Текст книги "Другая жена"

Автор книги: Патрик Квентин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

19

– Сейчас, – решил я. – Сейчас я ей все скажу.

Рикки вырвался у меня из рук и помчался к Бетси, которая, нагнувшись, принялась целовать его – она всегда его целовала с каким-то отчаянным порывом, словно он в любой миг мог исчезнуть.

– Будь добр, Билл, сделай мне что-нибудь выпить. У меня был ужасный день, все как с ума посходили. Я пойду переоденусь и сразу вернусь.

Она удалилась за руку с Рикки. Я приготовил в гостиной два мартини. В ожидании Бетси напряжение и нервозность мои возросли до предела, но это было, скорее, счастливое напряжение актера, ожидающего, когда на премьере раздвинется занавес, я сознавал, что больше прятать голову в песок невозможно.

Бетси вернулась улыбающаяся. Переодевшись в зеленое платье, выглядела молодо и свежо.

– Так! – сказала она. – Где там мой мартини?

Подойдя ко мне, забрала коктейль, не забыв о благодарном поцелуе.

– Милый, ты не знаешь, что происходит с Элен? Когда я вошла в детскую, вылетела оттуда как ошпаренная. Не случилось ли чего с ее племянницей в Англии?

– Нет, – ответил я, – дело не в этом.

Сев на диван, взглянула на меня поверх стакана.

– Так ты знаешь…

– Да, знаю.

Меня вдруг начала мучить мысль, вовсе не приходившая в голову, пока я сосредоточился на своем «великом моральном возрождении». Старик ведь больше никогда не даст ни цента на ее благотворительный фонд. Может вообще попробовать его ликвидировать. Для Бетси это будет страшным ударом – еще одним. И тут я вдруг представил, что я ей должен сказать, и чувство ужаса от того, что я наделал, затмило радость от попытки самоочищения.

Между ее бровями собрались морщинки.

– Что-то случилось, Билл?

– Помнишь, однажды ты мне сказала, что ты не хочешь, чтобы я скрывал от тебя неприятные вещи?

– Разумеется, помню. Что случилось, Билл? Что-то из-за Анжелики?

То, что именно опасность, исходившая от Анжелики, прежде всего пришла ей в голову, вдруг показало мне, как глубоко в ней укоренилась неуверенность по отношению к Анжелике. Меня снова стала мучить совесть, злость на себя, а любовь и сочувствие к Бетси затопили меня.

– Да, – сказал я, – из-за Анжелики.

– Значит, ее ждет суд?

– Да. Но не в этом дело. Бетси, прежде чем я все расскажу, одно тебе должно быть ясно. Знаю, о чем ты думаешь, и скажу прямо. Я к Анжелике вообще ничего не испытываю. Что бы я ни сделал, как бы все это ни выглядело, ты должна мне поверить. Я люблю тебя, дорогая.

Поставив стакан на столик, она встала, побелев как мел.

– Ты веришь мне, веришь? Скажи!

– Расскажи мне, Билл. Расскажи все. В чем дело?

– Сегодня вечером я был у твоего отца. И подал в отставку.

– В отставку? Но… но при чем тут Анжелика?

– Я подал в отставку, потому что вынужден был заявить Старику, что не могу больше обеспечивать Дафне ложное алиби. Анжелику все-таки обвинили в убийстве, и ее наверняка осудят, поскольку она алиби не представила. Но алиби у нее есть. В два часа ночи, то есть в то время, когда был убит Джимми, она была здесь, со мной. Сегодня утром я отправился на Центр-стрит и все рассказал Трэнту.

На нее было страшно смотреть, не потому, что она сломалась, а потому, как отчаянно пыталась справиться с собой. Голосом, натянутым, как струна, сказала:

– Но ты же с нею не встречался, ты даже не знал, что она в Нью-Йорке. Джимми пришлось обещать ей… ты же мне говорил…

Подойдя, я взял ее за бессильно упавшие руки.

– Я не сказал тебе. Хотел, готовился, никак не мог решиться. Откладывал все снова и снова… но видишь, девочка моя, если я теперь скажу правду, ты же поверишь, что это правда, ведь так? И если я тебе клянусь, что она для меня ничего не значит, что мне и в голову не приходило…

– Прошу тебя, – сказала она, отстраняясь. – Пожалуйста… расскажи мне все. Просто расскажи. И все.

Я рассказал все, что произошло от первой моей встречи с Анжеликой перед ее домом, и до той критической ночи, когда она заявилась ко мне. Не умолчал ни о чем. Поскольку я уже все понимал и мог на все взглянуть как бы со стороны, спокойно смог признаться Бетси, что чувствовал я к Анжелике, признаться в своем ложном, сентиментальном порыве из воскресшего прошлого, и даже в последней унизительной любовной попытке, прерванной появлением Элен. Я знал, что все должно выйти на свет. Это решающий миг нашего супружества.

Пока я говорил, Бетси стояла неподвижно, глядя на меня. Не села. Во мне боролись два чувства – облегчения и напряжения; облегчения оттого, что срываю обветшалую паутину лжи, и мучительное напряжение от ожидания, как все воспримет Бетси. По ней ничего понять было нельзя. Лицо стало каменным, непроницаемым, спартанским – лицо нелюбимой дочери Кэллингема, которая с колыбели привыкла, что все на свете против нее и что все нужно перетерпеть. Лицо ее безжалостно давало мне понять, что я, который должен был быть исключением, теперь оказался вместе со всем этим враждебным миром против нее. И я ненавидел себя за это еще сильнее, чем если бы изменил ей на самом деле.

– Я собирался все рассказать тебе. После истории с Элен стал сам себе противен и решил все тебе открыть, как только вернешься из Филадельфии. Но тут произошло убийство, и позвонил мне твой отец, и, не успев опомниться, я влип в историю с алиби Дафны. Понимаешь, девочка моя? Понимаешь, как это до банальности просто?..

Мне показалось, она чуть успокоилась. И вдруг улыбнулась, отчего меня затопила волна неуверенной благодарности.

– Бедняжка! – сказала она.

– Я не бедняжка. Я болван и ничтожество.

Хотелось подойти, обнять ее. Но было слишком стыдно, и к тому же при всем счастливом опьянении я понимал, что стоит соблюдать приличия. Я этого не мог сделать «ибо чувствовал себя недостойным…».

Улыбка вдруг исчезла. Взглянула на меня с неожиданной грустью.

– Как это воспринял отец?

– Угрожал мне всеми возможными карами.

– Но ты сам подал в отставку? Не дал ему тебя выгнать?

– Нет, я ушел сам.

– Хоть этому я рада. Ты никогда не стал бы своим среди людей, которых любит мой отец. Всегда мне было жаль тебя, я чувствовала свою вину за это.

– Но твой отец никогда уже не будет помогать фонду.

– Полагаешь, мне это так важно, если приходилось вымаливать у него каждый цент? Мне отец не нужен. И тебе тоже.

Разумеется, отец ей был нужен. Всю свою жизнь она отчаянно пыталась добиться его любви. Но теперь ради меня была готова отречься. И, глядя на нее с невольным уважением, я вдруг подумал: «Да есть ли у кого еще такая жена?»

– А что касается Анжелики, – спросил я, – ты меня поняла?

Коктейль стоял на столике возле нее. Взяв стакан, машинально отхлебнула и тут же поставила на место.

– Да. Понимаю. Раз женщина так хороша собой…

Голос ее дрогнул. Для меня прозвучал сигнал тревоги.

Шагнув к ней, я заключил ее в объятия.

– Не в этом дело. Вообще неважно, как она выглядит. Был просто приступ глупой ностальгии по всему, что прошло. Мне стало жаль, что она так живет…

– Прошу тебя, Билл, – прервала она, – не надо об этом.

Пристально взглянув мне в глаза, она отвернулась. Я притянул ее к себе и начал целовать. Сжавшись на миг, она вдруг поддалась. Все стало как раньше, я просто не мог быть счастливее и благодарнее.

Медленно-медленно отстранилась.

– Есть тут одно, чего я не понимаю. Когда Анжелику арестовали, она им ничего не сказала?

– Нет. Не хотела доставлять мне неприятностей.

– Не хотела причинять тебе неприятности? Но… но теперь ее отпустили?

– Еще нет. Когда я утром все рассказал Трэнту, он мне не поверил.

– Но почему?

– Знаю, что все это звучит безумно. Но Анжелика все отрицала. И потом, когда я привез его к Элен, та отрицала тоже. Разумеется, она боялась Старика, он бы не позволил привезти Глэдис. И Поль тоже. Ведь я ему все рассказал. Но когда его вызвал Трэнт, отрицал и он.

Обернувшись, Бетси взглянула на меня в упор.

– Поль отрицал тоже?

– Ты же знаешь, какой он? Попытался спасти меня, и к тому же боялся Старика. Думал, что, став на мою сторону, настроит твоего отца против себя. Трэнт был настроен скептически с самого начала. Но тут его не в чем упрекнуть. Он пришел к выводу, что я затеял безумную попытку спасти ее, потому что люблю. В результате он не собирается ничего предпринимать, будет ждать, пока я не предъявлю доказательств.

Не упивайся я своим новым ощущением, что все кончилось хорошо, мог заметить, что происходит. Но не видел ничего. Упорно гнал дальше.

– Но все будет в порядке. Это я только что понял, как раз когда ты вошла, а я забавлялся с Рикки. У меня есть свидетель. Тогда ночью я привел Анжелику к Рикки. Это было в тот день, когда он ходил к зубному врачу, и когда мы были у него, часы пробили два. Он это помнит и Анжелику тоже. Называет ее своей другой мамой, той, которая была у него до того…

– Билл! – Это взорвалось как бомба. Взглянув на нее, я разом избавился от своей эйфории. Лицо ее утратило всякий цвет, вместо губ была тонкая прямая линия.

– Ты же не собираешься втягивать в это Рикки?

– Но, милая…

– Ты сошел с ума! Такого маленького! Ему только шесть. Тащить его в полицию с такой невозможной, заученной историей! До смерти его напугать, манипулировать им…

– Но, Бетси, это же единственная возможность спасти Анжелику.

– Спасти Анжелику! Только это тебя и интересует! И нет дела до Рикки. Тебе все равно, что с ним будет, что до конца жизни он не избавится от мысли, что его мать была осуждена как убийца. Если ты втянешь его и если ему придется предстать перед судом, он же никогда, до самой смерти этого не забудет.

Бетси была вне себя. Но не гнев ее напугал меня и сломал. Нет, ее взгляд, полный бессилия и сознания своего поражения. Почему же я не понял, что, втягивая Рикки, я посягаю на основу ее существования? Как я мог быть таким тупицей и ожидать, что она сможет справиться с чем угодно, что выдержит все?

Хотел было приласкать ее, но, резко вырвавшись, она села на кушетку.

– Пожалуйста, – сказала она. – Как тебе будет угодно. Я запретить не могу. Это твой и ее сын. Не мой.

Будь это кто-то другой, не Бетси, какая-нибудь заурядная, простая, эмоционально неразвитая женщина, ее истерический тон так не испугал бы меня. Но в том, что касалось Рикки и суда, разумеется, она была права. Тут я недодумал.

Сквозь севшее горло я еле выдавил:

– Прости, Бетси. Мне очень не хочется этого делать. Но если это единственная возможность спасти невиновную женщину…

– Невиновную? Откуда ты знаешь, что она невиновна?

– Но, милая, я же тебе говорил. Я… Господи, ты же не думаешь, что я все выдумал, – или думаешь?

Она подняла на меня глаза. Полностью взяла себя в руки. Лицо ее стало холодной каменной маской.

– Не знаю, выдумываешь ты или нет. Не думаю, что это вообще имеет значение. Но ты не должен был лгать мне.

– Лгать?

– Не надо было говорить, что ты меня любишь. А я на миг в это поверила.

Снова взяв в руку свой стакан с мартини, в упор взглянула на меня.

– Может быть, она невиновна. Может быть – нет. Но одно теперь ясно. Впрочем, я всегда это знала. Хоть и уговаривала себя, и временами это даже получалось. Ну да, ты же восхищаешься мной. Считаешь идеальной женой и матерью и все такое подобное, но женщина, которую ты любишь, – это Анжелика.

Подняв стакан, она жестом поздравила меня с этим.

То, что она сказала, было достаточно плохо, только кое-что еще ухудшило значение ее слов, ибо раз уж мы зашли так далеко, какая-то темная сторона моей натуры, о существовании которой я и не предполагал, вдруг вылезла с вопросом: а не правда ли хоть отчасти то, что она сказала?

Конечно, я ею восхищался; конечно, считал прекрасной женой и матерью. Полагался на ее верность, использовал в своих интересах и, раз уж подвел, страдал угрызениями совести, отвращением к себе и тому подобными чувствами порядочных людей. Но любил ли я ее? Мог ли хоть иногда, хоть на миг отдавать ей себя всего, как отчаянно и безоглядно отдавал себя Анжелике? Слушая свой внутренний голос, я сознавал, что он говорит правду. Сколько же всего потерял я в тот день! Теперь еще и иллюзию, что был настоящим мужем своей жены. Не был я им. Только делал вид.

И вот, глядя на жену, я вспомнил, что сказала Анжелика утром: «Думала, я пала на самое дно, а на самом деле только начинаю туда падать». То же самое можно сказать и обо мне. Битье в грудь с криком «Моя вина» не спасает, как я простодушно поверил. Исповедь не означает искупления. Это только начало познания самого себя. «Пройдут годы, – подумал я, – прежде чем я искуплю свой грех перед Бетси».

Совершенно потерянный, опустился рядом с ней.

– Милая…

– Все в порядке, – торопливо перебила она. – Ты не виноват. Не думай, что я тебя в чем-то виню. Я привыкну.

– Но, Бетси…

Вошедшая кухарка объявила:

– Ужин на столе!

Бетси заслонилась вежливой светской улыбкой.

– Спасибо, Мэри.

Поднялась, взяла стакан с мартини и с той же вежливой светской улыбкой повернулась ко мне.

– Возьмем коктейли с собой, не возражаешь?

20

Пока нам подавали ужин, Бетси ни на миг не забыла о своих светских манерах. Никогда не забывала о надлежащем декоруме. Гордость была одним из многих качеств, которыми я восхищался, но в тот вечер меня все сильнее мучила мысль, как страдает моя жена.

После ужина я снова попытался объяснить свое поведение, но она категорически отказалась говорить об Анжелике. В остальном вела себя совершенно разумно. Ни в чем меня не упрекала, не угрожала уйти. Сама согласилась, что Рикки нужно отвести к Трэнту. Это мой долг. Но говорила о Рикки, как о ком-то постороннем, а когда я, подавая чашку кофе, коснулся ее руки, поспешила ее отдернуть. Отдалилась от меня, вмерзла в ледяную глыбу.

Это делалось не для того, чтобы наказать меня. Это я знал. Замкнулась в себе, потому что, как она думала, случилось то, чего она всегда боялась. Бетси Кэллингем, – ну та, страшненькая, та, что занялась благотворительностью, – снова проиграла. Я чувствовал себя столь же виноватым, как и бессильным ее утешить.

Как только допила кофе, тут же встала со словами:

– Мне очень жаль, но ужасно разболелась голова. Пойду-ка лучше лягу.

Она даже заставила себя улыбнуться.

– Может быть, стоит позвонить Трэнту и спросить, готов ли он завтра выслушать Рикки? О школе не беспокойся. Утром я позвоню и скажу, что Рикки не придет.

Ушла. Мне так хотелось пойти за ней, взять ее в объятия и сказать: «Что нам до Анжелики? Не будем трогать Рикки. Оставим все как есть». Но, разумеется, я знал, что не смогу этого сделать. И знал еще, что Бетси первой бы отвергла это. Решившись, отступать я не мог.

Позвонил на Центр-стрит. Трэнта не застал, посоветовали искать его в участке. Не было его и там. Но когда я назвал свое имя, дали его домашний телефон. Мне казалось невероятным, что у Трэнта есть семья, дом и личная жизнь, как у всякого другого. Трубку снял он сам. Я рассказал о Рикки. Трэнт не перебивал. Когда я умолк, спросил только:

– Вы понимаете, что делаете, мистер Хардинг? Если окружной прокурор решит поддержать обвинение, вашему сыну придется давать показания перед судом.

– Конечно, я все понимаю.

Он помолчал. Я думал, хочет спросить еще о чем-то. Но он только устало сказал:

– Ладно. Приведите его завтра утром на Центр-стрит. В половине десятого подойдет?

– Конечно.

– Спокойной ночи, мистер Хардинг.

Вначале я расхаживал по комнате, спать совсем не хотелось. Но мне быстро опротивело бесцельно топтаться на месте, и я направился в спальню. Свет на моей половине кровати Бетси оставила. Сама она лежала с закрытыми глазами, но я-то знал, что не спит. При взгляде на ее бледное, осунувшееся лицо меня бросило в дрожь. Раздевшись в ванной и погасив свет, лег в постель. Напряжение, охватившее ее, стеной лежало между нами. Машинально, прекрасно понимая, что пропасть между нами непреодолима, я протянул к ней руку. Она лишь вздрогнула.

– Нет, Билл. Нет.

Голос звучал резко, рука судорожно оттолкнула мою. Я лежал рядом с ней почти в таком же напряжении и отчаянии, как и она. Не выдержав, встал и ушел в комнату для гостей. Долго не мог заснуть. Старался убедить себя, что все постепенно образуется. Как только кончится история с Рикки и все поймут, что действовал я правильно, у меня еще будет возможность сделать Бетси счастливой. Найду себе новую работу. Элен уволим. Переберемся в меньшую квартиру. И там начнем новую жизнь, в которой отдавать и брать мы с Бетси будем поровну. Пока же нужно потерпеть.

Вот только меня пугала мысль о Рикки, слабой фигурке на скамье подсудимых. А когда я уснул, снилась Анжелика. Шла ко мне с сияющим лицом, раскрыв объятия: «Значит, я была не совсем сумасшедшая, что любила тебя!» Но когда она меня обняла, руки медленно превратились в скользкие мерзко-зеленые щупальца, потащившие меня во тьму.

Проснулся я в восемь часов и в какой-то нелепой попытке сделать вид, что ничего не случилось, первым делом убрал постель. Бетси не было. Одевшись, направился в детскую. Собирался потребовать от Элен, чтобы оставила нас с Рикки одних. Но этого не понадобилось. Исчезла, как только я открыл дверь. Рикки уже позавтракал и сидел за столом болтая ногами. Я почувствовал себя палачом.

– Привет, – начал я. – Сейчас мы вместе пойдем к одному знакомому, и ты ему расскажешь о своей другой мамочке.

– Почему?

– Потому, что он хочет это знать.

– Когда пойдем?

– Прямо сейчас.

– Но мне нужно в школу.

– Не сегодня. Разве не здорово разок пропустить школу, а? Что скажешь?

– Нет, – сказал он.

Но с чисто детской легкостью принял все спокойно. Я помог ему надеть пальто. Когда мы подошли к выходу, спросил:

– Мама тоже пойдет?

– Нет, только ты и я.

– Почему?

– У нее другие дела.

– У меня тоже. Мне нужно было в школу. Но я иду с тобой. Можно мне взять ламу?

– Конечно, можно.

Помчавшись обратно в детскую, принес свою игрушку.

Когда мы ехали в такси на Центр-стрит, я снова спросил его об Анжелике, и он весь эпизод повторил слово в слово, как накануне вечером. Сообразил, что кто-то будет задавать ему вопросы. Но его совершенно не интересовало, почему, и когда мы наконец подъехали к управлению полиции, даже не полюбопытствовал, где мы.

– Сколько тут полицейских, папа!

– Да.

– Здесь ничего не может случиться?

– Конечно.

Полицейский опять провел нас по коридорам в такую же унылую комнату. Рикки, прижав к себе ламу, сел на деревянную скамью. Трэнт пришел быстро, спокойный, с серьезным и необычайно живым лицом. Мне показалось, что Рикки его озадачил, как будто он не знал, как вести себя с детьми. А я-то думал, что не существует ничего, с чем бы он не справился.

– Отец сказал, почему тебя попросили сюда прийти?

– Да, – ответил Рикки.

– Нужно, чтобы ты ответил мне на несколько вопросов.

– Да, я знаю.

– Однажды ночью, когда ты был в постели, отец привел к тебе одну женщину?

– Ага, привел. Это была моя другая мама, та, что была у меня раньше.

– Ты спал, когда они вошли?

– Спал, точно. Но я проснулся, правда, папа?

– Да, – сказал я.

– Точно знаешь? Тебе это не приснилось?

– Приснилось? – повторил Рикки. – Да нет, мне такие вещи не снятся. Мне снятся слоны и ламы и еще иногда ящерицы.

Трэнт выглядел как-то странно.

– И знаешь, который был час, когда папа и та мисс вошли в комнату?

– Было два часа. Еще никогда я не спал в два часа ночи. Такого вообще не бывает с детьми. И было два, потому что кукушка прокуковала – два раза выглянула наружу. Она красная, а часы зеленые, и еще там окна и двери, правда, папа?

– Ну… – протянул я, уставившись на Трэнта.

– Что был за день, когда это произошло?

– А тот самый день, когда мне вырвали зуб. – Рикки сосредоточенно уставился на Трэнта поверх головы своей ламы. – Такой огромный зубище, и я сказал о нем моей другой мамочке. Я ей сказал: «Сегодня мне вырвали зуб», но она не обратила внимания. И тут же ушла, правда, папа?

– Да, – сказал я и повернулся к Трэнту: – Можете позвонить дантисту и проверить дату визита. Она совпадает.

Трэнт не двинулся с места, наблюдая за Рикки.

– Ты об этом кому-нибудь рассказывал?

– Ну, конечно, рассказывал, – сказал Рикки. – Элен я рассказывал. Я ее спрашивал, почему моя мама, которая была раньше, теперь не моя мама и почему она не живет с нами. А Элен сказала, что у меня другая мама, гораздо лучше, а человеку нужна всего одна мама.

Значит, он рассказал Элен. Этого я не знал. Что ж, дело сделано, Элен заклеймена как лжесвидетельница. Я покосился на Трэнта. Но, как всегда, ничего не увидел. Он только спросил:

– Если бы ты ее еще раз увидел, узнал бы?

– Конечно, узнал бы, – заявил Рикки. – А вы нет?

Вдруг Трэнт вскочил и снял Рикки со стула.

– Пойдем со мной.

Даже не взглянув на меня, добавил:

– Можете идти с нами, если хотите, мистер Хардинг.

Мы вошли в другую, большую комнату. Там тоже был полицейский. Трэнт сказал ему: «Приведите ее немедленно», – и тот удалился. Вернулся быстро, приведя четырех каких-то женщин и Анжелику.

Да, Трэнт ловко все устроил. Все женщины были темноволосыми, примерно такого же роста, как Анжелика, примерно того же возраста и приблизительно так же одеты. Их выстроили вдоль стены. Анжелика ни на меня, ни на Рикки не смотрела.

– Ну как, Рикки, – сказал Трэнт, – ты узнаешь ее?

Рикки без колебаний направился прямо к Анжелике.

– Привет, – сказал он.

Анжелика взяла его на руки.

– Привет, Рикки.

Малыш ей показал игрушку.

– Это лама. Она из Перу. Плюет людям прямо в глаза. Не эта, а настоящая лама.

Я повернулся к Трэнту, испытывая всю горечь победы.

– Пожалуй, хватит, – сказал я.

Трэнт молча кивнул полицейскому и женщины гуськом двинулись к дверям. Анжелика поставила Рикки на пол.

– Уходишь? – спросил он ее.

– Да.

– Ну тогда до свидания.

Анжелика ушла с остальными женщинами. Трэнт, Рикки и я прошли по коридору в большой зал, где за столами сидело множество детективов. Трэнт сказал Рикки:

– Ты подожди тут несколько минут. Нам с отцом нужно еще поговорить.

Увел меня в прежнюю комнату и усадил за голый деревянный стол. Все прошло гораздо лучше, чем я ожидал, так что я снова начал надеяться. Опознание прошло при свидетелях, и прошло уверенно. Несомненно, теперь Анжелику отпустят. И участие Рикки в процессе, за которое так боялась Бетси и которое было одной из причин нашего отчуждения, будет просто не нужно.

Трэнт с минуту смотрел на меня, а потом с легкой улыбкой сказал:

– Ну, мистер Хардинг, примите мои извинения.

– Теперь вы мне верите?

– Верю, что мисс Робертс была у вас дома в два часа ночи, той ночи, когда произошло убийство, – да, в это я верю.

– И со слов Рикки можете доказать, что Элен лгала, да?

– Да, мистер Хардинг, думаю, что можем.

– Но ведь все дело в этом, так? И Анжелику можно выпустить?

Улыбка исчезла с его лица.

– Сегодня утром мне позвонил окружной прокурор. Назначил дату слушания – через две недели.

Я в ужасе уставился на него.

– Но ведь теперь у вас есть доказательства, они все меняют. Мой Бог, вы их и вправду так боитесь? Старик Кэллингем и тут командует?

– Мистер Кэллингем десятки раз звонил комиссару. И прокурору тоже. Сказал им, что вы опасный психопат, охваченный жаждой мести за то, что он вас за бездарность выгнал из фирмы. Он собирается нанять психиатров, которые подтвердят под присягой, что нельзя верить ничему, что вы будете утверждать. Ну, разумеется, мистер Кэллингем в своем репертуаре. Но… – он помолчал, – не в этом дело. То, что я колеблюсь, ничего общего с мистером Кэллингемом не имеет. Кое-что пришло мне в голову вчера ночью, сразу после вашего звонка.

В лице его не дрогнула ни одна жилка.

– Медицинский эксперт заключил, что смерть наступила между половиной второго и половиной третьего. При этом он исходил из того, что тело лежало у радиатора центрального отопления в холле и что радиатор был горячим. При нашем вчерашнем разговоре я сказал, что ваш рассказ может обеспечить мисс Робертс алиби на два часа ночи. Но потом мне показалось странным, что в таком доме топят вовсю в четыре утра.

Он снова помолчал.

– Решил проверить и выяснил, что никому не пришло в голову выслушать управляющего. Я решил это упущение исправить. И не зря. В ту ночь, когда это случилось, он был в гостях у дочери. Там здорово набрался и ушел уже в третьем часу. Когда вернулся домой, была половина четвертого и котел давно погас. В отличие от многих других управляющих он, видно, человек добросовестный и сразу затопил. Потому-то отопление и раскочегарилось вовсю, когда полиция нашла труп. Но радиатор грел всего полчаса, до этого и он, и вся квартира были совершенно выстужены, что целиком меняет ситуацию. Когда я сообщил об этом эксперту, тот передвинул время убийства на час, а то и на два назад. Лэмб, оказывается, погиб не ранее половины двенадцатого и не позднее часа ночи. Прокурор, разумеется, читал показания, как ваши, так и мисс Робертс. В свете нового медицинского заключения сделал вывод вполне естественный: что ваши показания, даже если они правдивы, не влияют на суть дела. Алиби на два часа ночи уже не алиби на время убийства.

Пока я слушал его, мне казалось, что рушится все вокруг.

– Но Анжелика мне звонила в полночь из бара неподалеку от нас. Перед этим шла пешком от самого своего дома. Она просто не могла в половине двенадцатого быть возле дома Джимми.

– Так говорите вы, мистер Хардинг. Возможно, что именно так сказала вам мисс Робертс. Но откуда вы знаете, что она, например, не взяла такси? Вам же ясно, что эти доказательства ничего не стоят. Мне очень жаль. Вы, сделали, что могли, но…

Он снова уставился на свои руки с той удивительной сосредоточенностью, которую я заметил за ним еще при нашей первой встрече.

– Есть еще кое-что, что нам нужно обсудить. Поручили мне это прокурор и комиссар, и мне лестно такое доверие. Судя по всему, весь ход процесса зависит от вас и вы можете выбрать одно из двух. Выбирать – вам.

Взгляд его, скользнувший по моему лицу, был тверд как сталь.

– Разумеется, можете продолжать свои усилия спасти мисс Робертс. Этого вам никто запретить не может. Но я должен предупредить, что из этого вытекает. Мы должны будем разоблачать все попытки покрывать мисс Кэллингем. Вся ее история выйдет на свет, невзирая на то, кто будет замешан, – газеты устроят великолепное родео. Процесс начнется, как и запланировано. Вы и ваш сын будете основными свидетелями защиты. Могу представить, как губительно может подействовать на ребенка в возрасте вашего сына участие в процессе, на котором его мать обвиняют в убийстве, но он ведь единственный ваш бесспорный свидетель – хотя и недостаточный для алиби – и вам придется рассчитывать на его показания. Конечно, вы тоже будете давать показания. Вы будете утверждать, что мисс Робертс пришла к вам сразу после двенадцати, а до этого тащилась пешком с чемоданом в руках с самой Десятой западной улицы. Кроме ваших слов, не будет никаких доказательств. Сомневаюсь, что только своим красноречием вы убедите присяжных.

Снова он уставился на свои руки.

– Честно говоря, мистер Хардинг, не думаю, что это вам удастся. Ведь против вас настроил прокурора сам мистер Кэллингем, который сделает все, на что способны деньги и мстительный характер, чтобы вас дискредитировать.

Но на этом он не успокоится. Как только алиби мисс Кэллингем будет официально отвергнуто, у вашей гувернантки не останется причины лгать. А если вы воспользуетесь показаниями Рикки, ваш тесть добьется, чтобы она заговорила, и она заявит, что через несколько часов после убийства застала вас с мисс Робертс. Вас заклеймят как коварного изменника, и все ваше поведение после убийства, что бы вы ни делали, будет только подтверждать мнение, что вы безумно любите свою первую жену и стараетесь спасти ее любой ценой. Прокурор к тому же может убедить присяжных, что вы ее соучастник и что вы нарочно так условились, чтобы ради алиби она заявилась к вам как можно скорее после совершенного преступления. Несомненно, он их убедит, что вас, ослепленного страстью, мисс Робертс могла использовать как угодно. И если вы решите все же идти до конца, мистер Хардинг, ваш шанс хоть как-то ей помочь будет, по-моему, один на миллион, а то и меньше. И учтите, как это повредит вашему сыну. Не нужно напоминать, какому публичному позору подвергнется ваша жена. А что касается вас, скандал в суде, скорее всего, приведет к тому, что вам долго потом придется искать хоть какое-то приличное место.

Голос его был настолько тих, что я едва различал слова.

– Примерно так все произойдет, если вы пойдете таким путем, мистер Хардинг. Второй же выход прост. Признайтесь, что проиграли. Пусть процесс идет своим чередом, без вас и вашего сына. Приключения мисс Кэллингем не выйдут на свет Божий. Против вас не выдвинут никаких обвинений. А мистер Кэллингем, как было мне сказано, в таком случае готов принять вас на прежнее место или, если вам это больше подойдет, обеспечить подобное положение в другом месте.

Снова взглянул на меня.

– Вот что я должен был предложить вам по поручению прокурора и комиссара. У нас и в мыслях нет повлиять на ваше решение. Мы только хотим его знать. Между прочим, оба они ждут в кабинете прокурора вашего ответа.

Хотя я выслушал его до конца, никакой нужды в этом не было. Как только он сообщил мне новое время убийства, я понял, что Анжелика не сказала мне правды. Да, она могла взять такси. После позвонить мне только для того, чтобы использовать как подставную фигуру в вымышленном алиби. Значит, все мои усилия были напрасны? Я загубил карьеру и мучил жену только для того, чтобы выставить себя смешным, доверчивым болваном, который дал себя провести убийце? Я впал в депрессию, а вместе с ней пришло и сильнейшее искушение. Все еще есть возможность, хотя и мучительно трудная, выбраться из этого. Старик все еще ждет с рекордным призом. Если смириться с мнением, что Анжелика виновна, часы можно отвести назад, словно ничего не случилось. А чтобы это не было так мучительно, могу не возвращаться в издательство Кэллингема, но занять такой же пост где угодно.

Но было нечто, чего я не учел, – ярость. Пока я сидел вот так с Трэнтом, сильнее всего мной овладела отчаянная злость на всех – на Старика за его самоуверенное предположение, что меня все еще можно купить, на тактичную, но подчеркнутую нейтральность Трэнта, даже и на Бэтси за ее отчаяние, которое так давило на меня. У меня уже не было сил переносить тычки и угрозы. Сыт был ими по горло. Чтобы я впредь ни делал, делать это буду я сам. Плевать мне на их доказательства! Плевать на апокалиптические предсказания моего будущего, сделанные Трэнтом. Мне что, вместе с ними усомниться в Анжелике? И как бы я ни отказывался, разве я с первых минут ее ареста не знал, что она будет стараться защитить меня? Если бы в ту ночь она пришла ко мне только ради алиби, с убийством на совести, почему же она о нем не заикнулась? Почему правда всегда должна быть мучительно сложна? Почему бы хоть раз ей не стать простой? А если это так…