Текст книги "Сын чекиста"

Автор книги: Павел Гельбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– В наркомат! Потом отвезешь их домой.

– Не домой. Меня лучше сразу на Белорусский вокзал, – просит Наташа.

– К нему, пожалуй, дочка, сейчас не попадешь. Жизнь меняет курс, – отвечает Екатерина Сергеевна.

ПЕРВЫЙ БОЙ

– С Вильнюсом связи нет. – Военный комендант Белорусского вокзала вернул Наталье Рывчук документы.

– Поймите, товарищ комендант, мне обязательно надо попасть на границу. Там муж, – объясняет Наталья Васильевна.

– Граница сегодня плохое место для семейных встреч...

– Отправьте меня воинским эшелоном! Я настаиваю...

– Ничем не могу помочь. К мужу все равно не успеете. Границу перешли фашисты...

С вокзала Наталья Васильевна направляется в первый попавшийся военкомат. Кабинеты, коридоры и даже прилегающий двор Ленинградского райвоенкомата Москвы заполнены народом. Проходит не менее двух часов, прежде чем Наталью Васильевну Рывчук принимает один из офицеров. Он просматривает ее документы, ставит отметки в списках и приказывает:

– К семи ноль-ноль, товарищ военврач, приходите с вещами. Отправитесь вместе с танкистами.

– Благодарю, – по-граждански ответила Наталья Васильевна и заспешила на квартиру свекрови.

Угасает тревожный, перевернувший всю жизнь первый день войны. Екатерины Сергеевны и Владлены нет дома. В одиночестве сумерничает Ванда Станиславовна. Наташа прямо с порога заявляет:

– Завтра отправляюсь на фронт с танкистами!

– На фронт, – вздыхает Ванда Станиславовна. – Так все неожиданно... Фронт! Война! Вы знаете, было время, когда я завидовала Екатерине Сергеевне: ей довелось участвовать в гражданской войне. Завидовала и кляла себя за то, что в бурное время отсиживалась в тихой гавани мужниной квартиры... Девчонка Владлена и то пошла в военкомат. А что ей делать на фронте? Чем она может помочь солдатам?

– Сколько же ей лет?

– Семнадцать только. Но дома ее не удержать. – Ванда Станиславовна неожиданно спрашивает: – Может, и войны никакой нет? Просто так... учебная тревога. На границе немного постреляют, и вскоре все успокоится. Помните, как было на Хасане или на Халхин-Голе?

В комнату влетает Владлена. Она раскраснелась, ее глаза пылают гневом.

– Олухи царя небесного! Это я для них маленькая?! Ну ничего! Все равно своего добьюсь!

– Ты хотя бы познакомилась с Наташей, – останавливает ее Ванда Станиславовна.

– Ой, правда! Здравствуйте! Наташа, я лучше с тобой на «ты» буду. Ведь мы родственники! Подумай только, весь день торчала в военкомате, а они не берут на фронт! Ты знаешь, Наташа, я тебя такой и представляла. Другой и не может быть у Вовки жены! – Владлена включила приемник.

– С рассветом двадцать второго июня 1941 года, – читал диктор, – регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Со второй половины дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии...

– Совсем забыла! – всплескивает руками Ванда Станиславовна. – От Володи сегодня пришло письмо. Вернулись с вокзала – нашла в почтовом ящике.

Письмо написано давным-давно... Три дня назад... Владимир предупреждает родителей о приезде Наташи, просит сердечно встретить ее. Строчки прыгают перед глазами. Наташа подходит к окну, распахивает. Береза тянет свои зеленые ветви в комнату. На ветвях сидят воробьи, весело щебечут. Для них войны нет!

Танковая бригада генерала Запрудина была остановлена в пути. Танки были построены в боевые порядки. Командование фронтом приказало перерезать вражескую коммуникацию на участке Заречье – Старая крепость. Командующий фронтом объяснил генералу Запрудину значение операции. Его бригада во взаимодействии с другими соединениями должна зажать в кольцо крупную танковую группировку противника. До этого дня генералу Запрудину приходилось командовать танковыми сражениями лишь во время экзаменов в училище и академии да участвовать в маневрах войск округа. Решения, принимаемые им на учениях, были неожиданными, смелыми, нравились преподавателям и командирам. А как будет в бою? Одно за другим подразделения докладывают о своей боевой готовности. Наступает решительная минута. Запрудин отдает приказ.

Окутавшись выхлопными газами, сотрясая воздух ревом моторов, десятки машин устремляются к реке, скатываясь с крутого берега. На лугу, укрытом зеленым ковром, сходятся, перекрещиваются, разбегаются в разные стороны широкие гофрированные борозды. Командиры по радио докладывают обстановку. Линзы бинокля шарят по противоположному берегу. Тихому, спокойному. Все больше и больше верится в успешный исход боя – фланговый удар обязательно должен удаться!

Белые барашки залпов заволакивают противоположный берег – у немцев не хватило выдержки, они поторопились себя обнаружить. Причинить ощутимый ущерб советским танкам с такой дистанции нельзя. Танки генерала Запрудина с ходу проскакивают заболоченную прибрежную полосу и узкую в этом месте реку. Из лесочка вырываются вражеские машины. Густое облако пыли скрывает место боя. Лишь рев моторов, непрерывное уханье орудий сотрясают землю. Командиры докладывают о первых победах и первых жертвах. Генерал Запрудин идет к тридцатьчетверке. Увидев у командного пункта военврача, приказывает:

– Берите свою машину, доктор, и туда... Поближе к бою...

– Есть, товарищ генерал! – козыряет Наталья Васильевна.

Там, где легко прошли танки, забуксовала санитарная машина. Наталья Рывчук выскочила из кабины и плюхнулась на землю за редкими прутьями верб.

Из танка, стоящего на пригорке, вырывается черный столб. Врач отчетливо видит выведенную под красной звездой на башне цифру 28. Открывается люк, на землю один за другим вываливаются три танкиста. Один быстро ползет в кусты, другие замешкались.

«Раненые, – догадывается Наталья Васильевна, – надо ползти навстречу». И вдруг ощущает, как страх прижимает ее к земле.

– Сестра! Сестреночка! – кричит из кустов танкист.

– Ну что ж, пошли, доктор, – буднично-спокойно говорит лежащий рядом с Натальей Васильевной санитар.

Наташа заставляет себя приподняться на локтях, ползет к горящему танку.

– Сестричка! Сестричка! – слышит Наталья Васильевна голос танкиста, лежащего у самой машины. Она вскакивает и, чуть пригибаясь, бежит к человеку, ожидающему ее помощи. Сумка с красным крестом больно бьет ее по боку.

– Что с тобой, дорогой? Куда попало?

– Командиру плохо... В голову осколком...

Наталья Васильевна склоняется над лейтенантом, в багряных отблесках горящего танка обрабатывает рану, делает перевязку.

Санитар предлагает:

– Товарищ военврач, давайте поначалу оттащим их. А то как рванет танк – и поминай как звали!..

– Одну минутку, сделаю укол... А вы тащите туда... в кусты... другого.

Санитар взваливает на себя танкиста и, медленно извиваясь, ползет по зеленой траве, И вдруг фонтаном брызнула к небу земля. Наталья Васильевна инстинктивно накрыла собой второго раненого. По спине, голове больно бьют комья земли. Оглянулась. На том месте, где только что полз санитар с танкистом, зияет глубокая воронка. Рывчук взваливает на себя лейтенанта и ползет в кусты. Правильно говорят: в минуту опасности силы удваиваются.

Более ста метров успела проползти со своей ношей Наталья Васильевна, прежде чем за спиной раздался взрыв. Танк под № 28 окончил свою боевую биографию,

...Бой затихает. На зеленой траве белоснежный операционный стол. На нем стонет парень, раненный осколком мины. Сестра привычными движениями подает Наталье Васильевне щипцы, зажимы, ножницы, салфетки, тампоны. Воедино сливается множество искаженных болью лиц. Строгие, измученные страданиями глаза с надеждой смотрят на врача. Уже темнеет, а раненые все еще ожидают своей очереди на операционный стол.

Ночная прохлада окутала прифронтовой лес. Над башнями сосен вспыхнули звезды. Наконец последняя машина с ранеными уходит в госпиталь, Наталья Васильевна ничком падает на пружинистую постель из веток и листьев. Перед глазами мелькают рваные раны, оголенные кости, искаженные болью лица, бушует пламя.

– Доктор, доктор, – тормошит Наталью Рывчук адъютант комбрига. – Дорогая, черт вас возьми! Проснитесь же наконец.

– Что? Что случилось?

– Генерал ранен.

Командир бригады генерал Запрудин в разгар боя был ранен в левую руку. Адъютант, как мог, перевязал ему рану.

– Ерунда какая-то! Взгляните, доктор, что это у меня за царапина, – извиняющимся тоном говорит генерал.

– Ах, Дмитрий Дмитриевич, что же вы сразу за мной не прислали.

– Воздух!.. – вбегает в палатку лейтенант.

– Никак не угомонятся черти. Мстят за сегодняшнее. Видела, доктор, как немцы драпают?

– Нет, некогда было, – чистосердечно призналась Рывчук.

Генерал рассмеялся.

– Ей некогда смотреть, как бегут немцы...

Очнулась Наталья Васильевна в госпитале, куда была доставлена вместе с тяжело раненным осколком бомбы командиром бригады.

МОСКВА НЕЗНАКОМАЯ

Санитарка принесла обмундирование в палату. Гимнастерка, юбка отутюжены и вычищены. Наталья Рывчук с благодарностью посмотрела на старую женщину.

– Спасибо, Николаевна.

– Ты здесь будешь одеваться или в ординаторскую пойдешь? Там никого нет.

В палате вместе с Рывчук лежат еще три женщины. Подруги повернули к Наталье Васильевне головы. В их глазах она прочла чувство затаенной зависти: сейчас ты выйдешь, встретишься с друзьями, а мы остаемся...

В ординаторской Рывчук, сбросив опостылевший больничный халат, длинные, не по росту, полосатые брюки, взглянула в зеркало. Поблекли щеки, потухли глаза, заострился нос. Лиловый шрам змеей извивается от плеча к локтю. Второй такой же тянется от бедра к колену.

– Что пригорюнилась? – строго спросила Николаевна. – Раны зажили – и слава богу! Красотой тебя бог не обделил.

Наташа горько усмехнулась.

– О таких красавицах у нас говорят: «Як выгляне у викно, то три дни собаки брешуть...»

– Ты, оказывается, хохлушка. А я думала, волжанка.

Мария Николаевна не признавала ни чинов, ни рангов: она называла всех раненых сынками и дочерьми. Прикосновение ее старой, морщинистой руки к горячему лбу больного, случалось, действовало лучше лекарства. «Мама», – не раз шептали раненые, увидев на пороге палаты Марию Николаевну.

– Куда пойдешь, дочка? – спросила санитарка, помогая Наталье Васильевне натянуть рукав гимнастерки на непослушную руку.

– Куда? Отдохну дня два – и на фронт. Куда же еще? Война идет.

– Фронт! На трамвае с фронта в госпиталь привозят. Фронт к самой Москве подошел. Если негде будет ночевать, приходи ко мне. На всю квартиру одна осталась. Сыновья воюют, невестки с внуками в Сибирь выехали. Там тихо. Сказывают, даже свет на улицах зажигают... Так ты приходи, не стесняйся.

– Спасибо, Николаевна, на добром слове. В Москве квартира свекрови пустует.

Гимнастерка с бесцветными полевыми петлицами, на которых алел прямоугольник и поблескивала изогнувшаяся у чаши змея, придала Наталье Васильевне молодцеватый вид. Затянув на талии широкий командирский ремень, она попыталась пристукнуть каблуками, но почувствовала боль в ноге и сморщилась.

– А ты не хорохорься, – проворчала Николаевна.

– Разрешите следовать для прощания с больными в палату?

– Следовай.

Попрощавшись с подругами, Наталья Васильевна направилась к начальнику госпиталя профессору Сергею Павловичу Губаревскому. До войны он руководил кафедрой хирургии в институте, который она закончила. Губаревскому не было и сорока, когда он стал доктором наук.

Начальник госпиталя обнял Наташу за плечи.

– Недурно тебя заштопали?

– Спасибо, профессор.

– Пройдись... Превосходно! А рука как? Чудесно! Две недели на поправку хватит?

– Что вы. Много!

– Ты на всякий случай оставь адресок. Возможно, и искать придется.

– Я, как окрепну, отправлюсь в свою бригаду...

– Ты останешься в нашем госпитале.

– Я буду ходатайствовать перед генералом Запрудиным.

– И напрасно. С Дмитрием Дмитриевичем я уже говорил. Генерал считает, что тебе сейчас на фронте нечего делать.

– Все равно добьюсь назначения в танковую бригаду, – упрямо сказала Наталья Васильевна. – Даже если это не по вкусу генералу Запрудину.

– При чем здесь вкус? – Сергей Павлович снисходительно улыбнулся и протянул руку своей воспитаннице: – Адресок-то все-таки оставь в регистратуре. Наш госпиталь могут неожиданно эвакуировать.

– Дай тебе бог счастья! – услышала Наташа напутствие Николаевны, но не оглянулась – дурная примета.

Наталья Васильевна дошла до угла и лишь тогда скосила глаза на госпиталь. За железной оградой в глубине палисадника серел пятиэтажный дом с широкими окнами.

Под ногами шуршит ковер из опавших листьев. Она идет той же дорогой, по которой не раз ходила с Владимиром Рывчуком на стадион «Динамо». Тогда непрерывный людской поток двигался по Ленинградскому шоссе. Как пусто сейчас!

На углу улицы «Правды» и Ленинградского шоссе, у заводского клуба огромный плакат: рабочий в спецовке держит винтовку. Внизу подпись: «Грудью встань на защиту родной Москвы!» От кондитерской фабрики идет женщина с тазом в руках. В тазу дышит рыхлое тесто.

– Куда это, мамаша?

Женщина внимательно посмотрела на военврача и сокрушенно вздохнула:

– Тут такое дело выходит, сестричка. Эвакуируется наша фабрика. Из Москвы уходим...

Широкие витрины магазинов заложены мешками с песком, заколочены досками. Девушки в защитных гимнастерках ведут аэростат воздушного заграждения. Топает колонна ремесленников в черных шинелях. У каждого в руке чемоданчик, сундучок или корзина. Тоже, наверное, эвакуируются.

Наконец Наталья Васильевна добирается до Красной площади. На стенах Кремля, на камнях мостовой художники нарисовали домики, деревья, надели «маску» на Мавзолей, «погасили» рубиновые звезды кремлевских башен.

На доске объявлений приказ Государственного Комитета Обороны. Несколько человек стоят читают. Остановилась и Наташа. Рассудок никак не хотел поверить в написанное: в столице вводится осадное положение. Курносый солдат водит ногтем по мокрой от клея бумаге и тихо читает:

– «...Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Краской Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие».

Наталья Васильевна оглянулась на Кремль. На закамуфлированных стенах холодно синеют окна. Кажется, за каждым из них сидят люди и думают о спасении Родины. Наталья Васильевна ни разу не была в Кремле. Зная Москву, она не знала ее сердца. Когда она с подругами замедляла шаг у Спасских ворот, неизменно слышала вежливое предупреждение: «Останавливаться нельзя. Проходите, девушки». Как всегда, у ворот стоят часовые. Значит, правительство не покинуло Москвы, готовится к обороне. Москва примет бой!

С Красной площади Наталья Васильевна идет на Софийскую набережную, где в двух комнатах старинного особняка жила семья свекрови. Она знает, что никого не застанет дома. Еще в начале октября к ней в госпиталь приходили прощаться обе свекрови и Владлена. Они уезжали в Сибирь. Екатерина Сергеевна была назначена директором эвакуированного с Украины крупного завода. Ванда Станиславовна сказала тогда, что она горда тем, что своими руками будет собирать самолеты, на которых наши славные летчики полетят громить фашистских изуверов. Когда свекрови, попрощавшись, вышли из палаты, Владлена нагнулась над койкой Наташи и жарко зашептала:

– Ты знаешь, почему она это говорила? Не для тебя – для меня говорила. Все уговаривает как маленькую, что и на заводе, дескать, можно фронту помогать, и в тылу надо ковать победу. А я тебе завидую. Ты уже на фронте побывала. Кровь пролила. А я что? За материнской юбкой в Сибирь потащусь, подальше от пуль. Тетя Катя была моложе меня, когда против беляков на коне скакала.

Вспомнив Владлену, Наташа улыбнулась. Как у нее перепутались интонации Ванды Станиславовны и Екатерины Сергеевны! Две наставницы у девочки. И такие разные. Удастся ли матери удержать ее на заводе?

Наталья Васильевна нажимает кнопку звонка.

«Конечно, если Володя жив, он может прислать письмо только по адресу матери. Другого адреса он не знает. Не знает он, что родные эвакуировались, что я была ранена». Дверь открывает соседка Ягодкиной. Она долго разглядывает Наташу и сокрушенно качает головой:

– Ах ты, боже мой, боже мой! И такие девушки воюют!

– Я невестка вашей соседки...

– Как же, знаю, милая... Знаю. Говорили они про твою долю разнесчастную...

– Письма есть?

– Нет, милая, нет. Какие теперь письма? Война поразметала, пораскидала людей. За Уральские горы твои сродственники укатили. Заходи ко мне, чайком побалуемся. Сахарку только нет, но заварка сохранилась. Потом и управдома сыщем. У него ключи от квартир эвакуированных хранятся.

Управдом оказался несговорчивым. Окинув взглядом Наталью Васильевну, он отрицательно мотнул головой.

– Никак не могу! Прав мне таких не дадено, товарищ капитан, или как вас там по званию величать. Я бы с превеликим удовольствием ключики передал – заботы меньше. Да только без доверенности прав не имею.

– Нельзя так нельзя, – вздохнула Наташа.

– Ох и жмот ты, Егорыч! – обозлилась соседка. – Человек с госпиталя! Где твоя сознательность?..

– Спасибо за чай, – поблагодарила соседку Наталья Васильевна. – В случае письмо придет, сохраните. Я на днях зайду.

– Сохраню, милая, сохраню...

С Москвы-реки дул холодный, сырой ветер. Прикрытые колючими ветками елок, по улице движутся грузовики. Сосредоточенно, без песен и улыбок сидят в кузовах солдаты.

Куда ж идти? Раненая нога болит. Много пешком ходила, натрудила. Придется воспользоваться гостеприимством Николаевны. За стеклом витрины сереет газета. В ней тревожные призывы, заголовки: «Защитники Москвы! С вами весь советский народ!», «Всем сердцем с Москвой», «Район работает на оборону», «Москва у всех на устах».

Еще в голове не созрело определенное решение, но Наталья Васильевна уже направилась обратно на Красную площадь, а оттуда к Арбату. Из бюро пропусков Наркомата обороны она долго и настойчиво звонила по разным телефонам отдела кадров Главного военно-медицинского управления, пытаясь найти человека, который мог бы решить ее судьбу. Наконец нашла. Сказала: «Хочу на фронт». В ответ услышала: «Вы направлены в распоряжение профессора Губаревского».

От злости перестав хромать, Наталья Васильевна вышла из наркомата, решила завтра начать новую телефонную атаку, а если понадобится, то и прорваться в кабинет к более высокому начальству.

– Виноградова!

Не сразу поняла, что обращаются к ней. За последнее время редко вспоминали ее девичью фамилию.

– Наташа, ты что, друзей не узнаешь?

Человек в защитной гимнастерке, перехваченной широким офицерским ремнем, в синем галифе с малиновым кантом, в до блеска начищенных шевровых сапогах взял военврача за руку. Отложной воротничок гимнастерки покрывал пушистый ворот свитера. Из-под лакированного козырька военной фуражки выбивался чуб.

– Сазонкин? Ты? Вот кого не ожидала встретить в прифронтовой Москве!

– Ну как воюем, военврач? С какого фронта пожаловала к нам в столицу?

Сазонкин не давал Наталье Васильевне рта раскрыть. Он задавал вопросы и, не слушая ответов, торопливо рассказывал о себе. За несколько минут Наташа узнала, что Сазонкин переведен из Горького в Москву на ответственный пост в Наркомздрав, что он женился и жена его не кто иная, как Ирина Лисовская.

– Окрутил-таки девку. Ну и ловкач ты, Сазонкин!

Сазонкин понял это по-своему и стал оправдываться:

– Мы с Ирочкой тоже на фронт рвались. Ты не думай. Да, видать, не судьба, забронировали. Перебраться поближе к фронту, в Москву – вот и все, что нам удалось.

Квартира Сазонкина на Арбате была обставлена отлично.

– Когда это вы успели обарахлиться? – спросила Наташа подругу.

– У Вячика были сбережения. А тут подвернулся один тип. Он эвакуировался, вот мы и закупили у него оптом всю мебель, – объяснила Ирина. – Ну, к столу, к столу. Гостей баснями не кормят.

На столе появились бутылка вина, тарелки со всякой снедью. Чокнулись.

– За нашу победу! – с пафосом выкрикнул Сазонкин.

Пригубив вино, Ирина спросила:

– От твоего никаких вестей?

Наташе почему-то неприятно было говорить о муже, и она вместо ответа спросила:

– Который час? Сейчас, наверное, передают сводку.

– Ирочка, включи громкоговоритель. К сожалению, нам не доверяют приемников, – вздохнул Сазонкин.

– ...Под Москвой сбито четырнадцать немецких самолетов, – читал диктор сводку Информбюро.

Смакуя вино, Сазонкин с апломбом рассуждал:

– Гитлеровцы начали выдыхаться. Уже закончился период заманивания противника в ловушку. Я не устаю сейчас напоминать о доблестном примере Кутузова. Да, он сдал Наполеону Москву! Ну и что ж? Каждый школьник знает, кто остался победителем.

Невелика цена оптимизму Сазонкина. Но хотелось верить в сладостный обман. Думать, что все идет по заранее намеченному плану. Что отступление – только хитро расставленная ловушка для врага.

Вдали били зенитные орудия, но тревогу не объявляли. Очевидно, на подступах к Москве захлебнулся очередной воздушный налет. Наташа встала.

– Ну я пошла.

– Куда же? Ночуй у нас. Места хватит, – пригласила Ирина.

– Скоро начнется комендантский час. Задержат! – предупредил Сазонкин.

– Не страшно. В комендатуре тоже можно переночевать. Прощайте...

А с утра Наталья Васильевна Рывчук снова штурмовала кабинеты Главного управления. Однако успеха не добилась. Никто не стал отменять ранее подписанного приказа. Вечером она пришла в госпиталь и доложила профессору Губаревскому:

– Прибыла для дальнейшего прохождения службы.

– Вот и хорошо! – улыбнулся Сергей Павлович.

НЕЖДАННАЯ ВСТРЕЧА

Москва праздновала двадцать четвертую годовщину Октябрьской революции. К вечеру небо заволокли тучи. Пошел снег. Фронтовой город окутала тьма. Бум!.. Бум!.. Бум!.. Бум!.. – ухают зенитки. Прожекторы тревожно ощупывают небо.

Наталья Васильевна Рывчук заступила на дежурство вечером 6 ноября. Смениться она должна была в праздничное утро. Но все врачи, сестры, санитарки, все, без кого мог обойтись в праздничный день госпиталь, отправились на строительство оборонительного рубежа. Москвичи единодушно приняли резолюцию: 7 ноября выйти на общемосковский субботник по строительству оборонительных сооружений на подступах к городу. Наталья Васильевна хотела после ночного дежурства тоже отправиться на строительство.

– Зачем ты поедешь на рубеж? – спросил Губаревский. – С такой рукой, как у тебя, лопату не поднимешь!

Он был прав. Хотя и зажили раны, но правая рука слушалась еще плохо. И Рывчук осталась дежурить в госпитале.

Дежурство было трудное. Еще накануне вечером пошел кувырком весь установленный в госпитале порядок. В красном уголке собирались раненые – все, кто мог передвигаться. Тяжело раненные потребовали наушники. Все ждали важных сообщений.

Семь часов вечера. В репродукторе слышится характерный шум зрительного зала. Заглушая гул далекой канонады, могучим валом плещутся аплодисменты, грохочет «ура». Высокий мужской голос объявляет открытым торжественное заседание организаций рабочих и интеллигенции, командиров и политработников. Слово для доклада предоставляется Сталину. Он говорит о войне, которая прервала мирный труд советских людей, объясняет, причины неудач на фронтах, утверждает, что разгром фашистов неизбежен.

Потом зачитывают приветствие: «День и ночь работают фабрики и заводы Москвы, обслуживая нужды фронта. Трудящиеся столицы создают вокруг города укрепленные рубежи и готовы к отпору зарвавшегося врага. Москвичи готовы пойти на любые жертвы во имя интересов Родины и своей Москвы».

Передача торжественного заседания окончена. Дежурный врач выключает репродуктор. Раненые возбуждены, оживленно комментируют доклад. Из полуоткрытых дверей палат слышны громкие голоса.

Наталья Васильевна идет по коридору, плотнее прикрывает двери в палаты. В конце коридора у зашторенного окна группа раненых. Вспыхивают огоньки сигарет.

– Пора отдыхать, товарищи, – прерывает разговор Наталья Васильевна.

– Сейчас, доктор! Вот только докурим и...

Наконец госпиталь затихает. Молчат телефоны, не слышно звонков из палат. Можно спокойно отдохнуть. Однако в эту ночь долго не спится Наталье Васильевне. Она выходит то в коридор, то, погасив в ординаторской свет, поднимает штору и вглядывается в московскую ночь, словно хочет разглядеть светлое, желанное будущее – конец войны. Многих тогда не окажется за праздничным столом. Будет ли с нею сидеть Владимир? Ее муж. Будет ли?..

В сентябре она подала заявление в Управление пограничных войск с просьбой сообщить о судьбе мужа – лейтенанта Владимира Арсеньевича Рывчука.

Пожилой полковник пообещал:

– Выясним. Обязательно выясним. Сами понимаете, военврач, что дело сложное. Связей с заставами нет.

Всякий раз, когда у Натальи Васильевны выпадал свободный от работы день, она ездила к многоэтажному зданию погранвойск. Здесь к ней уже привыкли. Полковник встречает ее как старую знакомую, называет по имени-отчеству.

– Пока ничего утешительного, Наталья Васильевна, сообщить вам не могу. Но не отчаивайтесь! Проверку продолжаем... Видите? – Полковник похлопывал худой сморщенной рукой по коричневому картону папки. – Личное дело лейтенанта Рывчука у меня на столе. Мы послали запросы по всем каналам.

Но все каналы молчали.

Добивалась сведений о сыне и Екатерина Сергеевна, звонил в управление и профессор Губаревский. Во время последующей встречи полковник недовольно сказал:

– Зачем же вы это делаете, дорогая Наталья Васильевна? Мы не бюрократы. Обстоятельства задерживают с ответом. А вы новые бумажки шлете. Генерал после звонка вашего профессора приказал немедленно выяснить судьбу лейтенанта Рывчука. Разве я и так не старался? Я понимаю, конечно, ваше самочувствие. Муж. Близкий человек. Но наберитесь терпения! Свекрови тоже напишите, что мы стараемся найти след лейтенанта...

Неверный свет луны пробивается сквозь черные, перекрещенные белыми полосками оконные стекла госпиталя. Голова становится тяжелой, и врач Рывчук засыпает. Проходит, кажется, всего несколько минут, а ее уже тормошат:

– Доктор! Доктор! Раненого матроса привезли...

Наталья Васильевна медленно поднимает голову с одеревеневших рук.

– Как же это я уснула, Николаевна?

– Намаялась ты! Вот и уснула.

– Где раненый?

– В приемном покое. С Ленинграда летели соколики. На праздник в Москву были приглашены, и вот подбили, проклятые, матросика.

– Иду, Николаевна. Только лицо ополосну.

В приемном покое ожидают три морских летчика. У одного из них китель наброшен на плечи, а грудь неумело перебинтована. Сквозь бинты просочилась кровь.

– Как же это вас угораздило в праздник-то? – обратилась к раненому врач Рывчук.

– Наташа?!

– Володя!..

– Ну, теперь мы спокойны! – улыбнулся один из летчиков. – Вялых попал в надежные руки...

– Все могло кончиться хуже. Ну что ж, придется делать операцию. Чем раньше вскрыть рану, тем лучше. Терпя!

Стремительными струйками бежит из крана вода. Белой пеной укутаны пальцы хирурга. Наталья Васильевна шевелит пальцами правой руки. После ранения в них еще не появилась та гибкость, эластичность, которые нужны хирургу не менее, чем музыканту. Она волнуется. Это ее первая операция после госпитального лечения. Ранение кажется легким. Но и это не успокаивает. Легких операций не бывает. Особенно трудно оперировать близкого человека, друга.

– Сестра, маску.

– Ты меня хочешь оперировать под общим наркозом?

– Так будет лучше.

– Не надо. Я терпеливый.

– Здесь командую я, Володя. Считайте, больной.

– Раз, два, три... – начинает считать Вялых.

Двадцать минут продолжалась операция. Росинки пота покрыли лоб, раненая рука плохо слушалась. «Спокойней, спокойней!» – уговаривала себя Наталья Васильевна. Порой ей казалось, что ее онемевшей рукой водит профессор Губаревский и тихо шепчет: «Основательней дренируй... Смотри, чтобы не осталось затеков...», «Не забудь сделать контрапертуру...»

Вялых уже лежал в палате, когда вернулся с оборонительного рубежа профессор Губаревский. Он выслушал рассказ Наташи о том, как прошла операция, осмотрел новичка, спросил у нее:

– Значит, рука становится послушной?

– Не очень. Но я не решилась вас ждать. Я что-нибудь сделала не так?

– Так, Наташа! Все так! Лучше бы и я не обработал рану.

Сбрасывая халат у себя в кабинете, Сергей Павлович, между прочим, спросил:

– Ты знаешь, Наташа, кого оперировала?

– Конечно. Старшего лейтенанта Вялых.

– Этот офицер – прославленный ас Балтики. Мне звонили из ВВС. Сам командующий интересуется его здоровьем.

– Бог ты мой, какая важная персона! – всплеснула руками Наталья Васильевна, разыгрывая притворный испуг. – Если бы знала, не прикоснулась бы!

Напротив кровати окно. Владимир Вялых подолгу в него смотрит. На фоне грязно-серого, нелетного неба хаотическое нагромождение веток, сбросивших листву. Разбегаясь в разные стороны, они образуют загадочные лабиринты, замысловатые фигуры. Если дать волю фантазии, можно увидеть и парусник, и самолет, и оленьи рога, и голову коня. Иногда на ветках появляется пушистохвостая белка, неизвестно как оказавшаяся в госпитальном саду. Белка поддерживает передними лапками еловую шишку, грызет ее, роняя на землю шелуху. Вот, кого-то испугавшись, она бросается наутек, легко переносится с ветки на ветку, с дерева на дерево. И снова томительное созерцание веток, пляшущих под порывами холодного осеннего ветра.

В палате четверо.

В дальнем углу комнаты лежит танкист Игорь Снегиревский. Он с головы до ног покрыт бинтами, малейшее движение причиняет ему мучительную боль. Но Игорь не стонет, не жалуется. Он погружен в свои невеселые думы и большую часть дня молчит. На вопросы товарищей отвечает неохотно, односложно. Сильнее, чем боли, Снегиревского донимают мысли об уродстве, на которое он теперь обречен. Как-то во время обхода профессор продиктовал сестре новые лекарства, которые надо давать раненому. Игорь резко перебил:

– Не надо, профессор! Не хочу!

– Это почему же, молодой человек?

– Разве можно послевоенную счастливую жизнь такой мордой, как у меня, поганить? Дети бояться будут...

– Ерунду говорите! А еще боевой офицер!

Танкист весь день молчал, а вечером, ни к кому не обращаясь, сказал:

– Когда помру, пусть в гроб кладут забинтованного...

Сосед Вялых по палате кавалерийский майор Утятин – человек немолодой, бывалый, смелый, неплохой командир. Жизнь он прожил трудную, хлопотливую. В ней мало оставалось времени для книг. Попав в госпиталь, майор Утятин решил наверстать упущенное. Он буквально пожирал книги, удивлялся прочитанному, торопился изложить товарищам все, что второпях познал сам.

Капитан Диглис немногим разговорчивее, чем обгорелый танкист. У него своя большая беда, которая поглощает все его внимание. Капитану ампутировали ногу. Он ничего не знает о судьбе своей семьи, оставшейся в небольшом литовском городке вблизи прусской границы. Ему странно, как это люди могут говорить о чем-то постороннем, кроме войны. А говорить о бедах, которые принесла война, невесело. Вот он целыми днями и молчит, уткнувшись лицом в подушку и слушая радио, благо наушники подвешены к изголовью каждой кровати.