Текст книги "Секс и ветер (СИ)"

Автор книги: Павел Гаммал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– И что ты себе думаешь? – начальник густо затягивался папиросой, выдыхая едкий дым прямо в длинный нос мастера. – Каплан. Ты что, хочешь продать Родину?

– Иван Алексеевич, – Каплан уныло отводил взгляд. – Сейчас не тридцать седьмой год. Репрессий не будет. Подпишите и всё.

– Я те подпишу! – пальцы с черными ногтями сжались в огромный кулак перед лицом мастера. – Я те так подпишу, что тошно станет. Ишь, что задумал? В самый ответственный момент, когда вся наша страна стремится выполнить решения двадцать четвертого съезда партии, ты решил слинять? На сладкое потянуло? На конфетки?

– Какие конфетки, Иван Алексеевич, – Каплан ерзал на неудобном стуле. – У меня вызов на руках. Подпишите обходной и всё.

– Нет, вот ты мне скажи, – Федотов склонился над столом, дыша несвежим перегаром прямо в собеседника. – Что вам там? Медом намазано? Или рука руку моет?

– Там, говорят, работать надо. Чтобы жить. Достойно.

– Досто-ойно-о, – начальник хлопнул широкой ладонью по столу. – Да, я слышал, что колбасу можно брать без очереди. И сколько хочешь.

Федотов крякнул в сердцах, встал из-за стола, открыл железный шкафчик за спиной, достал оттуда початую бутылку водки, разлил по мутным стаканам.

– Давай, Моисеич, выпьем, – поднял свой стакан. – Чтоб тебе была легкая дорога.

Через двадцать лет седой, но бодрящийся Фима Каплан, вводил в Храм Гроба Господня сгорбленного старика, поддерживая его под руку.

– Иван Алексеевич, – Каплан склонился к его уху. – Мы уже здесь.

ТОЛСТЫЙ, ФЕЯ И СОСЕД

Толстый мужчина в мятом льняном костюме, отдуваясь и вытирая скомканным платком пот с лысой головы, ввалился в купе. Повернувшись задом к соседу, поднял полку и запихнул под нее большой красный чемодан.

– Жарко, – толстяк уселся на полку. – Интересно, кондиционер у них работает?

– Не знаю, – пожал плечами сосед. – А что, здесь есть кондиционер?

– Вроде есть, – толстый приоткрыл дверь и выглянул в коридор.

По коридору, лениво покачивая бедрами, туго обтянутыми телесного цвета колготками, шла фея. Дорожная сумка на колесиках послушно катилась за ней по ковровой дорожке, показывая окружающим, как дорого стоит ее хозяйка, если может себе позволить обладать ТАКОЙ ДОРОГОЙ СУМКОЙ!

– Неужели к нам? – зашипел толстяк, полуобернувшись к соседу. Быстро глянул наружу и вскочил. – Милости прошу, как говорится, к нашему скромному шалашу. – Он попытался подвинуться, освобождая проход, но успеха этот маневр не имел, и ему пришлось неуклюже плюхнуться на нижнюю полку. Полка в ответ угрожающе заскрипела. Фея молча стояла в проходе, пока сосед не догадался встать и приподнять свою полку, дабы она могла поставить свою эксклюзивную сумку в ящик. Сосед галантно предложил свою помощь, что было благосклонно принято ею. Наконец, все трое присели и успокоились в ожидании проводника. Первым тишину нарушил толстяк, шурша пакетом. Он доставал оттуда и выставлял рядком на столике завернутые в пищевую пленку закуски в маленьких лоточках. Завершила сие действо пузатая бутылка коньяка с красивыми золочеными буквами на боках.

– Вы будете пить коньяк в такую жару? – полюбопытствовал сосед.

– Почему нет? – толстяк достал из пакета пакет поменьше и встал. – Извините, я на минутку.

Сосед с Феей переглянулись.

Через несколько минут толстяк вернулся, одетый в широкую футболку и полосатые шелковые штаны от пижамы. Он широко улыбался, благоухал одеколоном и ощущал свободу от тесных жарких туфлей в растоптанных домашних тапочках. Повесив вешалку с костюмом на крючок, он потер руки в предвкушении.

– Ну, давайте за знакомство? – он свернул пробку и разлил янтарную жидкость в три маленькие походные рюмочки.

– Жарко, – констатировал факт сосед.

– А вы выпейте, и полегчает, – толстый протянул ему рюмку. – Я всегда так делаю. По моей теории, если снаружи сорок градусов, то нужно уравнять разницу в температурах внутри организма и снаружи его. Баланс! – Он многозначительно поднял палец.

Фея хмыкнула и взяла рюмку со стола.

Выпили. Поморщились. Закусили нарезанным лимоном. Толстяк разлил по второй.

– Вдогон? – он поднял свою рюмку. – Баланс уже близок.

Выпили не морщась. Закусили опять же лимончиком.

– Провожающие, просьба покинуть вагон, – из прохода донесся зычный глас проводника. Лохматая голова в фуражке набекрень всунулась в купе, шумно втянула в себя воздух. – Выпиваем?

– А что, нельзя? – толстяк добродушно потянул проводника двумя пальцами за лацкан пиджака. Тот, влекомый инерцией, присел на полку рядом. Толстый налил рюмку до краев и протянул проводнику. – А скажи нам, любезный, во сколько мы будем в Праге?

Проводник крякнул, выпив, но закусывать не стал. Аккуратно поставил рюмку на столик. Внимательно посмотрел на толстяка.

– А почему вы меня об этом спрашиваете? – протянул он.

– Ну, ты же проводник, – толстяк оглядел собравшихся, подмигнув Фее.

– Да, проводник, – он потянулся к бутылке.

– Ну, так что же? – толстый налил ему еще.

– А ничего, – проводник выпив, вытер рот рукавом. – А в Праге мы не будем никогда. Хотя, кто знает?

– Эт-то еще почему? – толстяк забрал у него пустую рюмку.

– Да потому, что поезд наш идет до Варшавы, – проводник пьяно улыбнулся. – А там еще верст пятьсот надо чем-то ехать.

– Как до Варшавы? – толстый зашарил по карманам пижамных брюк, но ничего не нашел из-за отсутствия карманов.

– А вам куда надо, в Прагу? – участливо склонился сосед, сняв очки.

– Угу, – пробурчал толстяк, вытолкнув проводника в коридор. – Так это поезд Москва-Варшава?

– Варшава, Варшава, – обрадовано закивал вытолкнутый.

– А Пражский где?

– Пражский на третьем пути, – зачем-то рукой показал проводник и добавил. – Любезный.

Через мгновение сосед с Феей наблюдали в окно, как толстяк, катя одной рукой чемодан, другой пытаясь удержать на весу вешалку с костюмом и пакет с наскоро сброшенными в него продуктами и недопитой бутылкой коньяка, несся по перрону в сторону третьего пути. За ним, зигзагообразно, придерживая фуражку на лохматой голове, бежал проводник с криком: «Вешалку верни, гад!»

– Баланс, однако, – вздохнул сосед, заглянув Фее в глаза…

ВРЕМЕНА ГОДА

Она сосредоточенно следила за тем, как помазок заставляет мыльную воду в миске бегать за собой по кругу, как будто от этого однообразного движения могло что-либо измениться вокруг, хоть что-нибудь. Встряхнув седыми кудрями, вырвав помазок из мыльного плена, она провела им по впалым щекам и подбородку мужа. Получилось смешно, как у Деда Мороза. Только, почему-то, он лежал на столе в черном костюме, вместо положенной красной шубы. И еще, глаза его были закрыты. Она отложила помазок на белую скатерть, оставив на ней темные разводы, и взялась за бритву…

Весной, когда природа кричала о том, что два ищущих сердца, наконец-то встретились, они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, боясь моргнуть из-за ощущения нереальности происходящего. Вечерами они вместе принимали ванну. Она намыливала его, он – ее. Нежные поглаживания сменялись стонами, стоны – криками, крики – рычанием.

Лето сменилось осенью, деревья сбросили одежды. Она уже бегло общалась с ним на языке жестов, пытаясь с помощью пальцев передать неземную красоту концерта «A-moll» Вивальди для скрипки с оркестром.

Холодным зимним утром он не проснулся. Не гремел, как всегда по утрам, на кухне эмалированным чайником, не стучал ложкой о края чашки, размешивая сахар. Просто лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. По потолку полз паук. Наверное, он выбрался из темного угла в поисках лучшей доли. Она лежала, глядя в потолок, сжимая холодную ладонь мужа в своей, пытаясь согреть, отдать ему все тепло своего тела.

Паук остановился, постоял в раздумье, и повернул назад.

ПЛАНЫ НА ВЫХОДНЫЕ

                                                        «Ай-я-яй-я-я-я-я-ай, ламбада!»

                                                       Из воспоминаний пьяной юности.

Грустно. Кап-кап. Дождь. Темно-серое небо двести дней в году. Кожа на лице становится иссиня-бледной, как после бритья электробритвой. Утром не хочется вылазить из теплого нутра постели. После разогретого в офисной СВЧ обеда хочется спать. Вечером – два часа в пробках до дома, потом – бездумное лазанье по телеканалам, негативные новости, ужимки телеведущих, сто раз смотренные фильмы. Спать! Завтра суббота. Можно выспаться до обеда. Ничего не планировать. Позвонить Юльке. Выбраться с ней в центр. Пообедать в уютной кафешке. Смотреть, как она смешно уплетает пиццу, обжигаясь и одновременно морща нос от дыма сигарет из-за соседнего столика. Слушать, не слыша, о чем она говорит, глядя только на движение губ и капельку соуса на подбородке. Трогать ее ладонь, как бы привлекая внимание, аккуратно, чтобы не отпугнуть, чтобы не улетела. В темном зале кинотеатра теплым шепотом щекотать ее ухо и видеть ярко-белую улыбку в ответ. Зажечь толстые свечи, заранее выставленные вокруг брошенного на пол матраса. Купаться в ее любви. После совместного душа предложить ей стать не только подругой, но и женой. Со всеми сопутствующими атрибутами – кольцо с маленьким бриллиантом, стояние на одном колене и влюбленный взгляд. Она, конечно, согласится, ведь мы знакомы уже почти три года. Интересно, три года и три часа ночи на часах. Совпадение? Через два часа, усталые, мы в Домодедово. А еще через три – на пляже, плещемся в ряби Средиземного моря. Обед в ресторане. И обратный полет. Завожу ее домой, целую на пороге квартиры, а сам – в метро. Хочется спать. В вагоне душно и грязно. В маршрутке – холодно и сыро. Дом, милый дом. Воскресный вечер. Телик? Надо бы позвонить маме, обрадовать, что скоро женюсь. Ё.., завтра понедельник!

ВИКУЛОВ И ГИБДД

– Лейтенант ГИБДД Петренко, – гаишник лениво козырнул и протянул руку в приоткрытое окно. – Документы предъявите, пожалуйста.

– Полковник НАТО Викулов, – Дима в ответ  приложил ладонь к виску.

Дождь захлестывал лобовое стекло новенькой «БМВ» Викулова, задувая холодным ветром в теплый салон автомобиля через образовавшуюся  щель.  Милиционер, торопливо притоптывающий на пронизывающем ветру, с облегчением схватил протянутую ему книжечку  с документами на машину , открыл и забубнил заученно.

– Дмитрий Маисеевич, – он смешно выговаривал Димино отчество, налегая на «а», вместо положенного «о», наверное, пытаясь быть ближе к коренным москвичам. – Уважаемый, почему нарушаем?

– Слушай, командир, – Викулов высунул голову под дождь. – Поеду я, а?

– Пройдемте в патрульную машину, – хмуро отказал ему гаишник. – Для составления протокола об административном правонарушении.

Дима вздохнул, закрывая стекло, запахнул полы куртки, и вынырнул под дождь. В патрульной «девятке» пахло дешевой сыростью и дымом сигарет. Гаишник бросил документы напарнику, сидящему на пассажирском сиденье, и уныло побрел ловить следующего нарушителя.

– Товарищ капитан, – Викулов попытался пробиться в мозг милиционера просительным тоном. – Отпустите меня, пожалуйста, побыстрей. Мне домой надо.

– Всем домой надо, – пробурчал гаишник, медленно заполняя протокол.

– У меня жена дома беременная, – заныл Дима. – Ждет.

– А меня уже не ждет, – капитан криво усмехнулся. – Я таких часто встречаю – на новых «тачках», развязных, наглых.  К такому, как ты, и ушла моя Настя. Распишись, вот здесь и здесь.

Повернувшись к Викулову, он ткнул в бумагу острым концом шариковой ручки. Дима быстро расписался и, коротко кивнув на прощанье, выскочил на дорогу, громко хлопнув дверцей.

– Псих! – крикнул он в закрытую дверь. Ветер подхватил его крик и унес в сторону постового. Тот недоуменно повернул голову в его сторону, но ничего не сказал. Викулов нырнул в теплое нутро своей машины, захлопнул за собой толстую дверь и сразу отгородился ею от наружной грязи и шума. Колени предательски дрожали. Хотелось вернуться к капитану и высказать ему все, что он думает о нем и таких, как он неудовлетворенных своей жизнью и карьерой. Но джазовая певица из динамиков на завораживающем английском уговорила его отказаться от этой мысли.

– Козел, – Дима включил левый поворот и придавил педаль газа.

Дома было тепло и сухо. Хотелось спать.  Дима добрел до дивана и, не раздеваясь, упал в его мягкие объятья.

Во сне  Дима продолжал ехать за рулем, вот только машина была не его – какой-то «навороченный» джип, да на пассажирском сиденье спал давешний капитан. Асфальт быстро закончился, и скоро их затрясло по ухабам.

– Где мы? – протирая глаза кулаками, спросил капитан.

– Во сне, – честно ответил Дима.

– А ты кто? – капитан ощупывал себя, видимо в поисках удостоверения или пистолета.

– Я-то? – Дима задумался. – Медиум, наверное.

– Хто? – капитан задребезжал кашляющим смехом.

– Сейчас узнаешь, – Дима тормознул у одиноко стоящего сарая, сбитого на скорую руку из чего только можно было найти в окрестностях.

Услышав скрип тормозов, из хибары потянулись наружу ее обитатели.

– Кого привез, Димон? – крикнул усталого вида, небритый верзила, сидящий на колченогой табуретке у входа.

– Капитана, – Дима вылез из машины, хлопнув дверью.

– Дальнего плаванья, что ли? – сострил мужик в мятом костюме без галстука – бывший Димкин начальник.

– Гаишник? – выдохнул  Длинный, покручивая на пальце ключи с брелком «Mercedes». – Ну, милости прошу к нашему шалашу.  Думаю, у членов нашего общества есть много вопросов к представителю данной профессии?

Капитан, хмуро оглядев присутствующих, повернулся к Диме.

– Что здесь происходит? – строго спросил он.

– А палочка полосатая где твоя? – цыкнул зубом небритый. – Забыл? Жаль, было бы чем защищаться.

– И часто вам снится один и тот же сон? – психоаналитик был похож на доктора Айболита из старого мультика.

– Вы знаете, доктор, – Дима уютно полулежал в кресле. – Это какая-то мистика. Но сегодня, когда я ехал к вам, меня остановил на том же самом месте лейтенант ГИБДД Петренко. Дежавю? Я спросил его про капитана. Он странно посмотрел на меня и буркнул, что тот уже неделю не выходит на службу и не отвечает на звонки.

– Почему он об этом говорил с вами? – заинтересовался доктор.

– Не знаю, – Дима зевнул. – Но, думаю, что-то его заставило.

Доктор опасливо покосился на Диму из-под очков.

– Скажите, Дмитрий Моисеевич, а в том сарайчике… ну, который в вашем сне, есть какие-нибудь удобства?

НОВОЕ ЗАВЕЩАНИЕ

– Я косу пока в угол поставлю? – его иссиня-бледное лицо было всё изрыто оспинами.

– Господи, помоги мне, страшный какой, – подумал я вслух, пододвигая ему налитый до половины стакан. – Капюшон сними, не в трамвае.

– Да, ладно, – он ощерился, жадно схватив стакан тонкими пальцами. – Охота тебе в такой вечер.

– Это какой-такой вечер? – я поставил свой стакан на стол и привстал, пытаясь прихватить его за грудки. – Тебя, ваще, кто сюда звал?

– Ты, – невнятно пробурчал он набитым колбасой, хлебом и помидором ртом. – Вчера еще.

– Так чего ж ты вчера не пришел, если я тебя звал, – я пьяно попытался сосредоточиться. – И кто ты такой?

– Я за тобой, дружок, – он по-хозяйски плеснул себе водки. – Ты вчера завещание писал?

Я кивнул.

– Ну вот, – он крякнул, выпив. – Я и пришел. «Я хочу умереть. Пусть сегодня, а может быть завтра» – твои стихи?

– М-мои, – я закрыл рот ладонью, пытаясь бороться с подступившей внезапно тошнотой.

– Твое желание будет испо-о-олнено-о-о, – «козой», составленной из длинных пальцев, он попытался забодать меня.

– Но, это вчера было такое настроение, – всхлипнул я.

Он, молча, развел руки в стороны, укоризненно скривив лицо.

В прихожей затренькал звонок.

– Кого-то ждете? – спросил он голосом Жеглова, наливая себе очередную порцию.

– Н-нет, – я осторожно встал, пытаясь протиснуться между стеной и батареей.

– Сидеть! – рявкнул он. – Я сам открою.

Входная дверь скрипнула обычным скрипом. В коридоре послышались какие-то смешки, шлепки и голоса. Наконец, в кухню вошел здоровенный детина с красными от мороза щеками. Сразу стало как-то тесно.

– Вызывал? – не спросясь, он присел на затрещавшую от обиды табуретку.

– Я? – перестав понимать что-либо, я дрожащей рукой нацедил себе пару капель в стакан, в надежде заставить работать мозг. – Вас?

– Не нас, – улыбнулся дружелюбно детина, обернувшись на торчащего в двери худого. – А меня.

– Вас? – тупо повторил я. – Т-тебя?

– Меня, – подтвердил тот. – «Господи, помоги мне…» – твои слова?

– Мои, наверное, – я попытался, не глядя, нащупать очки, не отрывая взгляд от физиономии детины. Хотя, чем могли бы помочь очки в такой обстановке?

– Ну вот, меня и прислали, – довольно оглянулся он на стоящего сзади.

Тот встрепенулся и сел на свое место.

– Не имеешь права, – он вылил остатки в свой стакан. – У тебя еще водка есть?

Я показал пальцем на урчащий холодильник.

– Много не будет? – детина, не мигая, смотрел на худого. – Ты, все-таки, на работе.

– А он у меня последний сегодня, – худой аккуратно, не пролив ни капли, выпил и медленно поставил стакан в пепельницу, полную окурков. – А завтра не моя смена.

– Я не хочу умирать! – гордо вскинулся я.

Оба повернули ко мне головы.

– Поздно, – худой первым открыл рот. – Вчера хотел умереть? Хотел. Стихи об этом написал? Написал.

Я хочу умереть. Пусть сегодня, а может быть завтра.

Будет смерть очень легкой и лучше внезапной.

Хорошо б, это было во сне, чтоб уснуть – не проснуться.

И уже в эту грязь никогда не вернуться.

А с утра, словно ветер подул, солнце скрылось за тучи.

Нет любви, я уйду. Может там, за стеной БУДЕТ ЛУЧШЕ?

Да еще назвал-то как пафосно – «Завещание». А чего ж не «Реквием»? Слабо? Да-а, не Моцарт, а жаль.

Он встал, шатаясь, и руками по стене побрел к холодильнику.

– Что делать? – жалобно проблеял я.

– Пиши новое, – детина придвинул табуретку поближе. – Завещание новое, дубина.

– А-а, понял, – я наконец-то нашел очки, нацепил их на нос и начал сочинять вслух. – Не хочу умирать. Ни сегодня, ни щас, ни внезапно. Ну как?

Детина только махнул рукой, глядя себе за спину.

– Очень хочется жить, вновь увидеть рассветы, закаты, – меня несло, невзирая на неточности в рифмах. В голове мелькнуло что-то насчет «белого стиха». – Хорошо б поутру на рыбалку поехать с друзьями. А потом, в выходной, наконец-то приехать к маме.

Детина, не оборачиваясь, поднял руку и сжал ладонь в кулак. Я понятливо замолчал.

– Пойдем, поможешь, – он наклонился к худому, лежащему у холодильника на полу, и пошлепал его по щекам. – Спёкся.

Положить тело худого в лифте не удалось из-за тесноты. Он так и стоял, поддерживаемый нами под руки, с закрытыми глазами. На улице бушевала вьюга. Детина взял худого за шиворот, приподнял, и легко забросил в сани, припаркованные прямо у моего подъезда.

– Давай, браток, – он пожал мою вялую ладонь. – Ты с желаниями поосторожней, а то могу и не успеть в другой раз.

Он взгромоздился на облучок, подхватив вожжи.

– И завязывай ты с этой пьянкой. В жизни и без нее много хорошего. А любовь – она есть, только искать надо, – детина гикнул на лошадей, и сани умчались в снежную даль.

Наверх я поднимался пешком, старательно обдумывая каждую приходящую в голову мысль. Тяжело дыша, ввалился на кухню и увидел одиноко стоящую в углу косу. Сев на диванчик, подтянул к себе телефон.

– Петрович! Петрович, спишь что ли? – голос в трубке был сиплым и по-далекому теплым. – Извини, Петрович, что так поздно. У тебя кислота есть? Какая-какая, серная. Много. Растворить одну штуку. Косу. Обыкновенную косу. Да, трезвый я. Уже.

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ

– Нет, ты не прав, – глухо заворчал Серый. – Может так случиться, что и сегодня не выйдет.

– Выйдет, выйдет, – оглянулся по сторонам Лопух. – Сегодня точно выйдет.

– Пошли, а? – Серый тоскливо зевнул. – Вон уже всю задницу отморозил.

– Терпение, друг мой, – Лопух встал передними лапами на ступеньки. – Еще минут десять, и будут тебе объедки.

– Всё, – Серый встрепенулся, подняв уши торчком. – Я – домой. Лучше умереть с голоду, чем с холоду.

– Э-эх, ты-ы! – укоризненно завыл Лопух. – Друга бросаешь на произвол? Иди-иди. Коснется еще…

Серый затрусил по заснеженной тропинке, которая вела прямиком в холодный сарай, служивший временным пристанищем для друзей. Около скособоченной ёлки он сосредоточенно поднял заднюю лапу, когда рядом, подняв мелкую снежную пыль, затормозил огромный серебристый джип.

«У меня был похожий в прошлой жизни, – подумал Серый. –  Только модель другая и цвет».

В приоткрывшемся окне появилась рука с пластиковым контейнером.

– Эй, собака! – следом за рукой высунулась бритая голова в темных солнцезащитных очках. – Сюда иди!

– Сам ты собака! – огрызнулся Серый, униженно семеня навстречу.

– На, ешь, – из контейнера, один за другим, посыпались в грязно-снежную придорожную кашу куски нежного мяса, уже остывшего, пахнущего костром, но от этого не менее вкусного.

Серый жадно зачавкал, кося напряженным глазом в сторону водительской двери.

– Ешь спокойно, – звучал голос сверху. – Не бойсь, не обижу.

Через полчаса дверь в сарай простуженно захрипела, впустив Лопуха.

– Серый, – позвал он в темноту. – Ты здесь?

– Здесь, здесь, – отозвался тот из кучи соломы в углу. – Ну как, вышла?

– Выйти, то вышла, – вздохнул Лопух, пристраиваясь поудобнее рядом. – Да только борщ сегодня был какой-то диетический, что ли?

– Вот вы, уважаемый Петр Петрович, –  перебил его Серый. – В прошлой жизни, говорите, были физиком?

– Да, милостивый государь, – Лопух зевнул. – Профессором. Преподавал на кафедре в университете.

– А к религии как относились? – прищурил по-ленински глаз Серый.

– А никак, уважаемый Сергей Аполлинарьевич. – Бога-то как не было, так и нет. На том стояла и стоять будет фундаментальная наука.

– А я вот сегодня его встретил, – заурчал, вспоминая, Серый.

– Кого это? – приподнял ухо Лопух.

– Явление мне было, профессор, – Серый мотнул косматой головой. – Второе пришествие, не иначе. Только побрили его, гады!

В ДЕТСТВЕ У МЕНЯ БЫЛ ПАТЕФОН

В детстве у меня был патефон. Он стоял на трюмо в коридоре  и Глаша стирала с него пыль фланелевой тряпкой, шурша накрахмаленным фартуком.  Патефон заводили на Новый год, когда в гостиной ставили ёлку, украшенную разноцветными шарами и бумажными фигурками животных. Ёлка пахла лесом и зимой. Глаша пахла сдобным тестом. Папа приносил с работы запах карболки и одеколона.  Мама собирала в себе все запахи и пахла домом. Нашим домом.  Таким, каким он был до прихода тов.Карагандинского.  Именно так он представился моему отцу: «Старший следователь тов.Карагандинский» и махнул перед очками корочкой. После его прихода в наш дом я научился многому, чего не умел раньше. Я научился плакать беззвучно, закусив зубами угол подушки с печатью «42-й детдом». Научился падать, закрывая руками лицо  от метящих в него ботинок. Научился воровать хлеб из кладовой. Научился бить локтем в зубы и мыском ботинка по коленям. Научился читать, писать и играть в футбол.  Это уже потом, когда я выучился на врача  и отработал пять лет в сельской глубинке, наш декан разыскал меня и предложил работать в Москве, в Пироговке, как лучшему его ученику. И это уже потом, когда моя дочь Аришка родила нам с Манечкой внука, в 405-ю палату привезли старика по фамилии Карагандинский. Главврач,  вызвавший меня в кабинет, многозначительно поблескивал очками  говоря, как важен для нашей клиники именно этот пациент. И что звонили с самого верха, доверяя здоровье почетного чекиста такому опытному хирургу, как я.  И что, как коммунист, я обязан сделать все возможное и невозможное.  Я кивал его очкам, соглашаясь с бременем возложенного на меня доверия, и обещал сделать всё.

– Доктор, вы поможете мне? – старик почти шептал, морщась от боли.

– Поможем, – кивнул я. – Скажите, вы прожили счастливую жизнь?

– Я не понимаю, – он скосил глаза на операционную сестру.

– Думаю, это судьба, тов.Карагандинский, – я повернулся к анестезиологу. – Давайте наркоз.

ВИКТОРИЯ

Тук-тук, тук-тук, – сердце билось ровно, но громко, равномерно поднимая и опуская кожу на висках.

– Сколько мне осталось, доктор?

– Два дня,  – вздохнул тот. – Если сейчас же не прооперироваться…

– Нет, спасибо, – она сглотнула комок в горле. – Слишком мало шансов.

– Виктория Владимировна, вы же сама врач, – он попытался взять ее за руку. – И должны понимать, что нужно бороться до последнего.

– Именно поэтому и не хочу, – она отдернула руку. – Не хочу умереть на операционном столе.

– Воля ваша, – обиделся доктор. – Вот здесь подпишите.

На улице пахло перегретым асфальтом и жареной свининой.

«Что делать?» – думала Виктория. – «Нет, не так: что необходимо сделать в первую очередь. А что во вторую, в третью и четвертую, ведь пятой может и не быть. Еще вчера самым важным в ее жизни было то, что соседи сверху невыносимо громко орут по вечерам, а позавчера – подтекающий бачок от унитаза. Лилька еще не хочет учиться – переходный возраст. Боже! Что будет с Лилькой, когда ее не станет? Вот о чем надо было думать. Мефодий, конечно, любит ее, как родную. Но, все-таки, они юридически не родня. Прелести гражданского брака с его независимостью и т.д.. Если бы был жив Серёга. Вот на кого можно было положиться, как на Великую китайскую стену. А как я его любила? По уши, по пятки. Хм, в приговоре врача есть и положительная сторона – скоро встретимся там с Серёгой. Бабушка? Сама на ладан дышит. Сиделку за сиделкой меняем, никто не хочет связываться. А что будет с ней? С бабушкой? Надо позвонить Мефодию. Как-то сказать ему всё. Но как? Он такой инфантильный, так мило боится окружающей его действительности. Творческая натура. Так что же будет с дочерью?»

Водитель тонированного  джипа не успел затормозить перед внезапно вынырнувшей из-за припаркованной машины Викторией. Ее ударило капотом, подбросило в воздух и приземлило на тротуар. По инерции, она попыталась подняться, но упала, потеряв сознание.

– Лежи, не дергайся, – бритый наголо мужик нервно крутил руль, непрерывно сигналя. – Щас доедем.

Она прикрыла веки.

– Петрович, я прошу, слышишь, – мужик держал за лацканы халата толстого смешного дядьку в очках. – Я тебя никогда не просил. Сделай все, как надо. И как не надо сделай. Но, чтобы она осталась жива. Понял?

Вика закрыла глаза.

– Как ви себья чувствиете? – голос пробивался издалека, чередуясь с ярким лучом фонарика, бьющим прямо в глаз. – Фрау Фролов?

Вокруг все гудело. Ужасно хотелось пить. Виктория открыла глаза.

– Очнулась? – бритый смочил ее губы влажной салфеткой. – Ну вот и хорошо. Значит, не соврал херр доктор.

– Где я? – прошептала она.

– В самолете, – хохотнул он. – В моём.

– Где Лилька?

– Встречать будет нас во Внуково, – он подмигнул ей. – Выйдешь за меня?

– Вы кто? – Вика попыталась оглядеться.

– Я-то? – бритый поправил галстук. – Зюзин Андрей Филиппович.

– Какой сегодня день? – она приподняла руку.

– Пятый, – он посмотрел на экран мобильного. – Пятый с тех пор, как мы встретились на дороге.

– Не может быть, врач сказал, что мне осталось максимум два дня.

– А-а, – Зюзин улыбнулся. – Это ты насчет неоперабельной опухоли? Так всё, ее нет. Немцы – они знаешь какие? У-у, какие.  Удалили ее к едреней фене. Херр доктор сказал, что жить будешь долго и счастливо, но при одном условии…

– При каком?

– При моем постоянном уходе, – он погладил себя по лысой голове. – Так что, давай, не ерепенься, Виктория Владимировна, на следующей недельке прямо в ЗАГС.

– Зачем я тебе? – Вика закрыла глаза. – Я старая уже, зарабатываю копейки и в постели не гимнастка.

– Ну, зарабатывать буду я, – он погладил ее по волосам. – Потом, давно не мальчик. А насчет постели – будем тренироваться.

Зазвонил его мобильный.

– Да, мам, – он отвернулся в сторону. – Звонил. Хотел сказать, что женюсь. Обязательно познакомлю. Из Германии. Нет, не немка. Обижаешь. Самая, что ни на есть, красавица. Вылитая ты в юности.

БЫЛОЕ И ДУМА

Что за чушь лезет в голову? Какой-то Брайан де Пальма. Режиссер, вроде. Или артист? Оно мне надо? Славка опять скажет: «Ну и темнота ты, Валька». Обидно, блин. Надо посмотреть в интернете, что за пальма такая. Или такой. Хотя, если разобраться, я в деревне среди девок была самая умная. Вон, в школе, даже на районную олимпиаду по физике посылали. Ну и что, что не выиграла? Главное – участие, как говорил наш физрук. А потом, в техникуме, выиграла спартакиаду по прыжкам в длину. Медаль еще где-то валяется. И грамота, почётная. А Славка в то время уже был вторым секретарем райкома. Ходил важный, что твой гусь. С портфелем. А возили его на «газике». Шофер еще у него тогда был с какой-то смешной фамилией. То ли Недокакин, то ли Перекакин?

– Слав? – Валька по привычке дунула в трубку мобильного. – Ты где? Уже в Думе? А время сколько? Де-е-ся-ать? А чего ты меня не разбудил? Да, у меня ж в двенадцать заседание профильного комитета. А ещё по документам конь не валялся. Ладно, успею. Слышь, Славк, а как твоего шофера фамилия? Который в Белгороде еще тебя возил. Ну, когда ты вторым секретарем был. Вспомнил? Как? Пересрал? Это фамилия такая? Да, ладно! Ахренеть! А поменять он не мог? Тогда трудно было? А-а. Иван Иванович Пересрал – звучит гордо. Откуда? С войны 12-го года? И что? Сам Кутузов? У его прадеда спросил? Да, ладно. Так и сказал? А прадед его, значит, генералом был? Что, генерал, пересрал? Оттуда и пошло? Прикольно. А помнишь, как ты пересрал, что прокурор откопает твой откат? Успокойся, кому надо тебя слушать? Что, у них других дел нету? Вон, оппозиция от рук отбилась. И с коррупцией бороться насущно необходимо. Так что, Славка, не ссы. Вечерком слетаем в Милан? Ну, договаривались же вчера. Ладно. Целую. До вечера.

ПОКУШЕНИЕ НА ПРЕЗИДЕНТА

– Квакин, ты тут? Ква-а-а-аки-и-и-ин! – эхо, разбившись  о покатые своды подвала, затихло в темноте. – Квакин, миленький, отзовись. Я больше не буду – честное пионерское. Ну, мамой клянусь. Не веришь? – крик Катьки сбился на торопливый шепот. – Никогда-никогда. Буду паинькой, как ты любишь. Не буду злиться, когда ты смотришь свой проклятый футбол. И на рыбалку будешь ездить сколько хочешь. Хочешь каждые выходные? Пожалуйста. Не хочешь на рыбалку, езди на охоту. Или куда там еще ездят настоящие мужики? – Катька завозилась, пытаясь растянуть связывающие ее ремни. – Да, какой ты мужик? Так, одно название. Другие, вон, давно уже капиталами ворочают, а ты? Даже мозгами своими протухшими поворочать не можешь. Как говорится, умственный импотент, – Катька расхохоталась, брызгая слюной. – Если разобраться, то и не только умственный. А то, что у тебя было с Варварой Тихоновной – это, миленький мой, уже клиника. Да-а, это надо бы тебе, дружок, показаться Григорию Иванычу. Не хочешь? А кто хочет? Поначалу все вы хорошие, а потом – то не так, это не эдак. Козлы, – подытожила Катька и заскулила. – Эй, кто-нибудь! Дайте водки, что ли.