Текст книги "Братство тибетского паука"

Автор книги: Павел Бергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Ведешь учет моих поклонников?

Мардж, не будь буржуазной ханжой, назови их любовниками!

Какой ты сплетник, Гасси, хуже любой бабы. Девок Горринга ты тоже считаешь?

Не надо создавать поводов – и сплетен не будет!

Горрингу наплевать на сплетни, его не волнует, где я и с кем! Для будущего лорда он очень современных взглядов.

Но не все лорды таких передовых взглядов, Мардж!

Ты на что намекаешь?

Я констатирую, а не намекаю. Если сэр Эндрю узнает про твои шашни с летчиком – не с этим доходягой-циркачом, а с русским летчиком, он найдет способ закатать тебя в миссию Красного Креста в какой-нибудь восточной Гвиане на вечные времена. Думаешь, это большой секрет? Наверняка в Коминтерне его обыскались: не так много русских пропало в Испании без вести. Если товарищам повезет его найти, я очень, очень ему сочувствую…

Огаст, по-моему, очень недальновидно и глупо верить в пропаганду, которую сам же придумываешь! Наверняка это джентльмены из Внешней разведки, которые занимают кабинеты по соседству с твоим архивом, в целях пропаганды сочинили байку, что в Советах расстреливают любого и каждого, кто вступал в связь с иностранцами.

Нет, Мардж, за сочувствие анархо-синдикалистам ему точно не поздоровится![49]49
  Анархо-синдикализм – радикальное направление анархизма, делающее упор на низовые, не-иерархические звенья социума – рабочие и сельские коммуны и местное самоуправление. Во время гражданской войны в Испании анархосиндикалистские организации «Национальная конфедерация труда» и «Федерация анархистов Иберии» выступали как самостоятельная политическая и военная сила, пользовались широкой поддержкой населения в Каталонии и Иберии. Испанские анархисты находились в сложных отношениях с другими левыми партиями и объединениями, вплоть до жестоких военных столкновений. Идеология анархистов осуждалась представителями Коминтерна и советскими наблюдателями.


[Закрыть]

Ой, Гасси, издай книгу «Как стать гением шпионажа, не покидая клуба»!

Знаешь, леди Маргарет, следовать глупой моде на коммунизм – это одно: половина Лондона бегает на приемы в Советское посольство есть икру и глазеть на tovarishchej, как в прошлом веке ходили в опиумные курилки, а привести под кров сэра Эндрю, столпа Консервативной партии, зятя из Коминтерна – другое…

Я вообще не собираюсь замуж, ни за кого – ясно тебе?

Они уже готовы были перейти от слов к затрещинам и кулакам – им частенько приходилось драться в общем детстве под кровом лорда Уолтропа, – но прибыл доктор Рихтер и сторонам пришлось заключить временное перемирие.

XIX

Май, 75, 1939 г., понедельник 09–25 по Гринвичу

Из-за внезапно постигшей Энн-Холл нехватки лакеев мистеру Честеру пришлось самому распахивать дверь за дверью, пока мистер Картрайт и леди не добрались до цели.

После ночного происшествия кабинет успели привести в состояние, близкое к идеальному: портьеры сменили, мокрый ковер унесли, деревянные поверхности натерли воском – теперь они выглядели теплыми и ласковыми, – а мозаичный паркет начистили так, что от него исходило сияние.

Доктор Рихтер! – объявил дворецкий, пропуская их в комнату.

Психиатр стоял посреди чистоты, заложив руки за спину, и разглядывал заключенные в шкаф этнографические раритеты. Он обернулся, кивнул молодым людям в знак приветствия и обратился к дворецкому:

Здесь у вас в Энн-Холле очень славно, мистер Честер! Светло и чисто – как в хорошей операционной. Мистер Картрайт, вам очень повезло с дворецким!

С дворецким повезло скорее Энн-Холлу, а мне неловко, что я вас побеспокоил, – принялся извиняться Огаст. – Но леди Маргарет уже стало значительно лучше.

Жизнеутверждающая новость! – доктор улыбнулся молодой женщине и добавил, кивнув в сторону шкафа с коллекцией: – Не беспокойтесь, мистер Картрайт. Мне стоило встать пораньше и приехать сюда ради таких редкостей… Можно взглянуть поближе?

Мистер Честер отпер шкаф, доктор нырнул в его темное нутро, как тюлень в морские воды, и принялся изучать головы одну за другой, бормоча:

Впечатляет… Действительно, очень занятно! Я впервые вижу такую обширную частную коллекцию ритуальных голов. Хотя!.. – доктор Рихтер говорил без свойственного многим германским эмигрантам акцента, но рублеными фразами, которые предпочитал начинать с местоимения «я». – Я не обнаружил самого главного.

Самого главного?

Именно. Если следовать логике коллекции, в ней обязательно должен быть гибридизированный череп[50]50
  Гибридизация – популярное на стыке XIX и XX вв. направление биологии и физиологии, предполагало возможность скрещения разных видов, межвидовой трансплантации органов; продуктивного развития в медицинской практике не получило. Однако хирург, гений и безумец, соединяющий людей и животных в химер и зооморфов, на долгие годы стал излюбленной фигурой у романистов и авторов комиксов.


[Закрыть], если это корректное название. Смотрите, – доктор встал у шкафа, как лектор перед классной доской, и принялся поочередно указывать на экспонаты: – Вот мумифицированные головы – выглядят жутко, но их возможности невелики: они позволяют шаманам воздействовать на врагов, не больше того. Вот череп из города инков с дырой от ритуальной трепанации, знаменательный артефакт для истории медицины. – Доктор просунул палец в разукрашенный череп, оценивая отверстие. – Но как эзотерический объект неказист: позволяет душе проникать в мир мертвых, и ничего иного. Вот этот трансформированный череп уже куда более ценен, он позволял жрецам входить в иные миры, а потом возвращаться обратно, быть посредниками между реальностями. Но особые духовидческие возможности служителям культа открывает именно череп человека, объединенный с черепом животного…

Жрецы собирали конструкции вроде этих из человеческих и звериных костей? – заинтересовалась Маргарет.

Не вполне. В более развитых и сложных культах, например в религии бон, кости животных трансплантировали в череп избранного монаха при его жизни, так он обретал особые способности, продлевавшие его земное существование до нескольких сотен лет. Такой совершенномудрый гуру мог принять решение о переходе в иной мир по своему произволу, тогда его череп подвергали посмертной обработке и хранили как величайшую святыню. Боюсь, сегодня древнее искусство боннских лам претерпело много искажений…

Искажений? Доктор Рихтер, это абсурд! Такое не-воз-мож-но! Даже при современном высоком уровне развития медицины! И уж тем более немыслимо сделать даже самую примитивную трепанацию каменным ножом без малейшего представления об асептике…

Ничего невозможного нет, – возразил доктор, – просто человеческое знание ограниченно на каждом историческом этапе, а прогресс, который превратился в новую религию человечества, всего лишь иллюзия знания. Карантинные мероприятия, которые эффективны до сих пор, разработали во времена средневековых эпидемий, задолго до возникновения микробной теории.

Племена, сохранившие первобытный жизненный уклад, продолжают использовать ритуальное шрамирование: рассекают кожу и натирает ранку кровью члена племени, переболевшего опасными инфекциями, примитивный аналог вакцинации. Европейские эскулапы переливали своим пациентам кровь животных – они ведать не ведали, насколько это опасно, и получали успешный результат исключительно в силу своего неведения! Полевые хирурги выполняли успешные трепанации черепа еще в шестнадцатом веке – извлекали пули и закрывали отверстие серебряной монеткой, прополоскав ее в вине: никто не читал им лекций об асептике, они руководствовались только практикой и интуицией, но их пациенты жили после операций еще долгие годы!

В анналах Королевского научного общества можно найти многочисленные описания таких случаев, и даже еще более любопытных: например, в 1739 году некий британский аристократ, искушенный в науках, заменил часть мозговой оболочки своего ловчего, Джима Уотерса, раздробленную во время несчастного случая на охоте, фрагментом черепной коробки волка. Ловчий выздоровел и прожил еще пятнадцать лет – вы наверняка слышали эту историю…

Маргарет смотрела на ораторствующего доктора незнакомым, прозрачным взглядом, от которого Огасту стало тревожно: он вспомнил гобелен, висевший в холле. Несчастного серого хищника ждет участь куда более плачевная, чем стать чучелом. Был ли аристократ просвещенным эскулапом или всего лишь воспользовался случаем и вернул в мир древнюю, чужеземную магию? И кто совсем недавно здесь пытался повторить его ритуал: убил волка, черного петуха, но так и не нашел достойной человеческой жертвы?…

– Какая дикость царила в медицине всего триста лет назад – ставить жестокие эксперименты на человеке! Сегодня в Британии подобное невозможно.

Сегодня в Британии – всего лишь незаконно, – иронично уточнил доктор.

Мистер Рихтер, с такими взглядами вам не стоило уезжать из Германии, говорят, там по-прежнему в чести медицинские эксперименты на сумасшедших и «низших расах».

Ха-ха, мисс Уолтроп! Признаюсь, мне очень не хотелось попасть в число подопытных, именно поэтому я переехал сюда, в Британию.

Вы еврей? – удивилась Маргарет.

Нет, конечно. Я коммунист. Сказать точнее, я разделял коммунистические убеждения в молодые годы, боюсь, излишне активно; в Германии моих былых заблуждений не забудут и не простят. Зато в Британии царит социальный договор, здесь никому нет дела до чужих убеждений, если ты играешь по общепринятым правилам. Даже ученому позволено верить в то, что…

Что?!

…что в монастырях секты бон, расположенных высоко в горах, где низкие температуры и снежный покров создают условия естественной асептики, а растительные наркотики заменяют анестезию, монахи производили достаточно экзотичные операции, и продвинулись по пути гибридизации гораздо дальше нас, даже дальше, чем русские доктора Воронов или Иванов…[51]51
  Доктор Воронов – русский эмигрант, в 1920-х гг. практиковавший пересадку органов приматов человеку с целью омоложения, опубликовал несколько статей по этому вопросу. Профессор Иванов – советский селекционер и гибридизатор, пытавшийся скрестить приматов с человеком, один из прототипов профессора Преображенского в повести М. Булгакова «Собачье сердце».


[Закрыть]

Леди Уолтроп может считать это не фактом, а медицинскими байками: право каждого иметь собственное мнение – основа буржуазной демократии. Доктор Рихтер сложил пальцы в некую восточную мудру, уставился на нее, разрешил внутреннее сомнение и продолжил:

– Такой череп – гибрид человека и не-человека существует.

Доктор Рихтер видел его лично. Своими собственными глазами, хотя их свидание длилось всего несколько секунд. Он стоял, смотрел на череп и задыхался от счастья!

Перед самой войной русский этнограф Горовой возвратился из экспедиции по внутренней Монголии и продемонстрировал череп среди прочих находок в Географическом обществе. Тогда он, Генрих Рихтер, был еще желторотым студиозусом, и ему фантастически повезло: профессор с кафедры физиологии позволил сопроводить его на демонстрацию, которую проводили для членов Географического общества!

Необычный череп больше не выставляли. По слухам, его вывезли из России во время революционных волнений. Когда речь идет о Советах, сложно отличить правду от пропаганды. Вполне возможно, они продолжают его использовать…

Как можно использовать старый череп со следами трепанации?

Разумеется, по его прямому назначению – как культовый предмет!

В двадцатых годах Советы много экспериментировали в самых неожиданных областях, объяснил доктор. В двадцать первом году красные войска вторглись в Монголию, оккупировали ее и объявили социалистической страной. Следом за конницей туда отправили сотни ученых, десант прогресса атаковал древние ламаистские монастыри. Каждый день они изымали, описывали и отправляли в Москву тысячи «единиц хранения»: ритуальную утварь, музыкальные инструменты, книги, ковры, одеяния, статуи… Даже резные колонны и штукатурку с текстами и росписями снимали со стен, упаковывали в ящики и вывозили специальными эшелонами. Монахов сгоняли с насиженных мест, запихивали в железнодорожные вагоны вместе с их ручными воронами и лохматыми псами и тоже увозили неизвестно куда.

Он лично не участвовал в этом красном шабаше – его научные интересы находились в иной сфере. Знает только, что многочисленные экспонаты так и не попали в музейные экспозиции, а каталоги не были опубликованы. Ни в агитационных листках, ни в солидных научных сборниках так и не появились статьи о религии черных монгольских лам. Почему так случилось, уже не выяснить: прошло несколько лет и тех, кто выпотрошил монгольские святыни, тоже загнали в тюремные камеры, многих расстреляли. Устоял только сам профессор Горовой – стал академиком, получил все возможные награды, сегодня он весьма авторитетное лицо в советской науке!

Он действительно знаменит, раз доктор Уолтроп тоже слышала о нем.

Обнаружил ли советский академик то, что искал? Доктор Рихтер не знал ответа – он успел покинуть Москву в двадцать восьмом, но это уже не важно…

После такого эмоционального рассказа психиатр выглядел взвинченным и добавил:

Важно совсем другое! Мисс Уолтроп, не подвергайте себя больше риску переохлаждения и прочим неприятностям, разгуливая по кладбищу, не ищите могилку ловчего Джима Уотерса: черепа с заплаткой из волчьей кости там нет. Поверьте мне как товарищу, коллеге и человеку, который лично перерыл проклятое кладбище вдоль и поперек. Извините, я не хотел вас напугать! Но вы приняли меня за призрак и убежали быстрее, чем я успел вас окликнуть…

Пока доктор говорил, Маргарет побледнела и впилась пальцами в подлокотник кресла с такой силой, что вскрикнула и отдернула руку:

Я видела, я помню – дождь, и кладбище, и надгробную плиту: Джим Уотрес, 1709–1754, и череп… Я все помню!

Да, действительно, под датой на надгробии изображена так называемая Адамова голова, – кивнул психиатр. – Но сейчас май 1939 года, доктор Уолтроп. За триста лет череп мог выкопать любой, у кого есть лопата или заступ, а не только ногти: любознательные джентльмены из семейства графов Колдингейм, наш покойный коллега Форестер или какой-нибудь симпатичный энтузиаст вроде мистера Мак-Грегора.

Как, кстати, он себя чувствует? – вежливо полюбопытствовал Огаст исключительно затем, чтобы дать Маргарет передышку: она выглядела подавленной и нечастной. Встала с кресла; шаркая расшитыми туфлями, подошла к окну и застыла, глядя на зеленые травы…

Так же. Ток подействовал на него не больше, чем на тряпичную куклу.

Мы уведомили страховую компанию, где он служит, о его болезни телеграммой. Без подробностей. Неужели древний ритуал может сотворить с человеком такое?

Сложный вопрос, мистер Картрайт. Сколько бы наши современники ни гордились прогрессом, тем, что создали механизмы, способные летать в небе и плавать под водой, о собственной психике люди знают ничтожно мало. Что происходит с сознанием во время транса? Шаманов или жрецов наставники учили годами, они сдавали своеобразные экзамены – проходили инициации. Они понимали, как миры сознания взаимодействуют с объективной реальностью, что надо сделать там, чтобы получить желаемый результат здесь. Неофиту недоступны такие тонкости. Современный экспериментатор механически воспроизводит ритуал, его душа перемещается в иные миры, блуждает там и не знает, как вернуться обратно, в результате имеем длительную, глубокую кому…

Но если его духовная сущность заблудилась неизвестно где, надо просто позвать его обратно в наш материальный мир, – предложил Огаст.

Доктор Рихтер посмотрел на него с профессиональным интересом, но леди Маргарет только отмахнулась:

Огаст, что за чушь? Ты же сотрудник Министерства иностранных дел, пора сменить круг чтения с манускриптов некромантов на раздел политических новостей в газетах, – она повернулась к психиатру: – Доктор Рихтер, представляете, наш доблестный инспектор извлек из подвалов под коттеджем покойной графини целую гору человеческих скелетов и разрешил приехать взглянуть на них.

Огаст не знал, на какую реакцию рассчитывала коварная леди, но ее ожидания не оправдались: доктор Рихтер ничуть не смутился, а, наоборот, преисполнился энтузиазма:

Спасибо, я – с превеликим удовольствием, в Девоне бушевало несколько крупных эпидемий, наверняка кости сохранили их следы. Очень, очень интересно – поедете с нами, мистер Картрайт?

Нет, это зрелище не для Огаста, его тошнит даже при виде раздавленной мухи!

Мистер Картарйт мог бы возразить: во-первых, то была не муха, а паук – причем огромный! Во-вторых, такое случилось всего один раз, и очень-очень давно! В-третьих, он ужасно устал от инсинуаций леди Маргарет. Но вынужден был отказаться от дискуссии об арахнофобии[52]52
  Арахнофобия – боязнь пауков.


[Закрыть] в пользу более приятной обязанности – принесли записку от мисс Львовой: у княжны возникла надобность переговорить с ним по юридическому вопросу, и он поспешил откланяться:

– Сожалею, но не смогу составить вам компанию – мне придется предпочесть визит к судье Паттерсону, пока старину Горринга не вздернули над городскими воротами!

XX

Май, 15, 1939 г., понедельник 12–10 по Гринвичу

Было достаточно одного слова, чтобы описать особняк судьи Паттерсона, прилегающий к нему парк, фермы арендаторов, рыбный пруд, поля и пашни: все это, взятое вместе, вполне заслуживало определения «респектабельность».

По стенам холла и вдоль лестницы на равном расстоянии друг от друга расположились портреты джентльменов в камзолах и с буклями: политиков и ученых в зените славы запечатлели кисти таких же знаменитых живописцев – в разное время все они посещали этот скромный уголок Девоншира.

Визитер восторгался полотнами так громко и искренне, что растопил ледяной панцирь справедливости, сковывавший грудь достопочтенного Паттерсона, и получил приглашение в кабинет. Оставалось только сожалеть, что он явился в обитель трудов и дней судьи графства без сопровождающего. Его одиночество создавало огорчительный диссонанс с обстановкой кабинета, судя по которой мистер Паттерсон испытывал почти болезненную тягу к симметрии. По обе стороны от мощного дубового стола наличествовали два суровых книжных шкафа, два противоположных угла занимали прозрачные витрины, в которых были во множестве выставлены спортивные кубки. На стене рядом с каждой была закреплена полочка с веслом – таким награждают гребцов за победу в университетской регате, а над каждым веслом – рамка с фотографией команды – победительницы. Единственным непарным предметом в кабинете – кроме высокого чипендейловского кресла и помещавшегося в нем судьи – было чучело головы вепря, подвешенное рядом с одним из фотоснимков. Общая логика декора кабинета нашептывала Огасту, что непременно должен был присутствовать второй охотничий трофей: на другой стороне стены, рядом со вторым снимком, ему удалось разглядел крошечную черню точку – след от гвоздя. Его сердце тревожно екнуло, он понял: именно на этом месте недавно красовалось чучело волчьей головы!

Спрашивать напрямик Огаст счел неосмотрительным, зато поспешил выразить восхищение многогранной личностью мистера Паттерсона: занятой человек, судья графства, успевает отдавать дань традиционной забаве британских джентри – охоте!

Судья Паттерсон вынул из ящика стола кусочек замши и стал протирать очки: нет, он не охотник. Среди его личных наград исключительно медали и кубки. Действительно, Огаст с легкостью нашел на старинном, желтовато-коричневом от сепии снимке команды гребцов-победителей будущего судью. Все его награды собраны с левой стороны, объяснил судья.

Кабанья же голова, как и все трофеи, расставленные с правой стороны, принадлежит его сыну Ричарду, действительно отличному стрелку и любителю охоты. Судья, старчески покряхтев, привстал из-за стола, указал на снимок команды гребцов, сделанный, судя по всему, незадолго до войны:

Вот он, мой Ричард, второй слева.

Огаст ничего не знал об указанном молодом человеке, но некоторые из триумфаторов были ему знакомы – за мускулистыми плечами гребцов просматривался блеклый профиль сэра Глэдстоуна. Он уже тогда был лордом, именно ему повезло родиться на три месяца раньше кузена Горринга, фамильная белозубая улыбка и античный торс которого составляли центр композиции на фото.

Надо же, ваш сын входил в одну восьмерку с отцом мистера Горринга!

Увы, мистер Картрайт. Мой покойный сын тоже оказался в этой проклятой команде! На финише мальчишки были так счастливы, что смогли вернуть Оксфорду его славу, ведь вырваться вперед за Барнсским мостом практически невозможно! – и смеялись над глупой старой легендой, пророчащей скорую смерть всем гребцам из такой команды как жестокую плату судьбе за нереальный успех. Но чрез год началась война, и за пять лет никого из них не осталось в живых…

Огасту стало неловко от того, что он из пустого любопытства разбередил воспоминания почтенного джентльмена. Чтобы хоть как-то оправдаться, он пробормотал:

Но сэр Глэдстоун, ведь он жив!

Жив… – судья глубоко вздохнул, снял очки и потер переносицу. – Жив потому, что не попал в жернова той войны. Помните китайскую притчу об от– носительностй беды и радости? У землепашца родился сын – радость! Сын упал и охромел – беда! Началась война, и хромого сына не призвали в армию – радость! Так и вышло с Глэдстоуном. Его увезли в госпиталь прямо с регаты, на финише ему стало совсем худо, фотографу пришлось просить поддержать его под руки, чтобы сделать общий план. После этого происшествия суфражистки взвыли воем, а газетчики им вовсю подпевали: не слишком ли дорогую цену платит британское юношество за спортивные победы во славу своих колледжей? Но вот настал пятнадцатый год! И тогда никто из них не задавался вопросом, не слишком ли высока цена военных побед – когда проклятые боши смешивали цвет британской нации с грязью при Сомме, травили газом и топили вместе с крейсерами. Хотел бы я увидеть на этой стене рогатую каску с убитого боша вместо охотничьего трофея – вот был бы лучший памятник моему бедному мальчику!

Мистеру Горрингу еще повезло: он умер в госпитале, успев увидать новорожденного сына. Семья смогла с ним проститься… А моего несчастного Ричарда никто не искал, когда его смыло с палубы в разгар боя! Соленая вода стала ему могилой. Но сэр Глэдстоун не мог быть призван в армию по состоянию здоровья. Ему было бы впору скорбеть о погибших друзьях и взывать к отмщению, а не распивать шампанское на приемах с Риббентропом да нашим развеселым высочеством и не ратовать в парламенте за политику умиротворения. Вояки же, как водится, идут на поводу у политиков и тоже лепечут о мире под оливами и стратегическом партнерстве. Какой, к черту, может быть союз между нами и проклятыми германцами?

Огаст решился прервать монолог достопочтенного Паттерсона:

Мистер Паттерсон, ни один член парламента не разделит вашего гнева больше, чем военный или офицер королевского флота. Например, коммандер Пинтер – убежденный противник политики умиротворения! – Огаст подался вперед и понизил голос, чтобы придать ему доверительные нотки: – Он даже оказался в опале у начальства, поскольку не скрывал своих взглядов. Поверьте, сэр, судебный штраф может сильно повредить его карьере – я приехал просить вас о помощи!..

Судья некоторое время молча разглядывал свои тщательно протертые до блеска очки, затем перевел взгляд на Огаста и с сомнением спросил:

Что же я смогу сделать?

Джентльмены внесут деньги на нужды местной благотворительности!

Пожалуй, я найду возможность и рассмотрю правомерность их содержания под стражей. Но боюсь, мистер Картрайт, даже при ваших очевидных дипломатических талантах не со всеми вам удастся договориться так же легко, как со мной! Мистер Честер – крепкий орешек! Он нашел средства и убедил лорда Глэдстоуна прибыть в Энн-Холл, чтобы лично участвовать в слушаниях об ущербе, причиненном особняку. Сэр Глэдстоун возглавляет фонд, распоряжающийся поместьем до объявления наследника… – судья хмыкнул. – Возвратив коммандеру свободу, я всего лишь обеспечу равенство сторон в процессе о взыскании ущерба! Соблюду принципы права, так сказать… хе-хе… Приезжайте сегодня на экстренные вечерние слушания и подумайте, где искать ключ от стального сердца мистера Честера, иначе вашему начальнику несдобровать.

Слушания будут экстренными?

Да. Энн-Холл – поселение скромных размеров, площади для содержания задержанных тоже невелики, так что мне volens-nolens придется выпустить и мистера Горринга, и прочих бедокуров. Инспектор просит освободить камеру – он задержал подозреваемого в убийстве графини Таффлет.

Никаких подробностей, кроме времени слушаний, судья не сообщил. Огаст обдумывал обескураживающие новости, пока автомобиль катил по проселкам Девона.

Даже сейчас коттедж покойной графини не выглядел осиротевшим, а больше напоминал оживленный отель. Прислуга сновала из комнаты в комнату с чемоданами и коробками, выбивала и просушивала перины, меняла скатерти, натирала паркет и чистила каминные решетки.

Анна тоже хлопотала на кухне: вместе с кухаркой они пересчитывали столовое серебро, сличали количество кухонной утвари с записями в учетных книгах, раскладывали по коробкам оплаченные и еще не погашенные счета.

«Старая леди» вела домовые записи крайне неряшливо! – сокрушалась миссис Диксис. – Теперь сам черт в них ногу сломит!

Все дело в том, что собственные средства леди Делии были весьма скромными, а личных вещей – лишь малая толика. Коттедж – полностью меблированный и оснащенный – был предоставлен ей в пожизненное владение согласно завещанию предпоследнего графа Колдингейма, и нынешний энтузиазм прислуги питался надеждой если не сохранить за собой место в доме, то по крайней мере исходатайствовать у душеприказчиков выплату жалования, которое покойница имела привычку задерживать.

Надеюсь, не будет никаких юридических препятствий и я смогу забрать собачек к себе? – переживала княжна. – Куда мне обратиться с такой просьбой? Боюсь, графиня не составила завещания и не предусмотрела пансиона для бедных животных…

Неужели у леди Делии совсем не было собственных средств? – поразился Огаст. – Ведь она как– то ухитрялась платить прислуге и каждый сезон устраивала охоту!

Не совсем так… Поэтому я не знаю, как мне поступить, мистер Картрайт, идемте в кабинет графини – я вам все объясню…

Они вошли в тишь и полумрак кабинета и сразу же пропитались ароматом дамских романов: рассыпавшейся рисовой пудры, чернил, греховных слез, засохших желтофиолей, разбитой любви и сердечных капель. Огаст вложил отнятый у Маргарет томик в трепетные ладони мисс Львовой:

Вот… Я хочу вернуть! – он смутился и добавил: – Леди Уолтроп брала почитать…

Леди Уолтроп прочла «Железную деву»? – поразилась княжна. – Это вульгарное «бульварное чтиво»? Такие романы не держат у себя люди нашего круга…

Но, похоже, леди Делия увлекалась их чтением, – Огаст обвел рукой кабинет: сочинения мадам Флер-дю-Мар расползлись по нему, как желтофиоли по запущенной садовой клумбе.

Щеки мисс Львовой залились румянцем, который был ей очень к лицу! Она потупилась и созналась:

Нет, что вы, леди Делия была умной и достойной дамой! Ради удовольствия она никогда не взялась бы читать ничего подобного. Графиня их сочиняла…

Что?!? – ахнул Огаст, испытав невероятное облегчение.

Да, миссис Таффлет ради заработка писала романы для невзыскательной публики, – кивнула мисс Львова. – Если у вас есть слезы – готовьтесь пролить их, говорят о таких книгах. На них большой спрос, а графиня постоянно нуждалась в деньгах. Детективы о леди-сыщике с собственным психоаналитическим методом пользовались успехом, особенно в Америке, а некоторые романы издали во Франции. Пока мы с мамой жили в Париже, мне иногда случалось подрабатывать переводами и готовить тексты к изданию. Я перевела две книги леди Делии. Графине было комфортно со мной сотрудничать, она пригласила меня в Девон, я продолжала помогать ей с рукописями – как секретарь…

– Бедная старая графиня! – взгрустнул Огаст. – Лучше бы она писала эссе об охоте и войне в африканских бушах. Ей бы не пришлось скрывать свое хобби!

Но дело было вовсе не в жанре, а в деньгах. Гонорары леди Делии были ничтожны как самостоятельный источник средств, но оказывались солидной прибавкой к прочим доходам, основным из которых служило пожизненное содержание, выплачиваемое по завещанию все того же графа Колдингейма. Появись у старой леди хоть какой-то иной официальный доход, она лишалась права проживать в коттедже и денежных выплат.

Чтобы разрешить это противоречие, графиня Таффлет учредила благотворительный фонд «Хранителей традиций благородной охоты на лис», который сама же и возглавила. Все желающие – будь то физические или юридические лица – могли вносить пожертвования.

Мисс Львова вынула из шкафа папку с банковскими документами и гроссбух. Конечно, средства поступали не только от издательских домов: леди и джентльмены, гостившие у леди Делии в охотничий сезон, тоже вносили пожертвования, случалось довольно крупные. На чеках от донаторов фонда мистер Картрайт обнаружил немало знакомых имен – даже сэра Эндрю Уолтропа и еще пары-тройки политиков, публично ратовавших за запрет охоты, и продолжил слушать Анну. Хотя княжна считалась компаньонкой графини, жалованье ей выплачивали из средств фонда как секретарю. Так же платили шоферу и садовнику. На деньги фонда леди Таффлет покупала кое-что для себя: нужное – и не очень…

Что делать с документами, мисс Львова не знала: на счетах фонда остались мизерные средства. Но всего два месяца назад ее милость сняла со счета фонда впечатляющую сумму – двадцать тысяч фунтов наличными. Для чего ей могли потребоваться такие деньги, Анна тоже не знала, но мысль, что деньги стали причиной убийства старой леди, не оставляла ее. Они пошептались еще несколько минут, склонившись головой к голове над документами. Мисс Львова умоляла Огаста не упоминать о литературных опытах леди Делии при ее матери: княгиня никогда не одобрит подобный способ заработка!

Мистер Картрайт был счастлив согласиться хранить этот маленький секрет, они спустились вниз, держась за руки, и ждали у автомобиля, пока горничная вынесет некоторые вещи мисс Львовой. К ним подбежала миссис Диксис и напомнила княжне, чтобы та подыскала в деревне какого-нибудь поденщика – привести в порядок садовые дорожки и клумбы, пока они окончательно не превратились в свинарник!

Представьте только, мистер Картрайт, сегодня полицейские арестовали садовника! Выдумали, что этот безмозглый увалень убил старую леди. Нашли его отпечатки пальцев в сарае, даже волокна с одежды. Вроде бы она надрала уши его сынишке, а садовник увидал такое дело, так кровь ему в голову – сперва толкнул ее, а потом утопил в корыте! Он, конечно, ирландская морда – только дай кулаками помахать. Но графиня никогда не стала бы обижать мальчугана, наоборот, возилась с ним, как с родным. Игрушки ему покупала, сладости, краски и альбомы, даже буквы с ним выучила…

Но почему инспектор не опросил мальчика, чтобы внести ясность…

Как же его опросить? Мальчишка ведь немой! Молчит с тех пор, как его затянуло в зыбучие пески…

В самом деле, ее милость никогда бы не стала истязать несчастного ребенка!

О чем я говорю! Нет, далеко еще инспектору Ньюпорту до настоящего детектива, помяните мое слово. Я возьму в кабинете еще пару книжечек про леди-детектива почитать, если вы не против, княжна Анна?

Читайте, разумеется…

Горничная поставила в автомобиль кофр и несколько шляпных коробок, водитель захлопнул дверцу. Кухарка помахала им вслед рукой.