Текст книги "Рапорт инспектора"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Расскажите, пожалуйста, что вы знаете.

– Знаю я, что в тот день. – она запнулась, хоть и взяла быстрый разбег. Однако разбег оказался не по силам. – В тот самый день… ну, когда беда случилась с Володей. Он вечером с Горбуновым был. Горбунов его у общежития театрального подкараулил.

– И убил? – спросил Мазин жестко. Ему было необходимо знать наверняка, что Шуре действительно известно, а что она всего лишь предполагает.

– Я там не была. Это ваше дело разобраться, – ответила Шура.

– Понятно. А кто видел, что Горбунов ждал Владимира возле общежития?

– Лариса.

– Мне она об этом не сказала, – признался Мазин. – Нам с капитаном известно только, что повстречал Владимир приземистого человека в болонье.

– Вот видите! – обрадовалась Шура. – Это он и был, Горбунов, а Ларисе сказал, что занятия у него с вечерниками, и наврал, я проверила – и по расписанию, и у девчонок спрашивала.

Она снова заспешила, и Мазин решил сбить этот не устраивающий его темп, опасаясь, что Шура принадлежит к типу людей, которым никак нельзя давать возможность выговориться до конца без направляющих помех. Выпалив в спешке заряд, смешав главное с мелочами, они сникают и уходят в себя, и тогда уж спрашивай, не спрашивай – результат один. Это совсем не те люди, что рассказывают обстоятельно, до мелочей, и которых, наоборот, ни в коем случае нельзя прерывать.

– Минутку, Шура. Не спешите. Лариса это вам по секрету все сообщила?

– Нет. Ну, как вам сказать. Боится она его.

Этого Мазин не ожидал, и потому с очередным вопросом припоздал, а Шура тут же вышла из-под контроля и устремилась вперед:

– Все она мне рассказала, все. Он, еще на море когда они были, план целый наметил, как нападение сделать, и, чтобы себя выгородить, придумал с машиной. Это свидетели подтвердить могут – тренер с водной станции и студент один, Редькин.

– Редькин? – вклинился с трудом Мазин.

– Сама она боится, а их вы допросить должны. Я вам адреса дам и тренера и Редькина.

– Редькина, Шура, не нужно. Он покончил жизнь самоубийством. Разве вы не знали? – спросил Мазин, наблюдая за реакцией Крюковой.

Вот тут она по-настоящему прервалась, замолчала, а потом спросила тихо, недоуменно:

– Как покончил? Я ж была у него на днях.

– Были у Редькина? Дома? Зачем?

– Чтоб узнать все. Чтоб к вам зря не ходить.

Вот об этой своей ошибке, а приход к Редькину Шура считала ошибкой, причем стыдной, о которой и вспоминать не хотелось, она Мазину говорить не собиралась, трудно это было, да и результата, в сущности, никакого. Пусть сами разберутся, возьмут адрес и разберутся – так она хотела, но неожиданная смерть Редькина сбила ее с плана, который терял всякий смысл, ведь теперь, кроме нее, о Редькине рассказать было некому.

Так Шура думала, со стыдом вспоминая, как позвонила она в приятный, мелодичный колокольчик раз и второй, а потом подошел к двери Редькин, долго рассматривал Шуру в глазок и, наконец, приоткрыл дверь, но оставил ее на цепочке и спросил хмуро:

– Чего тебе?

– От Ларисы я.

– Зачем?

– Да впусти ты! – разозлилась Шура. – Не съем.

Он послушался, впустил и проводил ее в холодную кухню, где даже газ включить не удосужился.

– Ну, говори.

Слушал Редькин, не прерывая Шуру словами, но постоянно изображая что-то неуместное на лице, то кивал невпопад, то улыбался, хотя смешного ничего она не говорила. Однако все услышанное его забавляло все больше, и под конец он почти захохотал, но неестественно как-то, нервозно:

– Горбунова с Ларкой ловите? Ловите, ловите! Дай бог теляти волка поймати.

Эти слова про волка Шура и сочла единственным подтверждением своих с Ларисой предположений, потому что, по существу, Редькин ничего не подтвердил, хотя горбуновские рассказы на пляже и не отрицал.

– Так было это или не было, скажи толком! – настаивала она, а он отшучивался:

– Все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло.

– Фу, смурной! Что у тебя холод-то такой собачий?

– Холод? – переспросил он. – Почему холод? По-моему, тепло. А если замерзла, средство есть: раздавим бутылочку и – под одеяло. Согреемся, а? – выпалил он вдруг для Шуры неожиданно.

Предложение показалось ей диким и унизительным. Она вскочила, покраснев:

– Нужен ты мне!

И побежала к двери.

А он вслед крикнул, будто хлестнув по лицу:

– Дура! С твоей-то рожей выламываться!

Шуре хотелось повернуться, влепить ему разок тяжелой, привычной к труду ладонью, но стерпела, потому что нужен ей был Редькин, чтобы память брата защитить. Так и добежала до лифта, пощадила, а выходит – зря, ушел Редькин, не поможет.

И пришлось ей рассказать Мазину и Трофимову обо всем, не скрываясь.

Рассказ этот косвенно подтверждал то, что говорил Горбунов: именно Шура с ее подозрением могла подтолкнуть Редькина на нелепый шантаж. И Мазин отметил это.

– Спасибо, Шура, все это мы учтем, хотя самой розыск предпринимать вам не следовало, факт. Не всегда такие вещи пользу приносят и не всегда благополучно кончаются, тем более что Лариса, как вы говорите, побаиваться начала. С каких, кстати, пор?

– Да после Володиной смерти.

– А она по характеру не трусоватая? Трусливым людям мерещится многое.

– Ларка не трусливая. Я ее с детства знаю. Всегда заводила была, по чужим садам с мальчишками лазила. Раз с яблони упала, руку вывихнула, так никому ни слова пока рука не вспухла.

– Смягчилась ты к ней, Шура, – заметил Трофимов.

– Я за справедливость, – ответила Крюкова. – Если Ларка в беде нашей не виновата, то не хочу я, чтоб зря вы ее турсучили.

– Не так уж мы ее и «турсучили», даже слишком мало, – возразил Мазин. – О своих подозрениях Ларисе нам сообщить следовало, а не вас в адвокаты приглашать. Хотя, я вижу, из вас адвокат может получиться неплохой.

– Вот уж не уверена. Не по мне ваши хитрости.

– Да у нас, Шура, хитростей, немного. Нам правда нужна, факты. Даже маленькие, но точные. Вот скажите, пожалуйста, когда вы монету у Владимира видели – до угона машины или попозже?

– Зачем это?

– Если вы видели брелок до угона машины, это означает, что Горбунов уже знал вашего брата в то время, а он утверждает, что познакомился с ним после угона. Нам это необходимо уточнить.

Вопрос Шуре не понравился. Выходило так, как говорила Лариса. Есть у них версия, и по версии Володька с Горбуновым сообщники. Если познакомились раньше, значит, и грабили вместе! Но этого же быть не может.

– Не помню я.

– Подумай, – предложил Трофимов. – Мне показалось, что ты этот случай хорошо запомнила.

– Показалось вам. А я не помню.

Мазин видел волнение Шуры и догадывался о правде, но настаивать не хотел. Наоборот, пришел на помощь:

– Ладно, Шура Я вижу, вас смерть Редькина взволновала.

Шура кивнула. При всей антипатии к оскорбившему ее Редькину такого конца она ему не желала, но, главное, произошла еще одна смерть и совсем перепутала все смешала, а людям в этом тихом кабинете требуется непонятное распутать. И она пришла им помочь, а вот пришлось, если и не соврать, то умолчать, скрыть правду.

– Прошу я вас, разберитесь по справедливости, чтобы знать мне, что Володина память не замарается, – попросила она, перейдя вдруг от недоверия к доверию, потому что поняла – не им с Ларкой тут разобраться.

– Положитесь на нас, – заверил Мазин сдержанно, но с той убедительной ноткой в голосе, что запоминалась людям, с ним встречавшимся.

А когда Шура вышла, сказал Трофимову:

– Девушка она хорошая, вранью не обучена. Брелок видела, конечно, до налета. Это следует учесть. И второго свидетеля – тренера – тоже учтем. Кое-что она любопытное сообщила, мне кажется.

Вечером пошел, наконец, снег, а следом, ночью, приморозило, и река покрылась у берегов тонким прозрачным ледком. За кромкой его вода поблескивала расплавленным свинцом, казалась густой и тяжелой. Колкий воздух щекотал ноздри. Мазин оставил машину на стоянке возле ресторана и пошел к водной станции лесной тропинкой. С веток срывались сухие снежинки, низкое солнце косо высвечивало бурые, чуть припорошенные поляны.

Девятов в вязаной спортивной шапочке сидел на корточках у воды, гладил за ушами лохматого неприветливого пса.

– Здравствуйте, – сказал Мазин.

Собака оскалилась. Тренер придержал ее за шею.

– Вы ко мне?

Мазин протянул удостоверение.

Девятов поднялся, посмотрел.

– Моя милиция меня бережет? – спросил и пнул собаку ногой в тяжелом, на рифленой подошве, туристском ботинке. – Пошел, Бокс!

Пес отошел немного, не спуская с Мазина недружелюбных глаз.

– Я кому сказал? – строже проговорил тренер.

Почувствовав угрозу, собака зарычала и отступила еще на несколько шагов.

– С ним шутки плохи, – пояснил Девятов с удовольствием. – Взрывчатый зверь. Сторож откуда-то притащил. Слишком хорошо знает жизнь, а потому зол. Так что у вас?

– Вы знакомы с Горбуновым?

– А кто с ним не знаком? Товарищ, как теперь называют, коммуникабельный.

– Что это, по вашему, значит?

Тренер снова присел, выпрямился, разминаясь, развел в стороны руки, вдохнул глубоко:

– Я не задумывался. Коммуникабельный – значит коммуникабельный. Я, например, некоммуникабельный.

– Спасибо, прояснили. – Мазин посмотрел в сторону, станции. Окна уже закрыли на зиму фанерными щитами, но не все. – Вы здесь много времени проводите?

– По возможности.

– Цените одиночество?

– Не только. Воздух чистый люблю.

Он был прав. После городского, пропитанного бензиновыми парами и прочими бескислородными примесями тумана, которым приходилось дышать все последние дни, Мазин осторожно вбирал в себя здешний, слишком хороший для того, чтобы заглатывать его крупными порциями, воздух.

– И ночуете тут?

– Ночую. Хотите посмотреть со служебной целью? Прошу.

Не дожидаясь согласия, Девятов пошел вперед. Под синим спортивным костюмом тело его казалось ловким, молодым, но под глазами Мазил увидел чуть обозначившиеся отеки и не удивился, заметив под койкой в комнате тренера пустые бутылки.

Девятов перехватил взгляд Мазина и опустил пониже байковое одеяло, прикрывающее кровать.

– Приятели захаживают, – пояснил он. – Сезон-то закончился, вот и нарушаем режим помаленьку.

– И с Горбуновым случалось?

– Дался вам этот Горбунов. С его-то брюхом на инкассаторов нападать!

Он с удовольствием провел рукой по своему плоскому животу.

– При чем тут инкассаторы?

– Да в курсе я ваших забот. Не поддавайтесь вы на Ларисины выдумки. Артистка. Эмоциональный чел век. Игра воображения – и ничего больше.

– Вы ее хорошо знаете?

Девятов задумался.

– Женщин разве узнаешь? Мужья с женами по двадцать лет живут и вдруг такое узнают, что расходятся А тут курортное знакомство.

– Я слышал о вашем знакомстве. Скажите, вы не замечали у Белопольской предвзятости к Горбунову? Может быть, они не ладили?

Тренер покачал головой:

– Наоборот. Горбунов за ней, как хвост, таскался, а бабам такое всегда нравится. Не знаю, откуда ветер подул.

– Вам она не говорила?

– Я не любопытный. Стала намекать, я слушаю.

– Разубеждать не пытались?

– Ларису-то? Я ей слово, она мне двадцать. Самого чуть не убедила.

– Но все-таки не убедила?

Девятов усмехнулся. Единственным украшением его комнаты была вырезанная из пакета от импортных чулок картинка – стройная девица изогнулась в смелой позе и смотрела призывно, обхватив руками ноги в почти незаметных колготках. На нее тренер и поглядывал все время: то ли нравилось смотреть, то ли избегая взгляда Мазина.

– Перестаралась. Женьку приплела. Уж и его вроде укокошили.

– Откуда такое предположение?

– А с моих же слов. Я ей рассказал, что Горбунов ко мне заезжал, Женькин адрес спрашивал. Она и вывела. Смех один.

И Девятов сплюнул прямо на пол, мелким длинным плевком в дальний угол.

– Зачем ему адрес понадобился?

– Черт его знает. Дела у них какие-то были конфиденциальные, а проще, Женька насчет экзаменов хлопотал, а Горбунов кочевряжился. Вдруг сам к нему помчался. Я удивился немного и сказал Ларисе между прочим. А она сразу – «Убили! Видишь?». Ничего я на вижу. Едва отшутился – деньги, говорю, видно, не поделили награбленные. Тоже мне – налетчики. Один – с лысиной, другой – с приветом.

Девятов закурил, как курят люди, опасающиеся своего увлечения, короткими затяжками, подолгу крутя сигарету между пальцами.

– Выходит, увлеклась Лариса?

– Выходит. Так что бросьте это дело, бабьи домыслы проверять.

– Как тут бросишь? – возразил Мазин. – Люди погибают.

– Ну и что? Все живое свой срок имеет. Вон на бегу деревья подмыло. Уже не поднимутся. Даже мы с вами умрем когда-нибудь.

Впервые он высказал мысль общего характера, но отнюдь не вдохновляющую.

– Эти люди умерли раньте срока.

– По глупости, – резанул Девятов. – Крюков, я слыхал, непьющий был, а тут надрался и полез пьяную физиономию промывать. Как говорится, не зная броду, не суйся в воду, – заключил он так же жестко, как начал.

– А Редькин?

– Псих. Выкинулся.

– Уверены?

– На сто процентов.

– А у меня сомнения.

– Тогда к Горбунову идите.

– К нему все-таки?

– Ну, раз у вас работа такая – людей подозревать.

– У нас работа – разыскивать преступников.

– Так уж всегда и находите? – спросил Девятов с насмешкой.

– Находим.

– Хвастаете, – пробурчал тренер.

– Да нет, зачем хвастать?

– Не верю. Умного не найдете.

– Это горбуновская теория. Умный затаится?

– Лариса выболтала? Ну И трепло! Загонит она своего поклонничка в ваши сети.

– Но она не соврала? Горбунов говорил такое?

Девятов засмеялся:

– Говорил, точно. Ведь вы на чем ловите? На рецидивах, повторах, на почерке. Сейчас, небось, не дождетесь нового налета. А его и не будет.

– А вдруг?

– Горбунов же сказал, что затаится. Это на него похоже. Трус.

– Я сейчас не о Горбунове, – поправил Мазин. – Предположения Белопольской еще не факт, верно?

– Верно, – кивнул Девятов. – А о ком?

– О настоящем преступнике. Почему не уйти ему, не скрыться, как бы ни старался?

– Интересно. Почему же?

– Ну, если хотите, прежде всего потому, что весь его образ мыслей приходит в противоречие с общепринятым. Совершив преступление, особенно обдуманное, жестокое, человек оказывается вне общества, попадает в ситуацию, в которой обычные оценки поступков, своих и чужих, искажаются, возникает логика затравленного зверя, а много ли придумаешь на бегу?

– Мудрите, – сказал Девятов с интересом. – Логика всегда одна.

Мазин покачал головой.

– Если говорить о преступной логике, то да. Спастись любой ценой. Это, между прочим, одна из причин, по которой мы преследуем преступника. Не месть наша цель, а предотвращение нового преступления.

– Да если не будет его?! – настаивал Девятой.

Мазин сказал твердо:

– Если сразу не возьмут, будет.

– Идеализм проповедуете, – вновь возразил тренер, – как в фильме «Бродяга». Помните? Сын вора будет вором, – прокурор проповедовал.

– Я не про сына.

– Понимаю, что и не про святого духа, а получает мистика. Если оступился человек, выходит, не удержишь его? А как же наша мораль? По-вашему, люди неисправимы?

Мазин ответил сдержанно:

– Вы не поняли меня, Девятов, или не хотите понять. Я говорю не о тех, кто оступился, осознал и страдает еще до суда и наказания. Я о том, кто и не помышляет о раскаянии, а занят одним – уйти от расплаты, замести следы. Его «бездеятельность» – форма борьбы, маскировка, попытка выиграть время.

– Что ж, и не выиграет, значит?

– Нет. Всю жизнь в таком анабиозе не просидишь, иначе зачем и закон преступать. Но какое-то время, если выдержка и терпение есть, можно, конечно. Однако как? Спокойненько лежа на печи? Простите, не верю. Нервы-то и у преступников есть, да еще и не самые, крепкие, как правило. Во всяком случае, покой ему и не снится. Ворочается, прислушивается, присматривается. Идет время. Если недалек, глуп – возникает иллюзия: пересидел, дескать, обманул! Появляется соблазн нового преступления.

– Мы, вроде, не о дураках рассуждали.

– А с «умными» еще хуже. «Умный» боится. И правильно делает. Понимает, что безопасность его шаткая и ненадежная. Но на этом «ум» и кончается. Дальше начинаются опаснейшие глупости. Потому что к преступнику укрепить безопасность? Нужно скрыть следы. Избавиться от свидетелей. Ведь пока свидетель жив подлинной безопасности быть не может. Вы согласны со мной?

– Ну, – усмехнулся тренер. – Интересно вы рассуждаете. Одно удовольствие слушать. Может, по рюмочке пропустим? У меня рыбка вяленая имеется.

– Спасибо. Не хочу.

Девятов опустил потянувшуюся к шкафу руку.

– Дело хозяйское. Я сам не люблю, когда пить заставляют. Это от бескультурья нашего. «Пей до дна! Пей.». А зачем, спрашивается, если охоты нет?.. С умным человеком и в трезвом виде поговорить приятно.

Девятов разговорился постепенно, и теперь откликался на слова Мазина не короткими, лишь бы отделаться, репликами, а весьма продолжительными тирадами:

– Я, если честно, от вас такой психологии не ожидал. Недооцениваем мы милицию. И не удивительно. Честному человеку откуда вас знать? Мы ваших сотрудников только на перекрестках видим. А вы ишь как Горбунова копнули! Вглубь.

– Я по-моему, ясно сказал: речь не о Горбунове.

– Ну, это понятно, – закивал Девятов согласно. – Это понятно. Тут дело служебное. Не для постороннего человека. Что у вас на уме, нам знать не положено. Это понятно, – повторил он навязчиво. – Не будем лукавого по имени называть. Будем по-вашему – преступник. И точка. А Редькин с Крюковым свидетели получаются? Или сообщники?

– Это одно другому не противоречит.

– Верно, верно. Сообщник – он и есть самый худший свидетель. Он-то все знает, без ошибки. Только вряд ли оба сообщники. Крюков – вернее, а Редькин – совсем мямля. Какой он сообщник? Нет, этот сам выкинулся, точно.

– Я сначала тоже так думал, – сказал Мазин.

– Да ну? Сначала? А потом?

Мазин слукавил немного, помедлив с ответом.

– Секрет? – спросил Девятов.

– Вообще-то дело служебное, но, между нами существует предположение, что в квартире Редькина в момент его смерти находился посторонний человек.

Девятов поднялся с койки непроизвольно, быстро, даже качнулся, неудачно поставив ногу.

– Разыгрываете?

– Зачем? – пожал плечами Мазин. – Мне ваша помощь нужна. Зачем мне вас разыгрывать?

– Да что ж они там не поделили?

– Не знаю. Может быть, деньги. Денег мы у Редькина не нашли.

– А искали? Его все-таки подозреваете?

– Я лично сомневаюсь. Согласен с вами – мямля.

Тренер все еще переваривал услышанное, шагая по комнате взад-вперед, рискуя отдавить Мазину ноги. Комнатка была тесной.

– А ведь в тихом болоте черти водятся, а?

Он все-гаки натолкнулся на ногу Мазина и остановился.

– Прошу прощения. Увлекся.

Мазин подобрал ноги.

– Да вы, кажется, увлекающийся человек.

– Почему увлекающийся?

– Сначала Горбунова с Редькиным отмели начисто, а теперь иначе на них смотрите.

– Да ведь как смотреть! Вас послушаешь и иначе увидишь.

– Ну, я этого не хотел. Я все только предположительно. Пока очень мало мы знаем, к сожалению. Настолько мало, что я и вас заподозрить могу.

– Меня?

– Почему бы и нет? Вас тоже могли заинтересовать планы Горбунова.

– Шутку понял. Но я с Горбуновым в компанию не гожусь.

– Психологическая несовместимость?

– Вот именно.

Мазин уловил отчетливую враждебность. Настоящую, выходящую за рамки той словесной дуэли, что они вели с переменным успехом и разными целями – он, чтобы прояснить непонятное, а Девятов… может быть, чтобы скрыть, а возможно, из обыкновенного упрямства человека, считающего себя «волевым», не поддающимся давлению. Хотя для упрямца он слишком часто колебался во вначале безапелляционных выводах.

– А с Редькиным?

– С Редькиным? – Девятов хотел было опять шагнуть, раздумал, сел. – Что у меня с ним общего?

– Не у вас. У Горбунова.

– А. Не понял я. Эти – два сапога пара, хоть и не похожие.

– Они не ладили.

– Точно. Но могли и ваньку валять. На публику.

– Хорошо, – подвел итог Мазин. – Горбунов и Редькин?

– Вот уж чего не знаю.

– Трудно, конечно, – согласился Мазин. – Между прочим, машину открыли не горбуновским ключом. Девятов подумал:

– Это ничего не значит. Он нарочно мог новый ключ сделать, чтобы ваши эксперты ему алиби на блюдечке поднесли.

– Остроумно, – согласился Мазин. – Но проще было разбить стекло.

– В своей-то машине? Плохо вы Горбунова знаете.

– Многое я еще плохо знаю.

Девятов засмеялся:

– Это заметно. Иначе бы ко мне не пришли. С меня они что за толк. Я человек далекий. Разве я виноват, что они все с ума посходили? Горбунов, Женька, Ларка. Знать бы такое дело, не нужно было на море ездить. Чем здесь хуже, в своем отечестве?

Он прочел рукой вокруг. Мазин помялся.

– Уходите?

– Пора.

– Время потеряли? Не жалейте. Зато подышали, сил набрались. Можно было и по рюмочке.

– Нельзя было, – ответил Мазин серьезно.