему не атакуете? – спрашивал я командира Новгородского.

– Не подавлен огонь. Пехота рванула и залегла, ничего поделать не может. А батальон Захарова совсем не поднялся.

– Почему?

– Захаров артподготовки ждет.

– Да что он? Артподготовка уже была. Часы-то у него есть? Сигнал атаки видел?

– И часы есть, и сигнал видел, а артподготовки, говорит, на его участке не было.

– Соедините меня с Захаровым! – требую у телефонистов.

– Я вас слушаю! – доносится голос комбата.

– Вы почему не перешли в атаку? Все атаковали, а вы лежите, товарищей подводите! – обрушиваюсь я па него.

– Товарищ первый, – отвечает он, – у вас по плану атака после артподготовки, а артподготовки еще не было.

– Как не было?

– На моем участке была только пристрелка. За сорок минут артиллерия выпустила не более двухсот снарядов. Сигнал я видел, но жду огневого налета. Произошла какая-то ошибка, вот я и выясняю.

– Ошибки никакой нет, сигнал был, и остальные батальоны уже атаковали, – говорю я.

– Но они же залегли, и никакой атаки не получилось. Что же мне делать теперь? – спрашивает Захаров.-Если артподготовки не будет, то огонь и мне не позволит атаковать.

– Одни не атаковывайте,-говорю я ему, – ждите повторного огневого налета и нового сигнала для атаки.

Через два часа мы снова пытались атаковать, и снова безрезультатно. Не принесла успеха атака и па второй день. Потери возрастали, а передний край оставался непрoрванным.

У дивизии Штыкова условия были не легче наших. Мы атаковывали на широком фронте между Сорокином и Малым Стёпановом, рассчитывая прорвать в центре своего участка и обойти сорокинский опорный пункт с запада. Штыков же атаковывал, хотя и на более узком фронте, но зато прямо в лоб на опорный пункт с его траншеями и сильной огневой системой.

Так же, как и мы, дивизия Штыкова не сумела добиться главного подавить огонь противника, а без этого атаки затухали, едва начавшись.

Поздно вечером в конце второго дня наступления я зашел к Штыкову, чтобы обменяться с ним своими впечатлениями и посоветоваться насчет дальнейших действий.

За последние два дня нас сильно ругало начальство.

Мы в свою очередь ругали своих подчиненных, но дело от этого с места не двигалось. Для подавления огня артиллерии и минометов противника у нас не было средств...

– Руганью делу не поможешь, – сказал мне Штыков, – надо задачу обеспечить материально. Возьмем, к примеру, артиллерийское наступление. Мы имеем план, но разве это артиллерийское наступление? В чем оно должно заключаться? В непрерывной поддержке пехоты массированным, действительным огнем на всю глубину, пока не возьмем Сорокинo. Наша артиллерия должна подавить всю огневую систему противника, в том числе его артиллерию и минометы, и расчистить дорогу другим наземным родам. А разве похоже наше артнаступление на то уставное, о котором я говорю?

– Конечно, нет, – ответил я. – Если было бы похоже, то наверняка бы выполнили задачу.

– Вот, вот! – горячится Штыков. – Согласен! Но ведь в уставе-то все это записано? Записано. Учат нас тому, как надо организовывать наступление? Учат. Верховный требует сопровождать наступление артиллерийской музыкой? Требует. Так в чем же дело? Почему же не хотят выполнять этих требований?

– Уставные требования и требования Верховного выполняют, – говорю я ему, – только не везде, конечно. Там, где их выполняют, и успех налицо, вот, например, под Сталинградом. Там дела идут прекрасно.

– А почему же у нас нельзя этого сделать? – перебивает он меня.

– Нам отпускают меньше, чем там. Как-никак, там направление главное, решающее, а у нас второстепенное, вспомогательное. Там всего должно быть больше, чем у нас.

– Но и у нас на фронте есть кое-что, мы не такие уж бедные. Уверяю тебя! Надо только свои ресурсы использовать лучше, чем они используются, говорит Штыков.

– А что бы ты хотел? – спрашиваю у него.

– Как что? Конечно, артиллерию, минометы. Надо создать соответствующую плотность и обеспечить эту плотность снарядами и минами.

– Было бы замечательно.

– А как же! Сколько у нас с тобой артиллерии? По тридцать стволов на дивизию. А сколько нужно, чтобы прорвать оборону? По скромным подсчетам, 60 – 80 стволов на один километр. Вот сколько! – Штыков ударяет ребром ладони по столу. – А теперь подсчитай, сколько мы должны с тобой иметь. Расчет простой – мне на два километра прорыва полагается полтораста орудий и минометов, а я не имею и одной трети того, что мне положено.

– Правильно. И снарядов отпустить нам по крайней мере раз в десять больше, чем нам их отпустили, – говорю я ему.

– И снарядов. Без снарядов пушки не пушки, их можно поставить хоть тысячи, а толку никакого.