Текст книги "Секс и ветер (СИ)"

Автор книги: Павел Гаммал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Отец, сосредоточенно моющий посуду, обернулся к нему, скривившись.

– Водку стали, етить ее, паленую делать.

– Да, это ж я себе налил, чтобы спину натереть, – Рыжий не знал, смеяться или плакать. – Там же уксус.

– Нечего продукт переводить, – пробурчал Батя, намыливая тарелку. – Уксус, уксус. А я и не почувствовал.

– Ты как, нормально? – Рыжий из-за спины пытался заглянуть тому в лицо.

– Чего со мной станет, сынок, – Батя поставил последнюю тарелку в шкафчик и вытер руки кухонным полотенцем. – Стаж! Лучше налей-ка отцу еще грамм сто, запить эту гадость. Только чистой. И лучше сто пятьдесят.

– Бать, ты смотри, не накидайся. Когда в рейс-то? – Рыжий сполоснул стакан и наполнил его водкой на две трети.

Отец выпил, крякнув, наскоро закусил лимоном.

– Послезавтра выезжаем из Мурманска в Семипалатинск. Везем говяжьи полутуши.

– Это что у вас здесь за ресторан? – мать поставила на пол тяжелые пакеты с продуктами. – Ты хоть закусывай нормально, старый. Подожди, борщ разогрею. Вон, пока, колбаски возьми с огурчиком.

– Ты ж, мое золотце, – Батя обнял ее, похлопав пониже спины. Порылся в принесенных пакетах, выудив оттуда палку колбасы и банку маринованных огурцов. – Слышь, мать, а давай я сбегаю за пузырем, и отметим это дело.

– Какое дело-то? – подбоченилась она. – Что за праздник?

– А ты и не помнишь? – хитро улыбнулся Батя, отрезая ломоть колбасы и выуживая из банки огурчик. – Сегодня ровно сорок лет, со-орок, с того дня, как мы познакомились.

– Неужто, сорок лет прошло? –  она присела на край табуретки, подперев подбородок ладонью. – А ты-то, как вспомнил?

– Так послезавтра ж Рождество польское.

– Не польское, а католическое, – поправила она.

– А, я привык по-старому, – жуя колбасу, он вышел в коридор. – Ну, я сбегаю?

– Да, уж беги, беги, – мать, вздохнув, принялась накрывать на стол. – Леша! Лё-ош!

– Что, мам, – крикнул в ответ Рыжий из гостиной.

– Через минут двадцать будем обедать.

– Мамуль, я к Ленке пойду, – он, не входя в кухню, прислонился к косяку.

– А покушать, сынок? – она посмотрела на него. – Да, и праздник у нас сегодня.

– Ага, мне Батя говорил, – Рыжий ловко подхватил со стола кусок колбасы с огурцом. – Я вас поздравляю. Мам, я побегу, а?

– Да, беги уж, – мать ловко резала овощи на салат. – Дело молодое.

– А вот и я, – отец водрузил на стол замерзшую бутылку. – Ты куда это?

– К Ленке сбегаю, – Рыжий присел на пуфик в коридоре. – Скоро ведь в рейс.

– А на дорожку? – прищурился Батя.

– Не, я не буду, – Рыжий нахлобучил лисью шапку и открыл дверь. – Мам, пока.

– Пока, пока, – донеслось из кухни. – Вадик, иди кушать. Все на столе.

– Ленке привет, – Батя подмигнул и закрыл дверь. – Ну, мать, давай вспомним былое.

– Леха, вставай, – Батя тормошил свернувшегося калачиком на «спальнике» сына. – Вставай, приехали.

– Куда приехали? – заспанный, с помятым лицом, Рыжий таращился в полумрак кабины. – Уже?

– Ага, – отец натягивал теплый бушлат. – Похоже, движок стуканул.

– Да, ты что? – Рыжий больно ударился головой о крышу кабины. – Опять? Сколько можно?

– Одевайся, – Батя копался в сумке. – Перчатки мои не видел? Там градусов под пятьдесят снаружи.

В черной темноте казахской степи, при полном отсутствии каких-либо признаков жизни, встречных или попутных автомобилей, при пронизывающем до костей зимнем ветре, они подняли кабину своего старенького «КамАЗа» и, сбивая онемевшие пальцы, кроя благим матом все вокруг, смогли снять чугунный коллектор с двигателя. Опустив кабину на место, они залезли внутрь прицепа, захлопнув за собой тяжелые двери.

– Давай, Леха, поджигай, – Батя поставил на пол ведро, наполненное до половины соляркой. – О, пошло тепло. Теперь коллектор ложи туда, в ведро.

– А зачем, Бать?

– Чугун, Леха, – отец снял перчатки, растирая над огнем руки. – Он, когда разогреется, тепло долго держит.

– А делать что будем?

– Будет попутка – поедешь с ней. Тут до ближайшего города километров пятьдесят. Купишь там запчасти, и сюда.

– Бать, – Рыжий, приоткрыв дверь, вглядывался в темноту. – Ты только смотри, не засни. А то, сядешь и замерзнешь совсем.

– Не бойся, сынок.

Прошло около двенадцати часов, пока Рыжий мотался туда-назад. Когда он открыл двери фуры, то увидел скрюченного от холода отца, стоящего в нелепой позе, над остывающим ведром.

– Мам, – Рыжий заглянул на кухню. – А Батя где?

– Ванну принимает, – мать махнула ножом себе за спину.

– Какую ванну? Горячей воды ведь уже неделю нет.

– Да не знаю я.

Рыжий толкнул дверь в ванную. Батя лежал голый, в полностью наполненной холодной водой ванне, и курил, стряхивая пепел в пепельницу, стоящую на табуретке.

MADE WITH LOVE

Почему Боня? Этот вопрос возникал сразу же, как только его очередь наступала представляться. Надо заметить, что в компании малознакомых людей он никогда не называл себя так. Только, когда собирались близкие ему люди – пацаны, с которыми в студенческие годы была выпита ни одна цистерна дешевого вина, и ни один батальон похожих одна на другую смазливых студенток с соседних факультетов прошел через его скрипящую пружинами койку в институтской общаге. В таких случаях, когда очередь доходила до него, он, через паузу, нарочито манерно, представлялся: «Боня». Со стороны женской части населения земного шара это всегда вызывало улыбку и встречный вопрос: «Почему, Боня?» Что, в свою очередь, влекло за собой долгий рассказ о том, как он, будучи озабоченным фанатом группы «Бони М», в период их очередных гастролей по Европе, чудесным образом проник за кулисы. И, совсем случайно, на ломаном английском, полупьяный, он пообещал уставшему после концерта Бобби Фареллу, в память о незабываемой встрече, сделать татуировку на своем плече. Как ему – студенту советского ВУЗа, удалось попасть в Европу и, к тому же, попасть на концерт популярной группы, не имея ломаного гроша в кармане – это покрыто тайной прошедших лет. Но, с тех пор, его предплечье украшало синее изображение солиста группы с надписью «Made with Love».

Сейчас не об этом. Как пишут в титрах американских фильмов: «Прошло пятнадцать лет». Тогдашний Боня остепенился, стал успешным ученым. Настолько успешным, что его пригласили в Цюрих. Дали грант. Обеспечили комфортным жильем и т.д. Живи, не хочу. Все шло «зеер гут», как говорят у нас, если бы не одно «но». Боня был тогда, и остался до сих пор ОДИНОКИМ. Это одиночество наплывало на него мягкими волнами, окутывало его пушистыми хлопьями, теребило его самосознание, пытаясь вырвать его из обыденности и окунуть в бездну хандры, бессилия и бессмысленных попыток суицида. Женщины, проходящие мимо него, ничем не цепляли, оставляя после короткого секса кислый вкус во рту и ощущение бессмысленно потраченного времени. Пока…

Пока не появилась она. Она, с большой буквы «О». Хотя, начиналось все, до банального, просто. Просто, они нашли друг друга в интернете. Сначала – ничего не значащий треп ни о чем. Потом – легкий виртуальный флирт. Потом – короткие встречи в его прилеты в Москву. Первый секс в его гостиничном номере – короткий, быстрый и, от этого, какой-то легкий. Потом – еще и еще. Потом – зависимость, похожая на наркотик, когда хочется прижаться губами к ее голому плечу, так вкусно пахнущему недавним сексом. Слушать плеск воды в душе и представлять ее там. Просыпаться поздним утром и целовать легкий пушок над ее верхней губой. В общем, наш Боня просто утонул, или полностью растворился в ней. Надо заметить, что она ничего не требовала от него. Не хотела замуж. Не хотела, чтобы он бросил эту «долбаную» науку ради нее. Не хотела знакомить его со своими родителями. В общем, не хотела ничего из того, что хотели предыдущие, до нее. Единственным ее требованием к нему было то, что он каждый Новый год обещал прилетать к ней и праздновать этот семейный праздник в узком «семейном» кругу – только вдвоем. И пришел год Тигра. И ждала она его, но не дождалась. И смешала в большой стеклянной вазе из-под цветов бутылку охлажденного шампанского с растолченными в порошок таблетками снотворного. И ушла. Ушла в тоннель, украшенный новогодним праздничным светом в конце. А спустя пару дней, молоденький лейтенант милиции, расследующий очередной случай суицида в новогоднюю ночь, шевельнул мышкой на ее столе, и прочитал письмо на экране ее компьютера:

«привет!!! со мной произошло что-то странное – я раньше думал, что такое бывает только в романах, но жизнь опять показала мне, что у нее фантазии существенно больше, чем у людей:))

во франкфурте, при пересадке на мой рейс со мной произошло что-то непонятное для меня… нет, раньше такое бывало, но проходило быстро... а сейчас, я сначала отключился перед прохождением паспортного контроля... потом, очнулся, попил воды, вроде нормально… потом… плохо помню… очнулся в больнице… врачи, полиция… оказывается, пока был без сознания – украли все… я ничего не помнил… даже свою фамилию… через пару дней вспомнил имя своего профессора, пригласившего меня сюда… они его нашли… он, не поленился, приехал, опознал меня… меня отпустили домой… дома, в почтовом ящике, лежал мой паспорт… кто-то вернул его… заказал билет до москвы… вылетаю ближайшим рейсом…»

КРОВЬ

– Разряд! Еще разряд! Всё. Время?

– Пять минут шестого, доктор.

– Сестра, готовьте следующего. Пойду, перекурю.

За два дня до этого.

Он проснулся неожиданно, как будто кто-то тихонько тронул за руку и шепнул на ухо: «Проснись, а то все проспишь». Лежал в темноте с открытыми глазами и думал о книге, которую прочитал накануне. Какой-то заслуженный деятель наук на двухстах страницах доказывал, подтверждая все это неопровержимыми фактами, что жизнь после смерти существует, и что во время сна душа покидает тело человека и странствует в одной ей ведомых мирах. По всему выходило, что в этот раз его душа запоздала с возвратом, настолько внезапным было пробуждение. Во всем теле физически ощущалась пустота. Сквозь открытые жалюзи в комнату вползал предрассветный сумрак. И вдруг он отчетливо понял, или скорее, услышал, что его разбудило. Вместе с сумраком через окно вплывала заунывная мелодия утренней молитвы из арабской части города. Усиленный динамиками мужской голос разносил по всей округе многовековую скорбь. Часы светили красным – 05:05. Это какой-то знак, подумал он, зевнув. Перевернувшись на другой бок, попытался заснуть. Но сон не шел, хотя можно было поспать еще целый час до надоедливой трели будильника. В голову, не спросясь, толкаясь между собой, полезли всякие мысли и, отбросив их вместе с одеялом, он сел на краю кровати. Ноги сами нашли холодные тапочки и, шаркая подошвами по плиткам керамического пола, он поплелся в ванную. Стоя под обжигающими струями воды, продолжил свои размышления.  Все здесь было ему непривычно и чуждо. И эти каменные полы в квартирах, и отсутствие центрального и вообще какого-либо отопления в них же. И «теплые зимы», когда сырость и дикий холод заставляет спать под “ватным” одеялом и в шерстяных носках.  И эти люди – вечно кричащие, не уступающие дорогу, любящие до экзальтации детей, и до такой же степени боящиеся собак. И, плюс ко всему, испепеляющая жара, сменяющаяся зимой непрекращающимися дождями. И так далее, и так далее… В который раз, одна и та же надоедливая мысль крутилась в голове: «Как все надоело, и ради чего нужно было ехать сюда?» Этот вопрос он задавал себе каждый день, но ответа на него не находил. Вернее, находил их великое множество. Но твердо знал две вещи: прошлое не изменить и за все в этой жизни приходится платить. Или есть что-нибудь бесплатное, кроме пресловутого сыра в мышеловке? Скорее исключение, чем правило.

Закрыв кран, он насухо вытерся большим махровым полотенцем и на цыпочках, стараясь не разбудить жену и младшую дочь, спящих в соседней спальне, прокрался в свою комнату. За окном тихо серел рассвет. С улицы стали доносится уже ставшие привычными звуки – вот, гремя на всю округу, начали вывозить из домов мусорные баки. А вот сосед снизу пытается завести свой потрепанный драндулет. Через минут десять тот завелся, и теперь сосед еще столько же будет прогревать двигатель на повышенных оборотах. А вот издалека приближается рев моторов – это «подстригальщики кустов» пошли в бой в такое время, что нормальному европейцу это бы и в голову не могло прийти. «Надо было ехать в Германию, как все умные люди, и наслаждаться там тишиной по утрам и вечерам»,– в очередной раз подумал он. Потом услышал шорохи в соседней комнате. Проснулась его семья. Дочь босыми ногами прошлепала в туалет. Жена на кухне включила чайник. Он вошел на кухню, поцеловал ее в еще теплую от подушки щеку, бросив: «Доброе утро».

  – Привет, – хмуро пробормотала она, кутаясь в махровый халат.

  – Что у нас на завтрак? – спросил он.

  – Фуагра и фрикассе из куропатки с трюфелями, – ответила она серьезно.

  – Что, что? – удивилась дочь, входя на кухню, вытирая на ходу лицо полотенцем.

  – Ладно, – жена налила кипяток в три больших кружки. – Кофе и бутерброды с колбасой и сыром.

– Начинайте без меня, я в ванную.

– Остынет же, – пробормотал он, доставая хлеб.

– Слушай, вот, сколько мы с тобой живем, а ты все никак не запомнишь…

– Что мама не пьет горячий кофе и чай, – закончила за нее дочь.

– Иди уже, а то опоздаешь, – он сел за стол, намазывая кусок хлеба толстым слоем масла.

Кровь. Начала капать из носа, отвоевывая красным желтое пространство у масла на хлебе. Потом полилась тоненькой струйкой, забрызгивая клеенку стола.

– Мама, – закричала дочь.

Он привычно запрокинул голову назад, пытаясь закрыть нос кухонным полотенцем. Подбежала жена, подставив плечо, потащила его в кровать.

– Да, что ж это за напасть такая? – шептала она ему на ухо, пытаясь успокоить и его, и себя, и плачущую дочь. – Вера, не плачь. Иди, помоги мне.

Через час его, закутанного в одеяло, уже укладывали на кушетку в отделении переливания крови.

– Оставьте нас одних, – доктор посмотрел внимательным взглядом, поверх очков прямо в его глаза. – Милый мой, – продолжил он, минуту спустя, – нужно соглашаться на операцию. В следующий раз жены может не оказаться под боком или у нас не будет нужного запаса крови. Мне продолжать?

– Нет, – прошептал он. – А какие шансы?

– Пятьдесят на пятьдесят, – доктор снял очки, отчего взгляд стал каким-то детским. – Но, это лучше, чем сейчас.

– Да, букмекеры на меня сейчас не поставили бы и копейки, – вяло усмехнулся он. – Когда операция?

– Послезавтра, – доктор поднялся и посмотрел на часы. – Надо собрать кровь со всех больниц города, с вашей группой…

Он закрыл глаза, откинувшись на подушку. «За что мне это все? – хотелось плакать, но он пытался сдерживать себя. – Что я делал не так? Грешил? Не верил в бога? Но, ведь в мире миллионы атеистов, и многие живы и здоровы до сих пор. Почему я? Боже, сколько вопросов. Странно, ведь я не верю в существование высшей силы, а обращаюсь к нему в минуту слабости. Может быть, это и есть вера?» Силы постепенно покидали его. Мысли смешались. Он заснул и, обессиленный, проспал двое суток до самой операции. Открыл глаза от слепящего света операционной лампы и увидел ободряющий взгляд доктора.

– Ну что, Петров, – улыбался тот. – Готов?

– Всегда готов, – он попытался поднять руку в пионерском салюте, но кислородная маска помешала ему сделать это. Свет погас.

Открыв глаза, он с изумлением огляделся вокруг. От пола до потолка, все пространство вокруг него занимали стенные шкафы с книгами в абсолютно одинаковых обложках. Он сидел на стуле с высокой спинкой за столом, накрытым на двоих. Стул напротив пустовал. «Что-то здесь не так, – подумал он. – Что меня пугает? Это библиотека. Чья? Где я? Почему одет в это старинный камзол. Это сон? Я сплю. Точно. Меня же сейчас оперируют, а это – действие наркоза. И, поэтому, тишина здесь такая вязкая, как вата».

– Это не сон, Саня, – дверь в дальнем конце зала открылась с визжащим скрипом. – Ты не спишь. И, это – не наркоз.

– Пашка? – он неуверенно приподнялся со стула навстречу. – Но, ты же умер в прошлом году. Или нет? Боже, – он медленно опустился назад, зажав рот ладонью.

– Успокойся, – Пашка сел напротив, предварительно аккуратно расправив фалды своего камзола. – Чайку?

Саша утвердительно кивнул.

– Что это за маскарад? – выдавил он. – Где мы?

– Это не маскарад, – Паша наливал ароматный чай из высокого кофейника в тонкие фарфоровые чашки. – Это здесь дресс-код такой. Ты чайку-то попей. А потом я попытаюсь ответить на все твои вопросы. Хотя времени у нас с тобой, Сашок, не много, – он озабоченно взглянул на свои золотые карманные часы на цепочке.

– Черт возьми, что здесь творится? – не выдержал Саша.

– Тс-с, – Павел приложил палец к губам. – Не нужно здесь, в этих стенах, поминать черта. Ладно, не хочешь чаю, как хочешь. Хотя такого чайку, поверь мне, ты не найдешь больше нигде. Спрашивай.

– Где мы?

– М-м, – Паша отпил из своей чашки и улыбнулся. – А ты еще не понял?

– Это рай?

– Нет, – он медленно покачал головой. – Еще нет. Это врата.

– Где?

– Там, – Павел махнул рукой себе за спину. – Понимаешь, отсюда есть только два выхода – туда, откуда пришел я, и туда, откуда пришел ты. Дверь у тебя за спиной.

– А кто делает выбор? Я?

– Нет, я, – Павел усмехнулся, отставив от себя чашку.

– И по каким же критериям идет отбор?

– По вот этим, – он подошел к одной из полок и, не глядя, достал книгу.

– Что там? Судьба?

– Нет, – Павел рассмеялся, присаживаясь. – Здесь вся твоя предыдущая жизнь, Санек. Причем, смотри, какая штука. Все твои благовидные поступки записаны красными чернилами, а неблаговидные – черными, – он бросил книгу через стол.

Саша бережно взял ее в руки. Быстро пролистал, пропуская страницы между пальцами. В глазах зарябило от черноты.

– Я безнадежен, – глухо произнес он, закрыв книгу.

– Ну, друг мой, – Павел подошел и похлопал его по плечу. – Все течет и меняется не только в том мире, но и в этом, – оглянувшись по сторонам, он склонился к его уху и прошептал. – На правах старого друга, я дам тебе шанс.

– Что я должен сделать?

– Ничего особенно сложного, – Павел налил себе еще чаю. – Тебе надо, всего-навсего, заполнить оставшиеся пустые страницы красными чернилами.

– Ты, ты меня отпускаешь? – выдохнул Саша.

– Нет, я просто пока тебя не принимаю, – Павел хлопнул ладонью по столу. – Пойми, там, у меня за спиной мир, намного лучший, чем тот, откуда ты пришел.

– Да, я понимаю, понимаю, – согласно закивал Саша. – Но, почему ты даешь мне шанс?

– Поверь мне, это не из-за каких-то твоих заслуг, – Павел улыбнулся ему навстречу. – Все до обыденного просто. Как ты думаешь, откуда у тебя появилась эта напасть?

– Я все время думал об этом.

– И надумал? Нет? Так я тебе напомню. Помнишь Розалию Марковну?

– Помню. Она же долгие годы была нашим компаньоном.

– А помнишь ваши ежевечерние беседы за чашкой чая с ее рассказами о своей кривой жизни?

– Как не вспомнить, – нахмурился Саша.

– Она вампир, – Павел опять хлопнул по столу. – Не обычный, а энергетический. Да, она пьет твою кровь. Только, не в буквальном смысле.

– Мне надо убить ее?

– Ну, ты, Санек, и дурак, – рассмеялся Павел. – Ты чего, вообще не слышал о заповедях?

– Да, слышал, слышал, – отмахнулся тот. – А что же делать-то?

– Во-первых, разорвать с ней все связи, – деловито начал Павел. – Во-вторых, не принимать от нее никаких подарков, ни денег. Ничего!

– А, в третьих?

– А, в третьих, ничего нет, – Павел откинулся на спинку стула. – Это все.

– Все? – удивился Саша. – Но, для этого совсем не нужно возвращать меня туда. Логичней было бы открыть мне вон ту дверь.

– Да-а, – Павел погрозил ему пальцем. – Ты всегда отличался от всех нас логическим мышлением. Слышал что-нибудь о бессмертных душах?

Саша кивнул.

– А об ангелах-хранителях?

Саша кивнул опять.

– Так вот, – Павел сопровождал свои слова постукиванием пальца по столешнице. – У каждого человека есть свой ангел-хранитель, охраняющий его душу. Это понятно?

– Да.

– У тебя его нет.

– Как же так?

– А вот так. Вспомни, на минутку, кто тебя вытаскивал из всех передряг? Вспомнил?

– Жена, – неуверенно промямлил Саша.

– В точку, – Павел встал, опершись руками о стол. – Она и есть твой ангел-хранитель. Хочешь посмотреть ее книгу? Просто, поверь мне на слово, в ней почти нет черных чернил.

– Решили сэкономить на одном ангеле? – усмехнулся Саша.

– Не хами, – Павел поднял ладонь. – Она, практически, праведница. И для нас ее душа очень важна. Очень.

– А что с ней не так?

– Да все так, все. Вот, только, незадача. Любит она тебя.

– Ну, это-то я знаю, – Саша, по-хозяйски, наполнил свою чашку.

– Нет, дружище, не знаешь. Тебе не дано видеть будущее. И, это к лучшему. Потому что, если ты не выживешь после этой операции, то она наложит на себя руки. А, в этом случае, ты знаешь, я надеюсь, что произойдет с ее душой?

– Да, читал, – Саша замер с поднятой в руке чашкой.

– Ну, раз читал, это уже хорошо, – Павел посмотрел на часы. – Время, тебе пора.

– Доктор, до-октор, есть пульс!

– Давление?

– Слабое, но постепенно растет.

– Адреналин внутривенно.

В полутемном коридоре больницы сидели две женщины. Мать и дочь. Дочь спала, положив голову на плечо матери. А, та сидела с широко открытыми глазами, уставившись неотрывно в темное пятно на потолке. Из ее глаз медленно текли слезы, наталкиваясь одна на одну, обгоняя друг друга. Губы беззвучно шевелились.

«Молодая еще женщина, – подумала проходящая мимо медсестра. – А уже вся седая».

ЗЕМЛЯНИКА СО СЛИВКАМИ

– Валюш, меня парикмахерша уговорила завивку сделать. Да, как у пуделя. Смешно получилось, но мне нравится.

– Простите, можно? – мужчина просунул голову в щель двери.

– Проходите, – Надя кивнула ему. – Нет, это не тебе. А еще она посоветовала землянику со сливками есть. Говорит, укрепляет волосы, повышает иммунитет и просто вкусно. Нет, не со взбитыми, а с обыкновенными. Насчет либидо, я сомневаюсь. Хотя?

– Девушка, а можно побыстрее? – мужчина демонстративно взглянул на ручные часы. – Я опаздываю.

– Валюш, я перезвоню, – Надя повернулась к посетителю. – Документы давайте.

«А он ничего, – подумала она. – Мой размерчик. Брюнет с серыми глазами. Часы дорогие. Трахнуть бы его прямо здесь, в кабинете».

– Ну, что? – мужчина наклонился к ней. – Все в порядке?

«Красивая, а глаза злые. Недотраханная, видимо, – подумал он. – Грудь на месте. Чулочки ажурные выглядывают из-под юбки. Замутить, что ли? Вот только кудряшки какие-то нелепые».

– Все в порядке, – Надя встала из-за стола. – Через неделю можете забирать.

– Спасибо, – он улыбнулся. – Хороших выходных.

– И вам, – Надя кивнула и взяла трубку мобильного. – Алло! Опять нажрался? Сколько можно? Ты же обещал!

Она бросила трубку.

Вечер выдался по-весеннему теплым.

– Девушка, – из черного джипа выглянул сегодняшний брюнет. – Мне показалось, у вас в кабинете между нами проскочила искра.

– Искра? – Надя села на пассажирское сиденье. – Раздуем из нее костер.

– Почему бы и нет, – он завел мотор. – На даче нас ожидает хороший стол и приличный секс.

– А земляника у вас на даче растет?

– Растет.

– Заедем в магазин за сливками, – Надя выключила мобильный. – А насчет приличий в сексе, думаю, я вас разочарую.

ЗЕМЛЯНИКА СО СЛИВКАМИ – 2

– А это кто у нас тут такой кудрявенький? – резкий свет резал глаза сквозь закрытые веки. – В командировку, значит, уехал?

– Карлотта Павловна? – Игорь попытался заслонить глаза ладонью. – Вы как тут?

– А вот так, – теща подняла с пола лифчик. – Хотела сюрприз сделать – прилетела пораньше.

– Получился сюрприз, – Надя отбросила одеяло. – Мне пора, кажется.

– Грудь у нас на месте, – теща окинула взглядом встающую Надю. – А вот с мозгами, видать, недобор?

–  В вашем возрасте, – Надя попыталась вырвать лифчик из рук гостьи. – Завидовать вредно. Удар может хватить.

– В моем возрасте? – Карлотта Павловна не выпускала добычу из рук. – Да мы с тобой, милочка, почти ровесницы.

– У-ух, – Надя приложилась правой точно в подбородок оппонентке, как учил когда-то муж. Теща  кулем свалилась на пол. Надя забрала из разжавшейся ладони свой лифчик. – Вот и хватил удар. Игорек, отвезешь меня?

ПАНИХИДА

– В джунглях животные лучше относятся друг к другу, чем ты к своей матери!

– Уймись, Оленька, – Ромка лениво потягивал пиво, пытаясь отмахнуться от надоедливо жужжащей над бокалом мухи. – Она мне всю жизнь испортила.

– Тебе? Жизнь? – Ольга всплеснула ладонями, зацепив локтем свой бокал. – Да какая у тебя жизнь? Вон, как тот бокал – только что был, а уже и нету.

– Сука, – пьяно рассвирепел Ромка. – Убью!

Он попытался одной рукой поймать муху, а второй зацепить широкий ворот Ольгиного свитера. Поскользнувшись на осколках бокала, Ромка не удержал равновесия и свалился кулем на грязный пол пивной. «Скорая» приехала довольно быстро, но сделать ничего не смогла.

На панихиде были все.

Первой слово взяла Скрипка: «Ромку я знала, можно сказать, с самого детства. Любви особой у нас не было, но встречались мы часто, даже иногда чаще, чем хотелось бы усопшему. Надо сказать, что великого скрипача из него не вышло, но Евгений Павлович – учитель в музыкальной школе до сих пор ставит в пример Ромку своим ученикам». Собравшиеся вяло поаплодировали.

Священник постучал в микрофон и дал слово Презервативу.

«Я вас долго не задержу, – жизнерадостно начал тот. – С Ромкой мы познакомились довольно рано, когда ему исполнилось шестнадцать лет. В день его рождения двадцатилетняя соседка в пыльной кладовке преподнесла мальчику азы сексуального воспитания. Ну, а дальше – пошло, поехало. Как говорится, буду краток – сто шестнадцать побед и двадцать два поражения. А когда поражения стали устойчивым трендом, мы расстались».

Народ заметно оживился. К изголовью гроба протиснулась Сигарета. Прокашлявшись в микрофон, она поправила фильтр и начала: «В отличие от предыдущего докладчика, мы познакомились с безвременно ушедшим от нас довольно поздно. Как я ни старалась, но сделать его своим поклонником оказалось довольно муторно. Но, вместе с моей неизбывной подругой Водкой нам удалось сделать практически невозможное – превратить хорошего мальчика из интеллигентной семьи в то, что лежит перед вами, господа».

Собравшиеся с пониманием переглянулись и закивали головами. «Слово имеет Кандидатская Диссертация», – ведущий поправил микрофон.

«Добрый день, – пьяно икнув, начала та. – С покойным у нас было шапочное, если можно так выразиться, знакомство. Так, переспали вместе несколько ночей и разбежались. Бросил он меня, гад такой, а клялся в вечной любви».

Под одобрительное улюлюканье толпы, Кандидатскую Диссертацию стащили с трибуны.

Подождав, пока страсти поутихнут, к изголовью бочком протиснулась Водкаспивом. Собравшиеся встретили ее появление восторженно. Водкаспивом раскинула руки, успокаивая народ.

«Друзья, – крякнув, начала она. – Вы все знаете, какие нелегкие испытания выпали на долю усопшего. Несмотря на происки этих прихвостней из оппозиционной партии «Водкабезпива», Роман всегда оставался в наших рядах, предпочитая не выбрасывать деньги на ветер. Так давайте же проводим нашего товарища в последний путь партийным гимном». Свернув с головы пробку, она затянула: «Шумел камы-ыш, деревья гнули-и-ись!»

Песня неслась над снежной равниной, кое-как утыканной покосившимися крестами и, услышав ее отголоски, вставали под приспущенные знамена все новые члены, подхватывая хриплыми голосами слова гимна. Вечерело. Огромная страна погружалась в сумерки.

МИХЕЙКИН И ЛЕДОКОЛЫ

– Грубо, – Михейкин протер салфеткой очки. – Очень грубо.

Ситуация явно складывалась не в его пользу: два здоровенных лба, особо не отягощенные интеллектом, криво усмехались друг другу. Склонившись над столом Михейкина, они казались ему двумя ледоколами «Ленин», а себя он представлял медвежонком Умкой, выброшенным злой волной на льдину.

– Так что вы хотели, любезные?

– Это он нас чего, того? – просипел один из ледоколов. – Пидорами обозвал, что ли?

– Типа того, – прогудел второй ледокол. – Слышь ты, остывший, где бумаги?

– Как-кие бум-маги? – завибрировал нижней губой Михейкин.

– А чего-то он остывший? – моргнул ледокол-первый.

– Ну, ладно, – добродушно согласился второй. – Еще пока не остывший. Но, если бумаги не найдутся, то очень может быть, что скоро.

– П-про-о-остите, – Михейкин нервно заерзал на стуле, с надеждой вглядываясь в сторону двери. – Вы от кого?

– От хрена одного, – нестандартно пошутил второй, отчего оба гулко расхохотались. – Разрешение на строительство торгового комплекса «Мирный мир» у тебя?

– У меня, – подтвердил Михейкин, буравя глазами дверь.

– Да не парься ты, мужик, – ледокол-первый сжал ладонью плечо Михейкина. – Там, за дверью, наш старший брат. Он никого не пропустит без очереди, стопудово.

– Так что подписывай, – ледокол-второй глянул на часы. – И по краям. А то у нас сегодня еще один клиент нарисовался.

Михейкин, вздрагивая, достал из сейфа нужную папку и, обмакнув в чернильницу перьевую ручку с золотым пером, размашисто подписал.

– Красиво, – подхватил папку со стола первый. – Еще увидимся, если что.

– Не дай бог, – неумело перекрестился Михейкин. – Завтра ухожу в отпуск.

– Стукнешь ментам, – второй приоткрыл дверь, кивнув третьему ледоколу. – Завтра с одной стороны от тебя будут стоять друзья, а с другой – родственники усопшего.

– Бу-га-га-га, – заржали три ледокола уже в коридоре.

– Викентий Романович, – ледокол-первый поерзал, устраиваясь на кожаном сиденье «БМВ». – Ваши бумаги, как договаривались.

Очкарик открыл папку, пролистал и удовлетворенно крякнул на свежую подпись.

– Андрей Аристархович, – он протянул ледоколу потертый портфель. – Это вам за труды.

– Благодарю покорнейше, – ледокол заглянул внутрь. – Премного благодарны.

– Андрей Аристархович, дорогой, скажите, а правду говорят, что вы с братьями окончили в свое время филологический факультет МГУ?

– Врут, любезнейший Викентий Романович, это только я его закончил. А Мишка с Федькой – исторический. – ледокол щелкнул замком портфеля. – Засим разрешите откланяться?

– Всего доброго, Андрей Аристархович, – Викентий Романович завел двигатель. – А ведь могли бы в школе преподавать.

ЕВРЕЙ

В графе «Национальность» было четко обозначено: Еврей. Странное сочетание букв. Но оно придавало жизни оттенок грусти. Причем тысячелетней. В цеху все мужики говорили что-то вроде: «Каплан – мировой мужик, хоть и еврей». Почему-то, в это верилось. Не в то, Каплан – мировой, а в то, что хоть и еврей… Поставь на это место что-то другое… Ну, я не знаю, например – немец или француз. Смешно! Или так: Умоляев – хороший мужик, хоть и узбек. Смешно и еще раз смешно! Не звучит. А еврей, почему-то, звучит. И звучит уже долгие годы. С тонким оттенком снисходительности Федотов (начальник цеха) отчитывал Каплана (мастера участка).