Текст книги "Сын чекиста"

Автор книги: Павел Гельбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Взревели моторы, порывистый ветер погнал волну по зеленому полю. Одна за другой уходили на задание машины.

Полет проходил спокойно. Над Клайпедой бомбардировщики появились неожиданно. Зенитки открыли огонь, когда бомбардировщики уже отбомбились. Владимир Вялых видел, как взметнулись в порту огненные столбы.

Самолеты возвращались на базу по другому маршруту. Под крылом виднелись лесные квадраты, затерявшиеся среди деревьев дома, поблескивали озера, как нитка жемчужного ожерелья, извивался среди лесов Неман.

И вдруг сигнал тревоги. Владимир замечает слева строй немецких бомбардировщиков «Ю-87» в сопровождении «мессершмиттов».

Советские истребители вступают в бой.

В оптическом прицеле Владимир Вялых видит «юнкерс» и нажимает на гашетку. Словно ненависть сердца, несутся к бомбардировщику трассирующие пули. «Юнкерс» взмывает вверх, затем резко падает вниз. Его окутывают клубы черного дыма, сквозь которые пробивается пламя.

– Чертям кланяйся! – кричит Владимир и ловит в оптический прицел второй «юнкерс».

В этот момент раздается оглушительный треск, и будто невиданный великан наступает могучей ногой на хрупкое тело «ястребка». Горло Владимира обжигает едкий запах пороха и бензина. Он машинально отстегивает ремни, отодвигает фонарь кабины, напрягает усилия и выбрасывается из истребителя. Пальцы нащупывают кольцо парашюта. Владимир рвет кольцо. Глаза впиваются в быстро приближающиеся кроны могучих деревьев... «Наталка, родная... Неужели сына не увижу?!» Владимир подтягивает тросы, парашют скользит. Меж лесных великанов – небольшая полянка. Вот бы на нее и приземлиться! Почему не слушается правая рука?

Ощетинившиеся ветви дерева яростно рвут надувшийся шелк. Развесистый дуб захватывает в объятия пришельца с неба. До земли близко, а Владимир не может вырваться из парашютного плена. Обрезать тросы! Но правая рука не повинуется, не может достать из кармана нож. Отстегнуть парашют! На аэродроме это так несложно. А сейчас почему-то не хватает сил. Все вокруг слепящее, белое. Белые круги перед глазами, белые хлопья снега, белые ветви деревьев, белый шелк, белая могила, белая смерть,,,

В очередной сводке Совинформбюро лаконично было сказано о воздушных боях, количестве сбитых самолетов противника и о не вернувшихся на свою базу советских соколах.

Командир Краснознаменного истребительного авиационного полка приказал вывесить листовку, привезенную комиссаром. Писарь приколол ее к стене канцелярскими кнопками. Листовка, словно магнит, притягивает к себе каждого заходящего в штаб. Люди подолгу разглядывают снимок, снова и снова перечитывают рассказ о подвиге летчика.

На войне, да еще среди моряков и летчиков трудно кого-нибудь удивить подвигом. Смелость, риск, самоотверженность в бою – качества, само собой разумеющиеся у людей, избравших профессию летчика. Бывалые воины не умеют расточать похвалы, глубоко в сердце прячут горечь утрат, память о погибших друзьях. Прочтет однополчанин листовку, нахмурит брови, вздохнет, скупо скажет: «Настоящий летчик! Вот и в последнем бою здорово врезал «юнкерсу»...»

Молодые матросы, девушки-связистки допытываются подробностей – не обстреляны еще, не обвеяны морскими ветрами.

Какие подробности можно вспомнить, когда в воздухе такое светопреставление творилось!

– Что же все-таки случилось со старшим лейтенантом? – расспрашивает Владлена молоденького, летчика.

– Старшему лейтенанту Вялых на этот раз не повезло: снаряд угодил в его машину. Может, и успел он выпрыгнуть с парашютом на землю, захваченную врагом...

– Был человек – и нет человека! – пригорюнилась связистка. – А дома писем ждать будут... Надеяться на встречу... И никто не сможет ответить, где его могила...

– Это вы точно заметили. Сколько времени прошло, а каждый день на его имя письма приходят. И все один и тот же почерк. Видать, жена. Надо бы ей ответить. А как про такое напишешь?

Летчик вынул из планшета письмо и показал Владлене.

Та едва поверила своим глазам: на конверте стоял обратный адрес Наташи... Володиной жены... Вялых! Вот, оказывается, кто так быстро вытеснил из ее сердца память о муже.

Наконец и лейтенант обратил внимание на фамилию отправительницы письма.

– Совпадение какое! Тоже Рывчук... – удивился он. – Родственница, что ли?

Владлена помедлила с ответом и попросила:

– Дайте мне ее письма... Я отвечу Наташе...

– Вот и хорошо! – обрадовался лейтенант. – Только вы уж, пожалуйста, посердечнее напишите, каким замечательным, храбрым человеком был ее муж.

– Постараюсь...

И все-таки письмо не удалось, получилось сухим и бездушным:

«Наталья Васильевна, очевидно, я поступила опрометчиво, согласившись написать тебе это письмо. Но кто-то должен был его написать. А мы ведь все-таки знаем друг друга. И я тебе говорю честно: «Ты любила достойного человека!»

У нас в части все уважали старшего лейтенанта Владимира Вялых и сильно переживали, когда он не вернулся с задания. Я тебя понимаю: тяжело терять такого человека!

Вырасти здоровым его ребенка. Покажи ему листовку. Пусть знает, какой герой у него был отец!

Привет и слова утешения от сослуживцев старшего лейтенанта».

Владлена подписалась, склеила большой конверт, вложила в него письмо, потом листовку и нераспечатанные письма Наташи. И вдруг она представила, как Наташа будет читать письмо, и содрогнулась. Нелегко за год дважды овдоветь! Впрочем, может, и на этот раз она быстро найдет утешение?

И Владлена понесла на почту свой увесистый пакет.

СОПЕРНИКИ

Утро было золотисто-солнечным. Владимир Рывчук вышел босиком из палатки. По мокрой от росы траве побежал к озеру, нагнулся, чтобы умыться, и... рассмеялся. Вода была голубой-голубой, а на ее глади плыли, словно дымки невидимых пароходов, легкие облачка. Прелесть-то кругом какая!

Разбежавшись, Владимир нырнул в обжигающую тело холодную воду. Вынырнул и услышал добродушно-ворчливый голос Руденаса:

– Ай, тюлень какой! Всю рыбу распугаешь. – Парторг партизанской бригады Грома, насадив на крючок червяка, взмахнул удочкой и стегнул голубую гладь озера. – Слышал о твоих успехах. Поздравляю!

Лейтенант Рывчук поблагодарил за поздравление, но заметил, что отличился не столько он, сколько его орлы.

Диверсионная группа, возглавляемая Владимиром Рывчуком, первой в бригаде Грома начала «рельсовую войну» против врага. Диверсию произвели километрах в десяти от большой узловой станции. И что самое ценное – пустили под откос эшелон с оружием, не имея ни грамма взрывчатки.

Владимир до мельчайших подробностей помнит эту ночь. Время овеет ее романтикой, героизмом, а сейчас все кажется ему простым: отвинтили гайки, поддели ломом рельсы... Они не знали расписания. С минуты на минуту мог появиться патруль, пойти поезд. Но им повезло: только убрались с насыпи и углубились в лес, услышали шум приближающегося поезда. А затем раздался взрыв, второй...

Искупавшись, Владимир Рывчук подсел к парторгу, заглянул в ведерко: ни одной рыбешки!

– Невелики твои успехи на рыбном фронте, парторг!

– Да я только пришел, – оправдывается Руденас и неожиданно спрашивает: – Ты откуда родом будешь, лейтенант?

– С Украины... Из Кировограда. Слыхал про такой город?

– Вчера мы тут одного ангела, распятого на дубе, нашли. Так он тоже кировоградский.

– Что еще за ангел?

– Летчик... Смелый парень! Мы видели, как он вел воздушный бой. Ну а потом самому пришлось прыгать с горящего «ястребка». Ему повезло. Приземлился вон на том дубе, а мы его и подобрали. А то бы кончился. Без сознания был...

Рывчук решил проведать героя. А вдруг знакомый?

Вдали от других землянок партизаны расчистили в лесу большую поляну. На ней разбили похожие на шатры палатки из белого парашютного шелка. Кстати, парашюты раздобыли у немцев, организовав нападение на грузовую автомашину, идущую на аэродром. Легкое дуновение ветерка перебирает пышно спадающий шелк. Владимир приподнимает полог.

Склонившись над нарами, медицинская сестра тихо напевает пионерскую песню:

 
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы, пионеры, – дети рабочих...
 

– Что за концерт? – удивляется лейтенант.

– Вот он просит. Я уже все песни спела, какие знаю, а он все: пой да пой.

– Это и есть ангел, распятый на дубе?

– Он самый, – кивает сестра.

– Как себя чувствует?

– Раны легкие. Крови много потерял.

– Товарищ, а товарищ, подойди ближе, – просит раненый.

Рывчук подходит:

– Чего тебе, ангел?

– А я тебя узнал, партизан Вовка Рывчук.

Рывчук всматривается в лицо летчика.

– Вялых?..

– Вот где довелось нам встретиться, тезка...

Прошло несколько дней, как Владимир Вялых вышел из партизанского госпиталя. Перебросить его на Большую землю пока не было возможности, и Рывчук предложил ему вступить в его диверсионную группу.

По установившейся в бригаде Грома традиции, на боевые задания командиры подразделений посылали лишь того, кто перед лицом товарищей произнес и собственной подписью скрепил Торжественную клятву партизана. Сегодня Владимиру Вялых вместе с группой молодых парней, пришедших в отряд, чтобы избежать отправки на работы в Германию, и двумя солдатами, сбежавшими из эшелона военнопленных, предстояло принимать клятву.

После крепкого послеобеденного сна Вялых проснулся с чувством приподнятости, обычно предшествовавшей большому, важному событию. В лесу пряно пахло старыми листьями, сырым мхом. Десятки других нежных, тонких, едва уловимых запахов наполняли воздух. Вялых упивался чарующей прелестью леса. Рядом с ним лежал на спине, подложив руки под голову, Рывчук и мерно посапывал. Вялых сорвал длинную травинку и стал ею водить по его лицу. Рывчук попытался отмахнуться от «назойливой мухи», но она продолжала донимать. Он зевнул и открыл глаза.

– Чего дурачишься, Вовка? – беззлобно спросил он.

– Хватит дрыхнуть! Я партизанскую клятву сегодня принимаю, а ты спишь как сурок, – ответил Вялых и подумал: трудно ему будет принимать клятву, если он не сможет честно смотреть в глаза другу.

Надо же такому случиться! Оба полюбили одну женщину! Рывчук считает Наташу своей женой, а в партийный билет Вялых вложена ее фотография.

– Хочешь, тезка, я исповедуюсь перед тобой?

– Ты? Передо мной?

– Чему удивляешься? – спрашивает Вялых.

– Валяй рассказывай, раз приспичило... Только сначала выслушай меня.

Владимир Рывчук рассказал Вялых о том, как за несколько часов до войны по приказу командира погранотряда он и еще один офицер отправились на аэродром, чтобы доставить в центр перебежчика – немецкого коммуниста. До аэродрома они добраться не успели. Угодили под бомбежку. Пока отлеживались в кустах, в машину попала бомба. Они долго бродили в лесах, окруженных немцами, наконец натолкнулись на группу окруженцев, которые потом и составили партизанский отряд Грома. Теперь это бригада. Все трое – офицер из погранотряда, он и немецкий коммунист – до сих пор в этом отряде.

Закончить рассказ Рывчук не успел – раздалась команда. Новое пополнение выстраивается под развернутым Красным знаменем бригады. На столе – лист бумаги с текстом партизанской клятвы. Под ней каждому из вступающих в отряд предстоит поставить свою подпись. Вялых, вытянувшись по стойке «смирно», впился глазами в знамя. Вслед за комиссаром новички хором повторяют слова клятвы:

– «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды партизанского отряда, клянусь быть верным Советскому правительству и Коммунистической партии...»

Взволнованно-торжественно звучат приглушенные голоса. И кажется, не только партизаны, притихший лес, но и вся страна, весь народ слушают.

– Клянусь, что буду бить беспощадно фашистов и их агентов, не щадя ни крови, ни жизни своей.

В ушах еще звучат слова партизанской клятвы, а Рывчук и Вялых уже отправились на выполнение боевого задания. Им приказано разведать подступы к казармам батальона карателей, установить места, где стоят посты, время смены часовых.

Городские подпольщики предупредили Грома, что каратели стягивают силы, готовят нападение на партизанскую бригаду.

С высокого холма древний город кажется нанесенным на полотно кистью талантливого художника. Неповторимо прекрасный, измученный, истерзанный оккупантами город! Среди зеленых развесистых кленов и лип, нависая друг над другом, спускаются в ложбину двускатные черепичные крыши, сверкают на солнце позолотой крестов купона церквей.

Ночь разведчики провели на кладбище. Под ночлег они облюбовали усыпальницу древнего шляхетского рода. Она величаво возвышалась на гребне холма. Ее круглый купол увенчан крестом. На мраморной доске, прикрепленной под крышей, высечено: «Уповаем на бога». Причудливые портики, стены облицованы розовыми и зелеными плитками кафеля, в ажурных переплетениях окон вставлены веселые разноцветные стекла. Все это резко отличает усыпальницу от других скорбных склепов кладбища. С двух сторон холма к усыпальнице ведут широкие гранитные ступени. С боков лестниц, от самой вершины до подножия холма, теснятся, прижимаясь друг к другу, как бедные родственники в приемной ясновельможного пана, могилы горожан.

Рывчук и Вялых подробно изучили местность вокруг усыпальницы, прочли надписи надгробных плит, осмотрели каменные фигуры святых, застывших у изголовья усопших. В этом месте кладбища, видно, хоронили только именитых горожан. К вершине холма карабкались памятники, установленные на могилах чиновников, духовных лиц, офицеров, купцов. Могилы городской бедноты с унылыми деревянными крестами терялись среди кустов жасмина и сирени в оврагах, жались к заборам.

Укрывшись за одним из памятников, разведчики стали наблюдать за контрольно-пропускным пунктом у ворот казарм карателей, расположенных на окраине города, вблизи кладбища. После двенадцати ночи на наблюдательном пункте остался Вялых, а Рывчук отправился в усыпальницу поспать.

Воздух в склепе, кажется, напоен смрадом. Рывчук оставляет дверь открытой и ложится на ложе из ветвей. Усеянное звездами небо, рог месяца, зацепившийся за крыло ангела. Бронзовый ангел парит над могилой Изы Салиновичувны, скончавшейся в возрасте сорока пяти лет в году, когда родился Владимир. Скульптор вдохнул в ангела жизнь: наделил его трепетными крыльями, одухотворенным лицом. Кажется, небожитель, устав в дальнем полете, лишь на секунду прикоснулся краями невесомой одежды к черному мрамору пьедестала.

Тих полуночный час. Но тишина эта обманчива. Под покровом ночи где-то сейчас ползут к железнодорожной насыпи партизаны, а в вагонах мчащегося поезда гитлеровские офицеры видят последний в своей жизни сон. Где-то на стартовых дорожках рулят самолеты, готовясь к вылету на ночную бомбежку. К кому-то врываются жандармы. Кого-то ведут на расстрел. А где-то, очень далеко, в ярко освещенных ресторанах танцуют пары. Даже не верится, что люди сейчас могут танцевать, нюхать цветы, ложиться в постель на чистую простыню, под мягкое одеяло.

Рывчук слышит шаги, голоса – мужской и женский. Он выходит из склепа, тихо спускается по ступеням. Под сенью крыльев ангела устроились жандарм со своей дамой.

– Не трогайте меня, будьте снисходительны... – просит женщина.

– А зачем на кладбище со мной шла?

Рывчук прыгнул, всем телом навалился на жандарма, выхватил из его кобуры пистолет.

– Руки вверх! Ни с места!

Привлеченный шумом, появился Вялых.

– Я ни при чем, – хныкает женщина. – Отпустите меня.

Едва наступили сумерки, отряд партизан во главе с командиром бригады Громом выехал на задание. Гром приказал всем отправляющимся на задание партизанам надеть форму немецких солдат. Рядом с Громом в кабине трофейного грузовика сидит жандарм. Перепуганный каратель сообщил, что их командир, некто Воскобойников, послал его в соседний гарнизон, чтобы привести подкрепление. До отправления поезда оставалось несколько часов, и он попросил у своей дамы свидания, которое так печально для него кончилось. Жандарм, спасая свою шкуру, сообщил пароль, который был установлен в отряде карателей на наступающую ночь.

Уже совсем стемнело, когда машина с партизанами поравнялась со старым кладбищем. Шофер, громко сигналя, остановил грузовик у контрольно-пропускного пункта.

– Пароль? – спросил часовой.

Подбадриваемый дулом парабеллума, жандарм бодро сказал «эч».

– А, Казимир! – узнал часовой. – Быстро ты обернулся!

– На машине ехали...

– Сейчас вызову разводящего...

С машины спрыгнули партизаны. Схватили часового, зажали ему рот. Дорога в казармы была свободной.

– Теперь показывай, где почивает начальство! – приказал жандарму Гром.

– Здесь, – кивнул тот на добротный дом, крытый железной крышей.

И вдруг началась перестрелка. Очевидно, партизаны не сумели бесшумно захватить карателей в бараках. Испуганный жандарм прижался к стене.

– Теперь всем нам капут! – сказал он.

– Вызови командира! – приказал ему Гром. – Скажи, что твои дружки перепились. Начали стрельбу.

– Сейчас! Сейчас! – Жандарм забарабанил кулаком в дверь.

– Что такое? Кто там?

– Сержант Казимир! Спасайтесь, господин...

Партизанская пуля оборвала жизнь предателя-жандарма.

– За мной! – приказал Гром Вялых и Рывчуку.

Под их дружным напором распахнулась дверь. Вспыхнули карманные фонари, осветили смятую постель. Из полуоткрытой двери шкафа высунулось дуло пистолета. Вялых рванулся вперед, заслонив собой Рывчука, и со стоном рухнул на ковер.

Расколотые партизанскими пулями дверцы шкафа раскрылись, на пол вывалился грузный человек в нижнем белье. Рывчук зажег карманный фонарь, склонился над командиром карателей. Он не узнал в человеке с посеревшим лицом, по-звериному оскалившему зубы, через которые сочилась на подбородок кровь, Михаилу Перепелицу. Человека, который предал и расстреливал его отца, а потом продал Родину.

Операцию Вялых делали при свете керосиновой лампы. Причудливые тени партизанского хирурга и медицинских сестер, как диковинные великаны, двигались по стене, по потолку палатки. Свет лампы выхватывает из темноты развороченные мышцы груди, пальцы хирурга в желтых резиновых перчатках. Руки хирурга проникают все глубже в тело летчика. Вот они наткнулись на кусок вырванной из гимнастерки ткани, вынули осколок кости, на ощупь следуют по отверстию, пробитому пулей. Где же пуля? Где? Канал ведет к позвоночнику.

– Пульс учащается, – сказала сестра и протянула хирургу шприц.

– Делаем переливание крови, – приказал хирург.

– Возьмите у меня. У нас одна группа...

Кровь, взятая у Владимира Рывчука, ненадолго вдохнула жизнь в слабеющий организм. До утра Вялых лежал в забытьи. И все это время от него не отходил Рывчук. Утром, когда лучи солнца заглянули в палатку, Вялых открыл глаза и спросил друга:

– Ты слышишь мотор?

Рывчук утвердительно кивнул, хотя в лесной тишине раздавалось лишь щебетанье птиц да шелест листвы.

– Самолет! Это за мной... – Вялых начал метаться, судорожно вцепился пальцами в бинты, стянувшие грудь. Лицо его стало землисто-серым.

Рывчук взял в свои руки холодеющую руку друга.

– Володя, мне надо тебе сказать... – вдруг тихо, но внятно произнес Вялых.

– Тебе нельзя говорить... Потом...

– Будет поздно... – Вялых засунул руку под подушку, вытащил помятую, в пятнах крови фотокарточку, потухающим взглядом посмотрел на нее. – Возьми!..

С фотографии на Рывчука смотрело лицо жены.

– Наташа?!

Вялых судорожно жал его руку.

– Мы очень любили друг друга... У нас ребенок. Прости ее... если сможешь...

На обратной стороне фотографии знакомым Наташиным почерком было написано: «Любимому мужу, моему Володе. Помни свою Наталку».

В палатку вошел врач, посмотрел на Вялых, поднял веко и сложил руки на груди умершего,

«ВЕРЬ, СЫН...»

Адрес завода, на котором директорствует Екатерина Сергеевна, Владимиру Рывчуку сообщили в наркомате. Поезд в далекий город на Урале, где лейтенант Рывчук рассчитывал провести свой десятидневный отпуск перед началом занятий в спецшколе, уходит на рассвете.

Сегодня Владимир Рывчук провел день в учреждении, чей адрес не печатается в справочниках, а название не пишется на вывесках. Сюда лейтенанта направили из штаба партизанского движения. Человек, выписывавший направление, сказал:

– Партия и командование оказывают вам большое доверие, лейтенант!

В кабинетах, где принимали Рывчука, его биографию знали лучше, чем он сам. Последний, у кого Владимир был на приеме – высокий худощавый человек, – подробно расспросил его о том, как он вместе с немцем Гансом вел разведку в тылу врага, задал несколько вопросов на немецком языке. Владимир ответил тоже на немецком. Человек хмыкнул.

– Недурно! – И неожиданно сказал: – Я с твоим отцом, Владимир, в Харькове в Чека служил.

Хозяин кабинета помолчал и уже официальным тоном добавил:

– Мы предполагаем, лейтенант, послать вас на выполнение специального задания... Трудного задания... Возможно, вам придется работать в стане врага...

– Готов к выполнению любого приказа!

– Две недели вам хватит, чтобы встретиться с матерью, уладить все свои дела?

– Вполне, товарищ начальник!

– В добрый путь! Надеюсь, что сын чекиста Арсена Рывчука окажется достойным отца.

До отхода поезда на Урал остаются вечер и ночь. За это время предстоит выдержать еще одно испытание – встретиться с женой. Он долго разыскивал адрес капитана медицинской службы Натальи Васильевны Рывчук, а оказалось, что найти ее проще простого. Живет она по хорошо известному адресу – на московской квартире матери. Это обескуражило Владимира.

Сколько бессонных ночей за время, минувшее после смерти Вялых, провел Владимир, готовя себя к этой встрече! Бессчетное количество раз он продумывал каждое слово, которое скажет бывшей жене. Да, бывшей! Хотя их брак формально еще и не расторгнут. Нужно ли подвергать себя испытанию? Нужно! Об этой встрече просил Вялых. К чему лукавить перед собой? Он и сам много ждет от свидания с Наташей, которую все еще любит...

На звонок вышла соседка Екатерины Сергеевны.

– Да, капитан Рывчук живет здесь. Но ее, кажется, еще нет дома. В комнате нянечка.

В комнате была не нянечка, как предупредила соседка, а Марина Юрлакова и маленький Вовочка.

– Мне нужна Наталья Васильевна, – поздоровавшись, сказал Владимир. – Не скажете, скоро ли она придет домой?

– Скоро.

– Могу я ее подождать?

– Конечно, можете. Я и сама на этой квартире гостья. – Марина бесцеремонно разглядывала обветренное лицо пограничника. – Вы давно знаете Наталью Васильевну?

– Школьные знакомые...

– Что же вы стоите, школьный знакомый? Садитесь.

Владимир сел, положил на стул зеленую фуражку.

– А вы не очень разговорчивы, лейтенант, – заметила Марина. – Вы что, с фронта?

– С фронта. – Владимир поднял глаза и только сейчас увидел висящий прямо перед ним на стене фотопортрет. Вялых помнили в этой комнате!..

Проследив за взглядом Владимира, Марина спросила:

– Вы, наверное, и его знали, раз учились вместе с Наташей?

– Да.

– А это их сын. Не правда ли, похож на отца?

Рывчук заставил себя посмотреть на малыша, прижавшегося к коленям женщины.

В комнату вошла Наталья Васильевна, на ходу расстегивая китель. Увидев гостя, отшатнулась, прижалась к косяку двери:

– Вовка!..

Рывчук встал со стула.

– Ты, Вовка, совсем седым стал!..

– Возможно. – Владимир начал расстегивать карман гимнастерки, пуговица не слушалась, тогда он с силой рванул клапан кармана, достал бережно завернутые в целлофан партийный билет Вялых и фотографию Наташи.

– Он просил передать тебе, – тихо сказал Владимир. – Он очень любил тебя и... ребенка. Теперь его нет. Мы похоронили Володю в лесу, возле штаба партизанской бригады.

Одинокая слеза блеснула на реснице Натальи Васильевны, сорвалась и медленно покатилась по щеке.

– Так уж случилось... Он погиб, а я остался жив. – Владимир взял со стола фуражку. – Я обещал... Если понадобится моя помощь тебе и ребенку, дай знать. Прощай...

Наталья Васильевна слышала, как сбегал по лестнице Владимир Рывчук.

Пригородный лес неожиданно подвергся ожесточенной атаке ветра. Он взъерошил листву на величавых дубах, сбил набекрень папахи кленов, заставил сгибаться не только стройные березки, но и мачтовые сосны. В черном небе вспыхнули молнии, загрохотал гром.

– «Люблю грозу в начале мая», – продекламировал Владимир.

– Бежим, сынок! – крикнула Екатерина Сергеевна и легко побежала в сторону видневшихся вдали огней большого завода.

Крупные капли дождя, пробившись сквозь густую листву, обжигали лицо. Хлынул ливень.

– Сюда, сынок! Быстрее! – Переводя дыхание, Екатерина Сергеевна прижалась к шершавой коре дуба.

Звонким, молодым голосом, словно бросая вызов непогоде, мать запела: «По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год...» Песню она оборвала так же внезапно, как начала. Спросила, прижав руку к груди сына:

– Скажи, ты счастлив?

– Я счастлив, что увидел тебя, мама... Познакомился с твоими друзьями.

– В восемнадцатом году, в такую же ненастную ночь, мы с Арсеном стояли под дубом в Нерубаевском лесу. Мы ждали твоего рождения. В огне и боях клокотала Украина, а Арсен грезил о каких-то светлых городах и предсказывал, что ты их будешь воздвигать и станешь очень счастливым!

– Немного счастья отмерила жизнь моим сверстникам! – вздохнул Владимир. – Сколько их, рожденных в боях одной войны, приняли смерть на полях другого сражения...

– И все-таки, несмотря ни на что, вы поколение счастливых!

В эту радостную для матери и сына ночь было переговорено обо всем. То и дело слышалось: «А помнишь, мама?», «А знаешь, Вовка?»

Стало светать.

Сын поцеловал мать в мокрую от дождя щеку.

– Ты у меня самая лучшая мать на земле! Такая молодая! Такая красивая!

Екатерина Сергеевна довольно хохочет.

– Комплимент от сына особенно приятно услышать. Хотя ты и сболтнул насчет молодости и красоты. Но я счастливая мать! Мне повезло. Не во всех семьях бывает, когда родители и дети несут в сердце одну веру, исповедуют одни убеждения, вместе идут в бой, одержимы одной великой идеей. Смешно! Но сегодня мне вдруг показалось, что это не ты, а Арсен со мной. Что не с тобой, а с твоим молодым отцом я сегодня свиделась...

Дома, за чаем, Ванда Станиславовна и Екатерина Сергеевна говорили о каких-то хозяйственных делах. Потом мать звонила на завод, кого-то отчитывала за нерадивость. А Владимир все никак не мог отделаться от очарования лесной прогулки. Ему казалось, что он по-новому увидел мать. Какой знал ее в далеком восемнадцатом году отец – молодой, сильный, счастливый.

Когда утром Владимир проснулся, ни матери, ни мачехи дома уже не было.

На столе лежала записка. «До свидания, сынок. Ты славно спал, и мы тебя не будили. Завтрак на столе, обедать приходи на завод».

Подписи не было. По почерку Владимир определил: писала Ванда Станиславовна.

Владимир подумал о силе любви этих двух уже немолодых и таких разных женщин-соперниц к его отцу. Захотелось еще раз прочитать письмо от отца, которое тот ему написал за несколько дней до гибели.

Владимир открыл ящик письменного стола. Письма на том месте, где он вчера его положил, не было. Наверное, мать или мачеха взяли письмо с собой. Они рассказывали, что уже не раз читали письмо молодым рабочим. Ведь то, что писал отец ему, как бы адресовано было и сыновьям других фронтовиков.

Владимир закрыл глаза и решил повторить текст письма. Ведь там, куда он поедет после окончания отпуска, нельзя держать никаких личных бумаг. Значит, надо вобрать в сердце слова отцовского наказа.

«Я всегда верил в Партию, в ее мудрость, – писал отец. – Эта вера меня спасала в самых трудных обстоятельствах. Верь, сын, в торжество нашего великого дела!»

– Верю, отец! Верю! – словно клятву, торжественно произнес Владимир Рывчук.

Вильнюс