Текст книги "Все радости жизни"
Автор книги: Павел Кодочигов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Во дворе было тихо. Лишь на черемухе гомонили воробьи да соседский петух время от времени созывал кур на лакомый кусочек, и те с кудахтаньем неслись к нему. На железной дороге прогрохотал товарняк – шел пустой на Егоршино. Как много поездов стало ходить за углем и лесом! Полчаса не пройдет, а уже новый мчится… Кто-то легкий и торопливый пробежал по улице, стукнула соседская калитка, скрипнула дверь в дом, и сразу раздался истошный крик Ефимьи Валовой:
– Да что же он опять наделал! Да нет больше моих силушек! И как это ему в башку взбрело?
Еще одна калитка проскрипела. На улицу выбежала другая соседка – Екатерина Топорищева:
– Что у тебя, Ефимья?
– Ой, не спрашивай! Ой, лучше не жить мне на белом свете – мой Ванька Федора убил!
– Что говоришь-то? Как убил? Зарезал, что ли?
– Ладно хоть не зарезал. Попросил у Федора закурить. Тот не дал. Ванька в него камнем и бросил с насыпи. Ой, с утра успел нажраться, окаянный. Петяшка вот прибежал: Ваньку в милицию забрали, а Федора в больницу повезли. Умер Федор-то, умер!
Событие это взбудоражило всех. До вечера гомонили на улице бабы и винили Ефимью: не следила за парнем, много воли давала, вот и получилось: отец на фронте фашистов бьет, а Ванька в тылу своих губит.
Расплата настигла Ваньку через месяц. Пошли на суд всей улицей, пошел и Саша Камаев. Недолго посидели в зале, и раздался знакомый перестук каблучков.
Рая!
– Встать! Суд идет!
Ее голос, но как изменился! Какой требовательный и торжественный!
Саша пришел в суд впервые, и все для него было ново и неожиданно: судебное заседание, оказывается, совсем не похоже на собрание, где часто говорят одновременно, спорят, смеются. Здесь все беспрекословно подчинялись одному человеку, судье Кропотину. Адвокат и даже прокурор (всегда думал, что прокурор самый главный, он все вершит) обращались к судье подчеркнуто вежливо, если нужно было задать кому-то вопрос, спрашивали разрешение.
Окончился суд быстро. Допросили Валова, нескольких свидетелей, потом были прения сторон и последнее слово подсудимого.
Прокурор говорил коротко и требовательно. Хулиган убил человека. За что? За то только, что он не дал ему закурить. Смотрите, как легко Валов лишил семью кормильца, а наше общество – честного труженика, вместе со всеми ковавшего общую победу над врагом. Убийце не место в нашей среде. Он должен быть наказан по всей строгости закона, и я прошу его лишить свободы сроком на десять лет…
Зал тяжело вздохнул, всхлипнула Ефимья Валова, на скамье подсудимых обеспокоенно заерзал Ванька, и снова стало тихо: говорил защитник. Его речь показалась Саше гораздо бледнее, но в одном он с ним согласился – Ванька был несовершеннолетним, не получил ни воспитания, ни образования, интересы его были ограниченны. Защитник просил суд учесть это и смягчить Валову меру наказания, которую просил прокурор.
Ваньке дали семь лет лишения свободы.
Подошла Рая, спросила:
– Ну как, правильно решили?
– Правильно! – отозвалась Екатерина Топорищева. – И наказали, а как же иначе, и не на полную катушку – все-таки учли, что малый еще.
– А ты, Саша, как думаешь?
– Не знаю, – покраснел он. В суде Рая стала для него другой, совсем не такой, как он понимал ее раньше, Рая причастна к такому таинству, о котором он и понятия не имел, ведет протокол судебного заседания. Неужели успевает записывать слово в слово? Хотел спросить ее об этом, но не решился. – Не знаю, – повторил Саша. – Тут как-то необыкновенно… «Какую чушь несу», – подумал он и покраснел еще больше.
Неожиданный поворот в судьбе сверстника потряс Сашу. Был Ванька Валов разболтанным, однако и не совсем плохим парнем. Охотно помогал матери по хозяйству, по первому зову бежал к соседям. Не встретился бы ему Федор, и ничего не было, сыпани Федор Ваньке махорки – поговорили бы и разошлись. И Федор жив, и Ванька на свободе. Наверное, и сыпанул бы, если знал, чем все закончится…
Федор поступил, конечно, правильно – не дал закурить мальчишке, да еще и пьяному. Наверное, еще и отругал, обозвал как-нибудь – за ним это не задержится. Но ведь и Ванька мог промахнуться, не в самое уязвимое место угодить камнем, поранить только, и тогда Федор отлупил бы мальчишку, всыпала ему дополнительно Ефимья, и тоже бы все закончилось вполне благополучно. А теперь – один мертв, другой в тюрьме из-за какой-то случайности. Одно движение и – смерть, и – семь лет лишения свободы. Семь лет! Вот она, жизнь-то, что вытворяет!
После суда Саша, кажется впервые, серьезно задумался о превратности судьбы и об ответственности человека за свои действия, Саша стоял посреди двора с забытой в руках метлой в состоянии полной растерянности, его лицо выдавало напряженную работу мысли. А пожалуй, думал он, все случайности и нелепицы, которые в первую очередь пришли ему в голову, «не сбежались» бы на узкой тропке, будь Ванька трезв! Прошел бы он мимо Федора тихонечко, поздоровался с ним почтительно, попросить закурить не осмелился, и вот тогда действительно ничего не было бы.
Так что же, водка виновата? Или тот, кто напоил Ваньку? А если он напился с такими же, как он, мальчишками? Степан Журавлев пытался сорвать танцы, потому что был пьян, но он-то толкнул Степана трезвым, и если бы Степан убился при падении со сцены – такое тоже могло быть, – выходит, и его, Сашу Камаева, могли посадить за решетку? Так как же поступать в таких случаях? Подставлять левую?
Неизгладимое впечатление произвел на Сашу и суд. Несколько дней он восстанавливал в памяти все детали судебного разбирательства и завидовал Рае. Она работает в суде! Вот и ему бы, рядом с ней! А кем? Судьей? Нечего и думать. Слепой судья! Прокурором? Тоже не сможет. Адвокатом? А что он делает, кроме того, что защищает хулиганов и убийц? И зачем вообще их защищать? Но суд учел просьбу адвоката, не десять лет дал Валову, а только семь. Выходит, адвокат тоже для чего-то нужен?
Поговорить бы с Раей, посоветоваться. Засмеет, пожалуй… Нет, она не такая. Достал решетку, отточил карандаш и написал записку: попросил зайти ненадолго по очень важному делу – последнее время Рая не провожала его и в клубе не появлялась, ссылаясь на занятость. И вовремя пришла эта мысль – Наталья Ивановна собиралась в центральный магазин «Уралторг», суд по пути.
– Передала, обещала прийти вечером, – сказала Наталья Ивановна по возвращении. – А что случилось-то?
– Да так, ничего.
– Ну и ладно, что ничего, а то смотрю, беспокойный ты какой-то.
Ожидая гостью, Наталья Ивановна вымыла полы, застелила стол чистой скатертью, достала из ямки варенье. А он то тихо наигрывал на баяне, то шел во двор слушать: не идет ли? И не выходили из головы слова Натальи Ивановны: «Не по себе дерево рубишь, племянник! Тебе нужна девка невидная, лишь бы работящей была, за тобой ходила, хозяйство вела, а ты вон какую окрутить надумал! Смотри не споткнись, парень!» Правильно. Где уж ему! А душа не соглашалась, не принимала привычные житейские правила, и уже не предстоящий, утром задуманный разговор с Раей тревожил его, а что-то другое, более значительное и пока непонятное.
Рая пришла в десятом, уже в сумерках.
– Бегу прямо с работы, – объяснила.
– Так поздно?
– Еще дольше приходится задерживаться – кто сейчас считается со временем? Ой, а это зачем? – смутилась, увидев накрытый стол.
– Сама же говоришь, что дома не была. Вот и поешь у нас. Сейчас самовар подогрею, – успокоила Наталья Ивановна.
После ужина она ушла, чтобы оставить их наедине.
– Ну, зачем приглашал, Саша?
Робея и путаясь, он рассказал о деле, при этом несколько раз назвал девушку Раечкой, смутился и замолчал, тревожно ожидая ответа. Рая не спешила. Она знала, как трудно стать адвокатом, и знала, что работать им еще труднее. Сможет ли Саша при его положении?.. Вряд ли. Рая обдумывала, как ответить помягче, чтобы не обидеть и не убить зародившуюся мечту, и тут ей пришла спасительная мысль:
– У нас работает новая женщина, тоже адвокат, – начала нерешительно Рая, – Милия Ефимовна. Она москвичка, очень умная. Я могу и ошибиться, а она… Точно, Саша, я поговорю с ней и скажу тебе. Хорошо?
– Хорошо, – тяжело выдохнул он.
– Ну что ты, Саша? Ты не расстраивайся, ладно? Я завтра все узнаю и скажу тебе, а сейчас побежала я – поздно уже.
Рая ушла. Саша долго стоял у калитки и горько смеялся над собой: «Зазнался! В интеллигенцию метишь? Девушку только до ворот способен проводить, а куда взлететь захотел?!» И каялся, что так неразумно открылся Рае – какими глазами она смотрела на него, когда он лепетал о том, что хочет стать адвокатом? И клял себя за необдуманность, за легкомыслие, и стыдно ему было до слез!
Рая сдержала слово, пришла на следующий же вечер.
– Здравствуй, Саша!
Обыкновенные эти слова сказала как-то очень весело, и он воспарил:
– Здравствуй, Раечка! – Опять Раечка! А, была не была. – Ты не представляешь, как я тебя ждал! – чуть задержал протянутую руку – хотел пожать крепко, но не посмел. – Я так тебя ждал… – Он говорил быстро, сбиваясь, словно торопился высказать все, что у него накопилось за этот долгий-долгий для него день.
Рая видела его таким впервые. Сашин порыв тронул и ее, она тоже вспыхнула, но своего волнения не выдала:
– Хочешь узнать, что сказала Милия Ефимовна?
– Милия Ефимовна? Кто это?
– Я же говорила! Наш новый адвокат!
– А-а-а…
– Ты понимаешь, Саша, она знала одного слепого адвоката! И она… Как же она сказала?.. «Скажите ему, деточка (она всегда меня так зовет), что практически слепому человеку работать адвокатом можно, надо только иметь секретаря, но чтобы стать юристом, ему, то есть тебе, придется затратить сил в десять раз больше, чем нам. Нужно каторжное трудолюбие. Если он готов к этому, если у него хватит терпения, он выучится на адвоката», – вот что сказала Милия Ефимовна.
– Правда? – обрадовался Саша.
– Милия Ефимовна сказала еще, что в Свердловске есть юридическая школа. В ней готовят и адвокатов, и судей, и прокуроров…
– Нужно среднее образование? – быстро спросил он.
– Нет. Всего семь классов, а ты закончил восемь. Тебя примут… Давай напишем заявление. Я помогу.
5.
Через год, весной сорок третьего, Сашу Камаева снова неожиданно вызвал секретарь райкома комсомола Игнатий Суханов. Встретил в дверях, похвалил:
– Молодец, что точно явился! – предупредил: – Времени у меня в обрез – посевная, так что давай по-быстрому. Твои однокашники досрочно сдают экзамены и уходят в военное училище, а «оруженосец» Миша Хорьков, слышал я, навострил лыжи в энергетический техникум. Верно это?
– Верно.
– Как в школу ходить будешь?
– Один. Ходил же раньше.
– В юридическую писал?
– Да, и снова – получил отказ.
– Причина?
– Та же – слепой!
– Хм, теоретически слепой со зрячими и в школе учиться не может, а ты учишься, и еще как! Договоримся так: на днях еду в Свердловск, ты поедешь со мной. Может, двойной тягой осилим эту горку. А пока бывай, некогда мне…
В Свердловск они съездили, но вернулись ни с чем. Даже Суханов оказался бессильным, даже обком комсомола. «Зачем учить человека специальности, освоить которую он никогда не сумеет? Ну, примем мы его в школу, может быть, он даже и закончит ее, допустим невероятное – закончит с хорошими отметками. А дальше что? Как он будет работать? С секретарем?! Так секретарю надо платить! За его счет? Начинающий адвокат, и к тому же слепой? Вы полагаете, что у него будет какая-то клиентура? Да его стороной станут обходить, дай бог, чтобы сам себя прокормил. Должности секретаря в штатном расписании нет, и потому возникает и такой вопрос – как обеспечить секретаря карточками? Извините, пожалуйста, но все это нереально. Бред какой-то!». Суханов горячился, доказывал, бегал по новым инстанциям, дошел до обкома партии, но в конце концов сдался:
– Не понимают нас с тобой, Саша, видно, и в самом деле мы немного оторвались от земли…
Шли летние каникулы, на дворе разгоралось лето, ласкало жгучими лучами, пряными запахами трав и близких, набирающих силу лесов. Саша днем обихаживал огород, вечером играл на баяне в клубе. Дни проходили размеренно, спокойно и тоскливо, как течет вода в маленькой какой-нибудь лесной речке: неторопливо, без всплесков и крутых волн. Изо дня в день и из года в год – те же привычные берега, тот же шепот лесов и те же склоненные к воде ветви ив.
Первые отказы на заявления о поступлении в юридическую школу его не смутили – не сразу Москва строилась! А вот безрезультатная поездка в Свердловск подкосила. Потерял Саша путеводную нить, иссякла надежда. Замкнулся, стал нелюдимым Саша. Не узнать было парня. Лучше всех понимала его состояние Рая и, как могла и умела, старалась подбодрить, отвлечь от одолевавших Сашу тяжелых мыслей. Не забыл о нем и Суханов, снова пригласил к себе:
– Есть приятная новость! Можно поступить в университет на исторический факультет.
– Так я только девятый закончил…
– Знаю. Студентов сейчас мало: они на войне, и Наркомпрос разрешил прием на гуманитарные факультеты девятиклассников со сдачей экзаменов за среднюю школу. Я думаю, есть прямой смысл.
Предложение было настолько соблазнительным и таким неожиданным, что Саша растерялся:
– Это хорошо, но мне не успеть.
– Успеешь, – перебил Суханов. Он был решительным человеком, и особенно решительным был его резковатый голос. – Все лето впереди. Мы тебя устроим баянистом в пионерский лагерь. Подбери себе чтеца неленивого – путевку выкроим, – вечером будешь работать, а днем – зубрить. Действуй, Саша!
Так и совершил «разворот кругом» в его судьбе вездесущий и всемогущий Игнатий Суханов. И вышло все так, как он предсказал: днем Саша слушал и конспектировал, что ему читал соседский мальчишка Колька Мосеев, вечером играл на баяне. Если Колька уставал, его подменяли пионервожатые, девчонки из школы – Лиля Щепанская, Шура Лагунова, Вера Никонова. Перед экзаменами съездил в Шадринск, получил там русский язык по учебнику Брайля и подготовился к экзаменам основательно.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1.
Камаевы приехали в деревню первым автобусом, нагруженные двумя увесистыми сумками. Посуду нужную прихватили, кое-какой инструмент, продукты, рабочую одежду. Все самое необходимое, а набралось. От остановки шли быстро и по привычке, и от нетерпения поскорее приняться за дело и наверстать упущенное. Второго или третьего июля позвонили из горисполкома и попросили почитать лекции по брачному законодательству на кустовых семинарах вновь избранных депутатов сельских Советов. Первые три дня отпуска пришлось проколесить по району в «газике» горисполкома. Теперь только вырвались.
Покупке дачи Раиса Петровна противилась всю зиму:
– Саша, зачем тебе это надо? В квартире тесно, да?
– Просторно, – посмеивался он, – но скучно. Ни дров поколоть, ни воды принести, ни в огороде покопаться. А без физического труда человек становится ленивым, у него мускулы дрябнут. Ты задумывалась над тем, почему горожане держат столько собак? Говорят, Рябинин заразил своими «Верными друзьями» и Троепольский – Белым Бимом. Че-пу-ха! Люди заводят догов и бульдогов, чтобы те их выгуливали. И не смейся – я дело говорю.
Сколько таких перепалок было, но Раиса Петровна с первого разговора, когда Александр Максимович еще издалека начал наводить ее на нужную мысль, поняла, что возражения будут бесполезны и только раззадорят его. Так и случилось. Добившись согласия жены, он не стал медлить, и приобрели они покосившуюся развалюху с вросшими в землю воротами. Когда смотрели эту «хоромину», Раиса Петровна не поскупилась на краски: дом придется поднимать, баньку ремонтировать или строить новую, ворота менять, печь перекладывать, веранду делать – не разместиться всем в одной комнате.
– Все успеем, Рая, какие наши годы, – весело пообещал Александр Максимович.
Раисе Петровне пришлось утешиться тем, что дом недалеко от автобусной остановки, на тихой улице, соседи хорошие. В общем-то тоже немало для такой ответственной покупки. Кое-что провернули до отпуска – по вечерам и в выходные дни. Работали всей семьей: и покрасили потолок, оклеили стены обоями, все выскоблили и вымыли. Теперь решили приготовиться к ремонту бани. Очистка двора не входила в планы, но как удержаться, если ходишь по нему и спотыкаешься. Час поработали – и двор будто просторнее стал. Вымахавшие едва ли не в рост человека травы, накопившийся годами мусор – все вынесено в дальний угол огорода.
– Ну вот, – подвел Александр Максимович итог, – одно полезное дело закончили.
– Не совсем. Надо в огороде вдоль забора траву убрать и дорожку к колодцу расчистить, – возразила Раиса Петровна.
– Раз плюнуть! – бодро заверил жену Александр Максимович.
– Смеешься? Подожди, я тебя до вечера еще умотаю. Не будешь похохатывать.
– Буду, Раечка, буду. Я сегодня счастливый! Я сегодня до дела дорвался! Хм, когда-то я тебя Раечкой про себя называл, а теперь и вслух могу. Отчего бы это, а?
– Оттого, Саша, что избаловала я тебя. Трудись давай – ишь устроил перерыв за разговорами.
Едва расчистили дорожки, Раиса Петровна скомандовала:
– Пойдем приберем за воротами.
Он рассмеялся:
– С тобой не заскучаешь!
– Тебе двигаться хотелось – вот и забочусь.
Бревна и доски шофер привез без них и свалил как попало. Потянули одно бревно – не подается. Другое – тоже.
– Подожди, Саша, лом принесу.
– Так справимся.
– Справишься тут, – Раиса Петровна убежала за ломом, а когда вернулась, одно бревно было поставлено на попа. Александр Максимович небрежно придерживал его и довольно улыбался. Раиса Петровна ахнула: – Ну и силен у меня мужик! Ну и силен! Да как ты его вытащил-то?
– Глаза боятся – руки делают. Понесли? Вот видишь, как у нас хорошо получается, а ты хотела меня, как Полухина, в четырех стенах заточить.
Старого знакомого, Петра Николаевича Полухина, они навестили неделю назад. Вспомнили вдруг, что пропал человек, нигде не показывается, и решили узнать, в чем дело. Узнали…
До войны Петр Полухин плотничал и успел столько домов поставить, что и не сосчитать. «У Петра глаз верный и руки золотые», – говорили люди. И правильно: так одно бревно к другому подгонит, так раму вставит, что и конопатить не надо. Уважали Петра Полухина и за тихий, ровный характер, за то, что крепко держал слово. Через месяц после начала войны призвали Полухина в армию и – на фронт, через Ладогу, на Карельский перешеек, где еще до него вгрызлись в землю солдаты, чтобы стоять здесь до сорок четвертого года. Ему не повезло. Недели три всего и повоевал. Рванул рядом снаряд, взрывная волна хлестнула по глазам, швырнула на землю, и наступил для Петра Полухина полный мрак.
В госпитале, уже за кольцом блокады, продиктовал сестре письмо, рассказал жене о своем положении, спросил, примет ли его. Если нет, будет проситься в дом инвалидов. «Не надо об этом, – возразила сестра. – Как не примет? Вы еще молодой и красивый». Полухин комплимент мимо ушей пропустил и еще раз сказал, чтобы написала все в точности. В войну почта не спешила. Показалось Полухину, что год прошел, пока получил ответ. Прослушал его, попросил перечитать и догадался, что сестра ни о недуге его, ни о доме инвалидов ни словечка не царапнула. Второе послание сочинял с солдатом. Оно пришло домой через две недели после возвращения Полухина. Приняла Мария мужа, поплакала, поголосила, но приняла, куда денешься.
Быстро вернулся из армии Петр Полухин. Пять месяцев всего и отсутствовал. Радоваться бы ему, что снаряд не разнес его в клочья, что жена верной осталась и сын родился, а хмур Полухин и невесел. Какая к черту радость, когда стал для семьи обузой, ходить самостоятельно и то не может. Раньше, бывало, калитка не закрывалась, шли к нему днем и ночью: «Петр Николаевич, пособи! Петр Николаевич, пойдем посмотрим, как лучше сделать!» Теперь только Мария калиткой хлопает. Сидит, курит целыми днями Полухин, прикидывает, как жить дальше. А толку от дум этих! Нет глаз и не будет, без них и руками делать нечего, разве что цигарки свертывать и хлеб в рот отправлять, женой заработанный.
Однако со временем душевное смятение преодолел, а через несколько лет и вовсе удивил людей. Рядом со старой избушкой дом начал рубить Петр Полухин, большой – три окна на улицу! Не верили вначале, толпами приходили, хвалили и удивлялись. Надоело отвечать на вопросы, слушать досужие советы, изменил распорядок дня: днем отсыпался, ночью строил. Сам стены срубил, потолок и пол настелил, косяки подогнал. Чтобы делать рамы, станок специальный придумал, и собрали ему такой станок любопытные и отзывчивые мастера. Построил и возгордился, уважение к себе почувствовал. С пылу-жару колодец выкопал и оборудовал, забор новый поставил – и пошло-поехало, все сам стал делать.
А получил новую квартиру, въехал в нее и нигде больше не появлялся. Зачем? Туалет под боком, ванна тоже. Раньше вышел во двор и задержался, дело какое ни есть нашел. Пошел покурить – и снова подышал чистым воздухом. Теперь тоже можно курить на улице, да стесняется. В своем доме его никто не видел, а тут два этажа окна распахнули. Лучше уж не показывать свою убогость. Так решил Петр Николаевич, и не могли Камаевы убедить его в том, что нельзя себя заживо хоронить в квартире.
– Рая, может, на него Симонову «натравить»? Она кого хочешь расшевелит.
– Не знаю, Саша… Я думала врача попросить.
– Что врач? Он психологию слепых не знает… – Камаев замолчал, прислушиваясь.
По улице кто-то шел. Кажется, сосед, его тезка Александр Данилович… Он.
– Здорово, работнички! Когда пожаловали?
– Здравствуй, Александр Данилович! Утром. Ты еще спал.
– Ха! Я поднялся, когда ты девятый сон смотрел. Баньку думаешь строить?
– Где там строить? Подлатать маленько. У тебя печника нет ли хорошего на примете?
– Есть. Только легонький больно.
– Тогда не надо. Своего позову. Тихий он, правда, но печка – дело серьезное, пусть тихо, лишь бы не лихо, чтобы не переделывать потом.
– Оно так… Матки-то сгнили. Новые есть ли у тебя?
– Железные поставлю. Из труб.
– Железные?!
– А что? Стукнусь, так не сломаются.
– Все смеешься, сосед?
– Не совсем. Вставай с корточек-то. Пойдем на крылечко.
– Пойдем… А ты как узнал, что я на корточках сидел?
– Так не молоденький. Косточки-то пощелкивают.
– Не молоденький, верно. На пенсии уже. Перед уборкой вот попросили помочь, так борта наращиваю. Вчера задержался после обеда, заведующий мастерской на меня рот и открыл. Я выслушал его, кепку козырьком назад и пошел. У него голос сразу растаял. Вернись, говорит, Данилыч, я пошутил. Я ему: я тоже пошутил. На том и помирились. Хорошо быть пенсионером: улыбаешься, кому хочешь, здороваешься, кто сердцу мил… А ты что-то все сам и сам. Неуж и бревнышки один таскал.
– Со мной, – вступила в разговор Раиса Петровна, – а от досок отстранил. Ты, говорит, споткнешься и ногу сломаешь, что я тогда буду делать?
– А сам не боится упасть? – поинтересовался сосед.
– Так я осторожно хожу, а она носится.
– Сдается мне, что как ни осторожничай… Доведись до меня, я бы и в своем доме дверь не нашарил.
– Это так кажется, а помучишься – всему научишься.
– Вы бы посмотрели, как он дрова колет! – похвалила мужа Раиса Петровна.
– Что? Дрова?!
– По две машины за зиму сжигали когда-то, и колол все сам до последнего сучочка. Сын Юра в шестом уже учился, когда однажды выскочил на улицу со слезами на глазах; «Папа, дай топор! И больше колоть не будешь – я сам большой!» Отстранил!
– И пилить можешь? – полюбопытствовал сосед.
Александр Максимович рассмеялся:
– Пилить меня тетка Анна с пеленок приучила. Я, конечно, криво веду, а она сердится: «Куда гнешь, окаянный! У, чтоб тебе повылазило!» Да ты не удивляйся. Я с детства слепой и ко всему привык, а вот перед твоим приходом мы Нину Петровну Симонову вспоминали. Она уже после войны, взрослой, зрение потеряла – опрокинула на себя кастрюлю с супом. Из школы пришлось уйти, поработала несколько лет заведующей детским садом, а в сорок девятом году пришлось поехать в Одессу к Филатову. Пробыла там полтора месяца, и глазной бог сказал: «Атрофия необратима. Если хотите сохранить остаток зрения – никакой работы, никаких нервных потрясений и никаких лекарств!» Вот тут она и приуныла: учительница, всю жизнь с книгами, а теперь ни заголовок прочитать, ни строчки написать. «Это не самое страшное, – сказал я, когда пришла за советом. – Научитесь читать по Брайлю». – «Филатов мне то же говорил, а у меня один объем брайлевской книги дрожь вызывает. Да и не научиться мне». Показал ей, как это делается, рассказал о приемах чтения и письма – овладела тем, и другим, ожила и стала ходить по квартирам учить читать и писать других слепых, а потом несколько лет даже председателем нашей первичной организации ВОС работала. Вот так!
– Саша, ты еще о Капустиной расскажи и о Бородиной, – попросила Раиса Петровна.
– Могу для просвещения Александра Даниловича, – охотно согласился он, – Александра Семеновна Бородина совершенно слепая, а сама огород полет, картошку окучивает да еще и корову держит. В доме у нее такой порядок, что Рая все мечтает там экскурсии для зрячих женщин устраивать, чтобы поучились. А Евдокия Васильевна Капустина! В возрасте была, когда грамотой овладела (Симонова ее и научила), и с тех пор дня без книжки не живет. На машинке шьет!
Сосед почесал затылок:
– Да… А как же она машинку заправляет, нитку вдевает?
– Темный ты человек, Александр Данилович, – расхохотался Камаев, – Тащи нитку и иголку. При тебе вдену.
– Век живи, век учись… Другой бы кто рассказал, не поверил… Спасибо за беседу! Побежал обедать, чтобы снова кепку козырьком назад не крутить.
– И я пойду готовить, – спохватилась Раиса Петровна.
2.
Пообедали быстро.
– Хорошо покормила, питательно! – похвалил Александр Максимович жену и примостился на диване.
Через минуту в домике раздалось тихое посапывание. Раиса Петровна усмехнулась, быстро вымыла посуду и присела к мужу:
– Камаев, ты спать сюда приехал? Вставай-ка давай!
– Неужели заснул? – тут же вскочил он.
– Ты в этом сомневаешься? Чем займешься?
– Пойду печку разбирать.
– А я посмотрю, что под полом делается. Пошли, Камаев, хватит вылеживаться. Вот тебе рубашка, платок на голову, а то потом волосы не промоешь.
Александр Максимович пошел в баню, нащупал печь, трубу, похвалил про себя сына – самые верхние кирпичи были им сняты, громоздиться наверх не надо. Взялся за первый, расшевелил, вытащил. За вторым потянулся и не заметил, как несколько часов пролетело. От работы оторвал бодрый голос соседа:
– Максимыч! Рабочий день закончился. Шабашить пора!
– Я в отпуске, на меня трудовое законодательство не распространяется. Что, уже пять?
– Половина шестого. Ты куришь ли? – поинтересовался Александр Данилович.
– Бросил.
– Вон как! А долго ли курил?
– Да двадцать семь лет.
– Ого! Здоровье пошатнулось или газет начитался?
– Слово дал, что «завяжу» к рождению внука. Пришлось сдержать.
– А что, Александр Максимович, – задал сосед очередной прощупывающий вопрос, едва Раиса Петровна ушла в дом, – ты, поди, и водку не пьешь?
– Пью, Александр Данилович, по праздникам, как без нее обойдешься, если друзья нагрянут…
– Это не то, – вздохнул сосед-пенсионер, – я хотел сообразить с тобой… В нашей части улицы и стопку положить на лоб не с кем. Ну ладно, бывай, коли так. Пойду хозяйством заниматься.
– И я потружусь, «пока видно», – пообещал Александр Максимович.
Александр Данилович хотел было возразить; зачем ему свет, если не видит, но вовремя понял шутку и только хмыкнул.
Отношения с соседями сложились хорошие. Увидели они в новеньких не дачников, которым лишь бы выпить да закусить, на солнышке среди бела дня пожариться, а под стать им тружеников. Сельский житель таких уважает. Возьми при нем лопату, топор ли или просто из колодца ведро воды добудь, он тут же поймет, на что ты способен, и характеристику на тебя нарисует.
Александр Максимович продолжал разбирать печь. Дело привычное. Давно уже, когда сын не старше внука был, задумал он по примеру Полухина (тот его и подбил) строить дом, просторный, под круглой крышей, и чтобы помимо всего прочего были в нем комната для Юры и кабинет для самого. Родственники – а тогда еще все многочисленные братья и сестры отца были живы – вначале посмеивались:
– Куда тебе! Рабочих найдешь, и мы поможем, но ведь, хозяйский глаз все равно нужен. Живи пока, а когда-нибудь и квартиру с теплой уборной получишь.
Но он загорелся:
– Буду строить! Жена – «за», ее слово для меня закон, а законы я привык уважать. У нее, кстати, и глаза есть… Если что не по уму сделаете, «бюро» собирать будем, наказывать.
Сруб был почти закончен, плотники наседали, чтобы ямы под фундамент быстрее готовил, а никто за эту тяжелую работу не брался, да и без нее порядком в долги влезли, и решил он сам копать траншею. Попросил, правда, сделать разметку и натянуть по бокам проволоку. И выкопал длинными весенними вечерами любопытным на удивление и себе в удовольствие и ликовал как маленький, что успел к сроку и что похвалили его за качественную работу плотники. Его возможности они оценили быстро, и потом только и слышалось: «Хозяин, тащи доски сюда!», «Пока мы тут, ты рамы, рамы давай в дом вноси!», «Мох достал, хозяин? Волоки к этой вот стене – конопатить будем. Да пошевеливайся туды твою…» Чего он тогда не переделал, какие тяжести не перетаскал, но больше всего замаялся с печью. Никак не шла – дымила, а не грела строптивая иностранная голландка. Три раза перекладывал ее печник, а «хозяин» столько же раз разбирал, очищал кирпичи от засохшего уже раствора, аккуратно, под руку мастеру, складывал, готовил и таскал, под руку же, новый раствор да угощал папиросами. Все работы прошел. Банная печурка – это что! Александр Максимович быстро добрался до проржавевшего котла, поднатужился, вытащил его во двор, чтобы не запнуться ненароком.
Вернулся в баню – кирпич к кирпичу продолжала расти стопка.
