Текст книги "Все радости жизни"

Автор книги: Павел Кодочигов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Скажите, Савельева, от фермы до силосной ямы сколько примерно метров?

– Да это рядом, метров двести – двести пятьдесят. Я нагрузила силос, ну, сколько я его грузила? Минут двадцать – тридцать. Стала выезжать и встретила Белозерова – он спускался в яму. Я разгрузилась и поехала второй раз. Белозеров к тому времени нагрузился, и мы опять с ним встретились…

Сколько ни допрашивали Савельеву Миронов, народные заседатели, особенно прокурор, она дала те же показания, что и на предварительном следствии. Первое волнение ее прошло, женщина отвечала спокойно и уверенно.

– Свидетель Савельева, вы грузили силос минут двадцать – тридцать. Не мог в это время Белозеров увезти Глотову в поселок, совершить наезд и вернуться? – приступил к допросу адвокат.

– Нет.

– Почему?

– Так Глотовой в это время уже не было, а потом я бы услышала трактор.

– Кстати, вы видели трактор, когда вернулись после обеда?.

– Вот этого не помню, – после некоторого раздумья ответила Савельева. – Утром он стоял, а потом не обратила внимания.

– Скажите, кто раньше ушел с фермы, вы или Белозеров?

– По-моему, он. Ему еще на конный надо было идти.

– Когда выпивали Серегин и Глотовы, Белозеров был на ферме?

– Не помню… Вообще-то должен быть, но кто его знает…

И еще один вопрос задал Камаев Савельевой. Она была очень важным для защиты свидетелем – подтверждала алиби Белозерова, – но давала показания и против него. Камаев решил убедить и судей, и всех присутствующих в том, что Савельевой можно верить. Он спросил ее, ездил ли подсудимый на тракторах.

– Да, – честно ответила Савельева. – На Т-20 ездил, и не раз, Серегин же и заставлял, а на Т-40, на котором задавили женщину, я лично не видела.

Не отказалась от своих показаний и Глотова, даже не попыталась сгладить некоторые противоречия. Решила, видимо, стоять на своем до конца.

У прокурора к Глотовой вопросов было немного, но один очень важный, и Камаев записал ответ на него: «Я сразу же говорила, что ехал Белозеров. Меня задержали на месте до приезда работников ГАИ, и я им сказала о Белозерове».

Миронов устроил перекрестный допрос подсудимому, Глотовой и Савельевой и спросил, есть ли вопросы к Глотовой у адвоката.

– Разрешите? – приподнялся Камаев. – Глотова допрошена подробно, но мне хотелось уточнить кое-какие «мелочи». Последнее слово он выделил для Миронова.

– Хорошо, уточняйте, – разрешил судья, и в его голосе Камаев уловил улыбку – понял его Миронов, будет слушать внимательно.

– Свидетель Глотова, вы подтверждаете свои показания о том, что перед уходом на ферму выпили всего-то «сто грамм» с соседкой-бабушкой?

– Да…

– Вы редко пьете?

– Почему? Как все, по праздникам и так, когда что случается.

– То есть довольно часто?

– А кто сейчас не пьет? У кого денег нет и кому не подают, – бойко ответила Глотова.

– Савельева показала, что в то утро вы еле держались на ногах.

– Савельева врет из-за того, что мы часто с ней ругались.

– Товарищ председательствующий, разрешите вопрос к Савельевой?

– Пожалуйста.

– Савельева, были у вас ссоры с Глотовой?

– Она путает меня со своей золовкой.

– Тише, тише! Я удалю из зала тех, кто пришел сюда повеселиться, – предупредил судья, – Савельева, вы утверждаете, что никогда не ссорились с Глотовой?

– Нет, почему же? По работе ругались, так там с кем не сцепишься из-за того же силоса. Но зла у меня на нее не было.

– А сейчас?

– А сейчас как я к ней могу относиться, если она зазря парня топит.

– Продолжайте, адвокат.

– Глотова, вспомните, где и с кем вы встречали свой день рождения?

– Ну, на ферме, выпили немного с Серегиным, – после небольшой паузы ответила Глотова.

– На ферме, с Серегиным. А почему не дома?

– Дома вечером гуляли.

– А днем или утром, так сказать, предварительно?

– Ну так.

– И в каком месте?

– В насосной, – нехотя призналась Глотова.

– На вопрос прокурора вы ответили, что работникам ГАИ сразу показали на Белозерова. Почему вы не назвали его фамилию, когда вас вытаскивали из трактора. Вспомните, что вы кричали тогда?

– …Что тракторист убежал…

– Тракторист убежал. Хорошо. Но ведь вы утверждаете, что ехали с Белозеровым. А он скотник. Как вас понимать?

Глотова нервно теребила платок.

– Свидетель, отвечайте на вопрос адвоката, – потребовал судья.

– Не знаю, почему так сказала… Видно, себя не помнила.

Зал осуждающе загудел.

– Попрошу соблюдать тишину! – пресек возмущенный ропот Миронов.

– Вы сказали, Глотова, что не пошли утром на ферму из-за того, что ждали гостей. Они приехали? – продолжал допрос Камаев.

– Не-е-т, – не понимая, куда клонит адвокат, протянула Глотова.

– Ваш муж говорит, что вы были больны. Кому верить?

– А что он знает, муж?

– Он не знал, что вы ждете гостей?!

Свидетель, мешкая, вытирала с лица пот.

– Отвечайте же, Глотова! – снова вмешался судья.

– Может, и не знал, а может, просто соврал – не хотел о гостях говорить и сказал, что я заболела.

– В какое время вы пришли на ферму?

– Около одиннадцати…

Движение в зале.

– Нет, позднее, в двенадцатом.

– Вы видели там Савельеву?

– Нет.

– Почему же? Она была на ферме.

– Может, и так, но я ее не видела.

– За что вас обсуждали на собрании?

– За пьянку! – с вызовом ответила Глотова.

– За пьянку на ферме с мужем и Серегиным двадцать восьмого апреля?

Глотова молчала.

– Вы показывали, что просили у Белозерова лошадь, чтобы привезти силос. Вы были в состоянии нагрузить его?

Глотова молчала.

Камаев был удовлетворен. Два важнейших свидетеля допрошены, и если одна из них, Глотова, давала путаные показания и вызвала недоверие не только у слушателей – возмущенный ропот неоднократно проносился по залу, – но и у суда, то другая, Савельева, не погрешила и на йоту.

4.

Белозеровы возвращались домой пешком.

– Не будем ждать автобуса, – сказала Анна Никифоровна. – И так голова пудовая, да еще бензин нюхать. На своих двоих доберемся, на воле-то вон как благостно.

Анна Никифоровна бывала в судах и прежде, да и в тот злополучный день ездила в Богданович послушать интересное дело. Его отложили, и она хотела вернуться домой, но соседка уговорила остаться на другой процесс. Эх, знать бы, где падать и куда соломку подкладывать! Обернулась бы сразу – все по-другому могло выйти. Привела бы свадьбу к Серегину: смотрите, люди добрые, смотрите на него и на моего Вовку, узнавайте, кто бежал от трактора. Лохмы свои Серегин еще не успел изничтожить, одежа на нем та же была и обувка. Признали бы его, не отвертелся! И по следам можно было все установить: пустить ученую собаку или приложить сапоги Серегина. Грязь была, следы остаться должны и знаткими быть. Думая так, Анна Никифоровна и до другого дошла: опростоволосилась она, тетеря старая, ой как опростоволосилась! Могла кривду на правду и вечером вывести – Вовку показать людям догадалась, а сводить их к Серегину на ум не пришло. Успокоилась, что сына не признали! От запоздалой догадки этой в жар ее бросило, будто плеснул кто рядом ковш холодной воды в раскаленную докрасна банную печурку.

– Что наделала-то я! – простонала Анна Никифоровна и остановилась.

– Ты что, мам? – спросил сын.

– Та-а-к… Вспомнила одну поговорку: «У бабы волос длинен, а ум короток». Знаешь такую?

– Слыхал.

– Ну, раз слыхал, то пойдем дальше.

Не призналась в своей оплошке. Что после драки кулаками махать и на Вовку лишнее наваливать? Тонкий еще, гибкий.

Убедилась ноне, что на судах хорошо быть, когда они тебя прямо не касаются. А если сердце в кулак зажато, если допрос каждого свидетеля душу переворачивает, тогда совсем другое дело.

Адвокат сказал, дня три суд продлится, и снова ничем не обнадежил: «Рано предсказывать, Анна Никифоровна, потерпите». А терпеть-то каково? Ладно, устою, неожиданно решила Анна Никифоровна, хоть три, хоть все пять дней эта мука будет, и мешок каждый день стану в суд таскать: если первый раз взяла, то надо до конца – так велит примета!

– Мама, – неожиданно заговорил сын, – свидетели будут показывать, что тракторист во двор Казаковых забежал. Помнишь, когда читали дело, там есть об этом.

– Ну?

– И они говорят, что дом этот на правой стороне переулка, а Серегина – на левой, наискосок, и если бы он перебегал к своему дому, они видели бы. Я вчера ходил и смотрел с того места. Оттуда только головы видны, если кто по улице Свободы проходит. А если еще дальше к речке спуститься, так тебя и совсем заметить нельзя. Переулок же на горе, мама!

– Знаю.

– Так скажи об этом Александру Максимовичу.

– Говорила, – думая о своем, вздохнула Анна Никифоровна.

– А он?

– Сказал, что это ему известно.

– Он же слепой!

– Ну и что? Съездил, поди, и ему все обсказали, Я ему много что рассказывала, но он больше нас с тобой ведает. Люди правильно говорили – усердный он, Александр Максимович-то, и защитит он тебя, обязательно защитит.

Успокаивала сына и жалела: молчит он, молчит, а думки тоже вокруг одного вьются. Да и как иначе? А чья, ее или его, ноша тяжелее, попробуй разберись. Ее, поди, все-таки. Материнскому сердцу всегда больнее достается, а годы такие, что малую беду и ту на рысях не проскочишь, большая же – того и гляди под корень срубит. И правда, не свалиться бы, тьфу-тьфу, не ко времени.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1.

Вечером, едва поужинав, Александр Максимович сел за стол – хотел отобрать главное после первого дня процесса, но не пошло что-то дело. Помаялся, помаялся и, чтобы отвлечься, достал баян, однако и на нем поиграл недолго. Позвонил сыну и расспросил о внуках, потом «гонял слонов» по квартире, несколько раз устраивался поудобнее то в кресле, то на диване, посидев немного, вставал и снова бродил из комнаты в комнату. Так вот бездельничая, к великой своей радости, укрепился в невиновности Белозерова: убедили в этом показания Савельевой и даже Глотовой, да и все поведение подсудимого, его искреннее возмущение неправдой. Незаметно и план на завтрашний день составился, когда, пожалуй, чаша весов и перетянет на одну из сторон. А ежели так, здраво рассудил Александр Максимович, надо пораньше в кровать завалиться и выспаться как следует…

Первым из очевидцев происшествия суд допрашивал Кабакова, человека уже пожилого, обстоятельного.

– Так женщину задавили метрах в ста от моего дома. Я был за оградой с сыном, – начал свидетель тихим размеренным голосом. – Сын стоял спиной к дороге, а я – лицом. Смотрю – по улице какой-то сабантуй идет. Все ряженые – кто пляшет, кто поет. Дошли до третьего переулка и свернули в него. И тут, эко место, трактор несется, и на нем как есть Вовка Белозеров. Смотрю: эко место, трактор попер на людей, прямо в кучу! Когда эта женщина попала под колеса, я сказал сыну, чтобы ехал на мотоцикле и вызывал «скорую» и милицию.

– В каком часу это случилось, не припомните? – спросил судья.

– Так в двенадцатом.

– Скажите, свидетель, кем вам приходится Кашинцева и говорили ли вы ей, что Красикову сбил Белозеров?

– Кашинцева моя сноха. Вообще-то мне показалось, что за рулем был Вовка. Но может, и не он.

– Белозеров и Серегин похожи друг на друга?

– Пошто, эко место? Такого большого сходства нет, но стекла в кабине были грязными, можно и ошибиться.

– Все-таки вы убеждены, что трактор вел Белозеров? – повел допрос прокурор.

– Пошто это? Я же сказал…

– Хорошо. А на предварительном следствии что говорили, помните?

– Так то же и говорил. Сначала мне показалось, что ехал Вовка, а там – кто его знает.

– Больше вопросов к свидетелю не имею, – заявил прокурор Хомутинин.

– Адвокат?

– Свидетель Кабаков, давайте уточним: говорили или нет вы Кашинцевой о том, что трактором управлял Белозеров?

– Никому ничего я не говорил и ей не говорил.

– Почему же она ссылается на вас? И в обвинительном заключении записано: «Свидетель Маркова показала: о том, что Белозеров в тот день был за рулем трактора, она слышала от Кашинцевой, а Кашинцева говорила, что Кабаков Петр Савельевич стоял около дома и видел, как проехал Белозеров Владимир…» Выходит, все-таки говорили, если ваши слова записаны в таком важном документе. Вам поверили и потому ссылаются на вас.

Выдержку из обвинительного заключения адвокат процитировал, не случайно: давно уже обратил внимание на слабость этого утверждения. Поначалу удивился: «Ничего себе – убедительное доказательство – из третьих уст!» Позднее решил с него и речь начинать, чтобы сразу создать нужное впечатление, и не утерпел, использовал заранее.

– Ничего я не говорил ей! – в голосе свидетеля раздражение: чего прилип к человеку? – Предположение свое мог высказать.

– Пред-по-ло-жение, – повторил адвокат, – но не умеренность. Кстати, как у вас со зрением?

– Да не похвастаюсь… Седьмой десяток добиваю.

– Последний вопрос: пока вы были за оградой, всадник по улице не проезжал?

– Не-е-т.

– Больше вопросов к свидетелю не имею, – сказал Камаев и облегченно вздохнул.

Он давно привык: что бы ни случилось, сохранять невозмутимость и беспристрастность, но тут не мог скрыть улыбку удовлетворения – прокурор может смело вычеркнуть Кабакова из списка свидетелей обвинения.

Анна Никифоровна перехватила улыбку адвоката и впервые почувствовала в душе облегчение. А Камаев уже снова сосредоточился: вот-вот начнется допрос других очевидцев происшествия, очень важный для исхода дела. Пальцы заскользили по строчкам обвинительного заключения: «Показания свидетелей, гостей свадьбы, о том, что они видели Белозерова верхом на лошади, незадолго до наезда на Красикову, не подтверждаются материалами дела. Красикова сбита в двенадцать – двенадцать десять, а Белозеров проезжал на ферму раньше. Кроме того, свидетель Воробьев показал, что видел всадника накануне, а не двадцать восьмого апреля…»

Да, время в уголовных делах чаще всего выходит во главу угла. Ничего не значащие в обычной жизни десять – пятнадцать минут приобретают вдруг первостепенное значение. Установить же предельно точное время совершения преступления сплошь и рядом бывает труднее трудного: кто из очевидцев наезда, убийства ли догадается в нужный момент взглянуть на часы? Дело Белозерова не исключение. От одиннадцати тридцати до двенадцати десяти – так довольно приблизительно определяют свидетели момент гибели Красиковой. Поэтому следует опровергнуть утверждение следствия о том, что гости свадьбы видели Белозерова днем или двумя раньше, и доказать обратное – всадник пытался проехать по улице Мира за несколько минут до происшествия, убегал от трактора не Белозеров, а другой человек.

И надежды адвоката постепенно сбывались. Свершившееся застало людей врасплох, все были немало напуганы и взволнованы, к тому же под изрядным хмельком, поэтому каждый запомнил немного, но сведенные воедино впечатления давали довольно точную картину случившегося. Никто не успел рассмотреть убегавшего в лицо, однако одежда запомнилась многим – и длинные черные волосы, коренастая фигура мужчины тридцати, если не старше, лет. Кое-кто встречался с Белозеровым и Серегиным в кабинете следователя и в коридоре прокуратуры, и там, в спокойной уже обстановке, присмотревшись к тому и другому, все взвесив и поразмыслив, люди приходили к убеждению: наезд был сделан не подсудимым. Свидетель Панова твердо стояла на том, что на трактористе были стоптанные яловые сапоги, а свидетель Воробьев, оказалось, просто перепутал дни.

– Я вышел на улицу с гармошкой, – давал показания гармонист Ляпустин, – и увидел у дома во втором переулке привязанную лошадь. – Камаев достал схему и проверил, мог ли свидетель видеть дом Белозерова. Убедился, что мог. – Потом вышел парень, сел на лошадь и поехал по направлению к нам, – продолжал свидетель. – Лошадь испугалась гармошки и затанцевала. Я перестал играть и махнул рукой: поезжай, мол, назад. Парень повернулся и уехал. Было точно так, хоть у кого спросите. Мы еще постояли какое-то время, поджидая молодых, прошли метров триста по улице, и появился трактор. За это время Белозеров не мог доехать до фермы на лошади, пересесть на трактор и вернуться в поселок.

– Вы утверждаете, что на лошади был Белозеров? – спросил судья. – Почему вы не называли его фамилию на следствии?

– Я говорил просто о всаднике, потому что не знал его фамилию, а это был он – Белозеров.

– Свидетель, суд вас предупредил об ответственности за дачу ложных показаний. Вы нам правду говорите? – задал вопрос народный заседатель.

– А что же еще? Я здесь не жил, никого не знаю, одиннадцать лет служил в армии, и мне нет смысла кого-то защищать или оговаривать. И уж если на то пошло: мать приводила Белозерова на свадьбу, все посмотрели на него и сказали, что от трактора убегал не он. Жена Серегина тоже прибегала и обещала привести мужа на опознание, но ушла и не вернулась.

– Вы уверены, что видели всадника двадцать восьмого апреля, а не днем или двумя раньше? – спросил прокурор.

– Уверен: двадцать шестого и двадцать седьмого мы на улице не гуляли.

2.

Во время перерыва адвокат прочитал записи показаний только что допрошенных свидетелей и успокоился окончательно: обвинительного приговора не будет! Он закрыл папку, поднялся и тут же снова опустился на стул, пораженный внезапно пришедшей мыслью: «Если Белозеров возвращался на ферму на лошади, а трактор в это время шел в деревню, то где-то их пути должны пересечься! Во всяком случае, Белозеров должен был видеть трактор!..»

Камаев достал копию схемы происшествия. А, вот в чем дело: от фермы к деревне идут две дороги – одна полем, другая в объезд, мимо кладбища, со стороны Сухоложского тракта. Путь движения трактора показан, а как возвращался на ферму Белозеров, неизвестно…

Походить бы, размяться, но нельзя – налетишь еще на кого-нибудь!.. Все так, все так, но не повредит ли он Белозерову, если начнет уточнять? Спросить, пока перерыв, и в зависимости от этого… Нет, истина должна быть добыта честно!

В коридоре возник шум. Что там такое?

– Савельева Глотову чехвостит, – разъяснил причину скандала чей-то женский голос.

Другой сразу же отозвался:

– И правильно: так завралась, что дальше некуда. Губит парня, бесстыжая, и хоть бы что, не моргнет даже своими зенками.

Камаев едва дождался окончания перерыва, и перед тем как суд приступил к допросу нового свидетеля, попросил разрешения задать вопрос Глотовой и пояснил:

– Я понимаю, что несколько нарушаю порядок ведения следствия, однако считаю необходимым выяснить одно обстоятельство теперь же.

– Пожалуйста, – не очень охотно разрешил Миронов.

– Глотова, на предварительном следствии вы вначале показали, что трактор шел полем, затем изменили показания. Почему?

– Я перепутала.

– Значит, трактор шел…

– Возле кладбища.

– Товарищ председательствующий, разрешите несколько вопросов к свидетелю Ляпустину?

– Задавайте, – совсем недовольно разрешил судья. – Ляпустин, встаньте.

– Вы говорили, что видели лошадь, привязанной у дома Белозерова. Не помните, какой по счету этот дом от угла и на какой стороне переулка?

– Третий, на правой стороне, – не задумываясь, ответил гармонист.

– Когда вы прогнали Белозерова, он куда поехал?

– По тому переулку, где его дом.

– А дальше?

– Не знаю. Я больше на него не смотрел.

– Выходит, он хотел ехать по улице Мира, но после встречи с вами изменил направление? Правильно я вас понял?

– Правильно.

Камаев услышал, как судья стал листать дело. Отыскивает схему. Это хорошо!

– У меня есть еще вопросы к Белозерову. Разрешите?

– Я протестую! – поднялся прокурор. – Адвокат прекрасно знает, что для уточнения всех неразрешенных вопросов Уголовно-процессуальный кодекс предусматривает так называемые дополнения к судебному следствию. Почему же суд идет на поводу у адвоката?

– Суд снимает ваш протест, – объявил судья, посовещавшись с народными заседателями, – Продолжайте, адвокат.

Тишина в зале погустела. Люди еще не знали, чего добивается Камаев, но почувствовали, что вот-вот должно произойти что-то очень важное и необходимое. И в этой тишине отчетливо прозвучал глуховатый голос защитника:

– Мне необходимо показать Белозерову схему происшествия. Разрешите? Белозеров, подойдите, пожалуйста, и посмотрите на схему. Она выполнена точками, на все отчетливо видно. Различаете, где ваш дом, дом Серегина, место наезда?

– Да…

– Теперь расскажите суду, какой дорогой вы вернулись на ферму после того, как лошадь испугалась гармошки.

Белозеров стал объяснять, а судья – Камаев отлично слышал это, – набрасывал новую схему.

– И еще один вопрос, Белозеров, – Камаев едва не назвал его просто Володей. – Когда ты ехал на ферму, тебе никто не попался из знакомых?

– Не.

– Машина, может быть, какая-нибудь шла?

– Не.

– Мотоцикл, повозка, трактор?

– Никого не было. Я один ехал.

– Вопросов к Белозерову не имею, – сказал Камаев и неторопливо, чтобы не привлекать внимания, полез в карман за платком.

Он подверг подзащитного серьезному испытанию. Мог тот, не разобравшись в ситуации, почувствовать легкий путь к спасению – если видел трактор, значит, не он вел его, – и сказать: «Да, видел». И заврался бы!

Все оказалось элементарно просто: две параллельных улицы, вверху – Мира, внизу – Свободы. Они соединены тремя переулками имени Мира. В третьем, ближе к Сухоложскому тракту, почти у пересечения с улицей Мира, место наезда; внизу, на углу с улицей Свободы, дом Серегина; дом Белозерова – во втором переулке. Белозеров проехал мимо дома на улицу Свободы, затем свернул в первый переулок и по нему выехал в поле. Трактор шел другой стороной, потому подсудимый его и не видел. А вдруг я все-таки что-то не учел и мое представление ошибочно? Лучше, пока не поздно, уточнить, чем молоть чепуху в защитительной речи.

Не колеблясь больше, Камаев заложил схему в решетку, обозначил в ней первый переулок – он не был показан – и точками начертил путь Белозерова на ферму. Проверил еще раз и обратился к суду с просьбой.

– Я набросал новую схему, прошу посмотреть, правильна ли она?

Послышался шелест бумаги – судья сверял схему адвоката со своей, – и тут же его несколько удивленный голос:

– Все правильно, адвокат Камаев. Вы не ошиблись.

– Благодарю.

3.

Весь этот день на улице сияло солнце и стучала капель. К вечеру, однако, подморозило, вдоль домов на тротуарах образовались бугристые ледяные полосы. Снег почернел и осел, стал рыхлым и звонким. Порывистый ветер нес с собой влагу.

Анна Никифоровна вышла на крыльцо и зажмурилась – так сладко холонуло на нее после душного, наполненного людьми зала чистым воздухом, свежестью, что закружилась голова, и Анна Никифоровна оперлась на плечо сына.

– Скоро и огород копать, а семян у меня ныне мало, – подумала вслух. – Скворушки вот-вот прилетят… Люблю эту птицу – один поет, а будто целая стая! И работнички!

– Ты что, мама? Месяца два еще ждать.

– Все равно скоро. Я чувствую, – убежденно возразила Анна Никифоровна и спохватилась: – Эк, что весна-то со мной творит! О чем раздумалась!

– Тетя Нюра, айда скорей на автобус, чего мешкаешься? – позвали соседки.

– Идите. Мы пешком.

– Так темно уж.

– Ничего, глаза не выколем. Пойдем, Вовка, – позвала сына.

Распахнула жакетку и пошла, чувствуя, как распирает легкие морозный воздух, холодит внутри и вливает силы. Быстро пошла, как на работу. Да так оно и было. Надо печь истопить, корову накормить и подоить, заждалась, поди, хозяйку, бедная, ужин сготовить, в избе прибрать – да мало ли что еще подвернется под руку. Боль, досаждавшая все последние месяцы, отступила, Анна Никифоровна вновь почувствовала себя бодрой и сильной.

Завтра, поди, все и кончится, думала. Что тянуть-то? И без того все яснее ясного. Доведись до нее, так она бы и теперь насовсем отпустила Вовку, а Серегина и эту его Глотову – в каталажку, пусть бы там поворковали. И в самом деле, чего валандаться? В каждый перерыв подходили к ней люди, свои и совсем незнакомые, подбадривали, сочувствовали: «Крепись, тетя Нюра! Оправдают сына». Поняли, на чьей стороне правда, разобрались, так неуж судьи против народа пойдут? Не может того быть!

Так тешила и баюкала себя, все убыстряя и убыстряя шаг, пока сын не прервал ее раздумья:

– Ты куда бежишь, мама?

– Домой! Куда еще? – ответила резковато – сбил Вовка с радужных надежд, не вовремя сунулся.

Шаг, однако, поубавила. Что спешить? Теперь она все успеет и на все ее хватит.

Впереди, за полем, светились теплые огни поселка.