Текст книги "Секс и ветер (СИ)"

Автор книги: Павел Гаммал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Ты читал книгу одного польского писателя про Эйнштейна? – неожиданно спросил его старый.

– А что можно нового написать про него? – спросил молодой.

– А то, что один из паталогоанатомов, в руки которого попал труп великого ученого, решил, что другого шанса в его жизни уже не будет, – старый прихлебнул виски из широкого стакана, приподняв его в приветственном жесте. – А потом вырезал из трупа мозг, разрезав его на сто восемьдесят частей.

– Для чего? – заинтересовался тот.

– Для исследований, – ухмыльнулся тот. – А ты думал, для чего?

– А-а, – заинтересованно протянул молодой, выпив виски из своего стакана. – Я думал, что все паталогоанатомы – немножко извращенцы.

– Наверное, – подтвердил старый, отрезая очередной кусок от стейка и отправляя его в рот. – Сейчас не об этом. Тогда, как впрочем и сейчас, очень остро стоял вопрос клонирования.

– Минуточку, – оборвал его разглагольствования молодой. – А это не противоречит основным законам церкви?

– Ну, ты загнул, – засмеялся старый. – Кто бы говорил…

– А что я? – удивился молодой. – Я же не апологет!

– Слушай, успокойся, – старый разлил оставшийся виски по стаканам. – Ты же нормальный чувак. Побереги нервы.

– Я понимаю, – произнес молодой, потягивая виски мелкими глотками. – Но меня бесит…

– Это тебя от молодости…

– Ты смеешься? – молодой неподдельно поднял брови. – Какая молодость, спустя столько лет бессмертия?

– Тише-тише, – старый испуганно прикрыл глаза. – Мы не должны говорить об этом вслух.

– Слушай, ты вообще понимаешь, о чем мы? – молодой отбросил со звоном вилку и нож. – Во-первых, здесь никто не понимает по-русски, кроме этого петуха.

– А во-вторых? – прищурился старый.

– А во-вторых, мой старый друг, – молодой многозначительно поднял указательный палец. – Ну, скажи кто, кроме нас, знает что-либо о проблемах бессмертия больше, чем мы с тобой?

– Пожалуй, никто, – невольно оглядываясь по сторонам, ответил старый. – Хотя, кто знает?

– Я знаю, – радостно подытожил молодой.

– Что?

– Кто знает, – ухмыльнулся он.

– Ну, и кто? – поинтересовался старый.

– Он, – многозначительно произнес молодой, указывая пальцем вверх.

– Он? – старый пьяно прищурился.

– Ну да, – горячо зашептал молодой, придвинувшись к нему всем стулом. – Ведь он видит все!

– Это предрассудки, – подытожил старый. – Тебе ли об этом не знать?

– Да знаю я, знаю, – скороговоркой зачастил молодой. – Но, послушай…

– Да слушаю я, – умиротворяющим жестом попытался успокоить тот его. – По-моему, тебе хватит.

– Чего хватит? – запальчиво возразил молодой. – Гарсон! Еще бутылку!

– Не шуми, – попытался успокоить его старый. – Тебе еще работать сегодня.

– Да пошли они все… – махнул рукой молодой. – Все равно никто не оценит. Бардак.

– Ты чего? – удивился старый. – Бунтовать вздумал через столько лет?

– А что я? – пустил слезу молодой. – Столько лет работаю, без выходных и проходных – и все насмарку. А ты уже сегодня будешь там…

– Успокойся, – старый откинул от себя вилку с ножом. – Ты же не кто-нибудь…

– А кто я? – обиженно протянул молодой. – Подающий надежды на быстрое освобождение, а что в итоге?

– А сколько тебе осталось? – спросил его старый, закуривая.

– Еще четыре, – ответил молодой, щелкнув пальцами.

– Слушай, сколько ты будешь щелкать? – удивился ему старый.

– Сколько надо, столько буду, – опять обиделся молодой. – Ведь это ты меня пригласил.

– Ладно-ладно, – попытался утихомирить его старый. – Вечер перестает быть томным.

– Чего-то еще? – вездесущий официант угодливо склонился над их столиком.

– Скажи-ка, любезный, – нараспев произнес молодой. – А есть у вас настоящие кубинские сигары?

– Как не быть, – ответил тот на иврите. – Лучшие сигары прямо из острова Свободы.

– Сделано в Палестине, – пробормотал старый по-русски, как бы про себя.

Раскурив толстую сигару, молодой сделал глубокий выдох.

– Кайф! – откинулся он на спинку стула. – Хороший табак.

– Ты чего пришел сюда?

– Видишь парочку напротив? – старый прищурился от дыма.

– Вижу, – молодой напрягся.

– Я его заберу, – старый громко стукнул пустым стаканом по столу.

– Почему его?

– Он нарушил заповеди.

– Какие?

– Не прелюбодействуй.

За соседним столиком мужчина подавился маслиной, попавшей в дыхательные пути. Молодая девушка громко кричала, призывая в помощь окружающих ее людей. Врачи приехали поздно.

– Пойдем, старик, – старый похлопал его по плечу. – Пора.

– Я же ничего плохого не сделал, – голос был слабым и дребезжащим.

– Пойдем со мной, – старый постарался быть убедительным. – Там решат.

ШЕШ-БЕШ

– Что ты хочешь?

Она падала на пол, пытаясь подняться.  Ее голое тело билось о стены, зубы пытались укусить его. Сделать ему больно. Пару раз ей удалось. Щека и плечо у него горели волдырями  ее укусов.

– Мне больно!  – он попытался отстранить ее.

– Прости меня,  – она шептала сквозь пьяную мглу.  – Мне плохо. Меня тошнит.

– Ти-ише-е,   – как удав на кролика,  он воздействовал на нее  тембром своего голоса.

И он это прекрасно знал. Пытался ее успокоить, бормоча несуразности. Любые. Только бы ушла боль… Боль, которая преследовала ее последние месяцы. Не душевная. А физическая, разрывающая на две половины тело . На здоровую,  которая хотела его тела. И больную, которая тоже хотела его тела, но не могла. Хотя, от этого становилось не легче…

– Давай сегодня напьемся,   – он открыл меню. – Почему-то, именно сегодня такое настроение.

– Давай, – заинтересованно произнесла она. – Может быть, ты сегодня расскажешь мне, за что ты так любишь меня.

– Чего это ты так решила? – он преувеличенно заинтересованно  пролистывал меню.

– Слушай, – она раздраженно хлопнула книжкой. – Любят не за что-то,  а вопреки всему.

Он скривился, кивая головой.

Официантка, привлеченная громкой ссорой, с подобострастной улыбкой подбежала к столу.

– Вы уже выбрали? – улыбнулась она дежурной улыбкой.

– Дайте нам литр домашнего вина,  – раздраженно начал он. – И два шашлыка.

– Вы знаете, что при заказе литра вина, вы должны три раза бросить кости, – она стояла, качаясь над столом.

И что? – он криво усмехнулся.

– Если выпадет шеш-беш, то есть шесть-пять, – она лукаво улыбнулась. – То вы получите литр вина бесплатно.

– Давай попробуем, – она доверчиво заглянула в его глаза.

– Давай, – он бросил кости. Выпало 5-1.

Ей, в принципе, было все равно. Она знала, что ей осталось меньше недели. Болезнь, поедающая ее внутренности, была беспощадна и равнодушна к тому, выиграют они или нет.

– Теперь, давай ты, – он протянул ей стаканчик с костями.

Она тряханула хорошенько. 4-3.

Оставалась еще одна попытка. Он собрался. 2-5.

Вообще мимо.

– Не думай об этом, – она ласково накрыла его руку.

– А я и не парюсь,  – он ободряюще успокоил ее.

Официантка ушла, пожелав удачи в следующий раз.

– Видишь, нам не повезло, – она выпила пол-бокала.

– Слушай, Вера, – он закурил, красиво выдувая дым в сторону. – Ты не будешь против, если я расскажу тебе о своем прошлом?

Официантка, заменившая пепельницу, принесла еще литр вина. Вместе с мороженым.

Следом за ней пришел официант со стаканчиком,  в котором прятались кости.

Он, потрясывая стакан, выбросил камушки. 6-5. Шеш-беш.

– Поздравляем вас, – закивали официантки. – Заберете с собой?

– Да, – она сложила в сумочку все свои карты.

Всю дорогу домой они целовались в метро. И пили этот литр. Вино, доставшееся бесплатно, будоражило кровь. Они выходили на каждой остановке, целовались, забывая обо всем, и пили вино, завернутое в полупрозрачный пакет.

– Боже, как мне больно! – она падала навзничь в вагоне метро.

– Веруня, что мне делать, – он растерялся, как вчерашний школьник. – Я вызову скорую?

– Не надо скорую, – прошептала она. – Сейчас  станет легче.

Потом ей стало плохо.

Очень.

Не то, чтобы он думал, что ему делать?

Он просто не знал.

Она корчилась на полу.

Он поднимал ее.

Тянул в туалет.

Думал, что ей плохо от вина.

Она вяло сопротивлялась.

Говорила о том, что ее просто тошнит.

Он тянул и тянул ее.

Пытался облегчить страдания.

Пытался представить себя ее ангелом-хранителем.

Почему она не сказала?

Почему?

Потому что…

Был бы нормальным мужиком,  я не знаю, поцеловал бы, обнял, зная, что…

Она…

Такая разная…

Для всех.

Во время операции чаша весов склонялась то в ту, то в иную сторону. Сестра, то и дело, вытирала пот со лба хирурга.

– Вроде вытянули? – доктор устало снял маску.

– Везучая, – подытожила сестра. – Наверное, в спортлото везло? В прошлой жизни.

ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ

Тифлисская губерния. Город Гори. 1893 год.

– Джугашвили, почему ты избил Жванию? – голос духовного наставника, казалось, доносится издалека.

– Простите, отец мой, – склонив рыжую голову, подросток смиренно, и в то же время дерзко, взглянул прямо в глаза духовнику.

Москва. Кремль. 1941 год.

– Эвакуация? – желтые от трубки пальцы нервно стучали по столу. – Даже не смейте думать об этом! Стянуть все силы на оборону Москвы! Потеряем Москву – потеряем всё!

Ближняя дача. 1 марта 1953 года.

– Иосиф Виссарионович, что с вами? – Лозгачев пытался понять, вспотев, жив Сталин или нет. Припал к груди, пытаясь услышать пульс…

Бетельгейзе. Звезда в созвездии Ориона. 2010 год по земному летоисчислению.

Трое зеленых маленьких существ, населяющих планету, склонились над Четвертым, пытаясь привести его в чувство. Они обменивались между собой курлыкающими звуками, выражающими явную тревогу.

– Как он? – спросил Главный.

– Вроде дышит, – предположил Косоглазый.

– Помогите мне, – Толстый протянул левое щупальце.

Лежащий без сознания Четвертый глубоко вздохнул, и открыл огромные глаза.

– Где я? – прошептал он.

– Дома, – коротко хохотнул Косоглазый. – Вот тебя зацепило.

– Что это было? – Четвертый попытался подняться.

– Это, брат, такая трава, – философски заметил Главный. – Не надо было столько курить.

– А что ты видел? – полюбопытствовал Толстый.

– А сколько времени я отсутствовал? – вопросом на вопрос ответил Четвертый.

– Ну, минут пятнадцать, – предположил Косоглазый.

– Да-а, – Четвертый встряхнулся. – Я был на маленькой планете, объятой распрями, войнами и нелюбовью существ, населяющих ее друг к другу.

– И кем ты там был? – Главный придвинулся ближе.

– Верховным главнокомандующим одной из сторон, – Четвертый потянулся к сосуду с водой. – Прожил его жизнь. С рождения и до смерти.

– Круто, – Толстый сворачивал самокрутку. – Сейчас я попробую.

– Хорошая трава, – подытожил Косоглазый. – Эдмунд не обманул.

СПЕРМАТОЗОИД

– Ты лучший!

– Издеваешься?

– Пошел ты…

Было холодно. Из форточки дуло.

– Я люблю тебя.

Он повернулся к ней. Подтянул одеяло на себя.

– Замерзла?

– Ты, как печка, всегда горячий.

– Лучший из всех, что были до меня? – он прижался небритой щекой к ее груди.

– Нет.

– Что нет?

– Не лучший из всех, – она нежно скользила губами по его ладони. – Единственный. Единственный из всех моих мужчин, которого я так люблю.

– Как так? – он приподнялся на локте.

– Так, – она старалась в темноте заглянуть в его глаза, такие разные при разном освещении. – Безумно, безоглядно…

– Ахматова? – неуклюже попытался сострить он.

– Бродский, – улыбнулась она.

В параллельном мире маленький безымянный сперматозоид, преодолевая многочисленные препятствия, пытался, как мог, достигнуть цели своей жизни – яйцеклетки. Он боролся не за себя, а за их счастье. Из последних сил, собравшись, он преодолел последний рубеж, и слился в экстазе с конечной целью своего путешествия.

– Йес, – пробормотал сперматозоид.

– Вот ты и дома, – прошептала яйцеклетка в ответ.

– Смотри, какой большой! – бабушка подняла ребенка на вытянутых руках, любуясь им в лучах заходящего солнца.

МАЙДАН

 – А что ты раньше, не мог? – тетя заправила выбившийся локон в бигуди. – Сказать ей об этом надо было раньше.

– Тё-оть, – не отрываясь от монитора, усмехнулся я. – Ну, не смог я. Ведь он – мой отец.

– Отец, – фыркнула тетя. – На холодец.

– Знаю, знаю, – я отъехал вместе с креслом от стола. – И про то, что бросил нас с мамой, и про то, что ушел к этой стерве с пятого дома, у которой тогда у самой трое по лавкам сидело. И про алименты, которые не платил, и про то, как вы с мамой вдвоем меня вырастили, хотя было ой, как трудно.

– Трудно, – подхватила тетя. – А ты, что ж думаешь, легко? Когда ты болел два раза в месяц то бронхитом, то воспалением легких. А лечить тебя чем? А в больнице ночевали у твоей койки по очереди. Легко? А кобель этот в институте у себя штаны просиживал.

– Просиживал, – я обнял тетю, прижав ее голову к своей груди. – Я тебя люблю, тетя.

– И я тебя, – всхлипнула она. – Но, сказать надо было раньше.

– Сейчас ей позвоню, – я набрал мамин номер. – Алё, мам? Привет. У меня нормально. А у вас? Как там муж? Привет передавай. Не, не приеду. Сессия скоро. Тетя нормально. Контролирует меня. Нет, мы никуда не выходим, ни во что не вмешиваемся. А что Москва? Стоит? В пробках стоит? Ну, хорошо. Да, слушай, тут такое дело. Не знаю, как сказать. В общем, папа погиб. Неделю назад. Я в интернете прочитал список погибших на Майдане. Мам, ну не надо. Нет, не идиот. Зря ты так. Я горжусь тем, что у меня такой отец. Был.

Тетя тихо плакала, беззвучно зажав рот ладонью.

ЖЕНЬКА И ВЕНЬКА

– Ты не любишь меня? – она потянулась нежно, до хруста. – Я уверена.

– Какая ты, – он разжал губы, спекшиеся после ночи. – Уверенная.

– Да, такая, – она упруго соскочила с кровати. – Верю в себя.

– Уходишь? – он приподнялся на локте.

– Муж будет волноваться, – она натягивала колготки. – И так задержалась.

– А что ты ему скажешь? – он потянулся за сигаретами на полу.

– Не твое дело, – отрезала она.

– Не скажешь ему о нас? – он прикурил.

– А хочешь? – она озорно заглянула в его глаза.

– А ты? – ответил он вопросом на вопрос.

– Я очень хочу, – она упала на него, прижавшись всем телом. – Мало того, я хочу детей от тебя.

– Почему от меня? – он попытался отодвинуться.

– Потому, что ты – мой любимый медведь, – она терлась о него. – Такой большой. Я люблю твои руки.

– Только руки? – он попытался встать.

– Нет, – она целовала его грудь. – И руки, и живот, и …

– Тебе пора, – он попытался оттолкнуть ее.

– Наплевать, – ее  голос, приглушенный поцелуями, звучал так нежно. – Я хочу целовать твою сладкую кожу.

– Ты – маньячка, – он пытался вырываться.

– Да, – она лезла все глубже, шепелявя.

Он вошел в нее, ощущая каждой клеточкой своего тела ее вибрации. Она ответила ему глубоким вздохом, навстречу.

– У вас близнецы, – тетка в застиранном халате теребила его. – Мужчина.

– Что? – он очнулся, вырвавшись из оков сна.

– Андронова, ваша жена? – таращилась тетка.

– Моя, – он встряхнул головой, поежившись в жестком кресле.

– Двое у вас, мужчина, – прокричала медсестра ему прямо в ухо, как контуженному. – Мальчик и девочка.

ПРЕФЕРАНС

– Ты где был? – дым от приклеенной в углу рта сигареты заставлял слезиться глаза. Поэтому Кондрат щурился. – Отливал? Садись, ты на прикупе.

Кухня была наполнена дымом. Открытая форточка задыхалась от количества выкуренных сигарет. Трое толстых, измученных бизнесом, пацанов сидели вокруг небольшого стола, уставленного пепельницами, рюмками, бутылкой водки и нехитрой закуской. Канцлер замер у входа.

– Вы …. Чего? – он стоял, выпучив красные от бессонницы глаза. – Живые?

– Нет, б.., – хохотнул Штирлиц. – Мертвые.

– Ага, – подхватил Леха. – Мертвые, от водки.

– Пацаны… –  Канцлер присел на пустой стул. – Вы все умерли.

Ответом ему был дружный хохот. Кондрат смеялся, отфыркиваясь, расплевывая вокруг слюну. Штирлиц согнулся вдвое. Леха мерно бился головой о стол.

– Вы не догоняете? – Канцлер поднял руку вверх, как оратор в древнем Риме, успокаивая толпу. – Я был на ваших похоронах.

Пауза повисла над столом, смешиваясь с сигаретным дымом.

– Ты? – первым очнулся Кондрат, затушив сигарету. – На каких похоронах?

– Да на твоих! – эмоционально ответил Канцлер. – Знаешь, сколько народу пришло?

– Сколько? – Кондрат машинально вытащил сигарету из полупустой пачки.

– Тыщи полторы.

– Да, ну?

– Ну, да!

– Да, ты гонишь! – Штирлиц нервно хохотнул, затягиваясь. – Пощупай нас. Мы – живые.

– Хочешь выйти за пределы этой кухни? – Канцлер взял сигарету из пачки, лежащей на столе. – Попробуй.

– И попробую, – заволновался тот. – Тем более, пора домой. А то Светка будет волноваться.

– Не будет, – успокоил его Канцлер. – Светка ходит на твою могилу каждый месяц, и зимой, и летом.

– Слушай, ты, – Леха попытался дотянуться до отворота пиджака Канцлера. – Я тебя знаю всего два месяца, в отличие от них. Поэтому, легко набью тебе лицо.

– Ти-ише-е, – Канцлер попытался вырваться из железной хватки. – Не веришь, сходи – отлей.

– И пойду.

Леха вышел из кухни. Вернулся через минуту.

– Дайте ключ.

– Какой ключ, – Штирлиц выгнул брови. – От чего?

– От входной двери, твою мать, – Леха навис над столом.

– А-а, у меня нет, – выдохнул Штирлиц, оглядевшись. – А мы, вообще, у кого?

– В смысле? – Кондрат выдохнул дым.

– Ну, в смысле, дома, у кого?

Все огляделись вокруг.

– Ирка! – заорал Кондрат. – Неси посуду!

В ответ эхо разносило по вечности его просьбу. Никто не пришел.

– Где она?

– Она там, – Канцлер закурил. – За дверью.

– А мы? – Штирлиц выдохнул дым ему в лицо. – А мы-то где?

– Не знаю, – Канцлер приподнял карты – бубновая восьмерка и валет. – Кто-нибудь скажет слово?

– Шесть пик, – машинально среагировал Кондрат…

БУЛКА

– Булка, Булка-а! – голос доносился откуда-то слева. – Ты любишь меня?

– Никого, кроме тебя, – она выдохнула слова. – Ты – лучшее, что было в моей жизни.

– Прости меня за вчерашнее, – его голос с характерной хрипотцой очаровывал, сметая все преграды на пути ее нравственности.

– При одном условии, – припухшие Булкины губы были полны запаха вчерашней ночи. – Ты выполнишь мое желание.

– Одно?

– Да.

– Давай.

– Хочу-у, – она по-детски выпятила губу. – Чтобы ты был всегда со мной. Это реально?

– Детка, я же не бог, – он усмехнулся, разливая вино по бокалам.

– А если бы был им?  – Булка смешно оттопырила губу, отпив.

– Если бы был, – усмехнулся. – Не сидел бы здесь.

– Пошел ты.

– Что ты имеешь против?

– Да, ты – просто женатый козел.

– Я и не скрывал этого.

– Нет, ты не просто козел, – она поджала губы. – Ты – козлее всех козлов.

– Ненавидишь меня?

– Просто завидую, – буркнула Булка. – Твоей жене.

Он обнял ее, погладив по спине. На глазах блестели слезы.

– Лучше тебя не было и не будет никого в моей жизни, – шептал ей в ухо.

– Конечно, – всхлипнув, она посмотрела прямо в его глаза, казалось, проникнув в душу. – Ей хорошо.

– Кому?

– Твоей жене.

– Почему?

– Она имеет право на все это.

– На что, это?

– На все, – Булка вытерла слезы тыльной стороной ладони. Отстранилась. – На тело, глаза, голос…

– Успокойся, Булочка, – он попытался прижать ее к себе.

– Нет! – оттолкнула его. – Ты никогда не будешь со мной!

– Почему? – он выгнул брови, став похожим на смайлик в интернете.

– Потому, – она копалась в своей сумочке, пытаясь отыскать что-то важное. Нашла. Достала маленький смешной пистолет. Направила на него. – Смешно?

– Булка, прекрати, – он попытался оттолкнуть ее руку.

– Нет, любимый, – она нажала на курок.

Маленькая пуля, вырвавшись из своего убежища, разогнавшись до огромной скорости, вошла точно в середину его лба, ломая кость, проникая прямо в мозг.

Булка сосредоточенно смотрела, как его грузное тело падает на пол. Потом, удостоверившись, что он уже не дышит, аккуратно вставила теплый ствол пистолета себе в рот. Маленьким пальчиком плавно нажала на курок…

АНТОН И ПАРАМОН

Он поймал ее взгляд и пропал. Все полетело в тартарары – и грамотно налаженный бизнес, и квартира в центре, и дача, и даже какие-то незначительные накопления за все эти годы. Все продал, подчистую. Только для того, чтобы потакать ее малейшим прихотям, чтобы позволила находиться рядом с собой. А когда деньги закончились, она просто ушла. Он метался по комнате, как раненый зверь. Пытался преследовать, но не смог приблизиться к ней даже на расстояние вытянутой руки – помешала охрана ее нового воздыхателя. Рвал вечером на опустевшей кухне в клочья фотографии, и успокаивался ненадолго, только зарываясь лицом в складки забытого ею платья, вдыхая каждой клеточкой своего тела такой родной запах.

1.

– Вставай, сука, – тяжелый носок ботинка нескладного, долговязого милиционера больно впился между ребер. – Глянь, Серый, разлегся. Тебе, што-на, санаторий тута?

– Тута, – хмыкнул в густую бороду разбуженный бомж. – Вы что-то хотели, господа?

Служители порядка недоуменно переглянулись. Рыжий, коротконогий отстегнул дубинку с пояса.

– Бить будете? – догадался тот.

– Ага, – буднично ответил тот, обернувшись к напарнику. – Чего ты тянешь, Колян? Давай на санаторий наложим мораторий.

– Погоди-ка, Серый, – долговязый Колян отодвинул того и наклонился к бомжу. – Ты что, новенький тута? – зашептал ему на ухо. Дождался ответного кивка. – Кому платишь? Никому? Я так и думал. Значицца так, – он выпрямился и отстегнул свою дубинку, видимо для большей аргументации. – Платить будешь нам раз в неделю. Полтора стольника в день. Понял? Итого, в следующий вторник с тебя тысяча.

– Пятьдесят, – вклинился рыжий.

– Что, пятьдесят? – переспросил Колян.

– Ну, это, – неуверенно начал Серый. – Семь на полтораста – будет тысячу пятьдесят.

– А-а, – Колян сверху поглядел на напарника. – Скидка для бомжей сегодня. Пошли.

2.

– Ахмет, земляк он наш, – толстый глухо кашлянул в кулак.

– Ишак он, а не земляк, – перемешивая длинной палкой головешки в костре, ответил лысый. – Ни слова по-нашему не знает.

– И что? – встрепенулся толстый. – Наш дедушка тоже ни слова по-русски не знал, а всю жизнь себя считал русским.

– Так-то де-едушка, – лысый многозначительно поднял вверх заскорузлый палец.

Парамон лежал на траве, прислушиваясь к их гортанному бормотанию. Он знал, что взяли его в побег только по личной просьбе Кривого. Кривой сказал взять, они и взяли. Ни о чем не спрашивая. А что дальше? Долгая дорога до Москвы. Еще, не известно, как все пройдет  там. И удастся ли ему добраться туда живым.

– Вставай, Парамон, – толстый затушил костер, разбросав угли по сторонам. – Идти надо. Через час будет схрон с едой и одеждой.

3.

Сидя под вагоном в отстойнике, Антон лениво наблюдал медленно текущую мимо жизнь. Вот проехал, грохоча своими железками автопоезд по сбору белья. Проводники киевского решили выпить, солидно гремя бутылками в непрозрачных пакетах из близлежащего супермаркета. Воровато оглядываясь по сторонам, к забору пробирался худой мужчина с увесистым кейсом в руке. Что-то в его пружинящей походке напомнило Антону о детстве. Повернув голову, он увидел, как с двух сторон к мужику, беря его «в клещи», подбираются Колян с Серым.

– Уважаемый! – Колян криво усмехнулся. – Документики предъявите.

Тот на минутку присел, пытаясь открыть чемоданчик, а затем резким пружинящим ударом вбил свою ступню в подбородок служителя порядка. Тот коротко охнул и осел, закатив глаза. Антон вспомнил. Парамон. Только он в их классе занимался карате. Причем занимался серьезно. По нескольку часов в день не вылазил из зала. Вспомнил и напрягся. Серый подбирался к Парамону сзади, стараясь ступать как можно тише. Правой рукой он уже расстегивал кобуру. Антон выбрался из своего укрытия, зажав в руке увесистый железный прут. Этим прутом он и ударил в самую середину милицейской фуражки, когда Серый уже вскинул руку с пистолетом для выстрела.

4.

Двери медленно открылись. Поджарый охранник улыбнулся ему навстречу.

– Доброе утро, Антон Антонович!

– И тебе привет, Олежка, – Антон изящно помахивал модным портфелем. – Как семья, дети?

– Так нет же пока, – охранник развел руками.

– А, да, – извинился тот. – Как «Спартак»?

– Опять продули, – махнул рукой Олег. – Надо в Казань переезжать. Болеть за «Рубин».

Антон усмехнувшись, вошел в лифт.

– Привет, Парамоша, – войдя в кабинет, он бросил портфель на стол.

– И тебе не хворать, – Парамон оторвал взгляд от ноутбука. – Когда работать начнешь?

– Так я ж уже ж начал, – Антон закатил глаза. – Ты про «Балтэнерго»?

– Про нее родимую, – Парамон закурил, откинувшись в кресле.

– Нам нужна только подпись председателя совета директоров? – уточнил Антон.

Парамон коротко кивнул в ответ.

– Докладываю, шеф, – Антон встал по стойке «смирно». – К нему была подослана отобранная лично мной студентка театрального ВУЗа. Шуры-муры, цветы-конфеты. Короче, диск с записью их плотских утех будет у меня сегодня. Дальше – по накатанной… Ты же знаешь.

– Сам позвонишь ему? – Парамон хмурил брови.

– Зачем светиться, – Антон присел за стол переговоров. – Есть же для этого специально обученные кадры.

– Если он подпишет, – Парамон нагнулся к столу. – Сколько мы получаем?

– Двадцать пять миллионов евро, – Антон задумался. – Минус затраты. Чистыми, на выходе, около двадцати миллионов.

– Отлично, – Парамон затушил окурок. – Не забудь тридцать процентов перевести на счет Кривого.

ПУТЬ К СЕБЕ

                                                                    Киселёвым – сильным и уверенным в себе людям…

– Тебе нужна не я, – слезы капали прямо в тарелку с квашеной капустой. – Тебе нужна только твоя водка.

– Не-ет, – он упрямо крутил головой. – Ты – моя единственная любовь.

– Ю-ура-а! – она помахала ладонями перед его пьяно ухмыляющимся лицом. – У меня опухоль в голове!

– Как говорил наш комбат, – он опрокинул рюмку. Зажмурился, крякнув. – В голове – не в жопе, Зая.

Утро не принесло покоя. Марина так и не заснула, сидя за кухонным столом. Мысли неслись не отдельными скакунами, а целыми табунами. Что будет с детьми? Сможет ли Юрка вытянуть младшего без нее. «Без нее» – какие страшные слова. Хотя, всем пофигу. Поплачут и забудут. «Кто был ничем – тот станет всем». Похоже, эта песня не про нее. В лучшем случае, можно стать короткой строчкой в новостях: мол, произошло ДТП на таком-то километре – трое погибших. И всё – ни фамилий, ни имён. А так – и строчки в новостях не удостоишься. Умрешь, как подопытный кролик на операционном столе. Вот, если бы денег дали на «лазер», тогда еще была бы надежда. А так… И, главное, картошку не успели посадить…

– Петрович, ну что тебе стоит? – Юра мялся на краешке директорского стола. – Это ж не твои деньги, а государственные.

– Нет, – директор рубанул воздух ладонью. – Нет денег, Юрий Николаевич, и не проси.

– Так я ж не за себя, – дыхнул вчерашним перегаром Юра. – Ты ж знаешь, я отработаю. По гроб жизни…

– Хватит! – директор хлопнул ладонью по полированной столешнице. – Не дам!

– Су-у-ука! – заорал Юра тогдашним командирским голосом. – Себе зарплату сообразил московскую, а подчиненным – хрен с маком? Убью!

– Иди, проспись, – вяло отреагировал на крик директор. – Завтра позвони.

Ехали долго – четыре дня в прокуренном плацкартном вагоне. На купейный пожалели денег – в последний момент банк дал кредит. Директор надавил на какие-то бюрократические рычаги и выбил квоту на операцию в Москве. Юрка не пил, только хмуро смотрел в окно на «сколько в ней лесов, полей и рек» и думал. Что, если операция не поможет? Отставить негатив! Всё будет хорошо. А как же мы без нее? Ведь на Маринке всё держится. Андрюху я еще подниму – два года осталось до совершеннолетия, а как быть с внуком? Это пока у них всё нормально, а там – кто знает? Он покосился на спящую Марину. Тридцать три года вместе, с ума съехать. А, ведь, было всяко. Но, ведь выдюжили. Потому, что вместе. Всё будет хорошо – это будет мантрой на ближайшее время. А плохо-то как! Рюмашку бы…

Во дворе больницы стоял кран. Не башенный, и даже не козловой. Обычный водопроводный кран, рядом с давно не крашеной скамейкой. Он гордо задирал свой носик в небо, опираясь на ржавую трубу. Барашка у него не было, а ему и не надо. С годами он утратил свою сущность – переливать из пустого в порожнее, зато приобрел иную – психотерапевтическую. Марине рассказала о нем соседка по палате. Мол, имеет этот кран волшебную силу – если будешь делиться с ним своими бедами, то он их у тебя и заберет. И пришлось верить, хотя, кому рассказать – засмеют. Однако Юрке рассказала. А однажды увидела из окна, как он сидит на скамейке, повернувшись к крану, и шевелит губами.

Марину выписали на пятый день после операции. С синяками под отекшими глазами и повязкой «шапка летчика» на бритой голове выглядела она, как «немец под Москвой». Юрка на радостях напился вдрызг – рентген и анализы показали отсутствие неприятностей. Обратно ехали, как короли. Взяли билеты в купейный вагон, а попутчиков не оказалось аж до самого Красноярска. Юрка орал пьяным шепотом: «Челове-е-ек проходит, как хозя-я-яи-и-ин!». Марина шикала на него, глядела в окно и гладила Юрку по волосам, когда он забывался в коротком сне. На перроне их встречали дети. Шумно галдя, все ввалились в квартиру, отдраенную Полинкой к их приезду. После шумного застолья все разбрелись по комнатам. Полинка мыла посуду, гремя вилками, а Марина допивала чай с лимонным соком.

– Мам, – Полинка прикрыла кран. – Не хотела тебе говорить до операции. Читала в интернете, что благополучных исходов в твоем случае – около трех процентов.

– Я тоже читала, – откусила Марина сушку.

– Выходит, везучая ты? – Полинка присела рядом.

– Это меня Матрона вытянула, – Марина достала из кармана деревянную иконку размером с ладонь. – Молилась я ей день и ночь, вот она и спасла.

Дочь осторожно взяла иконку в свои ладони, пристально вглядываясь в черты лица святой.

– Да еще кран помог, – Марина отставила пустую чашку. – Я ж ему пожаловалась, что картошку не успели посадить.

– Кран? Какой кран?

АНГЕЛ И Я

– Вкусно, – она скользнула мокрыми губами по его соскам.

– А я как-то вычитал в интернете, что самый бесполезный орган человеческого тела – это мужские соски.

– Не знаю, – она потянулась, выгнув спину. – Может, не такой уж бесполезный?

Свесилась с кровати. Подняла с пола два бокала. Один протянула ему.

– Опять?

– Что?

– Ты можешь не пить? – он приподнялся на локте и посмотрел на часы. – В пять утра.

– Нет, – она обмакнула свои роскошные чувственные губы в аромат коньяка. Выдохнула. – С тобой, нет.

– Почему? – он почувствовал, как раздражение накатывает мягкими волнами. – Я тебя в чем-то не устраиваю?

– Только с тобой я поняла, что значит быть женщиной, – она встала с постели, потянувшись, как кошка. – Я в душ. Идешь со мной?

– Ты не ответила на мой вопрос, – он сделал глоток из бокала.

– Не пить в пять утра? – обернулась она. Ее спина, голая и такая изящная, притягивала его, возбуждая. – Ты хочешь быть отцом моих детей?

– Каких детей? – он встал с кровати, нашаривая часы. В голове крутились шальные мысли: «Зачем часы? Какие дети? Почему я? В сорок с лишним».

– Успокойся, – она открыла дверь в ванную комнату. – Ты – не мой герой.