Текст книги "Другая жена"
Автор книги: Патрик Квентин
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
15
Итак, я ничего не сказал. Хотел, но Трэнт не дал мне шанса. Когда я в тоске возвращался домой, нашел вот эту зацепку, уговаривая себя, что это снимает с меня ответственность. Я даже начал придумывать доводы, которые оправдали бы мое дальнейшее молчание. В конце концов, это была идея Анжелики, не моя. Насколько я мог судить, она решила использовать в качестве алиби свой визит в кино, а я тут ни при чем. С моей стороны было бы просто глупо выложить все, прежде чем поговорю с ней. Как бы там ни было, она невиновна, а людей не осуждают за преступления, которых они не совершали. Трэнт может за пару дней найти убийцу, и ее отпустят. Раз уж она решила спасти меня и если ставка так высока, почему мне не быть достаточно умным, чтобы не воспользоваться такой возможностью и не предоставить ей все остальное.
Это почти удалось. Входя в квартиру, я чувствовал себя спокойно. В будущем – в каком-то туманном будущем – мне придется что-то предпринять, но пока лучше выждать. Конечно, придется сказать Бетси, что Анжелику арестовали, – это все равно будет в газетах. Но и только. И ничего не случится, пока у меня не сдадут нервы, как едва не случилось в кабинете Трэнта.
Бетси была дома. Я застал ее в спальне – она как раз одевалась на ужин к Старику. Когда я сказал ей об Анжелике, окаменела от ужаса. Я вел себя так естественно, что Бетси понадобилось несколько секунд, пока до нее дошло, что я действительно имею в виду Анжелику, ту Анжелику, которая должна была оставаться где-то в Европе.
– Но если Джимми знал Анжелику, если она была здесь, в Нью-Йорке, почему он не сказал нам о ней?
– Судя по всему, он пообещал ей это. Бэтси, сегодня вечером ее должны привезти в Нью-Йорк. Трэнт спросил меня, не хочу ли я ее видеть. Полагаю, нужно с ней встретиться. Ничего, если к отцу ты поедешь одна?
– Конечно, нет. Будет лучше, если расскажу ему прежде, чем он прочитает в газетах. Будет в ярости, когда узнают, что она была замужем за тобой и вообще. – Огорченно взглянула на меня: – Это она сделала?
– Меня не спрашивай.
– Ах, какой ужас – так возвращаться! Как так можно загубить всю жизнь? Почему, Господи, не… Прости, Билл. Она несчастная женщина. Ты, разумеется, должен сделать для нее все, что сможешь.
Сев на постель, стала надевать чулки.
– Для тебя это страшно. – Она трагически сжала губы. – И для Рикки тоже. Что бы ни происходило, нельзя допустить, чтобы хоть что-то дошло до Рикки. Рикки никогда не должен об этом узнать – никогда.
Я сокрушенно расхаживал по комнате, пока она завершала свой туалет. Когда собралась, зашла в кухню сказать кухарке, что приготовить мне на ужин. Я проводил ее до дверей. На прощанье она меня поцеловала.
– Не волнуйся, милый, действуй.
Обняв ее, я заметил мелкие беспокойные морщинки на ее переносице.
– Ты сказал, что Анжелика купила этот пистолет?
– Да.
– Значит, когда Трэнт рассказал тебе, ты не знал, что речь идет об Анжелике?
– Она назвала другое имя.
– Ах, так? – Она улыбнулась мне, явно успокоившись. – С Богом, милый. Постараюсь все уладить с отцом. И скажи от меня Анжелике: я надеюсь, все обойдется.
Трэнт позвонил в половине одиннадцатого.
– Она здесь. Отвезли ее на Центр-стрит. Хочет с вами встретиться.
– Ладно. Я сейчас приеду.
– И не нужно излишне беспокоиться, мистер Хардинг. Мы обеспечим ей адвоката. Сделаем все, что в наших силах.
Здание на Центр-стрит производило то же унылое, угнетающее впечатление, что и районное управление, только в гораздо большем масштабе. Я ждал, что найду там Трэнта; его не было. Но обо мне знали. Один из полицейских провел меня в маленькую пустую комнату и удалился. В сопровождении охранника вскоре появилась Анжелика. Охранник оставил нас одних. Но я знал, что он ждет за дверью, что Анжелика пришла из камеры, что между мною и ею стоит закон в лице лейтенанта Трэнта. И еще я ощущал свое отчаяние.
Анжелика была все в том же старом черном платье; мне вдруг пришло в голову, что случившееся любого бы изменило. Мне же показалась она бледной и усталой, но все той же, прежней. И очень красивой. Все той же неподдельной, вызывающей красотой.
Не поздоровалась, настроена была вздорно. Я слишком хорошо знал эту ее манеру еще с давних времен, словно говорящую: я лучше знаю, что хорошо, а что плохо.
– Ничего я им не сказала, – начала она. – Ты в курсе?
– Догадываюсь.
– Дело будет недолгим. Хочу, чтобы все стало ясно. Ты тут ни при чем. Я много об этом думала и все для себя решила. Тебя это не касается. Это мое дело. Не позвони я тебе в ту ночь, у тебя не было бы с ним ничего общего. Нет смысла втягивать тебя в разбирательство. И нечего бояться. Я невиновна, пока не докажут, что я это сделала. Никогда не докажут, что я не была в кино. И, кроме того, я этого не делала. Ты это знаешь. Меня могут задержать на несколько дней, и все.
У нее с собой была сумочка. Потянувшись к ней, вдруг остановилась.
– Сигарета найдется?
Я достал пачку, подал ей сигарету и довольно бестактно брякнул:
– Оставь себе.
Она сунула пачку в сумочку и окинула меня сдержанным, но решительным взглядом.
– Надеюсь, ты меня понимаешь. В ближайшие дни, очевидно, разыщут преступника, и все закончится. Если я сейчас все скажу или скажешь ты, то потом возненавидишь меня и себя тоже до конца жизни. Так обстоят дела. Что ты еще хочешь услышать? Иди домой. Предоставь все мне.
Говорила она только то, что уже давно я твердил себе сам. Приводила те же аргументы. И хотя я так отчаянно хотел, чтобы она убедила меня, из ее уст они звучали еще сомнительнее. Чувствовал, как мной постепенно овладевает искушение. И одновременно презирал себя за эту слабость.
Словно прочтя мои мысли, она добавила:
– И не думай, что я это делаю для тебя. Вовсе нет. Только для себя.
– Для себя?
– Неужели это трудно понять? Что я делала все эти годы? Чарльз Мэйтленд! Джимми Лэмб! А я все уговаривала себя, что могу спасти кого-то своей любовью! И не понимала, что это всего лишь глупое тщеславие и прекрасный повод, чтобы самой болтаться в этом дерьме! Уже самое время ради разнообразия взглянуть в лицо действительности. Я выбрала Джимми. И мне ничего не остается, как взять все на себя. Уже давно мне нужно было как следует получить под зад. Вот оно и случилось.
Неожиданно улыбнулась.
– Так что не вздумай страдать от угрызений совести, Билл. Все в порядке. Я так хочу. Если ты понадобишься, скажу. Но ты мне не понадобишься. Так что прощай.
Торопливо покинув комнату, она лишила меня возможности на что-то решиться. Я остался стоять в немой растерянности. Она сделала все так ловко и тактично, что я сам стал склоняться к ее решению. В конце концов, разве не права была она, говоря о себе? Жизнь ее состояла из сплошных неудач. Арест, несомненно, так потряс ее, что избавил от иллюзий о себе, и, возможно, ценой относительных неприятностей она хотела пережить что-то вроде нравственного очищения. А готова ли она на нечто большее, чем некоторые неудобства?
Но не стоило обольщаться. Ее мотивы я понимал лучше, чем она сама. Несмотря на разговоры о переменах, она нисколько не изменилась. Просто перенесла свою материнскую заботу с неудачников вроде Чарльза Мэйтленда и Джимми Лэмба на меня. Теперь я был ей нужен, теперь я был объектом ее благородной страсти.
Итак, она нашла новый способ укорить меня. Но мне это было ни к чему. Я не хотел быть ей обязанным, не мог перенести мысль, что за само существование нашего брака с Бетси я должен быть благодарен благородному поступку Анжелики. Поступи я по первому движению души, бросился бы за ней в коридор, притащил ее назад и сказал охраннику всю правду. Но я этого не сделал. Просто взял такси и поехал домой.
Бетси еще не было. Я смешал коктейль. В сотый раз твердил себе, что все в порядке, что так в моем положении поступил бы каждый. Не помогало.
Бетси вернулась около полуночи. Не снимая плаща, влетела в гостиную.
– Как успехи, Билли?
– Никак. Я ее видел. Это все.
Стоя в дверях, она уставилась на меня.
– Но разве она ничего тебе не сказала?
– Абсолютно ничего.
Сняв плащ, бросила его в кресло.
– Я рассказала отцу. Вначале он подпрыгнул до потолка. Потом успокоился. Позвонил комиссару, тот его приятель. Попросил как-нибудь скрыть от журналистов, что она была твоей первой женой. Комиссар обещал сделать все, что в его силах.
Подойдя ближе, села на подлокотник кресла, с осунувшимся от тревоги лицом.
– Милый Билл, не расстраивайся так. Ты сделал для нее все, что мог. Знаю, тебе тяжело. Но это не значит, что она…
Она запнулась.
– Не значит что? – спросил я.
– Я хочу сказать, что она тебя особенно интересует. Разумеется, она тебя интересует, но… ах, Билл…
Она прижалась ко мне. В этот миг я понял, что весь вечер страдаю от мысли, что моя прежняя любовь к Анжелике вдруг проснется из-за того, что случилось. Господи, неужели я все-таки сделаю ее несчастной?
Я не хотел прикасаться к ней, я не хотел ни к кому прикасаться – и с этой мыслью я обнял ее и посадил на колени.
– Бетси, девочка моя, ты же знаешь, что между нами все по-прежнему.
Она меня ласково поцеловала.
– Мне жаль ее. Правда. Но дело в тебе и Рикки. Я о вас думаю.
Мы спали вместе, но и тут что-то стояло между нами. Еще долго после того, как Бетси уснула, я думал о ней, о Рикки и об Анжелике в камере на Центр-стрит. Пытался думать о ней с благодарностью. Но не мог. Мог ее только ненавидеть. Проклинать. Господи, зачем она вообще появилась на свет?
Наконец я тоже уснул, но, проснувшись, не чувствовал себя лучше. Днем я изнывал на фирме. Перенес даже разговор со Стариком, который информировал меня о своем разговоре с комиссаром и великодушно заверил, что не ставит мне в вину мои прошлые отношения с Анжеликой. Но чувствовал я себя так, словно всю неделю был болен. Встреча с Бетси была для меня мукой. И последовавшая ночь тоже. И еще два дня.
Об аресте Анжелики писали в газетах, но именовали ее Анжеликой Робертс и особого шума не было. Анжелика была заурядной особой, задержанной для допроса по заурядному делу об убийстве. Вне связей с семейством Кэллингемов прессу она не интересовала.
Трэнт тоже не отзывался. Поскольку я был уверен, что он меня подозревает и тянет только с каким-то умыслом, его молчание действовало мне на нервы не меньше, чем прямая атака. Не знаю, в который уже раз я говорил себе, что это неестественное состояние невыносимо, и думал позвонить ему и во всем сознаться. Но каждый раз меня останавливали остатки самоуважения и мысль о Бетси.
На третий день, когда я собирался обедать, Трэнт позвонил мне в кабинет. При звуках его голоса мне стало легче.
– Мне очень жаль, мистер Хардинг. У меня для вас плохие новости. Адвокат мисс Робертс всячески старался доказать ее алиби. И мы пытались тоже. Но ничего не нашли. Сегодня утром прокурор вынес обвинение.
– Хотите сказать, что она пойдет под суд?
– Вот именно. К сожалению, она отказалась от всякого сотрудничества. Прокурор не сомневается в ее вине. И убежден, что сумеет это доказать.
Все кончилось, прежде чем я пришел к какому-то решению. И еще раньше, чем я понял, что делаю, сказал:
– Мне нужно с вами немедленно поговорить.
– Пожалуйста, мистер Хардинг. Я здесь, на Центр-стрит. Приходите. Помолчав, он добавил:
– Я рад, что вы наконец решились. Так будет лучше для всех.
16
На Центр-стрит я поехал в такси. Никогда мне и в голову не приходило, что я могу сделать это, не посоветовавшись с Бетси, не предупредив Старика. Но все это было уже неважно, я только ощущал чисто физическую потребность ослабить нажим. И даже не пытался понять загадочный намек Трэнта. Речь шла об одном – отдать Анжелике долг, раз навсегда избавиться от этой обузы.
В здании на Центр-стрит охранник отвел меня в ту же комнату, в которой я уже был, или точно такую же. Скоро пришел Трэнт, со своей обычной приветливой, но теперь пугавшей меня улыбкой.
– Надеюсь, вы не раздумали, мистер Хардинг?
– Нет.
В комнате стояли простой деревянный стол и стул. Усевшись, он взглянул на меня.
– Чтобы вы были в этом уверены, думаю, будет лучше, если я вначале познакомлю вас с некоторыми фактами. Боюсь, я был с вами не совсем откровенен. К сожалению, полицейские не всегда могут придерживаться правил. По большей части я все знал с самого начала. Знаете, как только мистер Кэллингем назвал мне по телефону ваше имя, я подумал, не тот ли вы Уильям Хардинг, который написал «Зной юга». Прежде чем ехать к вам, просто так, по привычке, посмотрел фотографию на обложке книги. Я только что вернулся из квартиры Лэмба и в кармане еще лежал перстень с дельфином. Разумеется, я тут же узнал в нем перстень, который был на пальце вашей бывшей жены. Так что я уже тогда знал, что она в этом замешана и что вам тоже есть что скрывать. Раз вы отрицали, что перстень вам знаком, я понял, вы что-то скрываете. А когда я, еще позднее, показал вашу фотографию миссис Шварц, она опознала в вас человека, который дрался с Лэмбом в коридоре дома, где жила мисс Робертс, мне стало ясно, что вы скрываете.
С каким-то болезненным интересом, словно все это не имело ко мне отношения, я подумал: «Значит, женщина, которая вышла в ту ночь из такси, была миссис Шварц».
Лейтенант Трэнт наклонился ко мне через стол, все такой же бесконечно терпеливый, как всегда.
– С самого начала я мог пригласить вас на допрос. Но мне казалось, что я вас хорошо понимаю, хотя только по «Зною юга». Сказал бы, что вы романтик, мистер Хардинг, но в то же время человек ответственный. Не любите, когда на вас давят, когда вам угрожают, но всегда сделаете то, что сочтете правильным. Если я буду на вас давить, решил я, ничего не добьюсь. Если, наоборот, оставлю вас в покое и только время от времени буду вас беспокоить, вы, несомненно, когда придет время, решите что ваш гражданский долг для вас важнее, чем некие химеры романтической галантности.
Я едва его слушал; превозмогая усталость, тупо внимал его словам. Умные глаза, словно любующиеся своим умом, упорно изучали мое лицо.
– И, как видите, все так и вышло. Несколько позднее, чем я ожидал, но получилось. Когда до вас дошло, что ей все равно будет предъявлено обвинение, когда вы поняли, что уже ничем не можете ей помочь, решились сказать правду. Уверяю вас, прокурор оценит ваши показания. Все пройдет без сучка, без задоринки.
Я все еще усиленно пытался понять смысл его слов. Удивительно тихий для полицейского голос доносился как сквозь туман.
– Вы, конечно, встречались с вашей бывшей женой после ее возвращения в Нью-Йорк, правда? И даже пытались ей как-то помочь, когда возникли проблемы с ее навязчивым, опасным и непредсказуемым любовником. Когда его застрелили, вы знали – это она. Из этого не следует, что у вас были какие-то доказательства, что вы в юридическом смысле стали соучастником преступления. Но вам настолько хорошо известны были обстоятельства, что вы не сомневались, кто это сделал. А ваше отношение к убитому – что он ничего иного и не заслужил – определило ваше дальнейшее поведение. Решили защищать ее, помочь ей скрыться.
Не мигая, глядел я ему в лицо, словно не в силах оторваться от этой уверенной, ободряющей улыбки.
– Я даже знаю, что в день после убийства вы были в отеле «Уилтон». Наверняка дали ей денег. И проводили на поезд. Насколько я вас знаю, вы не колеблясь подтвердили бы ее алиби, будь вы в ту ночь один, а не с мисс Дафной.
Душа моя настолько отупела, что только теперь, когда он мне все выложил, я понял, что это все меняет. И это так меня ошеломило, что я вначале испытал лишь ужас от того, как ловко он все раскрыл, и от того, как неверно, как абсурдно все интерпретировал.
– Вы думаете, я пришел дать показания против Анжелики?
– А вы пришли не из-за этого, мистер Хардинг?
– Господи, а я-то думал, что вы невероятно умны. Ведь я пришел сказать, что она невиновна. В два часа, в то время, когда был убит Джимми, она была у меня – в нашей квартире.
И я все рассказал ему: как нас застала Элен, как я солгал Старику, как безнадежно запутался в ложном алиби Дафны; подробно объяснил ему характер отношений между Дафной и Джимми, ее версию о том, как она провела ночь; изложил и свое мнение, что Джимми убил тот, с кем была заранее назначена встреча. Рассказывая, испытывал горькое удовлетворение от того, что он ошибся. Я прекрасно знал, что лишаюсь всего, и должности, и принадлежности к клану Кэллингемов, и даже Бетси, но самоуважение, вернувшееся ко мне, того стоило. В этом и была ирония судьбы – в том, что, отклонив жертву, предложенную Анжеликой, я сам приношу все в жертву, чтобы ее спасти.
Рассказывая, я не пытался взглянуть на Трэнта. Он перестал для меня существовать. Стал просто безликим слушателем в исповедальне.
– Вот как все было, – закончил я. – И было просто глупо не рассказать вам это с самого начала.
– Значит, вот как все было, мистер Хардинг. – Трэнт заговорил впервые с начала моей исповеди. Звук его голоса заставил меня поднять глаза. По нему не видно было, как он ее воспринял. И что думал обо мне – тоже. Лицо стало непроницаемым и невыразительным.
– Значит, мисс Кэллингем лгала?
– Да.
– И мистер Кэллингем лгал?
– Да.
– И Элен лгала?
– Да.
– И мисс Робертс лгала, хотя рисковала, что будет обвинена в убийстве?
– Конечно, лгала. У нее навязчивое представление, что она должна меня оберегать. Знала, что все это могло значить, как воспримет это мистер Кэллингем и… и моя жена.
– Понимаю.
Трэнт посидел немного, сложив руки на столе. Потом встал.
– Простите, я на минутку. Скоро вернусь.
Оставшись в одиночестве, я не стал думать о том, куда он. В голове вертелась только одна мысль: все кончено. Я знал, что произойдет позднее, когда предстану перед Стариком и Бетси. Но теперь мне было все равно. Теперь я чувствовал, что чист, впервые за последнее время почувствовал мир в душе.
Трэнт вернулся.
– Я был у мисс Робертс. Ей нужно с вами поговорить. Я попросил привести ее сюда.
Этого я не ожидал, и снова во мне поднялась давно ушедшая злость. Я сделал все, что нужно. Вытащил ее из ловушки. Зачем мне еще ее видеть? Нет, это уж слишком!
– Можете оставаться с ней здесь, сколько хотите, мистер Хардинг. И не бойтесь, никто вас не будет подслушивать. Вы останетесь одни.
Тут открылась дверь и вошла Анжелика в сопровождении охранника. Трэнт с полицейским ушли. Как только за ними закрылась дверь, Анжелика кинулась ко мне.
– Билл, ты же не сказал им этого, конечно, нет! Трэнт только попытался меня поймать, да?
– Я все сказал.
Недоверчиво взглянула на меня.
– Но почему?
– Тебя обвиняют в убийстве.
– Я знаю. Но это ничего не значит. Даже если будут меня судить, ничего доказать не смогут. Сколько можно твердить тебе это?
Она умолкла. Лицо ее выражало одно упрямство.
– Я сказала Трэнту, что если ты в самом деле такого наговорил, то ты лжешь. Сказала ему, что у тебя, видимо, какой-то абсурдный комплекс вины передо мной и что ты пытаешься стать мучеником.
Глядя на нее, я чувствовал, как мое ошеломление сменяется яростью.
– Ты с ума сошла?
– Что тут безумного? Ты ведь не хочешь в жизни ничего иного, как крепко держаться за Кэллингемов, правда? Ты же сделал все для этого. И не собирался ты ни в чем сознаваться. Когда услышал, что мне предъявлено обвинение, тебя просто замучила совесть. Спасибо, Билл. Но не нужны мне такие жесты.
Ну вот, опять! Она в своем репертуаре! Нет, она никому не даст стать мучеником – только сама! Зачем она портит единственный порядочный поступок, на который я наконец решился? Неожиданно я перестал ее ненавидеть, – теперь она ничем не могла меня поколебать, эту власть надо мной она утратила. И поскольку я от нее наконец освободился, то смотрел на нее как на любую другую женщину – на одинокую, растерянную женщину с не лучшим характером, которая доставляет мне уйму хлопот, не больше.
– Нет смысла спорить, – сказал я. – И не о чем. Я иду к Трэнту и приведу его сюда. Можешь забыть свое дурацкое заявление о моем комплексе вины и сказать правду.
Она долго смотрела на меня, словно никогда раньше не видела.
– Ты это что, всерьез?
– Разумеется, всерьез.
– Но… но я не понимаю почему.
«Чтобы раз и навсегда вычеркнуть тебя из своей жизни». Нет, этого я сказать не мог. Спросил только:
– Для тебя это важно?
– Ты хочешь…
Лицо ее сморщилось. Все упрямство и своеволие куда-то пропали. Едва слышно выдохнула:
– Билл!
Пока я смятенно глядел на нее, торопливо шагнула ко мне.
– Ах, Билл, я так боялась. Теперь могу признаться. Когда я сидела там в камере, так боялась… Была просто убеждена, что ты никогда не посмеешь рискнуть, только чтобы мне помочь. И зареклась просить тебя о чем бы то ни было, пока ты сам ничего не сделаешь. Даже теперь, когда Трэнт мне сказал, что ты ему все… ах, как я могла так ошибаться?..
– Ошибаться? – севшим вдруг голосом переспросил я.
Сияющая улыбка полностью изменила ее лицо.
– Три года я ошибалась. Знал бы ты, что я думала, когда бросила тебя в Портофино, когда видела тебя в обществе Кэллингемов, склонявшегося в поклоне этому восходящему солнцу. Я думала… господи, как я была глупа… Думала, что наконец раскусила тебя. Нет, ты не хочешь писать – говорила себе. И старалась мысленно унизить тебя изо всех сил. Нет, тебя не устраивают ни я, ни образ жизни, который ты вел со мной. Ты не хочешь вообще ничего, кроме жалкого безопасного местечка под надежной защитой и в придачу еще безопасную и послушную жену. Наблюдая за тобой, думала, что все понимаю, и тогда сказала: «Тут мне нечего делать. Даже Чарльз Мэйтленд лучше, чем это…»
Вновь шагнула ко мне, и руки ее оказались у меня на плечах.
– Но ведь я ошибалась, правда? Ведь не зря же я любила тебя. Ты ведь только думал, что хочешь жить такой жизнью. Только по ошибке мы разошлись в разные стороны. Но теперь мы оба поняли свои ошибки. Когда в ту ночь ты меня поцеловал, я старалась ни о чем не думать. Твердила себе: «Это ничего не значит. Это сентиментальное эхо прошлого». Но тогда, в ту ночь, когда убили Джимми… Ах, Билл, я этого не хотела. Клянусь, я хотела, чтобы между тобой и Бетси все осталось, как было, пока ты сам не захочешь все изменить. Поклялась себе, что не буду вмешиваться. Но раз до тебя дошло, что все было фальшью, раз решил все бросить…
На своих плечах я чувствовал прикосновение ее рук, когда-то имевших надо мной такую власть и до сих пор меня волновавших, но во мне нарастала злость.
– Господи Боже, – сказал я, – ты, надеюсь, не думаешь, что я все это делаю из любви к тебе!
Отскочила от меня, словно я ее ударил, и улыбка сменилась гримасой отчаяния.
– Но я думала… Когда ты сказал, что… Почему… зачем тогда ты сказал Трэнту?
– Чтобы не стыдиться самого себя, – отрезал я. – Чтобы смотреть Бетси в глаза, не чувствуя себя последним негодяем.
Знал, что говорить так – жестоко. И знал, что я должен быть жестоким, если хочу спастись от новой безумной ошибки, грозящей поглотить меня.
Но как только я сказал это, чувство удовлетворения, что я сбросил маску, сразу исчезло. То, что мне оставалось урегулировать с Трэнтом, было только нудной рутиной без капли радости.
Анжелика, стоявшая передо мной, ссутулила плечи, вдруг показалась мне увядшей и старой. Тихо, почти шепотом, произнесла:
– А я-то, сидя там, в камере, полагала, что пала на дно. На самое дно! Оказывается, я только начинаю падать…
Теперь она смотрела на меня.
– Ладно. Иди за Трэнтом. Я скажу ему что угодно. Не думала я, что нечто подобное люди могут совершить только ради каких-то абстрактных принципов. Да, ты меня потряс, снимаю шляпу. Ты затмил благородством всех мучеников на свете!