Текст книги "Сын чекиста"

Автор книги: Павел Гельбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Потом цирк пригласил художника с более пролетарским происхождением, и Кока остался не у дел. Судьба занесла его на «Красную звезду» в трудную для завкома минуту. На заводе была настоятельная нужда в наглядной агитации. Екатерина Сергеевна не приняла «чужака» в штат. Но и не отпустила позарез нужного заводу художника. Она поручила Коке писать лозунги, рисовать карикатуры на «чужаков», пролезших на завод, лодырей и прогульщиков. За этот труд Кока получал талон на обед в заводскую столовую и иногда ордер на носки в Церабкооп. В конце концов в завкоме к Коке привыкли.

Как-то раз Екатерина Сергеевна, оглядев продукцию Коки, недовольно хмыкнула. Кока тоскливо подумал, что останется без обедов, но предзавкома его не выгнала, приволокла из библиотеки пыльные комплекты «Бегемота», «Смехача», «Лаптя», «Крокодила».

– Бескрылый ты человек, художник! Не можешь из головы рисовать, так хотя бы с журналов срисовывай!

Кока набросился на журналы. И дело пошло на лад.

Однажды председатель завкома веером разложила перед Кокой пачку фотографий.

– Вот этих изобрази.

– В каком же виде их изображать? Этот что? Пьяница? А эта симулянтка? – Кока ткнул пальцем в фотокарточки.

– Ты мне брось контру разводить! Это лучшие ударники завода.

Пятый день Кока рисует ударников. Вот этот парень с непокорным вихром, взметнувшимся над широким лбом, – Владимир Вялых – придумал какое-то приспособление к станку и стал обрабатывать вдвое больше деталей, чем раньше. Видать, башковитый парень! Кока решает облагородить его лицо и рисует на портрете вместо широкого, упрямого юношеского лба высокий лоб мыслителя.

– Это кто же? – склоняется над портретом Екатерина Сергеевна.

– Владимир Вялых.

– Что-то непохож...

Попробуй успей сделать портреты похожими, если ударников на заводе все больше и больше! И Кока спрашивает:

– Много ли еще этих ударников?

Екатерина Сергеевна смеется. Кока не понимает, чем он развеселил эту женщину с усталыми глазами. Ему не понять, что, если ударников на заводе все больше и больше значит, завод выходит из прорыва. Звонит телефон. Екатерина Сергеевна снимает трубку. Улыбка не сходит с ее лица на протяжении всего разговора, и, заканчивая его, она говорит:

– Хорошо, товарищ директор! Сейчас изобразим. – Кладет трубку и обращается к Коке: – Пиши: «Могучею волной социалистического соревнования вынесем десять тысяч тракторных сеялок на колхозные поля».

В дверь тихо стучат. Входит Ивангора.

– Вот заявление принес, – говорит он.

Екатерина Сергеевна пробегает глазами старательно выстроенные в ряд корявые буквы.

– Читай, – возвращает она Ивангоре бумажку. – Твое заявление – ты и читай.

Сбиваясь и краснея, Ивангора читает:

– «Я, рабочий литейного цеха Константин Ивангора, все время к работе относился беспечно, попросту говоря, халтурил, а в самый напряженный момент штурма сделал прогул и без всякой на то уважительной причины. Кроме того, пошел к врачу и поднял хай, чтобы он мне выдал больничный лист. Чем поступил как настоящий симулянт и опорочил свое рабочее звание. Так что мне по заслугам вручили позорный орден «Симулянта». Сейчас я понял, что совершил большие ошибки, подрывал трудовую дисциплину.

Обещаю перед целым рабочим коллективом больше не допускать подобных явлений, не совершать прогулов и не болеть на симуляцию. Буду настоящим ударником. К сему подписал: Константин Ивангора».

Дрожит бумажка в здоровенных руках парня. Испытующе глядит на него предзавкома. Удивленно – Кока. Такого еще не было: с подобными заявлениями в завком не приходили. Лицо парня кажется Коке знакомым. Где-то он уже его встречал. Ба! Да это же Костя Буржуй – гроза улицы, признанный вожак городских беспризорников.

– В газете напечатаем твое заявление, – говорит ему предзавкома. – Согласен?

– Может, так просто...

– Обязательно в газете! Пускай все знают, что Константин Ивангора стал человеком.

Екатерина Сергеевна улыбается Ивангоре и обещает снять с него орден «Симулянта». Парень доволен, он уверенно перешагивает через лежащего на полу художника и скрывается за дверью.

За окном заливается пионерский горн, раздается дробь барабана. Пионеры Четвертой школы имени Ленина пришли на заводской субботник.

СТРАЖИ ШКОЛЫ

Многие годы у школьного подъезда несут бессменную вахту стройные тополя. Весной, когда начинает пригревать солнышко, они одеваются нежной листвой и, заглядывая в окна классов, шепчут нетерпеливым школьникам: «Скоро, скоро!» Хлопцы и девчата угадывают в их шепоте веселые игры в Черном лесу, освежающие купания в Ингуле. Никаких учебников! Никаких уроков! Осенью, когда листья усыпают дорожки, а черные, промокшие ветви жалобно стучат в окна, Вовке хочется впустить тополя в класс: пусть обсохнут, обогреются.

На своем веку многое видели через окна бессменные стражи-тополя. Видели они, как, наморщив лоб, первоклассник подсчитывал, сколько будет три раза по три; потом видели они его уже юношей, бойко объясняющим у доски, что такое синус и косинус. Они были свидетелями детских слез, озорных шуток, веселого смеха, слышали первые любовные вздохи, робкие признания. На школьных тополях множество замысловатых иероглифов. Выцарапанные гвоздем, стеклом, вырезанные ножом пронзенные стрелами сердца, голуби, несущие в клюве конверты, инициалы, имена, таинственные уравнения «Коля + Таня = Любовь»...

Владимир Вялых, ударник завода «Красная звезда», член завкома комсомола, хорошо разбирался в таинственных иероглифах. Там, вверху, на ветке, летом скрытой от глаз шумящей листвой, а сейчас, покрытой набухающими почками, есть и его признание. На одном из школьных вечеров он неожиданно увидел, что Наташа Виноградова из седьмого класса «Б» не похожа на других девочек. И мелкие веснушки, густо обсыпавшие вздернутый носик, и веселые ямочки на щеках, и блестящие зеленоватые глаза – все в ней привлекательно. Даже маленький рост Наташи, за который одноклассники дразнили ее «малявкой», нравился Володе Вялых. Он, солидный старшеклассник, поймал себя на том, что беспрестанно поглядывает на маленькую Виноградову. Однажды его взгляд перехватила Наташа, и ее зеленые глаза удивленно задержались на лице комсомольского вожака. Потом она покраснела, и ее маленькие ушки запылали.

Поздно вечером, когда сторожиха погасила огни у школьных дверей, Володька забрался на тополь и на его ветке вырезал бесхитростную формулу своих чувств: «Н+В = ДНВЖ». Таинственное «ДНВЖ» обозначало: «Дружба на всю жизнь».

Дружбу Наташа и Володя понимали по-разному. Наташа еще только играла в «дружбу с мальчиком», а Володе ночами снились зеленые, как лесные озера, глаза, русая коса с алой лентой; он просыпался и долго не мог заснуть, повторяя на все лады одно и то же имя: «Наташа, Наталка, Наточка, Нату!» Это имя пело и звучало, как музыка, вызывало беспричинную тоску. Помимо школы, они встречались редко – жили в разных концах города. Володя стеснялся провожать Наташу домой, стеснялся пригласить ее в сад или пройтись по главной улице. Увидят, пойдут толки: «Жених и невеста». Потом Володя окончил девятый класс, ушел на завод, и они перестали видеться.

Остановившись у заветного тополя, Вялых почувствовал непреодолимое желание взобраться на дерево и поглядеть на доверенную ему когда-то тайну.

Во дворе было тихо, из классов сквозь закрытые окна доносился ровный далекий гул. Вялых вскинул руки, схватился за ветку и подтянулся.

– Вы что это, гражданин, деревья ломаете?

Владимир разжал пальцы и шлепнулся на землю. Перед ним стоял мальчишка в красном пионерском галстуке.

– Я не ломаю... – смутился Вялых. – Я просто так... Я в этой школе учился...

– Если в класс хочешь заглянуть, взберись по водосточной трубе.

– Дельный совет! – послышался знакомый голос.

– Наташа!

– Она совсем не в пятом «А» учится, а в восьмом «Б». Он за углом. Зачем на дерево лез? – удивился пионер,

– Прости, друг. Больше не буду.

– Прославленный ударник, герой штурма – и вдруг по деревьям лазит, – за шуткой Наташа постаралась скрыть смущение.

– Такой уж прославленный!

– Твой портрет вырезали из заводской многотиражки и к школьной стенгазете приклеили.

– Ну это ни к чему! А я к вам по делу.

Прозвенел звонок, хлопнула дверь, посыпались на улицу школьники. Крик! Толкотня! Наталку оттерли от Вялых. Его окружили старшеклассники.

– Товарищ Вялых, а мы тебя ждем!

– Пошли, Володя! Пора начинать собрание!

Увлекаемый друзьями, Вялых украдкой смотрел по сторонам: ему хотелось условиться с Наташей о встрече.

В повестке дня собрания стояло:

«Об укреплении связи школы с заводом;

об организации отрядов легкой кавалерии.

Докладчик по тому и другому вопросу – представитель завкома комсомола товарищ Вялых».

Худощавый девятиклассник в очках в роговой оправе – председатель собрания – пригласил Владимира к столу. Вялых откашлялся, поглядел на клетчатую рубашку девятиклассника, на комсомольский значок и красный галстук на его груди и официальным тоном произнес:

– Ребята! Товарищи! Значит, заводская комсомольская организация надеется на вас...

Вначале сбивчиво, а потом уже уверенно Володя Вялых рассказал о заводских делах, о том, как рабочие выводили «Красную звезду» из прорыва, что в дни штурма отличились многие родители учеников Четвертой школы. Кстати, и сами школьники неплохо помогли заводу.

Ребята слушали внимательно, лишь председатель то снимал, то снова надевал очки. Вялых понимал, почему нервничает председатель. Вожаки школьной ячейки комсомола просили рассказать о работе «легкой кавалерии», а он говорит о прошедшем штурме. Ловя ускользающую мысль, Владимир вытер вспотевший лоб и продолжал:

– А теперь о «легкой кавалерии». Она нам очень может помочь. Мы сами на заводе кое-что сделали. Сейчас, когда в деревне происходит раскулачивание, кулаки и их подпевалы прут на заводы. В цехах они бузят против Советской власти, пытаются скрыть свою кулацкую душу под рабочей блузой. Но и мы не глупенькие! «Легкая кавалерия» сумела разоблачить нескольких чужаков, пролезших на завод. Вот, например, был такой случай: один тип пробрался в кузнечный цех. Пришел он с биржи труда. В отделе кадров рассказывал: надоело, мол, шею гнуть на мироедов-кулаков. Справку соответствующую о своем батрацком происхождении к анкете приколол. Заводские «кавалеристы» решили проверить, написали в деревню, ну и выяснили: никакой он не батрак, а самый настоящий куркуль. Выходит, нам надо быть бдительными.

Председатель перебил докладчика и рассказал о столкновении Вовки Рывчука из шестого класса с преподавателем истории. После того как отец Рывчука сообщил об этом «учителе», восхвалявшем бандита Григорьева, куда следует, его из школы удалили.

Все повернулись к Рывчуку. Вовка низко опустил голову и рисовал на листе каких-то чертиков.

– Молодец, тезка! – похвалил Вовку Вялых. – И дальше так действуй!

Володя Вялых передал просьбу заводской комсомольской организации «легкой кавалерии» школы о помощи в борьбе с симулянтами и прогульщиками на заводе. Запьет человек, справку у врача выпросит, что болен, а тут прискакала «легкая кавалерия», факт пьянства засвидетельствовала – акт в завком. А там уж найдут управу на симулянта.

– Тут можно и по шее получить! – встревожился кто-то. – Опять-таки собаки могут быть во дворе...

– Не по существу! – рубанул воздух рукой председатель и снял очки. – Кто боится собак или по шее получить, не надо в «легкую кавалерию» вступать.

Совет избрал штаб «легкой кавалерии», в который вошел и Владимир Рывчук.

На первом заседании штаба было решено: кроме помощи заводу, провести проверку социального происхождения некоторых старшеклассников, чтобы ни один классово чуждый элемент не сумел проникнуть в вуз.

На следующий день был составлен список учеников, у которых «не все ясно с биографией». В числе старшеклассников, подлежащих проверке, была и Наташа Виноградова из восьмого «Б».

Готовясь к рейду на квартиру Наташи Виноградовой, Вовка очень волновался. Наталка совсем не походила на врага. Разве у врага такие глаза бывают! Потом она же комсомолка. Даже Володя Вялых с ней дружит! Пойти рассказать ему, что ли? А вдруг скажут: разгласил тайну штаба?

Подходя к дому на улице Луначарского, где жила Наташа, Вовка старался придумать, как бы половчее начать разговор, чтобы не обидеть Наташу. Посланная вместе с ним пионерка из седьмого «А» Люся Петренко всю дорогу без умолку тараторила, мешала сосредоточиться и вдруг неожиданно спросила:

– Правда, что из-за тебя сняли с работы Остапа Панасовича?

Вовка не успел ответить: из калитки вышла Наташа Виноградова. Вовка, потупившись, произнес:

– Мы к тебе.

– Я в библиотеку собралась.

– Иди, пожалуйста, – вмешалась Люся. – Мы и без тебя управимся.

– Как это у меня и без меня? – удивилась Наташа.

– Очень просто... Нам надо тебя разоблачить...

– Замолчи ты! – прикрикнул на Люсю Вовка.

– Это как – разоблачить? Интересно!

– Наташа, ты не лезь в бутылку... Тут такие дела... – начал рассудительно Вовка.

Но Люся Петренко не дала ему закончить. Она знала, что Наташа Виноградова дружила с Владимиром Вялых, и решила ее уколоть:

– Владимир Вялых из заводского комсомола поручил нам проверить, классово чуждый ты элемент или нет?

И болтушка добилась своего. Наташа покраснела, побледнела, потом выкрикнула:

– Скажи своему Вялых, что я княжна!

Люся вытащила из портфеля тетрадь и, примостившись на скамейке, стала торопливо писать.

– Видишь, она шутит? – остановил ее Вовка.

Наташа распахнула калитку и крикнула старушке, разбрасывающей курам крошки:

– Скажи им, бабка, правда ведь я княжна?

– Княжна, княжна, – заулыбалась бабка.

– Как ваша фамилия? – поспешно спросила ее Люся.

– Это моя родная бабушка. Мать моего отца. Фамилия ее Шаховская... Слышали, князья Шаховские? – ответила за бабушку Наташа.

– Какая я княжна? Мой муж был фармацевтом, – замахала руками бабка. – Выдумаешь тоже! Вот ты у нас княжна, это верно. Ручки белые, глазки ясные...

Люсю Петренко не интересовали глазки и ручки Виноградовой, она и так многое узнала и подсунула подписать Наташе бумажку. Наташа порвала бумажку и показала «кавалеристам» на калитку.

– Вот они, княжеские замашки! – возмущалась по дороге Петренко.

– Никакая она не княжна! А ты дура, – злился Вовка.

– Из-за классово чуждого элемента ты меня дурой обзываешь?

Вовка не знал, кто такой фармацевт, и, не сумев переспорить настырную Люсю, акт подписал. Говорилось в этом акте, что комсомолка Наталия Виноградова назвала себя княжной, является внучкой фармацевта и вообще чуждым элементом.

Председатель «легкой кавалерии» прочитал акт и похлопал Вовку по плечу:

– Молодец, парень! Я сразу увидел, что у тебя есть нюх!

– Это не у меня, а у нее, – Вовка кивнул головой в сторону Петренко.

– Ладно! Не скромничай!

Так повелось: когда Вовку начинали одолевать сомнения, он садился за письмо отцу. Он старался держать отца в курсе всех своих дел и забот. Вернувшись домой после злополучного визита к Наташе Виноградовой, Вовка сел за письмо. Вначале написал об отметках, о том, что в классах они теперь занимаются бригадным методом. В бригаде ему поручили готовить уроки и отвечать учителю по литературе, а другие хлопцы учат математику, историю, ботанику.

На этом письмо пришлось прервать, так как пришли ребята из бригады прослушать урок об Иване Франко и его «Бориславских рассказах».

На второй день Вовка снова взялся за письмо. На этот раз он написал о заводе:

«Мы теперь часто ходим на завод. Наш отряд шефствует над механическим цехом, где работает мамин муж. Мне разрешали работать на бормашине. Очень даже интересно. Железо толстое, а все-таки слушается меня, и дырка получается такая, как надо. Мы после работы нарочно не вымыли руки и даже лицо. Когда шли по улицам, пацаны нам завидовали, думали, что мы фабзайцы.

Позавчера послали нас с одной девчонкой как «легких кавалеристов» проверить социальное происхождение нашей восьмиклассницы – комсомолки Наташи Виноградовой. Я эту Наташу давно знаю. Она очень хорошая дивчина. А председатель наш говорит, что она контра. Пришли мы проверять, а Натка сразу полезла в бутылку и такого наговорила!.. Во-первых, назвала себя княжной. И заставила свою бабку это подтвердить. И бабка сказала, что дед у нее фармацевт, а батька был унтер-офицер. Ну а девчонка, что была в бригаде со мной, сразу написала про все в акте. Наталка как дура порвала акт и выгнала нас. В общем, папа, акт девчонка переписала, я его подписал вместе с ней, и мы отдали его в комсомольскую ячейку. Наш председатель «легкой кавалерии» это дело решил провернуть побыстрее.

Хорошо, что директор школы про это узнал и разъяснил всем, что фармацевт – это тот, кто лекарства приготовляет. Ну а что касается унтер-офицера, так это не настоящий офицер. Тем более что батька Наташи сейчас коммунист и послан на стройку пятилетки на Волгу. Еще в акте было написано, что она называла себя княжной Шаховской. А она это выдумала. Есть такая книжка «Исход Никпетожа». Может, читал? Это продолжение «Дневника Кости Рябцева». Так в этой книжке говорится о Викторе Шаховском, который был сыном князя, а потом, когда окончил школу, застрелился. Вот Наташа вспомнила эту историю и стала нас разыгрывать. Но на ячейке ей даже выговор не объявили, только на вид за это поставили.

Я это к тому написал, что сам не умею разобраться в вопросах классовой борьбы. Я акт подписал, хотя и не верил, что Наташа чужак. У меня, видно, сознательности еще маловато. Как ты думаешь, папа?

Целую тебя и Владлену. Привет тете Ванде».

Владимир лизнул языком край конверта и запечатал письмо. Когда опустил его в почтовый ящик, позавидовал письму. Через два дня оно окажется в руках у отца. А когда же он встретится с отцом?

ДРЯЗГИ

– Разве это базар? Это черт знает что!

– И не говорите! За эти синенькие с меня содрали, как за родного отца.

Соседи с Миргородской – дворничиха Матрена и Яков Амвросиевич – стоят посреди Старого базара и жалуются на тяжелую жизнь. Их, как островок, обходит народ, разглядывающий оскудевший рынок. Кучка помидоров, мешок с картошкой, ведерко с вишнями, кувшин с ряженкой, десяток синих баклажанов, кабачков. У мясных ларьков, поджав хвосты, бродят голодные псы.

– И это в базарный день! – Яков Амвросиевич топорщит усы, хватает за руку дворничиху. – Вы помните, Матрена...

В памяти Якова Амвросиевича встают голосистые елизаветградские базары, когда еще от собора слышались шум толпы, ржание коней, когда по всей набережной, задрав оглобли к небу, стояли в ряд подводы, когда рундуки ломились от продуктов, радуя глаз покупателя яркостью и богатством плодов щедрой украинской земли.

– И все это колхозы! Мужик не едет в город – боится, – дворничиха размахивает баклажаном перед самым носом Якова Амвросиевича.

Тот испуганно оглядывается по сторонам: нашла место, где ругать колхозы!

– Кому штаны? Совсем новые штаны!

Над ухом Якова Амвросиевича надрывается Костя Ивангора. Прочитав свое письмо в газете, он решил это дело отметить. Вот и продает теперь брюки, полученные по ударной книжке в Церабкоопе.

Базарная волна бросает ему навстречу Коку. Третий раз выдает ему Катерина Сергеевна талоны на носки, но Кока давно привык считать носки вовсе не необходимой частью туалета, а верной статьей дохода.

Ивангора хватает Коку за руку.

– Это ты, маляр? Опять будешь меня пьяным малювать, душа с тебя вон?

– Как прикажут! – разводит руками Кока и хмыкает. – Ненадолго тебя, браток, хватило!

– Какой же я тебе браток, гнида ты контрреволюционная?

Яков Амвросиевич опасливо втягивает голову в плечи и ныряет в толпу. Он быстро обегает рундуки, покупает свежую картошку, синенькие, помидоры, огурцы, стакан подсолнечного масла. Переливает масло в пузырек и прячет в карман, чтобы, не дай бог, не разлилось, и выбирается из толпы на Большую улицу.

На Большой у газетного киоска длинный хвост. Это приводит Якова Амвросиевича в недоумение.

Странно! Никогда еще Яков Амвросиевич не видел очереди за газетами. Почему вдруг сегодня очередь? Может, война? Или у большевиков что случилось? Начать разговор на эти щепетильные темы с незнакомыми людьми он боится, но и уйти, не узнав, в чем дело, любопытство не позволяет.

Когда подходит его очередь, Яков Амвросиевич сует киоскеру копейки и получает номер «Правды». Ему не терпится. Он отходит в сторону, ставит корзину на землю, между ног, надевает очки и принимается разглядывать газету. На первой странице пестрели диаграммы, рассказывающие о росте добычи угля в Донбассе, об увеличении выплавки чугуна и стали на украинских заводах, о выпуске комбайнов на заводе «Коммунар», о добыче торфа. Заголовки призывали: «Обеспечить в июне дальнейший быстрый рост угледобычи!», «Покончить с беспризорностью ночных смен!», «Равняться на ударников!», «Проявлять бдительность в подборе кадров!» На второй странице были напечатаны портреты мужчин и женщин в косынках. Над портретами огромные буквы возвещали: «Страна должна знать своих героев».

На третьей странице были сообщения, которые опять не вызывали интереса: «Сталинградский химкомбинат пущен», «Зерновые фабрики – товарищам колхозникам», «Ударник – центральная фигура нашей литературы», «Выше уровень организаторской работы среди молодежи».

Якову Амвросиевичу стало жалко копеек, отданных за газету. Скучающим взглядом он уставился на карикатуру, где был изображен какой-то взъерошенный старичок с маленькой шапочкой на лысой голове. Из-под очков глядели злые глаза. Надпись под карикатурой гласила: «Современный социал-фашист», а подпись уточняла, что изображен художником не кто иной, как Карл Каутский. «Каутский... Каутский... Каутский...» Яков Амвросиевич порылся в памяти, но так и не вспомнил, кто это. От карикатуры взгляд скользнул вправо. «Таблица выигрышей 2-го тиража займа «Пятилетка в 4 года», – прочитал Яков Амвросиевич. Так вот почему за газетой стояла очередь.

Супруги Свистуновы, конечно, не покупали облигаций. Но однажды судьба в виде бесцеремонной заказчицы, у которой не хватило денег оплатить заказ, навязала им одну облигацию. Посылая вслед нахальной дамочке тысячи проклятий, Яков Амвросиевич спрятал облигацию в шкафчик для лекарств. И вот в газете опубликован тираж. Кто-то ведь выиграет! А почему не он?

«Вдруг выиграю пять тысяч? Или хотя бы тысячу рублей? Катну тогда с Манечкой в Одессу, к морю. И ей хорошо отдохнуть. И мне подлечиться надо».

Схватив корзинку, Яков Амвросиевич поспешил домой и сразу кинулся к шкафчику с лекарствами.

– Тебе плохо? – не отрываясь от работы, спросила жена.

– Выигрыши... Где облигация? Вот она...

Мария Александровна перестала строчить на машинке и с удивлением смотрела на мужа. От волнения и спешки у него на лбу выступил пот. Водя желтым, обкуренным пальцем по столбцам цифр, Яков Амвросиевич дышал хрипло, со свистом и бормотал:

– Разве оставила бы эта шаромыжница выигрышную облигацию?

Мария Александровна потрогала лоб мужа.

– Ты болен, Яков?

– Манечка... – У Якова Амвросиевича вдруг отвисла нижняя губа, он пытался что-то сказать, но язык ему не подчинялся. Его дрожащий желтый палец уперся в цифру 79778.

Мария Александровна взглянула на цифру, на зажатую в руке мужа облигацию. На ней стояла та же самая цифра.

– Неужели выиграли? – еще не веря своему счастью, спросила она.

– Пять тысяч! – прохрипел наконец Яков Амвросиевич...

К вечеру Яков Амвросиевич заболел. Он молча лежал на кровати, уставившись в потолок. Ему мерещилась то вывеска с заманчивой надписью «Фортуна», то тонкогубое лицо фининспектора, то обгоревшая по грудь императрица на сторублевке. Его терзали кошмары: счастливую облигацию схватил Вовка и грозился отдать се на строительство какого-то самолета. На груди его словно лежал тяжелый камень. Не хватало воздуха. Яков Амвросиевич задыхался. Склонившийся над постелью больного врач щупал пульс, смотрел на свои старые потертые часы и сокрушенно качал головой,

В комнате пахло лекарствами. Молоденькая сестричка суетилась, впрыскивала больному камфару и еще какие-то лекарства. Мария Александровна стояла у постели мужа и вытирала слезы. Ей впервые стало жаль этого человека, которого она столько лет называла своим мужем и никогда не любила.

– Манечка!.. – услышала она шепот умирающего. Мария Александровна склонилась над мужем. Яков Амвросиевич разжал руку, из которой выпала облигация со счастливым номером – 79778.

После похорон Якова Амвросиевича Мария Александровна почувствовала себя совсем одинокой. Ни большая квартира, ни деньги, о которых всю жизнь мечтал официант Яков Свистунов, не принесли ему счастья. Не нужен был выигрыш и ей. Жизнь прошла – трудная, безрадостная. Впереди старость и одиночество.

– Катерина, – сказала дочери Мария Александровна, – одна я не могу. Переезжайте ко мне. Квартира большая.

– Уживешься ли ты с Семеном, мама?

– Чего нам делить? Ближе тебя и Вовочки у меня никого нет...

Володя охотнее матери и отчима переезжал к бабушке. В этой квартире за массивной парадной дверью, украшенной разноцветными стеклами, ему был известен каждый угол, в этом доме жили его друзья. Но именно ему, Владимиру, меньше других пришлось оставаться под этим гостеприимным кровом.

Поздним вечером, когда Вовка, лежа в постели, дочитывал «Трех мушкетеров» Александра Дюма, раздался звонок в дверь.

– Вова, ты еще не спишь? Открой, – попросила Екатерина Сергеевна.

– Кого это в такой час несет? – спросонок буркнул Ягодкин.

– Здесь проживает Владимир Рывчук? – спросила незнакомая женщина.

– Я Рывчук.

– Вам телеграмма, молодой человек, – почтальонша протянула огрызок карандаша и белый листок бумаги. – Распишитесь, молодой человек. Не забудьте поставить дату и время.

– Какое время?

– Когда телеграмму получили.

– Который же сейчас час?

– Двадцать три пятнадцать, – не глядя на часы, ответила почтальонша, не ведая, что в 23 часа 15 минут для Владимира Рывчука начиналась новая жизнь.

Телеграмма была из Харькова, от отца. Он сообщал, что закончил институт, получил диплом, ждет Вовку, чтобы отправиться в путешествие. Больше года назад, когда Володя приезжал к отцу на каникулы, они проложили на карте маршрут путешествия в боевую юность отца с матерью. Из Харькова они отправятся на поезде в Одессу. Оттуда пешком на Бирзулу, Ново-Украинку, Елизаветград, Знаменку...

Екатерина Сергеевна сидела рядом с сыном и затуманенными от слез глазами глядела на телеграмму, белеющую на красной обложке романа Александра Дюма.

Вовка, не замечая слез матери, оживленно рассказывал о подробностях предстоящего путешествия. Он, то и дело подкрепляя сказанное, с гордостью произносил: «Папа говорил... Папа обещал...» Он не понимал, что ранит сердце матери.

– Теперь я никогда больше не расстанусь с папой. Он обещал, как только кончит институт, получит назначение – возьмет меня к себе. Навсегда! – сказал он восторженно.

– А как же я?

– Чего ты? – не понял сын и, увидев слезы на глазах матери, которая никогда ранее не плакала, с мальчишеской щедростью предложил: – Бери отпуск, мама, езжай с нами. Ведь тебе полагается отпуск!

– Отпуск, пожалуй, дадут, – грустно произнесла Екатерина Сергеевна.

– Вот и хорошо! Папа будет рад. Я знаю, как он будет рад, когда мы втроем...

Екатерина Сергеевна прижала голову сына к груди и, наконец овладев собой, сказала:

– Разбилась жизнь – черепки не соберешь, не склеишь. Поедете, Володя, вы вдвоем с отцом. И пусть вам в дороге светит солнце!