Текст книги "Планеты Магды"

Автор книги: Павел Гашев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

    Глава 6

    Алина, по её же словам, «отдыхала» в Железнице неделю. Артем – не меньше двух. Он знал гораздо больше, чем девушка.  И даже смог выяснить кое-какие правила для проживающих в местном «пансионате». Объединяться запрещено, ночью ходить опасно, уезжать из деревни не рекомендуется, непослушание карается! Интересно, что еще?

    Никита дождался, пока плечистый силуэт исчезнет в конце петляющей тропинки, и тут же направился к колодцу.

  Полусгнивший деревянный сруб был накрыт тяжеленной дубовой крышкой.  Пинок ногою – она  беззвучно рухнула в высоченную  траву.  На самом дне, метрах в четырех под землею, поблескивала темная вода.

  То, что колодец  –  декорация, Никита понял еще тогда, когда побывал здесь первый раз. Никто не станет строить сруб на расстоянии от мельницы большем, чем расстояние до реки. Да и вообще, зачем здесь колодец?

    Сумерки быстро сгущались. Кот, конечно, сам не видел врагов, но и противники не видели того, что он делал.

   Веревку из сумки он достал лишь тогда, когда уже в пяти шагах ничего не разглядишь. Привязал ее морским узлом к крепкой еще стойке и перекинул ногу через полусгнивший край.

   На глубине двух метров  откуда-то сбоку потянуло коктейлем из  запахов отсыревшей муки и переработанного машинного масла.

   Слабый свет зажигалки обозначил черное окно узкого бокового лаза, уходившего в сторону мельницы. Одна из задачек решилась  быстро.  Правда, совсем не факт, что некоторые  из «сельчан»  не знали правильного ответа.

   Чего же они тогда ждали от Никиты?

***

  Узкий, укрепленный  дубовыми брусками проход позволял двигаться в полусогнутом состоянии. Наконец лаз уперся в маленькую, в половину человеческого роста деревянную дверь, легко растворившуюся от  первого нажатия.

  Свет зажигалки выхватывал из темноты контуры огромного подвала для хранения муки.  По левой стене наверх уходила шаткая скрипучая деревянная лестница. Она упиралась в такую же дверь, ведущую, видимо, в рабочие помещения.

    Под ногами громко заскрипели половицы – лестница осталась внизу.

 Кот оказался в тесном коридоре, один конец которого упирался в дубовую дверь, ведущую наружу и закрытую на огромный  засов, а другой – в таинственную комнату с кованым ящиком.

    Внутри мельницы  не было сокровищ, зато работал сложный  механизм, над устройством которого стоило поломать голову.

   Возвращаться назад по вырытому лазу и подниматься по веревке не хотелось, поэтому Никита пошагал к двери с засовом.

  Уже у порога нога с хрустом наступила на что-то мягкое…

   В свете зажигалки матово отсвечивали две полуистлевших  упаковки бумаг, перевязанных обычными бечевками.

    Толстенный  слой пыли на полу со следами единственного человека, державшего  в руках старые письма, подтверждал мысль о том, в колодец никто из «односельчан»   не спускался по крайне мере в течение этого года.

  Дверной засов отошел беззвучно.  Дубовая  дверь отворилась сантиметров на сорок, как раз на столько, чтобы осторожно выскользнуть наружу, не привлекая всеобщего внимания.

  Дверь осталась открытой – пусть настырные  наблюдатели   днем увидят, что процесс расшифровки схемы начался.

   Еще пару минут Кот потратил на веревку в колодце.

 Луна, выглянувшая на короткое время из-за туч, тускло освещала мельницу. Но в её бледном свете всё вокруг казалось излишне зловещим и по-киношному  таинственным.

   В «свою» избу возвращаться   по тропинке не стоило.  Там могла быть засада.  Пришлось перейти речку вброд и продираться с её противоположной стороны.

  Непролазный кусачий  кустарник безжалостно задерживал в пути.  Где-то поблизости ухал филин, а  какая-то неврастеничная птица издавала скребущие ухо звуки, больше похожие на предсмертные крики.

      Когда дверь временного деревенского пристанища закрылась за Никитой, часы показывали два  ночи.  Спать оказалось не на чем: единственную ржавую кровать унесли «доброжелатели».

   Кто-то продолжал диктовать гостю свои законы. Или просто мстил! Вряд ли такими мелкими пакостями стал бы заниматься мужчина…

  Никита пробрался в пристройку для сена и улегся прямо за покосившейся дверью на охапку перепрелой травы. Вместо подушки под головой оказалась сумка с письмами.

  Организм отключился сразу.  Сон был глубоким и напоминал наркоз перед серьезной операцией.

***

    Разбудили Никиту петухи. Они надсадно надрывались, пытаясь перекричать друг друга. Даже в такой малости существовала беспощадная конкуренция.

    Шесть часов утра. От зевоты разрывало рот.

  Кот достал из сумки остатки копченой колбасы и потекший от жары сникерс. Громко рыгнув, запил все это непотребство минеральной водой.

    Пришло беспощадное осознание того, что на обед придется идти попрошайничать к местным барыгам. Деньги за  продукты, по словам  соседки Алины, здесь все-таки принимали.  До обеда времени еще предостаточно.

   Никита зевнул и достал из сумки пачки с письмами. Одна  из них оказалась дневником мужчины по имени Фома.  Именно эта толстенная тетрадь легла в сторону до лучших времен.

  Заинтересовали письма,  в первом из которых  речь шла как раз о мельнике.

 Читал  Никита в том порядке, в котором их сложил незнакомец, спрятавший на мельнице таинственную переписку.  Как оказалось,  лет сто назад бумаге вверяли свои мысли две молодые девушки – сестры (Ольга и Маланья), проживавшие в разных деревнях. Но первое письмо написал  муж Ольги – Григорий, когда по делам он надолго уехал в город.

  С них и начинался абсолютно неправдоподобный мистический деревенский роман.

Письма

       «Ольга, я не нашел той материи, о которой ты меня спрашивала. Придется задержаться в городе еще на неделю, потому что покупатель заартачился и пытается сбить цену. Прошу тебя, не ходи сама на мельницу. Пусть хозяйские дела решает Данила.

   Фома-мельник  мне давно не нравится. Я о многом тебе не рассказывал. А теперь пришло время. Смотрит он на тебя, будто съесть хочет.

    В ту злополучную субботу, вечером, я поскакал к нему за деньгами для поездки. В окошке мельницы горела свеча. Черт меня дернул, и подошел я заглянуть в окно. За стеклом  увидел Степаниду, нашу соседку. Она  лежала в чем мать родила. Вначале подумалось, что мне мерещится. Ты же знаешь, как она кичилась своим праведным поведением.

   Вскоре   Фома пришел из соседней комнаты и стал ласкать ее. Она же  только что не урчала под его ручищами. Вся  извивалась от поглаживаний, как змеюка подколодная!

   Не приведи, Господь наш Вседержитель, увидеть это еще раз!  Ты же знаешь, что я верю в Бога, но, увидев такое, можно поверить и в дьявола. Не знаю, что он с ней сотворил, во что такое  превратил! Христа ради, прошу, не общайся с Фомой без свидетелей!

                                                   Твой Григорий».

  Следующее письмо было начертано рукой Маланьи – сестры той самой Ольги.

    «Ольга, шлю тебе письмо с поклоном от меня и мужа моего. На твой вопрос о возрасте мельника ответить не могу. Отец говорит, что он приезжий. Появился лет пятьдесят назад в наших краях и поселился в лесу, на отшибе от всех. Пропадал года два, а потом приехал на ярмарку с мукой и объявил, что своими руками изготовил мельницу.

      Он предложил всему окрестному люду ездить к нему и цены назначил божеские.

  Ольга,  лучше ответь, зачем интересуешься им. О мельнике ходят нехорошие слухи! Старожилы  говорят, что он не состарился совсем за пятьдесят-то последних лет. И еще поговаривают, что  не приведи Господь, с ним ночью женщине встретиться! Сама за ним пойдет,  куда он только захочет!

  Бабы, с которыми такое было, об этом не  треплются, но Марфа из Железницы проговорилась мне как-то  после застолья об том, что с ней однажды приключилось.

   Ты же помнишь, как в молодости за ней ухажеры из всех деревень бегали? Ладно, больше писать не буду. А как только выздоровеешь, приезжай к нам в гости,  поговорим обо всем подробно!

                                          За сим заканчиваю,    любящая тебя  сестра твоя     Маланья».

     «Прошу вас, Григорий Захарович, выслушать меня, рабу грешную. Пишу письмо вам от моей сестры Маланьи. За приют ей  очень благодарна. Знаю, что заслуживаю кары любой, какую бы вы ни придумали.  Но объяснить произошедшее не могу. Бес вселился в меня, и что творила, не ведала. Не помню даже, как оказалась на мельнице.

  Слезы текут, не переставая, уже неделю, как вспомню вас и нашу общую жизнь. Вы мне не поверите, но  знаю, что Фомич – черт в человечьем обличье. Ему дана от дьявола сила повелевать нами, женщинами слабыми. Он в состоянии разрушить все, к чему прикасается. Но есть у него один явный порок: день ото дня он все некрасивее делается и покрывается животным волосом.

   Если бы вы дали мне возможность просить прощения у ваших ног, я бы молила день и ночь за тот грех, что совершила. Жизнь мне стала не мила!  Прошу вас, ответьте мне письмом, пусть даже ругательным, но не бросайте в безызвестности.                                                             Жена ваша, Ольга».

    «Ольга, я очень удивлен тому, что обращаешься ты ко мне на «вы», хотя прожила со мною целых десять лет.

  О чем ты думала, когда бросила всю семью на  такой позор? Скажи мне,  зачем было уходить от меня, чтобы, прожив два дня с этим медведем, податься к сестре своей.  Ну, да бог тебе судья!

  Но пишу я не за этим. Как только  узнал, что сбежала от мельника, то тут же поехал к нему для разговора.

     Встретились мы на дороге к мельнице. Я, не сдержавшись, бросился на него с кулаками. Ты же знаешь, что в кулачных боях ни один парень из соседних деревень не мог устоять супротив меня и минуты. А этот  чуть спину мне не сломил, не дав  даже хорошенько размахнуться. Не может человек быть таким сильным! Мы  с батькой на медведя ходили и сажали однажды огромного шатуна на рогатину. Подкову согнуть, что для отца моего, что для меня не составляет труда. А тут я почувствовал себя ягненком супротив него. Он даже не боролся, а так тихохонько отпихивал меня.

  Не человек он Ольга, и думаю, творение он не божеское.  Тебе может показаться, что  глупости говорю, но у меня  есть доказательства, которые и подтверждают, что должен простить я  грех твой! Потому что не хватит сил человеческих противостоять тому, кто кроется под обликом мельника! За сим прощаюсь с тобою и жду  с нетерпением.                                              Возвращайся без страха в   сердце. Твой муж Григорий».

   « Ольга, я пишу, чтобы снять все твои страхи. Ты сама просила, чтобы я простил, а теперь после моего разрешения домой не едешь и писем не пишешь! Что случилось с тобою? Открой мне всю правду, какой бы она ни была!  Чтобы успокоить тебя, я открою  один секрет, узнанный случайно.

  Помнишь, в прошлом письме я рассказывал тебе о доказательствах нечистого духа мельника.  Так вот слушай!

   Брат мой Данила решился  составить мне компанию, и мы отправились перед закатом солнца к мельнице. Верхом доехали очень скоро.  Подобрались  к окошкам бесовского места как раз в тот момент, когда садилось солнце.

   Оказывается, у мельника в доме есть особая комната, в которой он, как упырь, греется в лучах заходящего солнца. У него в стене вставлено особое стекло, через которое божье солнце, проходя, превращается в адский луч.  Мельник же греется под этим лучом, как змея на весеннем солнце, и набирается сил нечеловеческих.

   Мы с братом сами видели, как Фома поймал луч себе в глаз. А, когда свет иссяк, он опрометью  выскочил на улицу.

   Мы с перепугу упали, где стояли, но Фома вышел не по наши души. Он добежал до лошади,  вскочил на нее и помчался во весь опор через лес, в сторону нашей деревни. Мы же  рванули следом.

   Мельника  увидели в Железнице. Брат   сказал, что он   боится смотреть людям в глаза, ходит  по деревне, низко опустив голову.

  Следили мы   недолго. Фомич дошел до избы  священника (а на улице было уже хоть глаз выколи, так темно) и дошел до женской светелки. Там он замешкался у окошка, подбирая что-то с дороги. И тут камень брякнул по стеклу.

     Окошко растворилось, и выглянула поповская дочка Глашка. Девка, как ты знаешь, на выданье.    Наш же мельник отслонился от стены и уставился ей прямо в глаза. Она  замерла, словно околдованная, и, задрав себе юбку до неприличия, стала перекидывать ногу через окно прямо в руки к бесу.

    Девка просто глаз от него не отрывала, а он шел спиной назад и манил ее к себе руками, как какую гусыню.

  Фома сделает шаг, и она за ним – шаг. Так и дошли  до лошади. Наконец мельник схватил Глашку под мышки и закинул  на коня. Она же  даже слова в ответ не проронила.

   Заворожил он ее чем-то! Никак с колдуном дело имеем!   Поэтому говорю тебе, что нет твоей вины в грехе, тебе ниспосланном дьявольским отродьем. Ведь Глашка тоже блюла себя, недаром поповская дочка! А мы настолько оторопели от увиденного, что даже после того, как он ускакал, не могли говорить меж собою еще минут пять. Напугал  нас нечистый и силы духа на время лишил!

                                     Возвращайся домой. Твой Григорий».

   «…..Ольга, я недавно видела Фому у нас в Филимоново. Он постарел за год лет на двадцать. Его не узнать, стал похожим на лесного медведя, и лицо его волосом диким обросло. Я даже дивлюсь тому, как могли наши бабы на такого с тайной надеждой поглядывать. Страшен он, как лесное чудище. А дочке своей, когда вырастет,  тайны не рассказывай! Ни  к чему  хорошему это не приведет. Муж  простил  тебя грешную, и я рада, что жизнь твоя наладилась».

   Вторую часть письма кто-то оторвал, но по почерку Никита догадался, что написано оно Маланьей, так же,  как и следующий рваный лист.

    «…..Помнишь, Ольга, ты мне писала о том, что муж твой видел Степаниду, соседку вашу, у Фомы на мельнице. Недаром они всей семьей переехали к нам в Филимоново. Муж Иван-то у Степаниды мал ростом да рябоват. Ну, в общем, непригляден. А девчонка родилась у Степаниды на загляденье. Красавица будет писаная. И от Ивана у дочки ни одной общей черты в наружности нет. Вот и думаю я, что Алина – тоже дочка черта этого с мельницы!».

Глава 7

    Со вздохом облегчения     Никита отложил в сторону переписку двух сестер. До чего темными были люди сто лет назад?! Кругом им мерещились нечистая сила да колдуны! А Фома-мельник, похоже,  еще тот ходок! Всех деревенских девок перепортил.

   Дневник местного ловеласа вызвал неподдельный  интерес.  Первые страницы пришлось отложить в сторону: бумага полностью  выцвела, а редкие, оставшиеся «в живых» буквы расплылись и потеряли очертания. Внятно дневник читался только с третьей страницы.

   «… хотел построить себе избу  на отшибе и пошел прямо в лес, куда глаза глядят. Дороги здесь никакой, но вскоре вышел к речке и стал подниматься  вверх по течению.

   Уже вечерело, и страх закрадывался ко мне в сердце. Вдруг вижу, лес расступился, а там – поляна, и на ней – мельница.  В мельнице – небольшое окошко, и в нем свет горит.

  Решил заглянуть, кто это живет в такой глухомани, да еще и в мельнице, о которой никто из деревенских  ничего не знает. А страх уже сжал сердце, ведь дороги к мельнице не ведут.    Подкрался я к окну, а там человек перед ящиком железным стоит и что-то в нем рассматривает.

   Тут  солнце совсем село, и в комнатке стало темно. Только вижу, яркий луч сверкнул за окном. Вскоре дверь со странным звуком открылась, и вышел кто-то.

 Человеком назвать его не могу. Может, водяной или леший, потому что лицо его все ровным черным волосом заросло. Подошел леший к мельничному вороту, открыл шлюз, и вода  начала крутить колесо.  И заскрипели все механизмы. А леший стал принюхиваться и осматриваться по сторонам.  Я же  ни жив, ни мертв лежал плашмя под окном.

    За  домом земля задрожала, и угол мельницы осветился зеленым светом, как если бы за домом разожгли большой ведьмагский  костер.

  Не помню, верно, со страху я нож из сапога вытащил, а леший уже ко мне  идет.

    За мельницей что-то засвистело, и я совсем разум потерял. Думал, на шабаш ведьм попал. Тут филин ночной над головой чудища пронесся, и он резко обернулся.

   Не выдержало мое сердце таких страхов, и кинулся я к нему с ножом. Боялся, что сердца у него нет, потому и вонзил  клинок прямо в горло.  Леший рухнул.  Вижу, что-то темное потекло  между  черных  пальцев.  Заорал я  со страху и в лес побежал, но не гнался никто за мною.

    А когда добежал до пригорка, то остановился, как громом пораженный.  Пригорок весь, как живой, трясся, и верхняя его ровная часть слегка отделилась от земли-матушки. А под ним разливалось небольшое зеленое свечение, как на старых болотах.

    Решил я тут же мельницу остановить, потому что, думалось мне, была она причиной всех этих странностей. Стал перекрывать впускной ворот,  а он ни в какую.  Бился  над ним целый час и победил. Встала тут же мельница, и пригорок опустился. Свет погас, и все вокруг успокоилось…..».

   «…. Случайно запустил мельницу в обратную сторону,  и из пола  выскочил дьявольский ящик.  Разглядывая его, получил себе рану,  мощный свет проник в глаз мой. А после этого все двери закрылись, но мне не доставило труда растворить их настежь».

 Похоже, к написанию продолжения дневника Фома возвратился спустя много лет, потому что чернила следующих страниц стали  гораздо ярче и читался текст   намного  легче.  Хотя некоторые строчки и даже страницы  понять уже не представлялось возможным.

  «Что-то колдовское произошло со мной после облучения тем бесовским лучом. Обычная моя человеческая жизнь никак заканчиваться не хочет…».

    « …. Деревеньки здесь небольшие,  и  народ дружный. Друг  друга держатся и гордость свою имеют.  Живет среди них одна девица по имени Ольга. Хороша так, что спасу нет. При одном ее виде у меня язык западает, и слова молвить не могу.

   Муж её – самый сильный мужик на все окрестные деревни,  в кулачных боях равного ему нет. Да и по хозяйству сравниться с  ним вряд ли кто сможет. Дивчина это на меня совсем не смотрит, а я о ней день и ночь помышляю. Не думал, что такое возможно.  Тоска  за этот год сгрызла  совсем. А  на остальных девок даже смотреть не могу. Говорил мне когда-то  батька, что такое бывает. Уходить  надо отсюда, пока  свою и чужую  жизнь не загубил».

    «Помню, не совладал    я раз с собою  после облучения и выскочил наружу. Как  мчался  через лес, запамятовал. На поляне бабы сено убирали. Увидев меня, испугались, но одна из них по имени Степанида меня признала.

   Бабы запричитали, стали жалеть, потому что  живу в лесу один. Но  что-то заставляло меня разглядывать только Степаниду.

  Вдруг охватила меня страсть животная, и стал я в лес удаляться, чтобы вреда бабам не причинить.  Степанида  же следом пошла.

 Бабы ей кричат: «Ты куда? Опомнись!».

    Так со мною до лесу и дошла.   Держал я себя, как мог, и к мельнице уходил, но она бежала рядом и в глаза мне заглядывала. Потом за руку  взяла. Животной страсти предавались мы с ней, пока утро не забрезжило…»

  «…..После того, как пустишь мельницу вспять и поймаешь луч, нельзя запускать колесо в обычном направлении, иначе земля начинает греметь, свет зеленый возникает, и посвистывания дьявольские нарастают.

   Луч этот дает силы несметной, а дневной свет через окошко придает долголетия, потому как я ещё помолодел. Но у луча вечернего есть наказание за частое пользование его силой: начинают  расти волосы, как у лешего. Но, если долго не пользоваться, они исчезают, возвращая тебе облик человеческий.

     Степанида надоела мне до чертиков. Превратилась в бешеную кошку. Еле изгнал ее, напугав, что жизни лишу, если появится еще хоть раз.

   А Ольги я добьюсь любым путем! Нечего  сомневаться, жизнь ведь мне для того и дана, чтобы получать свое. Видимо, так богу угодно, что убил я беса и дом его нашел, силы страшные приобретя….».

 «…..Не получилось  Ольгу удержать, хоть и сделал я с нею все, что захотел. Ушла через два дня ночью, сорвалась как суматошная. Даже вещи свои оставила.  Как справилась она с наваждением, не знаю, но победила даже силу луча бесовского, невзирая на то, что каждый вечер я в чертов глаз смотрел. Знаю, что жизнь ей искалечил, но поделать ничего с собою не мог. А вчера  ее муж прискакал. Бросился ко мне, думая, что силой обладает, но жаль мне его стало.  Итак  я ему судьбу изломал. Не стал его  жизни лишать…..».

 «….есть у меня две дочки.  Я точно знаю об том: мне голос крови говорит, что Степанида  и Ольга понесли от меня.  Страсть как хочется их увидеть, но страх одолевает, что буду с позором изгнан женщинами.

   Вчера ночью кто-то приезжал ко мне на лошадях и, пока я спал, сняли бесовское стекло. Видимо, прознали о силе его страшной. Ну, пусть тешатся….»

    «… Вот она плата за нечеловеческую жизнь! Не  стало  стекла, и силы мои иссякли. Когда в зеркало гляжусь, не могу признать себя, так состарился за эти два года. Запускал с горя мельницу. Была  у меня последняя попытка, ведь не использовал я  накопившийся в ящике луч до конца после воровства стекла.

    Опять уже в последний раз все загремело, загрохотало, пригорок приподнялся, свет возник, но не вызвал уже страха.

   Тогда забрался я на пригорок дьявольский и почувствовал, как он дрожит подо мной, словно живой.

  Кричал я на него, бил ногами, но  не сделал он мне ничего страшного. Тогда полез я в тайный лаз и сорвался в воду. Не  утонул, а лишь сапоги замочил. Вода в колодце на железном блюдце течет из трубы в трубу для отвода глаз. Стал шарить  руками в воде и люк нашел, в котором  кольцо, но поднять его не решился…

    Отправил я открытки детям своим, сделанные с помощью бесовского наследия. Знаю, что вреда они принести не могут. Чувствую, что смерть уже приходила за мною, и я к ней готов».

  «Встретился с Ольгой в Железнице, просил у нее прощения, но она не подняла головы, сказав, что бог простит.   Сегодня ночью узрел на пригорке у мельницы такого же лешего, что и в первый раз. Увидев меня,  он  спрятался за дерево, но  поздно.

   Ночью я выглянул в окошко и оторопел! Несколько  леших ходили вокруг мельницы и все обнюхивали.  Но дверь закрыта на железный засов такой огромный, что даже в минуты бешеной силы я не мог с ним совладать.

  Лешие дергались в дверь, стучались,  заглядывали в  окно, но ничего не увидели. Я сидел, притаившись, в коридоре с ножом. Всю ночь они запускали мельницу, но ничего  не получилось.  А утром чертово отродье исчезло. Их  двое. Мужчина и женщина.  Господи, спаси меня и прости за грехи мои…».

***

     В тетрадке среди дневниковых записей лежали аккуратно расправленные листки, испещренные разными почерками. Один из них, размашистый и крупный,  принадлежал мельнику, а другой, мелкий и убористый, походил на женский и, похоже, принадлежал Степаниде. Никита почувствовал, что близок к разгадке сути творившихся в Железнице «чудес».

   «… бесы приходили ко мне вчера. Ты не подумай: я не болен. Они полностью черны лицом, покрытым собачьей шерстью.

   Степанида, не посещай меня  вечером. И, если весточки от меня через неделю не получишь, отправляй мужиков  на мельницу! А мужик твой Иван, может быть, сгинул не случайно. И виной тому могли быть твои вечерние ко мне хождения.

   А что если он удосужился проследить за тобой, да попал в лапы к бесам? Вот только почему они тебя не тронули?»

   « …. Пишу тебе Фома Кузьмич, потому что слушать ты меня не хочешь! Так, может быть, прочтешь. Видела я тех, кого ты называешь бесами. И сколько ты мне не доказывай, что это нечисть, я говорю тебе, что ты болен!

   Дожился в одиночестве, как пень замшелый. Меня от себя гнал, а теперь, глядя на честных людей, тебе бесы мерещатся.

   Я шла за ними  до самого нашего села.  Да, оделись они странно: плащи у них с капюшонами, но ведь и дождь был в этот день. Не потому ли они так закупорились? А самое главное, проследила я за одним из них.

    И кто ты думаешь, это был?  Это же наш священник отец Иоанн!   Ты же дочку должен был его знать! Глашка – девка видная, на выданье уже третий год, чернявая такая. Помнишь,  как-то под рождество спрашивал  о ней? Она тогда в  красном тулупчике кружилась возле кузницы с деревенскими мальчишками.

   А если бы я не видела сама лица священника, то поверила бы тебе, ненормальному!  Нашел, кого в бесы записывать!  А муж мой никуда не пропал. Запил  он в Железнице  у деверя своего. Теперь с месяц не появится, так что можешь и сам ко мне прийти ……»

   «… говорю тебе, что среди вас лешие живут и имеют облик человеческий, а принимаете вы их за соседей своих. Теперь  точно знаю, что один из двоих – священник. Жаль, что остальных ты не выследила!   Интересно другое! Почему  я вижу истинное их лицо, а ты не видишь?  Что помогло мне распознать демонов? Может быть, то, что я каким-то образом со стеклом бесовским дело имел? Ведь никто из деревни в них нелюдей не видит!

    А встретиться с ними у вас в Железнице я не решусь, так что не жди меня. Глашку я знаю хорошо! В  минуты темные для меня  встречал ее, но не помню уже лица.  И они (эти твари) теперь знают, что я могу видеть их истинный облик, так что в покое они меня не оставят. И ты ко мне Степанида больше не приходи....»

   «…. А батюшка-то наш Иоанн  не так уж свят, как прикидывается.  Живет бобылем, дочку растит. Мы до сих пор так считали, ведь прежней жизни его никто в деревне не знает.

   Приехал он  года три назад.  С тех пор дочка так замуж и не выйдет, хотя женихов у нее хоть отбавляй.  Приезжали даже из города свататься!

   Помнишь, родня  Веселовых в город перебралась, так вот сын их навещал намедни родных и Глашку в церкви встретил. Так за нею и увязался. А парень видный, знатный – из наших девок-то любая за него пошла бы. Глафира, однако, и ему отказала.

  Так он после рассказывал свояку, что той же ночью пошел к ней под окошко, чтобы переговорить о женитьбе. В общем, парень сказал, что подглядел, как священник ложился в одну кровать с Глашкой.  Мы вначале не поверили сплетне, а потом начали к ним приглядываться.

    Ведь, ей богу же, отец Иоанн следит за Глашкой ревностно, как за молодой женой.  Но не может же быть, чтобы такая красавица двадцати-то лет не нашла себе мужа из молодых!

   А с другой стороны, отец Иоанн – мужчина видный, высокий, лицом пригожий, и плечи у него, как у кузнеца. Хотя на вид ему  лет сорок. До этой сплетни я к нему как к мужчине вообще не приглядывалась.  А теперь понимаю, что если с него снять рясу, то далеко не каждый из наших мужиков может с ним равняться.

   Почему в нашей деревне решили, что Глашка его дочь, не знаю! Он сам об этом никому не говорил!  Да и Глашка ни с кем не разговаривает,  будто опасается проговориться.

   Беседовала  я с бабой Полей, родней моего мужа, так вот она сказала, что последнее время святой отец почему-то службы не служит, сидит дома взаперти».

   Последние письма Степанида писала не Фоме– мельнику, но и они почему-то  оказались на мельнице.

  «….Глашка ушла к Фоме на мельницу! Старый  кобель, разбил очередную судьбину.  Помнишь, как мучилась моя соседка Ольга, побывав у него всего два дня. Так вот, Глашка уже неделю живет у Фомы и, похоже, возвращаться не собирается.

      Отец Иоанн посерел весь и ходит по деревне как в воду опущенный.  Думаю, все-таки Глашка женой ему была.  Видела вчера её у бабы Поли. Она молоко у старой  выменивала и хлеб.  Хороша все-таки, гадюка, красива – спасу нет!  Волосы черные, волнистые; кожа белая, без изъяну. А глазищи свои на меня вылупила, ну, хоть картинки с нее пиши.  Девке, видно, рожать пора! Соки  тела ее со всех сторон так и распирают.

   Наверное, не мог ей отец Иоанн дитя подарить. Мне так думается.  И еще думаю, что  мельник тоже за все свои прегрешения когда-нибудь рассчитается.  Живет как нехристь последний!  Дана нечистому власть над девками молодыми, вот он над ними и потешается….»

     «…. Глафире можно только посочувствовать.  Умер мельник,  и осталась она одна. Правда, мужики поговаривают,  убили  нехристя  за все его прегрешения!

  Баба Поля сказывала, что как-то вечером видела Глашку под окошком избы святого отца.  Она просилась, чтобы  пустили, но  Иоанн прогнал ее со двора.

   Вот и  переехала она к вам в деревню, и живет там одна в избе покойника, бывшего кузнеца вашего. Наследников-то у него все равно нет.  Уж не знаю, покупала она избу или нет.  Надо же как ей повезло! Изба-то крепкая, справная, двести лет простоит, ведь  кузнец рубил её  для себя из дуба. Измучился весь. Ни один мужик в Железнице на такое не решился.

  А ты приглядись к Глашке повнимательней, напиши мне, что за девка….»

   Письма закончились. Осталась лишь испещренная корявым малопонятным почерком бумажка с многообещающей надписью «Земное бессмертие. Посланник без ИМЕНИ».

  Если всё, что Никита прочитал, не розыгрыш, то получалось несусветная чушь.

   А это точно не розыгрыш!  Старая бумага почти рассыпалась в руках.  Письма не листали десятилетиями!  А выводы напрашивались сами собой!  Фома-мельник лет сто назад убил настоящего владельца мельницы и не подпустил к избушке двоих его сообщников.

   Благодаря случайно узнанным секретам, Фома не старел лет пятьдесят подряд (пока не украли какое-то особенное стекло из окошка мельницы) и обладал нечеловеческой силой.  Местные  же красотки   не могли противостоять его колоссальному мужскому обаянию.  В его лице исполнилась голубая мечта мужской половины человечества!

   Никита снова вспомнил о двух «леших». Эти двое могли и по сей день жить  в Железнице!

  По спине  сам собою пробежал холодок, но, тряхнув головою,  любитель эпистолярного жанра отогнал   наваждение…

    Мистика прагматика Никиту никогда не интересовала. Однако не стоило забывать тот факт, что до мельника «лешие» все-таки добрались!