Текст книги "Все радости жизни"
Автор книги: Павел Кодочигов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1.
Из Москвы Камаев приехал в отличном настроении. Он всегда возвращался из столицы таким – набегается там, настоится в очередях в «Детском мире», покупая подарки для внуков, и будто молодеет. А тут к тому же и доклад прошел хорошо, и совещание было интересным, и одно забавное происшествие, случившееся по пути на работу, немало подзадорило. Пришел он в консультацию веселым и, едва поздоровался, спросил:
– Вы меня видите?
– Видим… – не понимая, в чем дело, ответили адвокаты.
– А могли и не увидеть! Мог я уже и на операционном столе лежать, если не хуже. Один ротозей в люк полез, а ограждение не поставил. Я уже и ногу занес, чтобы ему на плечи свалиться, как слышу: «Туды твою… ослеп, что ли?» Я ногу назад, ему тоже по заслугам воздаю. Он вылезает, от него жаром-наром и перегаром несет, но увидел меня и ласково так: «Товарищ Камаев? Извините, не знал, что вы здесь пойдете». Ну и я растаял от такой вежливости. Поговорили и мирно разошлись, к взаимному удовольствию.
Посмеялись, Александр Максимович с ходу рассказал о московских впечатлениях и новостях – как умолчать об этом? – потом поинтересовался:
– Дело Макаровых изучили, Алла Константиновна?
– Изучила, – вздохнула Агалакова, – и очень хотела поговорить с вами о нем.
– Что, тоже сплошные вопросы?
– Есть, и очень серьезные.
– Ну что же, пока никого нет, давайте все и обсудим.
2.
Процесс Макаровых проходил трудно. Ко времени слушания дела жену погибшего, Алтуфьеву, не выписали из родильного дома. Попытки доставить ее в суд хотя бы на короткое время успехом не увенчались, и два дня судебного заседания пошли прахом. Заново процесс начался через десять дней. Опять пришлось допрашивать подсудимых, свидетелей, проводить очные ставки, оглашать и исследовать необходимые для обоснования приговора документы. На это ушло еще полтора дня.
Народный судья Аркадий Яковлевич Лиховид вел дело спокойно и бесстрастно. Голоса не повышал, признания подсудимых не добивался и от свидетелей не требовал точного повторения показаний, данных на предварительном следствии. Всех выслушивал внимательно, не перебивая, и потому казалось, что он ведет процесс медленно, несколько даже вяло. Камаев привык к его манере рассмотрения дел и угадывал скрытую от постороннего взгляда целеустремленность Лиховида, а по тому, каким пунктам обвинения судья уделял особое внимание, на допросы каких свидетелей тратил больше времени, довольно точно определял и возможный приговор. На этот раз Лиховид ввел в заблуждение и его. К концу судебного следствия оснований для осуждения Макарова за кражу ножа и убийство брата было не больше, чем по делу Белозерова, и Александр Максимович готовился просить об оправдании подсудимого по этим пунктам обвинения за недоказанностью состава преступления. У суда же, как казалось ему, было другое мнение, и Камаев никак не мог понять, на чем оно основано.
К такому же выводу пришла и Агалакова. В последний перед дополнениями перерыв спросила:
– Александр Максимович, вы не думаете заявлять ходатайство о направлении дела на дополнительное расследование?
– Нет, Алла Константиновна, и если его заявит прокурор, буду возражать.
– Почему?
– Не очень давно, вы еще в консультации не работали, в аналогичной ситуации я поддержал такое ходатайство и потом получил нагоняй в президиуме. Не совсем нагоняй, мнения расходились, но мою позицию большинство спорящих нашли неверной. Нет оснований для осуждения, значит, должен быть оправдательный приговор. И правильно: если следствие допустило ошибку, привлекло к ответственности не того человека, пусть оно и ищет настоящего виновника, а необоснованно привлеченный должен быть оправдан. Раньше бывало иногда, что дело отправляли на доследование лишь для того, чтобы его тихонечко прекратить. И адвокаты шли на такой компромисс – все тихо, мирно, и жалобы писать не надо. Теперь такая практика осуждается.
– А дело, о котором вы говорили, как закончилось?
– Белозеровское? Да вот таким же образом: тихо и мирно.
– Так, может, и теперь?..
– Нет, Алла Константиновна, здесь другой случай. Одна статья у Макарова все равно останется.
Прокурор, однако, ходатайства не заявил, суд не проявил инициативы тоже. Будет приговор. Какой?
Государственный обвинитель обвинение поддержал полностью в отношении обоих подсудимых и просил суд приговорить Макарова по совокупности составов преступлений к десяти годам лишения свободы, Макарову – к четырем.
– Слово для защиты подсудимого Макарова предоставляется адвокату Камаеву, – объявил Лиховид.
Александр Максимович поднялся медленно и начал негромко. Его первые слова были едва слышны:
– Товарищи судьи! Еще дореволюционные юристы говорили, что лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невинного человека. Будем же и мы придерживаться этого канона.
Александр Максимович ненадолго умолк, справляясь с первым волнением, и продолжал уже окрепшим голосом:
– Если следовать обвинительному заключению, то все началось с кражи ножа. Его стоимость, как свидетельствует справка, семьдесят копеек…
У меня была возможность еще при ознакомлении с материалами дела заявить ходатайство о прекращении его производством по этому пункту обвинения ввиду малозначительности состава преступления. Я не сделал этого. И не сделал сознательно: был убежден, что суд отвергнет кражу за недоказанностью обвинения.
Давайте поставим перед собой вопрос: «Был бы Макаров привлечен к уголовной ответственности, если бы речь шла лишь о такой краже?» Ответ на него очевиден: «Нет, не был бы. Нож потребовался следствию для того, чтобы обвинить Валентина Макарова в убийстве». Поэтому мне придется подробно разобрать имеющиеся в деле материалы и сначала защитить подсудимого от самого малого, от чего, казалось бы, и защищать не нужно.
Да, незадолго до драки супруги Макаровы – Валентин и Нина – заходили в квартиру Вагиных, однако Вагин никогда, ни на предварительном следствии, ни в судебном заседании, не говорил, что Макаров украл у него нож. Вагин только предполагает, что подсудимый мог это сделать. Показания жены Вагина носят такой же предположительный характер.
Напрашивается вопрос: «А зачем вообще Макарову было похищать нож?» Для убийства брата – утверждает следствие. С этим можно было бы согласиться, если бы удалось установить, что убийство заранее обдумывалось и готовилось, а такими данными мы не располагаем. Теоретически можно допустить: Макаров похитил нож, чтобы свалить вину на Вагина. Но для этого убийство должно быть совершено тайно, а не при всем пароде, как случилось на самом деле.
На допросе после предъявления обвинения Макаров показал: «Видимо, я машинально положил его в карман». Имеется в виду нож. Но что такое это «видимо»? Видимо – это «наверное», «может быть», «вероятно», «могло быть и так» и, наконец, – «пусть будет так». В судебном заседании Макаров пояснил: «Я дал такие показания, потому что все улики были против меня, и думал, что я виноват».
Но, товарищи судьи, если подсудимый полностью и категорически признает свою вину, то и в этом случае для вынесения обвинительного приговора суд должен подтвердить такое признание не вызывающими никакого сомнения доказательствами. Это тем более необходимо, если вина им лишь допускается.
Государственный обвинитель, опровергая версию о том, что нож на место преступления мог быть принесен Вагиным, только что говорил: «Вагин взять нож с собой не мог. Он шел в гости, и такой надобности у него не было». Государственный обвинитель, видимо, не заметил палки о двух концах, запрятанной в таком утверждении: Вагин шел в гости, а Макаров приглашал в гости. Какая же надобность прихватывать нож была у Макарова? Открывать бутылки и консервные банки, резать хлеб? Вы знаете, что в квартире Макаровых изъято два кухонных ножа. Далее прокурор сказал: «Вагин не может точно показать, заходил ли Макаров на кухню, но Макаров не новичок в доме, он мог туда зайти и взять нож». Вот с этим согласен: мог зайти и мог взять, как каждый, заходя в чужую квартиру, может что-то прихватить с собой. Однако это надо доказать, и это бремя лежит на обвинителе. Доказательств же у прокурора нет, ему приходится прибегать к сомнительным предположениям, забыть на время, что всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого.
Одно очень важное и серьезное для суда, по мнению прокурора, доказательство в деле все-таки есть – записка Макарова жене. Давайте вспомним, при каких обстоятельствах она появилась. Макаров арестован. Он сознает, что над ним нависло тяжкое обвинение, знает, что задержаны его жена, Вагин и Панов, и вскоре узнает, что они освобождены. Значит, рассуждает он, видимо, виноват все-таки я. Снова «видимо» и ничего более, Макаров не просит никого подговаривать, давать показания в его пользу, как-то повлиять на ход следствия. В записке нет указания и на то, что нож взят им и он убил брата. Можно ли такую бумажку рассматривать как признательное показание, о чем просит вас прокурор?
Нож Вагина приобщен к делу в качестве вещественного доказательства. Предполагается – снова предполагается! – что убийство совершено им. И вам в совещательной комнате наряду с другими придется решать вопрос о том, этим ли ножом убит Александр Макаров? Судебно-медицинский эксперт к такому заключению не пришел, его вывод не распространяется дальше утверждения: «Раны нанесены ножом с односторонним лезвием». А вам, очевидно, придется прийти к мысли, что они нанесены каким-то другим орудием. И вот почему: жена Александра Макарова – Алтуфьева кухонный с пластмассовой ручкой нож Вагина не опознала. По свидетельству Алтуфьевой, на месте происшествия она подобрала и отбросила в сторону другой нож – с металлической, а не пластмассовой ручкой и рисунком на ней, Нина Макарова накануне такой нож видела у Панова: «Я взяла его. Лезвие узкое, ручка с каким-то рисунком из белого металла». Совпадение весьма знаменательное! Можно, конечно, допустить, что Макарова каким-то образом узнала о показаниях Алтуфьевой и дала точно такие же, однако в равной степени, и это ближе к истине, допустимо другое: на месте происшествия было два ножа! Один – приобщен к делу, второй – «бесследно исчез». Каким из них убит Александр Макаров, мы не знаем. Мы не знаем также, кто убил его.
Перехожу к анализу доказательств по основному пункту обвинения Макарова.
Товарищи судьи, вы, наверное, обратили внимание на то, что драка проходила как бы в три периода. Это очень важно для правильной оценки поведения каждого из ее участников. Первый период: Александр Макаров нанес удары Нине Макаровой, она ответила тем же. Затем вмешался Панов. Обратите внимание: и Панов! Второй период: Нина зовет на помощь мужа, в драку, защищая жену, включается подсудимый. Панов уходит. Дерутся братья и Нина. Этот эпизод заканчивается тем, что подсудимый убегает в квартиру. Начинается главный, третий период. На сцене вновь появляется Панов – за ним сбегала Алтуфьева. Дерутся Александр и Панов. Свидетельница Абросимова – ее подробно допрашивали вчера, а я уточнил ее показания еще и сегодня – так описывает заключительный момент развернувшейся на ее глазах трагедии: «Александр пятится от двери подъезда и около канавы падает навзничь. Одна нога подогнута. Панов стоит у дома, скрючившись и прижавшись к стене». Я спрашивал Абросимову: «А где в это время были супруги Макаровы?» Она ответила: «Инна была тут же, а Валентина не было, потом он выскочил из подъезда с напильником». Эти показания полностью совпадают с изложением события Макаровым: «Я был в комнате и там услышал крик: „Александра убили!“ Я схватил напильник и выбежал на улицу, чтобы отомстить убийце».
Такая «расстановка сил» позволяет прийти к выводу: Александр получил ножевые ранения и упал в заключительный момент потасовки, когда Валентин был в квартире.
Панов стоит на том, что он защищал Александра, однако на очной ставке с Бровкиной, отрицая нанесение ножевых ударов, Панов признавал, что дрался и с подсудимым, и с Александром! Бровкина и ранее, и в судебном заседании прямо указывает на парня в синей куртке, который нанес удары чем-то блестящим в живот и грудь погибшему. В синей куртке в тот вечер был Панов! Аналогичные показания давала в свое время и Хорькова, соседка Макаровых по квартире. Позднее она стала рисовать другую картину: «Подсудимый два раза ударил Александра головой о стену дома, затем нанес два удара ножом в грудь, отвел и посадил на землю». Очевидцы же происшествия при всей разноречивости показаний в других деталях свидетельствуют, что Александр дошел до места падения самостоятельно.
Никто не подтверждает и ссылки Хорьковой на то, что она была в этот ответственный момент на улице. Хорькова выглядывала из окна, а из окна, как мы убедились при выходе на место происшествия, Хорькова не могла видеть, что происходило у стены дома.
Метаморфоза в показаниях этой свидетельницы удивительна. Вначале я думал, что она произошла из-за угрозы привлечения Хорьковой к ответственности за дачу ложных показаний. Оказывается, ларчик открывался проще. Хорькова полностью разоблачила себя в судебном заседании, заявив, что Нина Макарова побила ее дочь, и тогда Хорькова пошла в милицию и дала показания против подсудимого!
Товарищи судьи! Сегодня я задерживаю ваше внимание дольше обычного, но надеюсь, что это оправдано. Макарову предъявлено тяжкое обвинение. Я нахожу его необоснованным, во всяком случае недостаточно подтвержденным, и мне не обойтись без самого тщательного разбора собранных следствием доказательств. Я не оправдываю само преступление, а защищаю человека, в нем обвиняемого. Убийство, при каких бы обстоятельствах оно ни произошло, всегда вызывает гнев и осуждение. Убийство в пьяной драке, из-за мелочной ссоры – тем паче. Мы рассматриваем еще более тяжелый случай: предполагается, что брат убил брата. Я слышу возмущенный ропот в зале, но повторяю: да, пока лишь предполагается, ибо по нашим законам человек считается виновным после вынесения приговора. До него – он невиновен!
Пока невиновен и Макаров, хотя многие присутствующие в зале в душе его уже осудили: вел недостойный образ жизни, пил, дрался и раньше, работал спустя рукава. Что стоит такому пустить в ход нож? Изолировать надо Макарова от общества, и чем скорее, тем лучше! В суде оглашалось письмо матери братьев Макаровых. Она просит дать Валентину самое суровое наказание, если он виноват. Раз уж мать так пишет, так о чем же еще рассуждать? Я понимаю эту несчастную женщину, я разделяю ее гнев и скорбь. И уверен, что суд учтет требование матери. Но суд обязан учесть и ее условие – «если виноват».
В делах подобного рода большое значение имеет анализ поведения подозреваемых до совершения преступления и после него. Поведение лиц, так или иначе причастных к трагедии до ее окончания, мы проследили. Давайте сделаем то же самое, но уже в другом времени, за чертой финиша. Картина здесь вырисовывается довольно любопытная и наводит на многие размышления.
Итак, обычная драка неожиданно для всех, кроме убийцы, закончилась тем, что один из ее участников оказался смертельно раненным. Панов и его подруга Соболева тут же исчезают с места происшествия. Говорят, что побежали вызывать «скорую», но почему-то не вызвали. Казалось бы, Панову и Соболевой следовало вернуться и узнать, убит Александр Макаров или только ранен. Они же усаживаются на скамейке в скверике и о чем-то беседуют. Договариваются идти в милицию, но приходят почему-то в общежитие, и там Панов клянется другой знакомой: «Тома, я не убивал!» Однако судьба Александра его все-таки волнует. Снова с Соболевой он спешит в больницу. Заходит туда одна Соболева. Паков ждет результата на улице.
А далее? Далее, пока идет следствие, Панов неоднократно приходит на квартиру Макаровых и, по утверждению Нины, упрашивает ее обвинить в убийстве Вагина. Не отрицая этих посещений, Панов говорит, что заходил к Макаровой по ее просьбе. Поверить в это трудно – вы знаете, что Макарова боялась оставаться с Пановым наедине, всегда старалась пригласить кого-нибудь из соседей, а последний раз даже не пустила Панова в комнату.
Почему так мечется и неспокойно ведет себя Панов? Чего он боится? И почему на его куртке и под ногтями обнаружена кровь погибшего? Она обнаружена и на одежде подсудимого, но Макаров оказывал брату помощь, Панов же сразу сбежал.
Вагин упорнейшим образом, вопреки всему, и чем далее, тем убежденнее, говорит: «Я там не был!» А между тем все свидетели видели Вагина у дома Макаровых. На первом судебном заседании это подтвердила даже его жена, ныне по понятным причинам в суд не явившаяся. Сам Вагин на предварительном следствии признавал, что был в квартире Макаровых, выпивал с Макаровым, но, делал оговорку Вагин, ушел до начала драки. В суде он изменил показания, говорил, что не хотел идти в гости, поэтому отстал от Макарова по пути и вернулся домой, но не мог попасть в квартиру из-за потери ключа. Пошел на завод, чтобы сделать отмычку, и вдруг обнаружил ключ в кармане. Можно было бы и поверить Вагину, но дело в том, что ему в описываемой так тщательно ситуации не были нужны ни ключ, ни отмычка – его жена и жена Макарова после ухода мужчин некоторое время оставались в квартире, и попасть в нее было проще простого.
Был Вагин у Макаровых, присутствовал при драке! Был! В этом мне не надо вас даже убеждать.
Есть данные о том, что Вагин принимал непосредственное участие в драке. Не потому ли, по свидетельству Соболевой, после совершения убийства жена толкала Вагина в спину и говорила: «Уходи, уходи отсюда поскорее!» Эти показания проходят как бы вторым планом, должного внимания им не придано, однако Вагин понимает, насколько они для него опасны, и потому настойчиво «уводит свою фигуру» подальше от места происшествия.
Теперь о поведении Макарова. Не кажется ли вам нелогичным, что предполагаемый убийца бросает на месте происшествия нож, а затем, узнав о смерти брата, хватает первое попавшееся в руки орудие, выбегает на улицу в совершенно диком состоянии и кричит: «Всех убью за брата!» Мне могут возразить: это хорошо разыгранная уловка. Позвольте с этим не согласиться. Не верю, что Макаров мог так быстро перестроиться, и не потому, что еще молод и неопытен в таких психологических вывертах, а потому, что был изрядно пьян, а у пьяного на первый план выходят эмоции, на макиавеллистические штучки в таком состоянии человек не способен.
Убийца ищет убийцу! Вот этот-то «поиск» больше всего заставляет меня сомневаться в правильности предъявленного Макарову обвинения. Виновные так себя не ведут!
Когда вспыхивает надежда, что брат еще жив, Макаров бросает напильник и бежит за «скорой помощью», медицинские работники прибывают к раненому по вызову Макарова, а не Панова и Соболевой.
Вы, наверное, дадите оценку и такому факту: после свершившегося Нина Макарова старается привести раненого в чувство, делает ему искусственное дыхание и лишь после этого набрасывается на Алтуфьеву и кричит: «Это из-за тебя, коза, убили деверя!» Смысл этой фразы понятен: Панов появился в компании Макаровых благодаря Алтуфьевой, он ее старый друг. И не таятся ли в этих словах скрытые пружины, которые остались неизвестными ни следствию, ни участникам нынешнего процесса?
А что нам известно? Никто из свидетелей, кроме Хорьковой, не видел не только нанесения Макаровым ранений брату, но и ножа в его руках. Бровкина прямо указывает нам на Панова, Хорькова – на Макарова. Бровкина несовершеннолетняя, к ее показаниям нужно относиться очень осторожно. Но еще большей осторожности требуют показания Хорьковой – человек, который сегодня готов обвинять в самом тяжком преступлении одного, а завтра другого, не заслуживает доверия.
Товарищи судьи, мне пришлось разобрать поведение не только Макарова, но и Панова, и Вагина. Я не могу утверждать, что убийство совершил Панов или Вагин, я лишь допускаю такую возможность, но я не вижу и достаточных оснований для того, чтобы признать виновным Макарова.
Я заканчиваю, товарищи судьи, и, считая вину Макарова в краже ножа и убийстве недоказанной, прошу по этим пунктам обвинения вынести оправдательный приговор. Макарову вменяется в вину также совершение хулиганских действий, которые квалифицированы по части второй статьи 206-й Уголовного кодекса. Макаров участвовал в драке, но, принимая во внимание, что эти действия были совершены не беспричинно, не из озорства, а по личным мотивам (он защищал жену!), правильно их квалифицировать, на мой взгляд, следует по части первой статьи 112-й, которая карает за нанесение легких телесных повреждений, связанных с кратковременным расстройством здоровья.
Речь Агалаковой была короткой. Ей не требовалось подробно разбирать обстоятельства дела, да и защита Макаровой была значительно проще. Последние слова подсудимых заняли не более пяти минут, и через полчаса судьи удалились в совещательную комнату для вынесения приговора.
В консультации Александр Максимович сразу же прошел за стол, тяжело опустился на стул и сказал, обращаясь к Агалаковой:
– Вашу Нину от ответственности за дачу ложных показаний, конечно, освободят (вы этот вопрос поставили совершенно правильно) и за хулиганские действия дадут немного, а моего посадят надолго.
– Вы думаете?
– Думаю, Алла Константиновна…
– Так кража и убийство не доказаны. Я больше всего, знаете, на кого думаю? На Панова.
– Я тоже. Этот скромный и тихий молодой человек вызывает у меня серьезные подозрения, и совершенно непонятно поведение Вагина – на рожон лезет, а отрицает, что был у Макаровых. Грешным делом я и в вашу Нину «камни бросал», учитывая ее темперамент. Смотрите, как активно вела себя в процессе, какие умные вопросы задавала. Мой сидел Ильей Муромцем, ни словечка не вымолвил. А она! Однако ее фраза: «Это из-за тебя, коза, деверя убили!» – исключает ее вину в этом плане. Остаются трое: Панов, Вагин и Макаров. Хотел бы я знать, кто все-таки?
– Судьи скажут.
– Скажут… Только когда… Такие спорные дела сразу редко решаются. Придется мне, пожалуй, жалобу писать. Не завидую я судьям, да и о нас то же самое можно сказать, – усмехнулся Камаев. – Чем бы это заняться, чтобы время убить?
– Можете поплясать, Александр Максимович, – предложила Ольга.
– Вот только этого мне и не доставало, – сказал устало и сразу, поняв шутку, спросил: – Письмо? От Борискова?
– Нет, из Кемеровской области.
– От Володи Матвеева, выходит. Тоже хорошо.
Борискова он нашел года два назад. Написал ему небольшое письмо, напомнил о себе, не особенно надеясь получить ответное, но получил, на двенадцати страницах. Неделю после этого ходил именинником, и Олю несколько раз просил перечитать отдельные места, и к Рае то и дело обращался с этой же просьбой, и засыпал с трудом: все вспоминал совместную студенческую жизнь, многие уже забытые сценки из которой напомнил Борисков, молодость, то трудное и незабываемое военное время и без конца радовался за Борискова, что остался он по-прежнему неугомонным, стойким и чутким. Столько лет не виделись, по существу, потеряли друг друга, а откликнулся сразу, будто расстались месяц назад и не пролегли между ними десятилетия.
Вспоминал Александр Максимович строчки из письма Петра Борискова и гордился: ответственным секретарем отделения Союза писателей по Карелии работает, пьесы его шли по всей стране, орденом «Знак Почета» отмечен и еще совсем недавно получил «Красную звездочку»! Зря, выходит, прибеднялся Петя, рассказывая о неудачном пребывании на фронте, – был на передовой недолго, но орден заслужил в сорок первом, а тогда ими награждали скупо.
Рассказывал Борисков и о судьбе других жителей «привилегированной» комнаты. Дукельский, оказывается, вернулся в университет осенью сорок пятого года. Он отличился при взятии Кенигсберга. Лапин стал большим ученым и работал в Ленинградском университете, а Абызов – переводчик, живет в Риге. На банкете после окончания «Прибалтийской театральной весны» и услышал Борисков его голос: «Пусть покажется Петя Борисков! Встань, друже, объявись народу!»
Борисков с ними встречался. Вот бы и ему! Ему труднее. Ладно, надо возвращаться к делам насущным:
– Оля, прочитайте, пожалуйста, письмо Володи Матвеева.
– Пакет большой, видимо, по Брайлю.
– «Секретное» накатал. Дайте мне тогда.
Взял письмо, нетерпеливо разорвал жесткий конверт, прочитал вслух первую строчку:
– «Здравствуйте, Александр Анисимович!» – и расхохотался: – Ого! Меня перекрестили! Ладно, переживу. Главное – суть.
Несколько лет назад в консультацию направили на неделю или две слепого студента юридического института Матвеева. Понравился Александру Максимовичу парень, передал ему из своего багажа все, что мог, но много ли успеешь за такое короткое время? Обещал Володя написать сразу же, как устроится на работу, но ни звука. Решил Камаев поискать его, добыл адрес, написал, и вот ответ. Сообщал Матвеев, что в Кемерово ему не обрадовались, хотели было «отфутболить» куда-нибудь подальше, но спасло направление института. Остался, хотя и «погоняли» по области: работал в Новокузнецке, Урге и, наконец, осел в Мысках. Женился, двое девочек уже у Володи Матвеева. Годы-то как летят! Думал, недавно был Матвеев в Сухом Логу, а оказывается, в семьдесят втором. Ну, молодец, молодец – не сдался, не запаниковал, хотя начинать пришлось трудно.
Рассказал Александр Максимович о Матвееве коллегам, порадовался вместе с, ними его первым успехам, задумался. В общем-то у парня все в порядке. Первые пороги преодолел, дальше легче будет. Как там рассуждал лермонтовский Печорин? «С детства у меня было предубеждение против слепых, глухих, безруких и безногих, как будто с потерей какого-либо органа человек теряет и еще что-то, очень значительное…» Может, и не совсем точно вспомнилось, но смысл такой. И о том, что придется Володе на первых порах столкнуться с недоверием, непониманием, он предупреждал, а дать кое-какие практические советы не успел: о том, как поменьше «шуметь» в процессах, как быстрее входить в контакт с клиентами… Завтра же надо написать. А почему завтра, почему не сию минуту? И дело будет сделано, и время до вынесения приговора пройдет быстрее.
– Оля, вы не против немного потрудиться?
– Нет.
– Тогда давайте сочиним ответ Володе Матвееву. Пишите!
«Здравствуй, дорогой Володя!
Твое письмо получил. Спасибо! Извини, что пишу не по Брайлю, так скорее. Ограничусь пока самым главным. Позднее напишу подробнее „по-нашему“.
Ты, на мой взгляд, взял хороший старт. Особенно порадовала твоя удачно сложившаяся семейная жизнь. Это очень важно. В первую очередь хочу откликнуться на вопрос о контактировании с окружающими. Да, клиенты каждый день разные. И сначала они испытывают к нам недоверие: „Слепой адвокат! Что он может?“ Надо помочь таким людям преодолеть сомнение, как можно быстрее расположить к себе, и здесь, если хочешь, в какой-то мере нужно быть артистом. И психологом. С первых слов клиента необходимо понять его характер, настроение, с которым он пришел в консультацию, и в зависимости от этого строить беседу. В любом случае в нее следует включаться активно, заинтересованно, всем видом показывая, что твое внимание сосредоточено только на разговоре. Юмор не вредит, но пользоваться им надо осторожно, при уверенности, что он будет оценен. Быть официально строгим и сухим тоже ни к чему.
В отношении конспектирования на процессах. Писать надо обязательно, без этого не обойтись. Я пишу много, но замечаний не получаю даже в незнакомых судах. Секрет простой: приучил себя к обычной тонкой бумаге, отказался от толстой „брайлевской“ и шума не произвожу, нездорового внимания не привлекаю. Осязание у тебя хорошее, навыки письма есть, так что переходи на обычную бумагу. Учти, однако, что наше письмо даже по тонкой бумаге может раздражать окружающих, поэтому пружинь пальцы, чтобы смягчить звук.
Надо научиться и многому другому: свободно, без напряжения, ходить, быть всегда опрятным. Для зрячих имеет большое значение, войдешь ты в зал с провожатым или без него, сразу ли найдешь свой стол и как опустишься на стул. Они обратят внимание и на твой костюм. Зрячий всегда заметит непорядок в одежде, прильнувшую к пиджаку нитку, грязь на брюках. Мы – нет. Поэтому провести лишний раз по костюму щеткой нелишне, и она всегда должна быть под рукой. Моя жена не выпустит меня за порог, пока не осмотрит с ног до головы. Приучи к этому и свою жену. И секретаря. Тебе может показаться, что я пишу о мелочах, но поверь, что они имеют для нас большое значение. Кого-кого, а нас в первую очередь встречают по одежке.
Да, вот еще что: полезно тебе, Володя, обзавестись портативным магнитофоном. Он намного облегчит работу. Магнитофон можно использовать и на предварительном следствии, и в судебном заседании, с ним и от „шума“ избавишься. Я жалею, что в свое время не овладел пишущей машинкой – жена печатала, ни к чему было, – а тебе она очень и очень пригодится. Подумай над этим, Володя, и не жалей времени на овладение доступными нам техническими средствами и денег на их приобретение…»
– Адвокаты, на приговор! – пригласила секретарь судебного заседания.
– Что, уже?
– Так три часа прошло.
– Идемте, Алла Константиновна.
– Встать, суд идет!
В безмолвной тишине прозвучали твердые и быстрые шаги Лиховида, вразнобой с ними – народных заседателей, Аркадий Яковлевич кашлянул и стал зачитывать определение.
Доследование?! Суд согласился с доводами защиты, не счел возможным вынести обвинительный приговор! Будет частный протест прокурора, придется писать возражение и поддерживать суд.
Ну что ж, не первый раз. Определение составлено доказательно, областной суд вряд ли отменит его. Потом, после доследования, месяца через два, новое рассмотрение дела в судебном заседании.
Они подождали с Агалаковой, пока народ выйдет из зала, и пошли к себе. В коридоре в спину ударил злобный шепот:
– Хороший, видать, кус отвалили адвокатам! Вон как постарались! Да этих Макаровых без суда к стенке можно поставить, а тут доследование какое-то выдумали!
Пройти мимо, сделать вид, что ничего не слышал? На каждый роток не накинешь платок… Нет, людской глупости надо давать отпор. Камаев резко остановился, повернулся и спросил:
– Товарищи, кто тут говорил об «отвале»?
– Я, а что? – раздался вызывающий женский голос. – Скажете неправда, да?
– Сейчас уточним. Алла Константиновна, вы сколько получили за защиту Макаровой?
– Нисколько… Она же под стражей, родственников нет, – недоуменно ответила Агалакова.
– Я столько же и по той же причине, – сказал Камаев женщине. – Окажитесь вы в подобном положении, и вам юридическая помощь будет оказана бесплатно – гарантировано Конституцией. Не верите?
