Текст книги "Все радости жизни"
Автор книги: Павел Кодочигов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1.
После окончания пяти классов (шестого в Шадринске не было) Камаеву и еще двум Сашам, Чистякову и Секачеву, дали направление в пермскую школу слепых, но он не просидел здесь за партой и одного дня – не понравилась директор школы, которая чуть что выходила из себя, топала ногами и кричала. Саша сорвался, нагрубил и на другой день оказался на улице с чемоданчиком в одной руке и палкой – в другой. Что делать? Прежде чем возвращаться в Сухой Лог, решил заехать в Шадринск, в свою школу, – там что-нибудь посоветуют. На вокзале услышал знакомый перестук палки: «Сашка Секачев! Он зачем здесь?»
– Тебя выгнали – я тоже решил уехать, – объяснил свое появление у железнодорожной кассы Секачев. – Из солидарности, – добавил он.
Первое чувство благодарности тут же перехлестнуло другое, и Саша стал уговаривать товарища вернуться в школу:
– Меня выдворили за дело, а ты при чем? Давай-ка…
– Не. Я с тобой, – стоял на своем Секачев.
Подсчитали деньги. Их хватило на то, чтобы купить билеты до ближайшей станции. Сели в поезд, забрались на третьи полки и поехали.
Ночью растолкал милиционер:
– Эй, огольцы, ваши билеты?
Протянули.
– Во дают! Вы от своей станции километров сто отмахали. А ну, слазьте!
– Нам в Шадринск, дяденька!
– Тогда и билеты надо до Шадринска брать. Все дурнее себя ищете? Нету сейчас таких. Слезайте, и на первой станции я вас высажу – пешком потопаете!
– Дождь на улице, и куда они ночью-то? – раздался жалостливый голос проводницы. – Пусть уж едут – темные они.
– А что ты раньше молчала? – взорвался милиционер. – Ладно, лежите там, но чтобы тихо у меня!
Милиционер ушел, а проводница скоро появилась вновь, протянула наверх по куску хлеба:
– Пожуйте, голодные небось…
Семейный разговор проходил трудно, с большими перерывами и тяжелыми вздохами. Сначала выговорились обе тетки – Наталья и Анна, потом за виновника взялся муж Натальи – дядя Доня:
– Значит, из-за упрямства ты свою жизнь и перечеркнул?
– Нет, из-за отношения.
– Ишь ты! Он уже и отношения к себе особого требует! А о том, что его, это отношение, надо заслужить, подумал? Где там! Тяп-ляп – и в лужу… Эх, Саша, Саша, надеялся я, что хоть ты у нас грамотным будешь, а теперь? С пятью классами так и останешься? Тоже, конечно, образование, но…
Все было правильно в этих словах, и потому они били особенно больно. Саша молчал. Ему нечего было сказать в свое оправдание ни дома, ни в Шадринске – поступил действительно неразумно, по-мальчишески. В школе его тоже отругали крепко, но и помогли, определили на работу в Челябинскую область, в районный центр Нязепетровск.
– Это же у черта на куличках, – прервал молчание дядя Доня. – И как ты там один жить думаешь? Были бы глаза, куда ни шло… – Он свернул цигарку, затянулся. – Вот что, парень, поезжай-ка ты лучше в Пермь, повинись, авось и примут обратно.
– Нет, не поеду, – отказался Саша, – а учиться я и в Нязепетровске смогу.
– Там есть школа слепых? – обрадовался дядя Доня.
– Я в обыкновенной буду.
– Ну, Саша, я считал тебя умным, а ты… – дядя Доня подошел к окну и со злостью выбросил цигарку. – Все! Что с ним толковать – выпрягся парень!
В Нязепетровск, большое, раскинувшееся на холмах село, с базаром по воскресеньям, двумя магазинами и столовой в центре, дощатым тротуаром, ведущим к райисполкому, Саша приехал в солнечный и погожий день. Вышел из раскаленного вагона, отдышался и услышал скрип телеги, потом голос мужчины средних лет:
– Тебе куда, парень?
– В артель пимокатов.
– Садись, довезу, все равно пассажиров нет.
В артель Сашу направили культурником – учить слепых рабочих грамоте. Приняли «первого преподавателя» хорошо. Лучший мастер – Петр Полушкин сводил в магазин, показал дорогу в столовую. Другой – Павел Темников устроил на квартиру, однако первая беседа с пимокатами едва не оказалась и последней. Учиться писать и читать артельщики не хотели.
– Нам это ни к чему, – говорили. – Мы валенки и без грамоты катать можем. Да и сам рассуди: наши пальцы грубые и твои точки не почувствуют. Дай-ка букварек пощупать! Так и есть – неровности чувствую, а как они расположены, сам аллах не разберет. Правильно, что в стране неграмотность ликвидируют, это мы одобряем, но это тех, у кого глаза есть, учить надо. А нас-то зачем? Да и поздно уже…
– Учиться никогда не поздно! – запальчиво возразил Саша, – Я сам только в одиннадцать лет начал!
Рабочие засмеялись:
– В одиннадцать! А нам знаешь ли по скольку? У тебя ум еще гибкий был – у нас уже шерстью покрылся.
– Возраст ни о чем не говорит, – не сдавался Саша. – Вначале я тоже не мог запомнить расположение точек, зато сейчас… Вот послушайте.
Прочитал небольшой рассказ из букваря. Попросили прочитать еще. Хорошо, что захватил с собой книжку Чехова. Часа два читал веселые рассказы любимого писателя. И хорошо, что догадался рассказать о Брайле и его системе.
– Да вы знаете, кто это для нас придумал?
– Кто, кто? Ученые небось…
– А вот и нет! Сын сапожника – слепой Брайль. Мальчишкой еще был! И после него ничего лучшего изобрести не могли. Пощупайте решетку. В каждой клеточке всего шесть точек, а в ней можно разместить шестьдесят четыре комбинации!
– У-у-у-у!
– Вот вам и «у-у-у-у»! В алфавите тридцать три буквы, так что и на знаки препинания, и на цифры остается. Разобраться в этих комбинациях и то интересно.
Еще с час уговаривал, пока Петр Полушкин не сказал:
– Ладно, я попробую, но если не получится, не взыщи.
Павел Темников тоже обещал попытаться.
– Ну, если Темников желает, то и мы тоже, – согласились наконец артельщики.
И как-то быстро втянулись в учебу. По вечерам аккуратно собирались в красном уголке, осваивали алфавит – всем вдруг захотелось научиться читать книги самим, читать много и так же быстро, как Саша. Раньше пимокаты не думали о самой возможности чтения и были спокойны. Теперь ими овладело такое нетерпение, что они были готовы учиться с утра до вечера. Саша часто рассказывал о прочитанных книгах, чем, сам того не подозревая, вызывал еще большее прилежание и заинтересованность.
Все хорошо образовалось и как бы само собой, без больших усилий с его стороны. С первой зарплаты купил валенки, рассчитал деньги на питание. Должно хватать при некоторой экономии. Вот если бы еще…
Школа была рядом. Через дорогу от артели сад, за ним и она. Днем он свободен, Сходил в районо, робко попросил, чтобы разрешили учиться. Над ним посмеялись. Пошел в райком комсомола. Там поговорили участливо, позвонили в районо и сказали, что ничем помочь не могут. Через неделю снова пошел в районо. Тот же красивый пожилой голос выговаривал на этот раз раздраженно: «Ты не можешь учиться вместе со зрячими. В наших школах повышенные требования, и потом существуют же специальные школы для слепых. Там и преподаватели имеют определенный опыт, и наглядные пособия соответствующие имеются… Нет, это совершенно немыслимо! Не будут же учителя только с тобой возиться – у них на руках целый класс…»
Написал в облоно. Там заявление Саши нашли настолько нелепым, что не стали и отвечать. Дядя Доня был прав!
2.
В начале второй четверти, в морозный ноябрьский день, к удивлению учеников Нязепетровской средней школы, Саша поднялся на второй этаж и спросил, как пройти в шестой класс.
– А тебе зачем?
– Буду учиться.
– Такой большой и в шестом классе?!
На это возразить было нечего – ему шел семнадцатый. Саша стоял, неловко переминался с ноги на ногу, растерянно улыбался, чувствуя, как кровь заливает ему лицо, а на лбу проступает липкая испарина. Решившись явиться в школу без направления, он продумал, казалось бы, все, а такого вопроса не ожидал.
Из затруднительного положения Сашу вывела чья-то крепкая рука, взяла под локоть и повела. Нашелся человек, который искренне возрадовался появлению еще одного переростка – второгодник Колька Кудрявцев. Кудрявцев был тоже выше и старше всех, ходил в валенках-бахилах, всегда взлохмаченный и всегда с расстегнутым воротом рубашки. Занятия посещал аккуратно, честно отсиживал на последней парте положенные часы и ничего не делал. Учиться Колька не хотел принципиально и ходил в школу лишь потому, что отец крепко драл ремнем. Когда ему становилось особенно скучно, а такое случалось часто, Колька доставал какую-нибудь приключенческую книжку и углублялся в чтение, чаще же потихоньку мастерил «поджигатели» и всякие другие нужные вещи. К этому привыкли и учителя и ученики и не обращали внимания.
– Садись со мной, – горячо говорил Колька Кудрявцев, – Два двоечника будет – все веселее. Парта вот тута. Садись!
Саша втиснулся в маленькую парту и замер: что будет дальше?
Раздался звонок.
– Какой первый урок? – спросил у Кольки.
– А шут его знает… Вон у девок немецкий раскрыт. А тебе зачем?
– Надо же приготовиться.
Престарелая учительница немецкого языка Эльза Карловна обычно с учениками не здоровалась – боялась, что не услышат и не ответят на приветствие. На этот раз, едва она вошла в класс, все стихли. Это насторожило Эльзу Карловну – готовят какой-нибудь подвох? Но между ними существовал негласный договор: она позволяла на уроках вести себя вольно, ребята, учитывая это, не преступали дозволенного.
– У нас новичок! – пробасил Колька Кудрявцев.
«Сейчас выгонит!» – екнуло сердце, Саша стал подниматься, чтобы безропотно выполнить приказ, но учительница, подойдя к нему, положила ладонь на голову, заставляя сесть, и задумчиво сказала:
– Я знаю, что ты хочешь учиться. Я много раз видела, как ты стоял под окнами школы. Это очень хорошо. Я люблю прилежных учеников, но как нам поступать, если ты не видишь? – голос был усталым, надтреснутым, с явно слышимым немецким акцентом.
Учебники для слепых Саша давно выписал из областной библиотеки и, на счастье, немецкий взял с собой. Раскрыл наугад:
– Можно я почитаю?
– Почитай что-нибудь и переведи, – согласилась Эльза Карловна.
– Ребята, он читает руками! – оповестил класс Колька Кудрявцев, и все сгрудились у задней парты.
Саша читал долго, пока учительница не остановила:
– Достаточно. Я тебе ставлю… Как твоя фамилия? Я с большим удовольствием поставила бы тебе пять, Саша Камаев, но ты не зачислен…
– Правильно, Эльза Карловна! – одобрил Колька Кудрявцев. – А вы запишите его в журнал, и будет полный порядок.
Класс посмеялся и стих. И это мешало Эльзе Карловне сосредоточиться: «Может, ученики нарочно привели этого Сашу Камаева? Может, они что-то замышляют и притихли лишь на время?» Но урок закончился благополучно. «Камаев хорошо повлиял на класс. Вот в чем дело!» – подумала Эльза Карловна и, забывшись, вопреки обычаю, попрощалась:
– До свидания, дети!
– До свидания, Эльза Карловна… – разноголосо ответили ученики.
На перемене весть о событии в шестом облетела всю школу. Ребята из шестого оказались в центре внимания и без устали рассказывали:
– Пальцами по толстой такой книге водит и читает по-немецки…
– Ври больше! По-русски он еще может читать, а на немецком как? Там же совсем другие буквы!
– Не знаю… Но сам видел. Да вот спроси хоть у Наташки. Натка, иди сюда!
В учительской никогда не вмешивающаяся в школьные дела Эльза Карловна уговаривала директора школы Александру Васильевну Лопотышкину:
– Сашу Камаева нужно обязательно принять! Он будет хорошо учиться!
Александра Васильевна молчала. Она знала о решении районо и была довольна, что самозванец поставил ее перед свершившимся фактом. Александре Васильевне нравилась настойчивость новенького, но она сомневалась: немецкий слепой может знать хорошо, по литературе, истории тоже может успевать, а по алгебре, геометрии? Александра Васильевна сама вела эти предметы, и следующий ее урок был в шестом. «Не буду сегодня спрашивать, пригляжусь, а там видно будет», – после долгих колебаний решила она.
Саша тоже знал, что следующий урок директора школы, и из класса не выходил. Пытался сосредоточиться на геометрии, но это не удавалось: то и дело распахивалась дверь – его рассматривали. Рядом вертелся Колька:
– Здорово ты отшпарил! Мне так ни в жизнь!
– Сказал тоже. Тебе проще – ты видишь.
– Само собой, но на черта сдался мне этот немецкий? Без него проживу, – не сдавался Колька.
До звонка так и не удалось ничего вспомнить. Александра Васильевна сделала вид, что не заметила Камаева, и стала объяснять условия новой задачи. Начертила на доске треугольник. Саша ловил каждое ее слово, точками тоже вычертил треугольник, печатными буквами обозначил углы. Кажется, все понял и теорему, с помощью которой решалась задача, вспомнил. Александра Васильевна спросила, кто хочет отвечать. Саша поднял руку.
– Я. Только я не могу на доске, – голос сорвался, и Саша продолжил почти шепотом: – Я сделал свой чертеж и могу объяснить…
Александра Васильевна помолчала, потом согласилась:
– Хорошо. Кудрявцев, принеси.
Колька радостно вскочил, подал чертеж:
– Вот это у него равнобедренный треугольник, с углами АБС. Задачу он решил с помощью теоремы…
– Кудрявцев, – улыбнулась Александра Васильевна, – я тебя просила принести чертеж, а не объяснять его… Кто из вас решал задачу – ты или Камаев?
– Камаев, – буркнул Колька, – но я смотрел, как он делал, и все понял. Давайте на доске покажу?
– В следующий раз я тебя обязательно спрошу, а пока садись, Кудрявцев. Отвечать будет Камаев.
Александра Васильевна не удовлетворилась объяснением одной задачи, погоняла Сашу по другим вопросам и удивленно произнесла:
– Знания есть. Где ты учился раньше?
– В Шадринске.
– В школе слепых?
– Да.
– Хорошая школа. Это чувствуется. – А почему ты ушел из нее?
– В ней нет шестого класса…
Третья отличная оценка была получена по истории. Чтобы не прослыть выскочкой, Саша не поднимал руку. Однако молодая учительница сама спросила его, и повторить только что услышанный от нее рассказ ничего не стоило.
– Экзамен тебе делают! Держись! – догадался Колька, – Жаль, что я подсказывать не могу, а то бы…
Колька оказался прав: учительница русского языка объявила о контрольном диктанте. Как писать? По Брайлю? А кто проверит? Печатными буквами по методу Тебольда, но писать надо быстро и много, где взять столько карандашей? Саша прошептал о своих затруднениях Кольке.
– Это раз плюнуть. Тебе сколько надо? Сейчас будут. Ткнул одну девчонку: – Эй, ты, дай карандаш! – другую, еще кого-то. – Что? Чем точить? Ха! Нож у меня всегда с собой. Шесть штук хватит? Пиши.
Урок начался. Учительница диктовала не торопясь, но Саша все равно не успевал. Колька, видя это, несколько раз просил повторить предложения. Учительница подошла к задней парте:
– Что с тобой, Кудрявцев? Ах, вот в чем дело!
Она взяла написанный Сашей текст.
– Я все разбираю, пока вижу одну грамматическую ошибку. Буду диктовать медленнее.
Были ли в жизни Саши более светлые и радостные, более утверждающие дни? Наверное, были. Но этот, такой напряженный, весь на нервах, на подъеме… После уроков с пимокатами засел за учебники. Утром поднялся рано и еле дождался часа, когда можно было пойти в школу. И шел в нее уже не посторонним, а своим. Сашу уже окликали, с ним здоровались! Порадовал и Колька Кудрявцев – он принес в класс металлическую сетку от решета. С ее помощью стало легче чертить геометрические фигуры. Сложные Колька вырезал из картона или гнул из проволоки. Александра Васильевна снова его похвалила:
– Правильно, Кудрявцев, Камаеву так будет легче.
– А мне интересней, – нахально улыбнулся Колька.
– И это хорошо.
Лентяй, второгодник, одинокий в классе, Колька Кудрявцев приходил на помощь при малейшем затруднении и, помогая Саше, стал работать сам: школьная жизнь впервые приобрела для Кольки определенный смысл. Перед зимними каникулами Александра Васильевна вызвала Кудрявцева к доске и убедилась, что знания по геометрии у него довольно основательные.
– Я выведу тебе за четверть хорошую оценку, Кудрявцев, – пообещала директор школы.
Колька потерял голос:
– Мне? Хор? – просипел он.
– Тебе, тебе, не твоему же другу – Камаев знает предмет на отлично. По алгебре ты заслужил такую же оценку. Если и дальше так будет продолжаться, в отличники выбьешься.
Колька еле проволок валенки-бахилы через класс, втиснулся в парту и долго сосредоточенно молчал. От Кольки несло жаром.
– Чего это она? – наконец пробасил он. – Совсем рехнулась!
После экзаменов Саша зашел к директору за документами.
– Уезжаешь все-таки?
– Да, Александра Васильевна. Меня на год сюда направляли, и я свое дело сделал.
– Жаль… В школу зрячих тебя в Шадринске теперь примут, а как жить думаешь?
– Обещали устроить пионервожатым… Спасибо вам за все, Александра Васильевна! Если бы не вы…
– Ладно, ладно, Саша… Чего там! Будь счастлив!
– Постараюсь, Александра Васильевна.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1.
В ночь перед судом Анна Никифоровна не прилегла. Дождалась, пока заснет Вовка, и стала готовить его в дальнюю дорогу. Смазала и поставила на печь сапоги – весна на носу, валенки не годятся; выгладила рубаху, без заплат, но и не новую – для кого там выряжаться; выстирала портянки и еще одни на всякий случай в мешок засунула – кто знает, где придется работать и будет ли где обсушиться, а так хоть первое время ноги сухими будут; полотенце вафельное положила, свежую печатку мыла. Собрала все быстро – давно обдумала, с чем надо отправлять сына, потому даже нитки с иголкой и то не забыла.
Соседка вчера забегала, спросила, не болеет ли она? Ответила, что болеть ей некогда, а когда соседка сказала, что выглядит плохо, усмехнулась: в конце апреля тот день был, а ныне февраль, считай год, как под гнетом ходит. И чего только за это время не передумала, сколько ночей без сна провела. Ломает, ломает летом себя на огороде, еле до кровати добредет, вытянется блаженно – теперь-то засну, ан нет, пройдет час-другой, глаза снова откроются и прилипнут к потолку. Полежит так и поднимется с тяжелой головой.
Первые месяцы еще грела какая-то надежда, думала, что если долго копаются, то должны до правды доискаться. Позднее эта надежда поубавилась, а когда с защитником с делом знакомились, то и совсем пропала, – много там на Вовку набрано!
Правильно ли, однако, сделала, что к худшему приготовилась? Не наворожить бы. И люди что скажут? С мешком пришла – значит, чует кошка, чье мясо съела. А господь с ними – пусть говорят что хотят… Защитник сказал: «Будем надеяться…» Твердо же ничего не пообещал. Выходит, тоже думает, что Вовку посадить могут… Сколько времечка-то? Пора и хлебы печь. Пусть поест своего, свеженького…
Анна Никифоровна разбудила сына, когда все было готово. Он поднялся, увидел у двери мешок, из которого выпирала круглая булка хлеба, и вопросительно посмотрел на мать. Анна Никифоровна поторопила:
– Умывайся. Это так, на всякий случай.
Завтракали молча – все переговорено давным-давно, а о погоде что толковать, пусть будет какая есть. Поели быстро и мало, Анна Никифоровна убрала со стола.
– Одевайся.
Сын влез в телогрейку.
– Теперь садись – так полагается.
Сели на лавку и разом повернули головы к будильнику – какой громкий у него ход!
Анна Никифоровна поднялась первой, пошептала что-то про себя. Вовка еще раз покосился на мешок. Вздох сына резанул по сердцу. Прислушиваясь к этой боли, Анна Никифоровна пошла к двери.
2.
В маленьких городках жизнь течет медленно, времени свободного больше, поэтому на судебных заседаниях народу бывает много, а на громкие процессы постоянные слушатели, чаще всего живущие неподалеку пенсионеры, «обеспечивают» и совсем полную явку.
По делу Белозерова одних только свидетелей было вызвано свыше сорока человек да любопытных пришло раза в три больше. В зале судебного заседания и в коридоре не протолкнуться.
Секретарь проверяла явку. Первой назвала фамилию Белозерова. Он отозвался и вспыхнул – в коридоре стало тихо, десятки незнакомых глаз уставились на него.
– Идите в зал, Белозеров, и садитесь. Скоро начнем, – сказала секретарь.
Он прошел в зал и в растерянности остановился: куда садиться? Если он подсудимый, то за барьер?
– На первую скамейку проходи. Пока… – подсказала какая-то женщина.
Это немного приободрило.
Впереди, справа и слева два небольших стола, а еще дальше, на возвышении, большой, накрытый красной скатертью. За ним три стула с какими-то особенными высокими спинками. «Там будут сидеть судьи», – догадался Белозеров. Сопровождавший его шепот: «Подсудимый! Такой молоденький, а что натворил!» – постепенно стих. Взгляды же, казалось, прожигали спину. Белозеров опустил голову – никогда не привлекал к себе столько внимания.
– Глотова! Глотова идет! Главный свидетель! – пронеслось по залу. – Разрядилась-то как, будто в кино пришла!
Подсудимый оглянулся. Глотова посмотрела на него с недобрым огоньком в глазах.
– Адвокат! Из Сухого Лога! – услышал Белозеров через некоторое время уважительный шепот и снова оглянулся.
Камаев вошел в зал без секретаря, привычно прошел к столу, достал досье. Пальцы отыскали копию обвинительного заключения, ту ее часть, где приводятся доказательства вины подсудимого. Со стороны казалось, что он задумался о чем-то – голова поднята, темные очки устремлены вдаль – и от нечего делать не спеша перелистывает бумаги. А он читал и продумывал план защиты.
За несколько дней до процесса Александр Максимович съездил в Богданович, чтобы еще раз «заглянуть» в дело и кое-что уточнить. Зашел к судье Миронову и убедился, что Дмитрий Федорович хорошо представляет сложность процесса. Пока можно быть спокойным.
Пришел прокурор Хомутинин и, садясь на свое место, коротко глянул на подсудимого. Белозеров сжался под его взглядом и еще ниже опустил голову.
– Прошу встать. Суд идет! – громко объявила секретарь судебного заседания. Все поднялись и стояли до тех пор, пока председатель не разрешил:
– Прошу садиться.
Он раскрыл дело, обвел глазами переполненный зал и объявил:.
– Судебное заседание объявляю открытым. Слушается уголовное дело по обвинению Белозерова Владимира Леонтьевича, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, в преступлениях, предусмотренных статьями 212-й прим частью первой и 211-й частью второй Уголовного кодекса РСФСР. Секретарь, доложите о явке свидетелей. Так, явились все, за исключением Серегиной. Она больна. Свидетелей прошу выйти из зала судебного заседания и не появляться в нем, пока вас не пригласят. Всем понятно? Ждем.
Процесс начался. Председательствующий установил личность подсудимого, разъяснил его права в судебном заседании, объявил состав суда, провел все другие подготовительные действия, затем зачитал обвинительное заключение.
– Подсудимый, встаньте. Вам понятно, в чем вы обвиняетесь?
– Понятно.
– Вы признаете себя виновным?
– Нет, я не ездил в тот день на тракторе, не ездил! – запальчиво возразил Белозеров.
– Хорошо. Садитесь.
Председательствующий опросил мнения сторон, тихо переговорил с народными заседателями и объявил:
– Посовещавшись на месте, суд определил: судебное следствие начать с допроса подсудимого, затем допросить свидетелей. Подсудимый, дайте объяснения по поводу предъявленного вам обвинения, расскажите, где вы были и что делали до двенадцати часов дня двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Вам понятно, что от вас требуется?
– Понятно.
– Мы слушаем вас.
– Дак… я работаю скотником на ферме колхоза «Пламя»… – Белозеров замолчал, не зная, о чем рассказывать дальше.
– Ну-ну-ну, смелее.
– Часов в пять утра пошел на ферму. Кормил телят. Часов в восемь приехал Глотов и сказал Серегину: «Давай сдадим бутылки и выпьем». Серегин согласился, и они поехали за водкой на лошади. Потом они пили в моих санях, а я пошел на конный двор. Там меня видели конюх Кузнецов и Демин. Я поймал лошадь, сел верхом и поехал обедать. Поел и вернулся на ферму… Тут же приехала Савельева. Было около одиннадцати часов. Мы каждый день приходим с обеда около этого времени. А часов в двенадцать или позднее я ездил за опилками на мебельную фабрику.
– Все?
– Все.
– Скажите, подсудимый, когда вы в этот день ездили за силосом?
– Сразу за Савельевой. Раздал его телятам и поехал за опилом.
– Мебельная фабрика далеко?
– Нет, но ехать надо за речку.
– На улице Мира вы никого не видели?
– Не… Когда ездил за опилом, ни одного знакомого не встретил. Вернулся, и Савельева сказала, что меня искали работники милиции. Я разгрузил опил и поехал снова за силосом. На телеге заснул. Меня разбудила мать и стала спрашивать, что я наделал. Я говорю: «Ничего не наделал». – «Как ничего не наделал, когда ты женщину задавил в поселке?» Я подумал: как я мог сбить человека и не заметить, но она сказала, что я задавил трактором. Я говорю: «С чего это я на тракторе в поселке окажусь?» А она мне: «Это тебя надо спросить. Идем к тем людям, которые все видели». Мы пошли в дом, где была свадьба…
Председательствующий вел допрос напористо, выясняя отдельные детали, задавал повторные аналогичные вопросы. Камаев внимательно слушал. После допрос поведет прокурор, потом Миронов предоставит слово ему, но, пожалуй, к этому времени все будет выяснено настолько дотошно, что… впрочем, один вопрос он задаст обязательно – видел ли Белозеров на улице Мира свадьбу. Пока он сказал, что нет. Странно! И почему Миронов не стал уточнять? Решил не заострять внимание Белозерова и вернуться к этому эпизоду позднее, чтобы застать врасплох?
– Скажите, подсудимый, вас кто-нибудь видел, когда вы приезжали обедать, и сколько времени вы пробыли дома? – продолжал допрашивать Миронов.
– Дома никого не было, а видел ли меня кто по дороге, не знаю. Я пообедал, накормил корову, еще немного опнулся и…
– Опнулся? Как это понимать?
– Ну, задержался. А сколько прошло времени, на знаю, я на часы не глядел.
– Где и когда вы в этот день видели Глотову?
– Глотову? Я ее не видел.
– А на ферме?
– Там ее муж с Серегиным пили.
А это как понять? Впрочем, могло быть и так: Белозеров ушел на конный, выпивка продолжалась, и в это время подошла Глотова.
– Когда вы возвращались на ферму после обеда, вы никого из знакомых на улице не встретили?
– Не, только свадьбу видел.
Вот оно! Пора бы привыкнуть к таким остреньким моментам. Ладно, ладно, волнуйся внутри, а лицо должно быть спокойным. А Миронов, значит, сознательно увел подсудимого подальше. Знает дело, знает!
– Где и когда?.
– Да на улице Мира. Они из избы выходили, и кто-то на гармошке играл.
– Подсудимый, вы помните, что я вам задавал этот вопрос? – голос Миронова стал жестким.
– Помню… – растерялся Белозеров.
– А что вы ответили, тоже помните?
– Что ответил?.. Сказал, что не видел.
– А сейчас «увидели»?
– Так вы спрашивали, как я за опилками ездил, а они толклись на улице раньше, когда я на ферму возвращался.
– У прокурора есть вопросы к подсудимому?
– Есть, – кивнул Хомутинин. – Белозеров, вы знакомились с материалами дела?
– Знакомился.
– Показания Савельевой помните?
– Помню.
– Вы говорите, что выпивали Серегин и Глотов?
– Но…
– Да не «но», а кто выпивал на ферме?
– Ну, Серегин и Глотов.
– Савельева же говорит, что с ними была и Глотова. Не можете объяснить, почему она видела трех человек, а вы только двух?
– Не знаю… Глотову я на другой день видел, когда мать пришла с ней ругаться и спрашивала, зачем она на меня врет.
– Только спрашивала?
– Но…
– Опять «но»! А кто на Глотову с вилами кинулся, вы или ваша мать?
– Да врет она! Никто на нее не кидался. Мать только схватила вилы и сказала: «Пырнуть тебе под бок, чтобы не трепала чего не было», и все.
– И все? Хорошо. Вы ездили на тракторах?
– Не…
– Подсудимый Белозеров, этот факт подтверждают многие свидетели. Почему вы его отрицаете?
– Я не ездил… Я не умею.
– Пусть так. Почему вы сбежали с фермы, когда приехали работники милиции?
– Не сбежал я, не сбежал! За опилками ездил. Спросите Савельеву! – почти закричал подсудимый.
– Белозеров, – четко выговорил прокурор Хомутинин, – мы спросим всех, кого надо и о чем надо, а пока суд допрашивает вас.
– Я не сбегал! Я не сбегал! – в отчаянье возразил Белозеров. – О милиции-то узнал, когда с фабрики приехал, а до этого…
– Подсудимый! Ну-ка спокойнее. Если будете так вести себя, мы удалим вас. Понятно? – вмешался Миронов. – У прокурора есть вопросы к Белозерову?
– Пока нет.
– У адвоката?
– Нет.
– Перерыв на пятнадцать минут, – объявил Миронов.
Председательствующим судебных заседаний редко приходится наводить порядок. Обычно люди сидят здесь тихо, проникаясь уважением к строгости и какой-то даже торжественности судебного следствия, творимого на их глазах. Во время допроса Белозерова в зале стояла полная тишина, лишь изредка прерываемая сдержанными вздохами. И эта тишина разом взорвалась, все с облегчением поднялись со своих мест и двинулись к выходу.
Анна Никифоровна подошла к Камаеву.
– Ну что, Александр Максимович? – спросила с надеждой.
– Что-что? Процесс только начинается. Скажите своему, чтобы вел себя потише.
– А он у меня такой: если неправда, ни за что не смолчит – хоть режь его!
– Это хорошо, но в суде не кричат!
– Я скажу, – помолчав, пообещала Анна Никифоровна.
3.
После перерыва Миронов пригласил Савельеву.
В зале легкое движение, словно ветер ворвался в него и прошелестел сухими листьями – от показаний Савельевой зависит очень многое.
– Свидетель, суд вас предупреждает об ответственности за дачу ложных показаний по статье сто восемьдесят первой Уголовного кодекса РСФСР. Эта статья предусматривает лишение свободы на срок до пяти лет. Распишитесь, пожалуйста, и расскажите, что вам известно по делу. Слушаем вас, – приступил к допросу Миронов.
– Красикову задавили двадцать восьмого апреля. Я в тот день пришла на ферму к семи утра, – голос Савельевой слегка подрагивает, она откашливается. Все нормально – так волнуется почти каждый свидетель. – И вот утром, позднее только, Глотовы и Серегин выпивали. Это точно. Я правду говорю. Глотова пьянее всех была, на ногах стоять не могла, все валилась. Что еще?
– Вы не помните, когда ушли домой?
– Около девяти. Глотовы и Серегин остались на ферме, продолжали пить.
– Вы пошли одна или с кем-нибудь?
– Я ушла одна, вернее, уехала.
– Во что был одет Серегин в то утро?
– Серегин?.. На нем был темный пиджак, какая-то зеленая рубашка и… серые брюки, сапоги…
– Он был на ферме в серых брюках?
– Вроде бы в серых. Ну, они не такие чтобы светлые, не праздничные, грязные, но серые.
– А волосы?
– Волосы у него еще длинные были, прямо на пиджаке лежали. Они у него темнее, чем у Белозерова, Белозеров намного выше Серегина, и я до сих пор не понимаю, как их можно спутать… Я была дома до одиннадцати. Это помню хорошо, потому что работала в саду, а будильник стоял на окне, и я все время на него поглядывала. Потом поехала на ферму, на это ушло минут десять – пятнадцать. На ферме был один Белозеров.
