Текст книги "Сады Дьявола (СИ)"

Автор книги: Павел Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 11

Проснулся я как обычно, за пять минут до звонка будильника. Каждый вечер я завожу этот будильник, и каждое утро просыпаюсь за пять минут до сигнала. Эти пять минут между пробуждением и жестяной трелью я использую, чтобы быстрым взглядом окинуть предстоящий день и попытаться его спланировать. Планы мои сбываются редко, но, как говорил наш препод по стратегии, лучше иметь плохой план, чем вообще никакого.

Будильник зазвонил, официальная начиная мой день, я выключил его, и вставил в ухо наушник.

– Доброе утро, Юсупов.

– Доброе утро, «Джо».

Это наша фишка: наедине «Джо» обращается ко мне по фамилии, минуя должности и звания.

– Как наши дела, «Джо»?

– За время вашего отдыха не зафиксировано никаких чрезвычайных проишествий или нарушений.

– Отлично.

Я спустил ноги на пол, зевнул и огляделся. Моя каюта. По сути, это обычная офицерская двухместка: две полки одна над другой, в ногах – шкаф, в изголовье стол и кресло. Верхнюю полку можно поднять, но я ее использую как дополнительное пространство для хранения всякого барахла. Да, небольшая, но это моя личная каюта. Великая Мать, сколько счастья было, когда я ее получил! До этого знаменательного момента я никогда не жил один. Интернат, училище, стажировка на подводной лодке – все шести или двенадцатиместные кубрики по три полки в ряд. Когда пришел на «Неуловимого», меня, как офицера, поселили в четырехместную каюту. Став командиром отсека, я переехал в двухместную каюту, которую делил с командиром бортовой батареи. Он храпел, как слон, но у нас были разные вахты, так что меня это почти не касалось.

Нынешняя моя каюта расположена в девятом отсеке, рядом с резервным командным центром, который дублирует Центральный пост. Так-то большую часть времени я провожу в четвертом отсеке, где находится Центральный пост, там мое рабочее кресло, там моя кают-компания. У всех, кто работает в четвертом отсеке, каюты расположены там же, кроме меня и старшего штурмана Андерсона.

В случае гибели Центрального поста, управление кораблем берет на себя резервный командный центр. Точно так же, если что-то происходит с капитаном, его заменяет один из старших офицеров по нисходящей: старпом, если старпом тоже погиб, то второй помощник, затем стармех, и, если никого из них не осталось, то старший штурман. Все эти офицеры сдали на управление кораблем, и способны выполнять обязанности капитана. Чтобы не произошло, один из четверых помощников должен выжить. Существует неписанное правило: не складывать все яйца в один отсек. Поэтому каюты капитана и второго помощника расположены в четвертом отсеке, стармеха – в пятом, а мы со штурманом живем в девятом.

Обычно на таких кораблях старпому положена двухкомнатная каюта. Надо сказать, что «Неуловимый» вообще тесноват для эсминца Альянса. Дело в том, что он строился на русских верфях на Юпитере, поэтому имеет характерную для кораблей Мезальянса компановку и пропорции. Длина корпуса всего семьдесят пять метров, в то время как средний эсминец Альянса это туша больше ста метров.

«Неуловимый» принадлежит к классу А, была такая совместная разработка Альянса и Мезальянса – взять все лучшее в военно-космической технике обеих сверхкорпораций и объединить в одном проекте. Лучшее в кораблях Мезальянса это, конечно, титановая броня и артиллерия, благо Мезальянс и его союзники контролируют 80 % мировой добычи рутения и рения.

Зато начинка почти вся наша: корпускулярно-волновой двигатель бельгийской работы, швейцарская система наведения, ракеты-камикадзе малого интеллекта и кислородные двигатели Стирлинга в качестве вспомогательных, вместо русских анаэробных дизелей.

И самое главное – у нас на кораблях работает нормальный Искусственный Интеллект. Ну, как нормальный… Нет, «Джо», конечно, не подарок. На неподготовленного человека он может произвести весьма сильное впечатление. Ну, а что вы хотели? Это интеллект, хоть и искусственный, а его без завихрений и странностей не бывает. Мне, кстати, его половые заморочки больше понятны, чем, например, страсть многих ИИ к коллекционированию. Бывал я на одном корабле, где ИИ собирал марки, и вестовой, вместо выполнения своих прямых обязанностей, часами листал альбомы… или как они там у них называются… а, вспомнил: кляссеры… перед камерами, чтобы ИИ, понимаешь, мог насладиться своим богатством.

Мезальянс же в качестве операционной системый до сих пор использует свой знаменитый ИНИС (сокращение от ИНтеллект ИСкусственный) или, как они его еще называют, «изделие 505», разработанный еще во Вторую Космическую. Не знаю насколько это правда, но говорят, что шестьдесят процентов аварий и внештатных ситуаций на кораблях Мезальянса происходит по вине ИНИСа.

В общем, несмотря на изящное телосложение, «Неуловимый» гораздо убойнее эсминцев и Альянса, и Мезальянса, легкий, быстрый, с идеально плавным разгоном и убойной артиллерией. Прелесть что за корабль! К тому же, благодрая его небольшим размерам оказалось возможным оборудовать «Неуловимого» лемурианским двигателем.

Ради такого некоторую тесноту можно и потерпеть. Особенно, если учесть, что Мезальянс на свои корабли загоняет в два-три раза больше народа чем мы, чтобы хоть как-то компенсировать недостатки ИНИСа.

День начинаем с душа. Он расположен на этой же палубе. Вошел в кабинку, руками уцепился за специальные поручни, под давлением трижды обдало теплым паром, вытерся жестким полотенцем – следующий! Расход воды – двести грамм, расход времени – пять минут.

Сегодня обычный день, никаких торжеств или особых случаев не планируется, поэтому вернувшись в каюту, я надел форму № 4, повседневная упрощенная. Вот, кстати, интересный момент: мы уже два года на самотеке, но по-прежнему носим форму Альянса. И все ремонтные работы, включая профилактические, тоже производим за счет Альянса. Провизию, воду и воздух, правда, почему-то покупаем за свой счет. А если вспомнить, что вся команда дружно продолжает получать жалование, то понятны слухи, которые циркулируют среди нижних чинов, о том, что мы по-прежнему служим Альянсу, только неофициально. А наш якобы уход к Тау-Кита – прикрытие какой-то секретной операции. Учитывая уникальность корабля и, так скажем, своеобразную биографию нашего капитана, возможно, в этих слухах есть доля истины.

Ладно, пора на завтрак. Есть хочется зверски, несмотря на ночной налет на мини холодильник.

Кают-компания нашего отсека находится двумя палубами ниже. Тут строгий порядок: у каждого свое место. Три стола на шесть персон, и командирский стол такого же размера, но с четырьмя стульями. Я сижу напротив капитана, по левую руку от него – стармех Сикорский. Четвертое место – своеобразный переходящий кубок, его по приглашению капитана занимает наиболее актуальный на данный момент член команды. Это у нашего капитана такая дополнительная точка для прощупывания пульса жизни на корабле.

Когда шли на Голконду, это место неприрывно занимала личная гостья капитана – доктор Стерн. Понятно, что всю эту неделю каптенармус Петрова ходила хмурая и нервная. До Голконды мы шли на военном ускорении, но доктор Стерн, несмотря на свою ярковыраженно штатскую внешность и богемные повадки, от перегрузок нисколько не страдала, словно была к ним привычна.

Сегодня командирский столик пуст: капитан со Стерн внизу. Сикорского капитан тоже поначалу забрал с собой, но уже на следующий день вернул обратно. Зачем он вообще таскал стармеха вниз? Боевых инженеров, что ли, ему мало? А если его убьют, где будем нового брать? Дело, скорее всего было в корабле там, внизу, в котором они разбили лагерь. Пульхр видимо, надеялся запустить его, переправить в Солнечную и продать на черном рынке. А кто лучше Сикорского сможет запустить двигатель?

Пока капитан внизу, мы с Сикорским освобождены от вахт, зато попеременно несем двенадцатичасовые дежурства.

Что у нас, интересно, сегодня на завтрак? Надо отдать должное: после того, как Пульхр стал капитаном «Неуловимого», кормежка на борту улучшилась, а когда ушли на самотек – стала выше всяких похвал. Шведский стол, как на рекреации. Раньше на завтрак в качестве витаминов давали пол-яблока или пол-апельсина, а сейчас фруктовый салат – накладывай сам, сколько хочешь. Раньше выпечка была два раза в неделю, и надо было успеть прибежать. Сейчас выпечка двух видов лежит горкой.

Так, берем яйца, бекон, фасоль, сосиски, картофель фри и кофе. Сейчас все это уговорим и сходим за выпечкой. Что у нас сегодня, кекс? Обожаю с утра кекс. Особенно с апельсиновым соком.

Вообще-то я в еде умерен, но марш всякий раз вызывает у меня дикий голод, который по инерции сохраняется пару недель спустя. Ну, а что вы хотели, из-за перегрузок во время разгона и торможения организму требуется от пяти тысяч килокаллорий в сутки.

Вспоминаю, как я привыкал к этим перегрузкам, когда попал на службу, – и мурашки по спине. После училища, я, как и положено, полтора года отслужил на подводной лодке, и попав на «Неуловимого» я на себе ощутил мудрость этой традиции. По крайней мере, после подводной лодки не нужно привыкать к воздуху и порядкам на корабле.

Молодые офицеры на космических кораблях всегда начинают службу в том отсеке, где находится лазарет: в период адаптации новичок должен проходить медосмотр дважды в день. На «Неуловимом» врач находится в восьмом отсеке. Мой непосредственный начальник – командир отсека, скептический оглядел меня и выдал потрепанную папку с зачетными вопросами: учите отсек, лейтенант, знать про восьмой отсек все.

На следующий день куда-то полетели. Нет, я, конечно, и раньше летал на космических кораблях, но пассажиром и на гражданских, которые летают с нормальным ускорением в 1g, которое равно силе тяжести на Земле. А военные корабли разгоняются и тормозят с военным ускорением 2,5g. То есть на время марша мои в то время шестьдесят килограмм превратились в круглосуточные сто пятьдесят.

Когда разгон начался, я поначалу, дурачок, подумал, что не так страшно военное ускорение как его малюют, вполне себе терпимо. Но уже через пару часов я едва таскал ноги. Еще через пять мог только лежать, и то с трудом. На следующий день проснулся, все мышцы болят с непривычки, жутко хочется есть, при этом тошнит, а голова трещит как с похмелья. На следующую ночь ко всем этим радостям жизни добавилась бессоница.

При этом вахты и обслуживание материальной части никто не отменял. В свободное время – учить отсек. Командир отсека проверял меня каждый день. Он недоволен: я ничего не знаю про отсек, ему страшно меня тут держать. Память стала дырявая: только закрыл папку – все, о чем только что читал, из головы выдуло.

До завтрака и после ужина – медосмотр. Врач меряет давление, слушает сердце, качает головой и дает горсть таблеток: от давления, от бессоницы, для укрепления костей, для восстановления суставов, больше пей жидкостей, больше ешь, пока полежи вот тут полчасика, вот тебе масочка с кислородиком. Лежу как пластилиновый, постепенно вминаясь в кушетку, и изумляюсь: неужели я сам, в здравом уме, сюда пришел служить?

Извиняюсь, конечно за такие подробности, но за всю первую неделю марша по большому в туалет ни разу не сходил – организм с перепугу перерабатывал все без остатка.

После завтрака за меня берется командир отсека: тренировка на разгерметизацию отсека. В случае разгерметизации переборки автоматически задраиваются, и, пока из отсека в космос не выдуло весь воздух, нужно успеть надеть аварийный скафандр. Норматив – две минуты. До сих пор слышу голос командира с характерными оборотами речи:

– Плохо, лейтенант, очень плохо! Вам с таким оскафандриванием надо было в цирковое поступать! На отделение клоунов! Людей смешить!

– Но это же норматив для нормального тяготения! – пытаюсь оправдываться я. – А у нас – военное!

– А вы, лейтенант, на военном корабле. И я эту несложную мысль уже устал доносить до вас в пустоту по несколько раз в день и даже чаще. А на военном корабле все военное: время военное, тяготение военное и даже вы, как это ни странно звучит, тоже военный. Другого тяготения у меня для вас нет! Тренируйтесь, и надейтесь, что при разгерметизации отсека у вас будет две минуты на оскафандривание!

Время от времени на отсек устраивает набег старпом. Он недоволен мной даже больше, чем командир отсека, и тоже не стесняет доносить до меня эту несложную мысль по несколько раз в день. Еще он в образных выражениях намекает мне подумать и, пока не поздно, переметнуться в гражданский флот, а не позорить своим присутствием военный.

Впрочем, командиром отсека старпом тоже недоволен. И это нормально. В космосе нет ничего опаснее довольного старпома. Как только какой-нибудь старпом вдруг делается чем-нибудь доволен, его немедленно списывают на берег.

После ужина снова медосмотр.

– Так, Юсупов, ты начал терять в весе. Это очень плохо. Еще сдохнешь тут на мою голову. Больше ешь!

– Я не могу. Тошнит.

– Вот таблетки от тошноты, вот еще таблетки, попробуем подстегнуть твой обмен веществ.

И я снова начал есть, хотя и нехотя, зато в огромных количествах. И каждый день мечтать, что сдохну на чью-нибудь голову.

Когда мы вернулись из похода, команда отправилась вниз, на Землю, на рекреацию. Я, естественно, тоже. Как вышел из космопорта, так и пошел, пошел куда-то. Солнце, чайки орут, девушки в юбочках, кислород, и, самое главное, ничего не гнет меня к полу со страшной силой. Вышел я к морю, сел на камушек, да и заплакал. Нервы стали ни к черту.

Нет, думаю, господа воспитатели, что-то вы напутали, не создан я для военно-космических сил, а служить, в самом деле, можно и в гражданском флоте. Форма, у них, конечно, не такая пафосная, зато летают без садизма. А я вот как возьму, да прямо сейчас напишу заявление о переводе.

Потом подумал, и решил: мне же за счет Альянса полагается месяц рекреации с сохранением выслуги, так что я лучше напишу заявление за неделю до следующего выхода. За это время замену мне подберут, никого не подведу.

Подошло время. Я написал заявление, в последний раз надел парадное, нацепил саблю и отправился в штаб. Вышел решительно, но чем дальше иду, тем тише шаг. Как же так, думаю? С первого раза сдался. Ведь это же мечта детства была. Да не просто мечта, а я буквально для этого был создан. Лучший кадет курса! Юсуповы всегда служат на военном флоте! И чувство такое, что вот сейчас я заявление отдам, и закончится в моей жизни, толком даже не начавшись, что-то большое и важное. Нижние чины все, поголовно, люди, а я, клон, да еще из такой семьи – не выдержал?

А тут еще навстречу идут две девушки. Обе поглядели на форму и улыбнулись. В общем, не дошел я до штаба. Нет, думаю, может я чего-то не понял, в чем-то не разобрался? Схожу-ка еще раз.

Пошел. Второй раз оказался еще хуже, тем более что ушли по максимуму, сразу на два месяца. И все по новой: давление, бессоница, тошнота, командир отсека, старпом. Снова горсти таблеток. Месяц как-то продержался, на второй – начали навязчиво преследовать кошмары. Со старпомом в главной роли.

Только закрою глаза, и мне сразу начинает сниться, что старпом меня лично душит. Чтобы я, значит, не засорял собой команду. И так, гад, старается, что потом еще полдня его пальцы на своей глотке ощущаю. Начала болеть шея, то ли из-за старпома, то ли из-за отяжелевшей в два с половиной раза головы. Пожаловался врачу. Он добавил еще две таблетки: одну от старпома, другую от шеи, – разные, оказывается, таблетки, кто бы мог подумать. От шеи помогло, от старпома – нет. Против нашего старпома медицина оказалась бессильна.

Вахты, дежурства, материальная часть, учения. Учить отсек. Плохо. Надеть скафандр. Еще хуже, чем было раньше. Вы, лейтенант, похоже, деградируете. Не увлекайтесь, это затягивает. Занятия по абордажу в условиях военного тяготения – вообще отдельная тема. Соседи по каюте ржут: Юсупов, давай, кто больше подтянется?

Снотворные таблетки, похоже, обладали куммулятивным эффектом. Хотя я их давно перестал пить, они вдруг подействовали. И как подействовали – глаз не разлепить. Начал служить не приходя в сознание, не различая, где сон, где явь. Куда-то пошел, что-то понес, где-то прислонился – сразу сморило.

Отстоял вахту, только упал на койку, только старпом поудобнее взялся за мою глотку – будят. Тревога. Возгорание. Учебное. А может быть, фактическое. Без разницы. Только отстояли живучесть, только все потушили, – снова пора на вахту. Поел. Заступил. Прошелся по отсеку, проверил показания приборов. Пока хожу – вроде бодрый. Только притормозил – увидел сон. Сел – немедленно уснул. Как всегда, снится старпом. Почему-то не душит – орет на меня. Лейтенант, вы что, опять спите? Что вы на меня глазками хлопаете? А, нет, это не снится, правда – орет.

Потом старпом орет на командира отсека: Почему он у вас беспробудно спит? Настропаленный командир отсека хаотично меняет мне время вахты, видимо, пытается нащупать время, когда я бодрствую. Наивный. Я сплю всегда, когда могу. Врач сказал – это защитный механизм организма на перегрузку.

Засыпаю и просыпаюсь я с одной мыслью: Все! Сразу по возвращении пишу заявление о переводе! Только благодаря этой мысли я еще как-то функционирую.

Вернулись. Рекреация. Два месяца. Отъелся, отоспался, отдышался. Снова появились силы и злость. Заявление на этот раз донес до двери отдела кадров и вернулся. Заявление мы, конечно, отдадим. Но вначале еще раз сходим. Чтобы точно быть уверенным. Тем более старпом уже две недели как не снится. Вместо него снится корабль. Я по нему уже немного скучаю.

В третий раз, по пути назад, наступил перелом. Заметил, что стала мала форма. Врач одобрительно хмыкнул: организм начал приспосабливаться. Включился мозг, начала увеличиваться мышечная масса. Наконец-то сдал свой отсек командиру. Взамен дали учить систему кислорода высокого давления. Уложился в норматив оскафандривания…

А, вот и Сикорский! Вы только поглядите на него: в белом халате, пробор, на шее стетоскоп, – ни дать ни взять молодой завотделения какой-нибудь клиники. Никогда не догадаешься, что это старший механик на боевом корабле.

Стетоскоп он носит не для красоты. Говорит, с его помощью может диагностировать большинство неполадок. Подойдет к какому-нибудь двигателю, вставит эти пластиковые маслины в уши, приложит блестящий кругляш к кожуху и закатит глазки – слушает. Не знаю, правда ли, или это у него такой электромеханический юмор.

Картье, наш врач, когда у него эту штуку впервые увидела, сразу взревновала, что на корабле у кого-то кроме нее такая есть, назвала ее стетоскопом и началось. Сикорский весь перекосился и объяснил, что стетоскоп это то, что у нее на шее, а он носит фанендоскоп. Нудеть Сикорский, как всякий механик, умеет виртуозно и очень это дело обожает. Картье, правда, ему под стать. Она сообщает, что прибор этот, строго говоря, полностью называется стетофанендоскоп, так как объединяет в себе и стетоскоп и фанендоскоп, в зависимости от того, какой стороной повернуть головку. И в медицине этот объединенный прибор традиционно принято называть стетоскопом. На что Сикорский ей возразил, что он не медик, а механика, в отличие от медицины, – наука точная. А слово «стетоскоп» с древнегреческого (и где он только этого набрался, филолог наш кормовой) переводится как «слушать грудь», а он слушает им механизмы, у которых грудей отродясь ни одной не видел. Поэтому он использует для своего прибора термин «фанендоскоп», что, опять же с древнегреческого переводится как «слушать внутри». К тому же, добавляет он, – и я вижу, что он так вошел в роль, что пытается поправить очки, которых отродясь не носил, – сами термины «стетоскоп» и «фанендоскоп» не имеют никакой привязки к механизму их действия, и их можно было бы назвать наоборот, без малейшего вреда.

Картье выслушала его с профессиональным терпением, и уточнила, что Сикорский отнюдь не первооткрыватель, и что существую специальные технические стетоскопы, и называются они именно «стетоскопами». Видимо, механик, который первым додумался использовать этот благородный прибор в своих горюче-смазочных целях, был не такой буквоед, как Сикорский, и умел слушать умных медицинских людей.

Сикорский распахнул рот и неизвестно, каких бы высот достигло это пиршество духа, если бы не пришел Пульхр и не разогнал нас по отсекам. Так что теперь Сикорский и Картье ходят с абсолютно одинаковыми приборами – на одном складе получали – и гордо называют их каждый по своему…

Сикорский взял себе пасты и солянки, сел на свое место, но есть не начал, а вместо этого уставился на меня тоскливыми, как у запертой в пустом доме собаки, глазами. Я уже знаю, что он сейчас скажет.

– Как ты думаешь, это все надолго?

Я пожимаю плечами. Я не знаю. Но я понимаю, почему Сикорский спрашивает. Корпускулярно-волновой двигатель и котел (как они называют Главную Энергетическую установку) заглушены, и механикам заняться особо нечем. Поэтому Сикорскому не терпится учинить какие-нибудь профилактические работы, любая из которых в полевых условиях займет минимум пятеро суток. Моим-то сейчас работы хватает: как встали на орбиту, двое суток ушло на наружный осмотр корпуса корабля и проверку несущих конструкций. А это все делается человеческими ручками и ножками. Потом освобождали склады в шлюзовом отсеке. Теперь мои оборудуют в восьмом отсеке карантинные помещения. Да, капитан этого не приказывал, ему и в голову не приходило, что по окончании своего задания он приволочет на мой корабль сорок человек потенциально зараженных опасным патогеном.

– Не вздумай ничего разбирать, – предупреждаю я Сикорского. – Кэп сказал: боевая вахта. Если твоим занятся нечем, отдай их мне. Я-то им работы найду…

– Это понятно. Но хотелось бы знать, как это надолго…

Сикорский, как и я, дважды в день докладывается капитану, поэтому я предлагаю:

– Спроси у него сам.

Сикорский вздыхает: капитан бывает неприятен, если попасться ему под горячую руку.

– Как ты думаешь, что они там ищут?

Я по опыту знаю, что стармех способен ныть любое обозримое время, если не пресечь его стоны самым решительным образом. И я задал ему вопрос, который давно берег специально на такой вот случай.

– Слушай, а откуда ты их берешь?

– Кого?

– Халаты. Ты же механик, тебе халат не положен. За свой счет, что ли, покупаешь? А название корабля на груди кто вышивает? Неужели тоже сам? На пяльцах? А-ааа! Ты что, воруешь халаты Картье со склада?

Сикорский меня, если честно, удивил. Он не стал унижаться до объяснений, что на нем мужской халат, да и телосложением они с Картье, мягко говоря, отличаются. Вместо этого он сунул руку в левый боковой карман халата, извлек из него лупу, подышал на линзу и протер ее полой. Я терпеливо ждал. Сикорский навел на меня лупу, посмотрел огромным немигающим карим глазом и произнес одно слово:

– Азиатки.

Я немедленно поднялся из-за стола.

– Так, что-то мы заговорились. А тем временем мне пора на дежурство, а тебе – отдыхать. Спокойной ночи. Приятных заведений… то есть, я хотел сказать, сновидений…

Уел, стармех, уел. Понятно, что его ответ так же ждал своего часа, как и мой вопрос про халаты. Если он знает про азиаток, то и про остальное знает… Интересно, откуда? Хотя и так понятно: трюмные крысы нашептали своему королю.

Покинув кают-компанию, я прошел в Центральный пост, для утреннего совещания с командирами боевых групп. Обычно это обязанность капитана, но сейчас я за него.

До сеанса связи с капитаном оставался еще час. Поэтому, расправившись с текучкой, я решил отправиться в шлюзовой отсек и лично проверить, как там идут дела с карантином.

Вниз я отправился на лифте, размышляя, что неплохо бы, пока есть свободное время, провести учебные стрельбы. Вопрос, насколько масштабные. Выбор у нас большой.

В носовом и кормовом отсеках находятся крупнокалиберные артиллерийские батареи по шесть орудий. По бокам корабля имеются две ракетные установки, в каждой – по три ракеты-камикадзе малого интеллекта, мечтающие погибнуть в пламени славы, забрав с собой как можно больше врагов. Да еще несколько бортовых турелей с малокалиберными автоматическими пушками, которые прикрывают недоступные для основной артиллерии секторы.

Ракеты отпадают сразу: учебных ракет у нас не осталось, а стрелять на учениях боевыми и дорого, и не безопасно. Пожалуй я сделаю вот что: проведу учебные стрельбы кормовой батареей. У нас дефицит личного состава, из расчета бортовой батареи у нас осталось всего два человека, включая командира. Поэтому загоню-ка я расчет носовой батареи на корму, посмотрим, как они справятся.

Остаток пути я размышлял о том, как не просто быть старпомом на такой махине как «Неуловимый». Особенно с таким капитаном, как наш Пульхр. Потому что капитан у нас – скажешь кому, не поверят, – из абордажников. Это, чтоб вы понимали… Ну как бы… Не знаю даже, с чем сравнить… Как главврач больницы – бывший палач.

Капитаном на корабле может стать либо штурман, либо артиллерист, либо механик, но никак не абордажник. Я таких примеров, кроме нашего кэпа, не знаю. И вот почему.

Иерархия корабельного народонаселения выглядит следующим образом: самый главный, естественно, капитан. Следом за ним – старпом. Именно он настоящий хозяин корабля. У капитана другие функции. Довольно часто, когда капитан уходит на повышение или на пенсию, его место занимает именно старпом. Старпому равен, но считается немного ниже, старший механик.

По этой линии остальной экипаж делится на носовых и кормовых. Носовые подчиняются старпому, кормовые – стармеху. Эти термины остались с тех давних времен, когда механики со своим корпускулярно-волновым реально находились на корме, а штурманы, артиллерийсты, пилоты и прочая элита – на носу. В наше время все по-другому, например вахтенный механик сидит в Центральном, а кормовая артиллерийская батарея расположена, понятное дело, на корме. Тем не менее механиков по старой памяти продолжают называть кормовыми, а артиллерийстов – носовыми. Вместе они образуют общий экипаж, что не мешает им относиться друг к другу немного свысока и со снисходительным юмором. Носовые кормовых иначе как «гномами» и «механоидами» не называют, а те своих коллег считают «пассажирами» и «балластом».

Далее в корабельной иерархии идут «пиджаки», то есть офицеры гражданских специальностей: медики, ученые, снабженцы. Официально они могут даже не считаться космофлотчиками. У Картье вон даже звание сухопутное, она – майор медицинской службы. Форма, правда, космофлотовская, но с некоторыми отличиями. Просветы на погонах, например, не черные, а красные, и красный крест на абордажном скафандре, чтобы сразу было видно, что она – некомботант.

К пиджакам отношение бывает самое разное. Врачи в почете. Если Картье что-то нужно, то любой нижний чин без всякого приказа пешком пройдет восемь отсеков, чтобы оказать госпоже доктору услугу. Потому что на войне выживешь ты или умрешь часто зависит от того, каким по счету ты лежал в очереди в медицинский модуль.

К научикам отношение иное. Этих считают шутами гороховыми и аппендицитными наростами на здоровом теле команды. Хотя у них множество обязанностей, как-то традиционно считается, что научник сидит в своей лаборатории, гоняет чаи, в лучшем случае ничего не делает, а в худшем даже немного вредительствует. Среди прочего он заведует воздушной смесью, которая на космическом корабле содержит пониженное содержание кислорода, и как-то устоялось винить в этом не противопожарную безопасность, а лично научника. Научники являются популярным объектом шуток и розыгрышей команды.

Следующая ступень вниз – космическая пехота. Отдельный мир, пехотные звания, своя форма, подчиняются напрямую капитану. На них, само собой, все наземные операции. Они же охраняют команду во время работ на берегу, например, во время погрузки-разгрузки. Для нанесения максимально разнообразного вреда противнику у космопехоты есть свои боевые инженеры, операторы, техники, химики, программисты, да и мало ли кто еще. Поэтому у них и на борту немало работы. Например, именно они должны после марша совершать наружный осмотр корпуса корабля, чем у нас на корабле, из-за дефицита людей, приходится заниматься моим боцманам.

Ну и самый низ – абордажная команда. Их немного, обычно даже на крейсерах не больше двадцати человек. Абордажники это рудимент времен Космических войн. В Первую Космическую выяснилось, что боестолкновения между кораблями Альянса и Мезальянса в большинстве случаев протекают примерно одинаково. Капитаны Альянса, пользуясь преимуществами своих пилотов и ИИ, старались расстреливать противника издалека. Командиры Мезальянса, напротив, полагаясь на свою броню, напористо шли на сближение и навязывали абордажный бой.

Клонов Альянса с детства натаскивали на абордажный бой, но в какой-то момент гвардейцы Мезальянса по качеству почти перестали им уступать. Кроме того, даже экипажи кораблей начали демонстрировать очень высокую абордажную подготовку. Как Мезальянсу удалось этого достичь – загадка до сих пор. Команды на кораблях Мезальянса обычно было в два-три раза больше, чем у нас, и абордаж предсказуемо заканчивался нашим поражением. Мы начали проигрывать: вырастить и обучить нового клона занимает около двадцати лет, а запасы гвардейцев у Мезальянса, похоже, были неисчерпаемы. Первую Космическую пришлось заканчивать ничьей, с большими уступками в пользу Мезальянса.

Руководство Альянса сделало выводы, и в программу клонирования добавили специализированных клонов, заточенных исключительно на абордажный бой. Зверь, спору нет, получился убойный, но ни на что, кроме абордажа, не годный. Клон-абордажник это не только великолепная физподготовка, но и особое воспитание и мировозрение, которое затрудняет его использовать в иных целях.

Зато во Вторую Космическую Альянс с блеском продемонстрировал свои наработки в этой области. Корабли Мезальянса, хотя и продолжали настырно лезть на абордаж, теперь обычно проигрывали. Абордажники стали популярными персонажами сериалов и фильмов, благодаря чему у гражданского населения сложилось представление, что это абордажники чуть ли не в одиночку выиграли Вторую Космическую.

После войны поголовье абордажников сильно сократили, но сохранили. Всегда лучше иметь в запасе, чем заново начинать с нуля. И вот теперь, из-за дел столетней давности, мы вынуждены таскать на каждом корабле небольшую банду бездельников и отморозков, у которых жестокость и презрение к смерти, своей и чужой, буквально в крови. Они, как древние викинги, только и ищут, кому бы организовать красного орла или сицилийский галстук, которому, если разобраться, те же викинги мирных сицилийцев и научили.