Текст книги "Любовь и ярость"
Автор книги: Патриция Хэган
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
Супруги лежали, не в силах оторваться друг от друга, пока наконец к ним не вернулось чувство реальности. Только тогда Тревис перекатился на спину, все так же крепко прижимая жену к влажной груди.
– Это никогда не кончится! – благоговейно прошептала она.
– И будет продолжаться, – с энтузиазмом подхватил Тревис, – до самой нашей смерти! А там посмотрим, может быть, нам и в раю удастся отыскать укромный уголок, чтобы позабавиться? – И он весело усмехнулся:
– А может быть, рай – это просто один долгий миг наслаждения, как ты считаешь, милая?
Китти шутливо шлепнула его по плечу.
– Гореть тебе в аду, Тревис Колтрейн! Ведь это же самое настоящее богохульство!
– Тогда ты будешь гореть вместе со мной, принцесса, ведь именно ты довела меня до этого!
Они долго лежали в блаженном молчании. Наконец Китти уже не могла сдержать любопытство, терзавшее ее:
– Скажи наконец, что хотел от тебя президент?
Ей показалось, что у мужа на мгновение перехватило дыхание.
– Скажи, Тревис, в чем дело? – взмолилась она, чувствуя что-то неладное.
Внезапно руки его разжались, и, выпустив ее из своих объятий, он откинулся на траву и поднял задумчивый взгляд к небу, на котором уже появились первые звезды.
Китти притихла рядом, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не повторить вопроса, так как знала, что муж посвящает ее в свои дела лишь тогда, когда находит это нужным. Так уж он привык, и не было смысла торопить его.
Прошло несколько томительных минут. Наконец Тревис очнулся и, снова прижав к себе жену, мягко шепнул:
– Китти, мы едем в Париж.
От удивления у нее перехватило дыхание, и она так и застыла, глядя на него, не в силах произнести ни слова, – Париж, – мечтательно продолжал он, – да, мы едем в Париж. Президенту кажется, что теперь я мог бы попробовать себя на дипломатическом поприще. Во Франции сейчас кипят страсти: монархисты, бонапартисты, радикалы мутят воду. Президент считает, что надо кому-то на месте разобраться, что к чему. – Он замолчал, а потом, глубоко вздохнув, как перед прыжком в ледяную воду, резко бросил:
– Китти, президент хочет, чтобы мы уехали еще до конца месяца.
Это неожиданное известие оглушило ее, на мгновение ей показалось, что она умирает. Мысли беспорядочным потоком кружились в голове. Париж? И уже в конце этого месяца? А что же будет с рудником, с их ранчо? Да и Колт соскучился! А как же их дом? И ведь Тревису даже в голову не приходит спросить, а хочет ли она поехать! Черт побери, опять он все решил сам и даже не подумал посоветоваться с ней!
Не отрывая любящего взгляда от лица жены, Тревис с волнением наблюдал, как гнев и растерянность на нем сменяли друг друга. Он прекрасно понимал, о чем она думает, ведь еще и часа не прошло, как он испытывал то же самое.
– Для нас начинается совсем другая жизнь, Китти, восхитительно новая жизнь! Разве ты не понимаешь, ведь теперь я уже больше не покину тебя, мы всегда будем вместе. Президент пообещал, что больше никогда не пошлет меня на задание одного, ведь я ясно дал ему понять, что пользы в этом случае от меня не будет!
Джон Тревис вполне способен справиться со всеми делами дома. Пришло время, когда ему надо брать в свои руки фамильное богатство. А потом, ты ведь знаешь, управление рудником настолько хорошо налажено, что сейчас за ним уже не требуется постоянно присматривать. – И он снова стиснул ее в объятиях. – Как хорошо нам будет вместе, принцесса! Ты только подумай, – он хитро улыбнулся, – в Европе столько интересного, что моя страсть к приключениям, которая доставляла тебе много лет одни неприятности, на этот раз будет утолена!
Но Китти было вовсе не весело. Слишком много перемен ждало их в будущем и слишком неожиданно все это обрушилось на нее.
Радостная улыбка Тревиса стала похожа на гримасу, когда он почувствовал, что жена явно не разделяет его энтузиазма.
Он склонился над ней и умоляюще заглянул в глаза:
– Пообещай, что поедешь со мной, Китти. Прошу тебя.
Против этого она не смогла устоять. Нежные слова мужа словно разбудили ее, и она вернулась к действительности.
– Как ты мог подумать, что я решусь оставить тебя?! Но мне нужно какое-то время, Тревис, хотя бы для того, чтобы все обдумать, привыкнуть к мысли о скором отъезде. Не можем же мы просто взять и уехать, как будто через пару недель вернемся. И потом, милый, я совсем не уверена, что так уж хочу в Париж.
Муж понимающе кивнул, а Китти вдруг нервно засмеялась, прижавшись к нему.
– Ох, Тревис Колтрейн, на этот раз ты превзошел самого себя. Кажется, давно я уже не испытывала подобного потрясения!
Но он по-прежнему продолжал с тревогой заглядывать ей в глаза. Китти догадалась, что это еще не все. Этот просящий взгляд и выражение лица мужа были ей хорошо знакомы. Так и есть, Тревис немного помолчал и неуверенно произнес:
– Мы могли бы еще раз попытать счастья с Дани, если поедем в Париж.
Китти ощутила боль и неуверенность в его голосе. И хотя они уже много лет не касались этой темы, Китти хорошо знала, что горечь от разрыва с дочерью до сих пор жила в его сердце.
Сейчас девушке было уже около двадцати, в последний раз они видели Дани, когда ей минуло шесть. Китти хотела тогда взять ее к себе, любить и воспитывать малышку как собственную дочь, но стоило Элейн, родной тетке Дани, переехать в Силвер-Бьют, как неприятности не заставили себя ждать. Каким-то образом ей удавалось разрушить все попытки Тревиса сблизиться с ребенком. Она просто наслаждалась, видя, как он кипит от ярости. Китти, которая была отнюдь не глупа и не слепа, очень скоро догадалась, что причина ненависти Элейн к Тревису кроется в далеком прошлом. Что-то, видно, произошло много лет назад между ней и Тревисом, что-то, что она не могла ему простить до сих пор, но что именно, Китти не знала. Впрочем, она никогда не задавала вопросов, так как не была уверена, что ей понравится то, что она услышит.
План Элейн разрушить мир и покой в семье Тревиса и оторвать от него Дани с блеском удался. Почти за один год Дани из прелестной, ласковой и послушной девочки превратилась в своевольное, злобное и всем недовольное создание.
И бедняжка Китти стала постоянной мишенью для всех ее выходок. Жизнь превратилась в ежедневную мучительную пытку, и однажды, когда Китти за что-то наказала девочку, а та в ответ ударила мачеху, Тревис не выдержал. Не сказав жене ни слова, он отправил Элейн короткую записку, где признавал, что она победила, и разрешал забрать девочку. Позже он попытался все объяснить Китти, убеждая и ее, и себя, что девочке, может быть, будет гораздо лучше с родными матери в Кентукки.
Но в тот день, когда Элейн, не скрывая своего торжества, появилась на их ранчо, чтобы увезти с собой малышку, не выдержал Джон Тревис. Он был еще мал, и никто не подозревал о его неистовом темпераменте. Не помня себя от ярости, он кричал, что ненавидит и всю свою жизнь будет ненавидеть Элейн за то, что она увозит прочь его сестричку. Он обвинил ее в том, что именно она, притом намеренно, превратила девочку в неуправляемое и злобное существо. Но чувствуя себя в присутствии избаловавшей ее тетки в полной безопасности, Дани в ярости набросилась на брата, колотя и царапая его.
Китти и Элейн, подбежав к ним, с трудом растащили детей, но последними словами, которые выкрикнул на прощание сестре Джон Тревис, были:
– Я ненавижу тебя! Надеюсь, что больше никогда в жизни тебя не увижу!
– Чтоб ты сдох, Джон Тревис! – завопила в ответ Дани.
Сколько лет прошло с тех пор, но у сына до сих пор сохранился маленький шрам над левым глазом. Да и судя по всему, он по-прежнему не простил сестру, ведь с того дня Китти не слышала, чтобы он хоть раз упомянул ее имя.
Боль и обида снова нахлынули на нее, словно это все случилось вчера, и, как всегда, муж догадался, о чем она думает.
Заметив, как мучительно исказилось нежное лицо жены, он стиснул ее в объятиях и прижал к груди. Помолчав немного, Китти задумчиво сказала:
– Давай попробуем дать Дани еще один шанс. Ведь столько лет прошло. Может быть, теперь, когда она повзрослела, ей наконец удалось освободиться от влияния Элейн.
– Если бы это было так, думаю, она дала бы о себе знать, – мрачно процедил Тревис. Угрюмо сдвинув густые черные брови, он тяжело вздохнул:
– Она сейчас где-то на юге Франции, но это все, что мне известно. Когда Элейн удалось женить на себе того французского аристократа, за которым она гонялась столько лет, они с Дани переехали жить к нему. Она моя единственная дочь, а я почти ничего о ней не знаю! – с болью в голосе закончил он.
– А ты не можешь узнать ее адрес? Тогда мы бы написали ей и сообщили, что скоро будем в Париже.
Он кивнул:
– Думаю, это могут знать в местном отделении банка, в Силвер-Бьют. Ты же знаешь, все эти годы я посылал ей деньги, хотя Дани даже не удосужилась вспомнить о моем существовании.
Китти крепко сжала его ладонь и прильнула к ней губами.
– Может, теперь все будет по-другому. Не забывай, она выросла за эти годы. И не исключено, что смогла раскусить Элейн.
Он, тяжело вздохнув, ничего не ответил, и Китти поняла, что муж боится тешить себя напрасными надеждами.
– Ну а теперь, – весело сказала она, вставая и поправляя смятое платье, – давай-ка приведем себя в порядок и отыщем нашего сына. Надо же сообщить ему новости.
Слова Китти заставили Тревиса очнуться от невеселых мыслей. Схватив за руку улыбающуюся жену, он неожиданно притянул ее к себе и, быстро перевернувшись на живот, подмял под себя. Накрыв Китти своим телом, он пылко прошептал:
– Ну уж нет, милая, не так быстро. Пока ты угостила меня только закуской. Не пора ли перейти к основному блюду?!
И Китти ни на секунду не заколебалась. Бешено стучавшее сердце отозвалось на зов, любовь и страсть захватили их, и влюбленные продолжили самозабвенный полет в страну чувственных наслаждений.
Глава 2
Франция
Июль 1889 года
Гевин Мейсон не мог оторвать глаз от своего отражения в огромном зеркале в массивной позолоченной раме.
Ему очень нравилось то, что он видел.
В зеркале отражался мужчина среднего роста, с хорошей фигурой, и, по его собственному мнению, весьма привлекательной внешностью.
Откинув с высокого лба прядь светлых непослушных волос, Гевин недовольно насупился. Черт бы побрал эти кудри!
Вечно разлетающиеся во все стороны, пышные и непокорные, они придавали ему мальчишеский вид. Боже, как же он их ненавидел! Пришлось даже отрастить усы, но и с ними Гевин казался гораздо моложе своих двадцати пяти лет.
Цвет его волос нравился ему еще меньше. Светло-пшеничного оттенка, они порой напоминали ему яичный желток.
Тем не менее женщинам он нравился – и его непослушные вихры, как ни странно, тоже. Ну что ж, подумал он, значит, все не так уж плохо.
Он придвинулся еще ближе к зеркальной поверхности и принялся озабоченно разглядывать крохотное пятнышко в уголке глаза. Глазами он был совершенно доволен, ему был по душе даже их необычный темно-голубой цвет. Несколько лет назад одна из многочисленных шлюх, без которых он не мыслил своего существования, как-то в ярости крикнула ему, что у него взгляд как у ядовитой змеи.
– Ты настоящая змея, – кричала она, – хоть И с синими глазами, настоящее отродье сатаны!
Злобная усмешка искривила тонкие губы. Змея! Ну что ж, неплохо, он был даже польщен таким сравнением. Кое-кто из его приятелей, с кем он часто проводил время за дружеской попойкой, тоже иногда называл его «змеей», и он не обижался. Казалось, что это прозвище делает его значительнее, старше – что он становится больше похожим на отца. Да, с гордостью подумал он, Стьюарт Мейсон был не последним человеком в Кентукки и, если бы не этот трижды проклятый Тревис Колтрейн, был бы жив и сейчас.
Его мальчишеское лицо исказила гримаса гнева. Хотя он и был еще почти ребенком, когда случилась беда, но отчетливо помнил все, как будто это случилось вчера. Перед его глазами снова возникла страшная картина: вот бездыханное тело отца вносят в дом и кладут на кухонный стол. В ушах звенит страшный крик матери, и маленький Гевин чувствует, как все холодеет внутри и судорога страха скручивает желудок. До сих пор ему иногда снилось мертвое лицо отца, залитое кровью, и прямо между широко раскрытых глаз – черная дыра.
Вместе с людьми, которые принесли домой тело отца, пришла и Элейн Барбоу. Именно она и была тем человеком, который взял на себя труд объяснить юному Гевину, что его отец верил в одно, а Тревис Колтрейн – в другое. Она сказала также, что Гевину еще не раз придется слышать об отце разные небылицы, например, что он был членом страшного ку-клукс-клана и делал ужасные вещи.
– Но ты не должен верить этому, – прошептала Элейн. – Твой отец был храбрейшим из храбрых, потому что жизни своей не пожалел, защищая то, во что свято верил. А верил он в превосходство белой расы и в то, что негры должны знать свое место. И ты, Гевин, не должен думать плохо об отце.
И он вырос, гордясь Стьюартом.
Его мать так и не оправилась от этого удара. Казалось, желание жить покинуло ее, она лежала целыми днями, забыв об осиротевшем Гевине, и не прошло и года, как ее не стало.
Единственные близкие родственники мальчика, дядя с женой, и не подумали взять к себе сироту. Этой бездетной паре шумный и подвижный ребенок показался слишком большой обузой. Они уже обсуждали, что, может быть, стоит отправить его в городской приют, но тут вмешалась Элейн. Категорически заявив, что не позволит сыну Мейсона жить с чужими людьми или рассчитывать на городскую благотворительность, она увезла мальчика с собой. Так Гевин впервые попал в огромный, фантастической красоты особняк семьи Барбоу, и с этого момента у него началась совершенно новая жизнь. Теперь он не знал ни в чем нужды, носил роскошную одежду, дорогую обувь, забыл о том, как ложился спать на пустой желудок. Потом Элейн ненадолго уехала, а вернувшись, привезла с собой Дани Колтрейн. Бог свидетель, разве он рассердился на это? Кто бы знал, что значит жить бок о бок с отродьем человека, который лишил его отца, а ведь он, черт побери, и слова не сказал! И никогда бы не сделал этого, скорее добровольно отправился бы в приют. Он так и сказал тогда Элейн, а та, вздохнув, погладила мальчика по голове и объяснила коротко, что Дани не виновата в том, кто ее отец. Она добавила, что девочка – дочь ее родной сестры и, следовательно, член семьи Барбоу, и это самое главное, а значит, и обсуждать тут нечего.
Поначалу Гевину приходилось нелегко, но мало-помалу он привык. А по мере того как девочка становилась старше, она все больше нравилась Гевину, и теперь он с удовольствием останавливал на ней взгляд. Шли годы, и Дани постепенно хорошела, превращаясь в хрупкую, очаровательную девушку с глазами цвета свежего меда. По спине ее рассыпалась густая копна светло-каштановых волос, а изящная фигурка, стройная, как фарфоровая статуэтка, не раз заставляла сердце Гевина отчаянно колотиться в груди. Он сравнивал ее с сочным, истекающим соком плодом, и у него чесались руки сорвать его. Дети росли, но вот наступил день, когда скончался отец Элейн, а та, ничего не понимая в финансовых делах семьи, принялась распоряжаться сама. Не прошло и нескольких лет, как они были разорены. Поэтому, когда французский аристократ граф Клод де Бонне сделал Элейн предложение, она, не колеблясь ни минуты, согласилась и уехала во Францию. У де Бонне был прелестный маленький замок на вершине скалы на берегу Средиземного моря, недалеко от Монако. Туда Элейн перевезла и детей.
Никогда еще Гевин так не скучал по дому, как в те первые годы. Поначалу ему безумно хотелось вернуться в Кентукки, но постепенно он привык, и новая жизнь вскоре даже понравилась ему. Благодаря принцу Чарльзу III, тридцать три года тому назад разрешившему на своей земле азартные игры и построившему первое казино, Монако, или Монте-Карло, как называл его сам принц, скоро превратилось в бурлящую жизнью роскошную столицу игорного бизнеса. Жизнь здесь была сказочной и восхитительно интересной. Гевин все реже и реже думал о возвращении в Америку, и его мечты о родине как бы заволокло легкой дымкой. Не то чтобы он решил навсегда остаться во Франции, просто теперь возвращение откладывалось на неопределенный срок. Пока он может наслаждаться всеми прелестями Монте-Карло, он не вернется домой.
Внезапно Гевин нахмурился: он вспомнил, что граф де Бонне тоже был подвержен безумной страсти к игре. Год назад он был застрелен на дуэли, после чего выяснилось, что к этому времени он уже успел промотать почти все состояние. С тех пор вся жизнь Элейн проходила в отчаянных попытках хоть как-то сохранить жалкие остатки богатства покойного мужа и свести концы с концами.
Наконец дела пошли настолько плохо, что Гевин решил поговорить с Элейн. Он поинтересовался, почему она не потребует, чтобы Колтрейн увеличил содержание Дани, ведь ему было хорошо известно, что тот богат и владеет одним из самых больших серебряных рудников в Неваде.
Элейн терпеливо выслушала его, объяснив, что Колтрейн вряд ли согласится. В конце концов, прошло уже тринадцать лет с тех пор, когда он в последний раз получил письмо от дочери.
Гевин не верил своим ушам.
– Дани, что, с ума сошла?! Ведь ее отец – один из богатейших людей в Америке, а она знать его не желает! Можно ли быть такой легкомысленной?!
Элейн и бровью не повела, хотя Гевин еще долго кипел от возмущения. Она только холодно напомнила ему, что Дани сейчас не хочет иметь с отцом ничего общего и для этого есть веская причина.
– Видишь ли, – смущенно улыбнулась она, – Дани много раз писала ему, но я уничтожала письма. И поскольку девочка ни на одно из них не получила ответа, она уверена, что это он бросил ее. Она свято верит в то, что отец знать ее не хочет, потому что она предпочла жить со мной.
И тут Гевин не выдержал. Потеряв голову, он кричал, брызжа от возмущения слюной. Назвав Элейн безмозглой старой курицей, он обвинил ее в глупости и упрямстве, благодаря которым они остались почти без гроша за душой. Она оправдывалась как могла, сетуя, что никто не подозревал о несчастной страсти покойного графа к азартным играм. Ведь все были уверены, что он богат и будущее их обеспечено.
Итак, Гевину одному предстояло искать выход из тупика, в котором оказалась вся семья. Но что мог сделать он, который уже успел привыкнуть к роскоши, любил ее и не мог без нее обойтись? Гевин еще не забыл, что такое бедность, и нищета казалась ему хуже смерти.
Отогнав нахлынувшие воспоминания, Гевин вынул из шкафа рубашку, маленькое произведение искусства из тончайшего шелка цвета слоновой кости. Сшитая вручную, она прекрасно облегала тело и замечательно гармонировала с элегантным темно-голубым смокингом, который он выбрал в этот день из сотни других, тоже принадлежавших ему. Все это множество дорогих костюмов было в строгом порядке развешано на плечиках в просторной гардеробной. «Слава Богу, что в казино не принимали в заклад одежду, – с мрачным юмором подумал он, – иначе милейший граф мог бы оставить меня голым».
Он слабо улыбнулся, бросив прощальный взгляд на свое отражение. Постепенно в голове у него начал складываться отличный план. Сегодня утром Элейн ворвалась к нему в комнату, размахивая каким-то письмом и бессвязно что-то выкрикивая.
Гевин с усмешкой вспомнил, как стал читать письмо, а Элейн в нетерпении не сводила с него широко раскрытых глаз, как он потом долго хохотал, а она никак не могла понять причины его смеха.
– Неужели до тебя не доходит, что это может значить для всех нас? – наконец спросил он.
Она нехотя кивнула:
– Тревис пишет, что он теперь будет жить в Париже вместе с Китти. Он хочет увидеться с Дани, попытаться завоевать ее расположение.
Гевин нетерпеливо отмахнулся, перебив ее:
– Да нет, я не об этом. – Он торопливо пробежал глазами письмо. – Вот, читай. Тревис пишет, что составил распоряжение. Он хочет еще при жизни оставить детям свое состояние, его имущество будет разделено поровну, серебряный рудник достанется его сыну и Дани. – Не в силах сдержаться, он помахал письмом перед носом Элейн. – Вот оно! Дани сможет продать свою долю в разработках брату или кому угодно, и мы снова будем богаты!
Элейн попыталась было образумить его, напомнив, что у Дани, вне всякого сомнения, есть свои планы по поводу того, как в будущем поступить со своей долей наследства.
– А вдруг девочка решит вернуться в Америку и остаться там навсегда, – осторожно добавила она.
– Ну, тогда ей лучше как можно скорее выбросить эти мысли из головы, – буркнул Гевин. – Впрочем, оставь, я сам обо всем позабочусь, это не твое дело. И ни слова Дани об этом письме, ты поняла? – грозно предупредил он. Зная его вспыльчивость, Элейн молча кивнула. К тому же она так ненавидела Тревиса, что охотно уничтожила бы это письмо, так же как она уничтожила все его прежние.
Гевин закончил свой туалет, весело насвистывая. Довольная улыбка растянула его губы – в голове молодого человека окончательно сформировался хитроумный план. Гевин задумал не только вернуть себе утраченное богатство, но и уничтожить заодно самого Тревиса Колтрейна.
При мысли, что он наконец-то отомстит за отца, на душе у него вдруг стало так легко, что он не выдержал и расхохотался.
Проходя анфиладу комнат, он весело и беззаботно насвистывал, разглядывая роскошную обстановку. Дорогие хрупкие безделушки, драгоценные антикварные вещицы, замечательные полотна известных мастеров, роскошная мебель, стоившая целое состояние. Замок сам был похож на старинную бонбоньерку, но в глазах Гевина он казался просто старой рухлядью. Молодой Мейсон был поклонником совсем другого стиля – ему нравились не заставленные старинной мебелью, а наполненные светом просторные залы, где много воздуха.
Здесь же, по его мнению, было мрачно и душно. Впрочем, не важно. Скоро у него будет все, что он пожелает. У него будут деньги. Деньги Колтрейна! И его месть будет сладкой!
Комната Дани располагалась в конце длинного коридора.
Именно здесь ему бы хотелось жить: из окон открывался чудесный вид на вечно голубое Средиземное море, и слышен был глухой шум волн, бьющихся о скалы у подножия замка.
Когда Элейн только вышла замуж за де Бонне и они переехали сюда. Дани была просто невозможна. Завистливая, надменная и неуступчивая, она изводила Гевина, требуя, чтобы именно ей досталась самая большая и светлая комната. Она грубо и откровенно третировала мальчишку, считая себя единственной настоящей родней Элейн, и дразнила Гевина приемышем.
Он в ответ грозил ей как-нибудь подстеречь и сбросить ее из окна прямо на скалы, рисуя перепуганной девочке страшную картину ее мучительной смерти. Дани цепенела от ужаса, а потом с пронзительным визгом бежала жаловаться Элейн. Но время шло. Дани повзрослела, ее характер изменился – она стала доброжелательнее и мягче. Эта перемена была столь ощутима, что порой сбивала с толку Гевина и сильно озадачивала Элейн.
Гевин уже подошел к двери и хотел постучать, но передумал, услышав доносившийся из комнаты разговор: по-видимому, Дани была не одна. Приложив ухо к отполированной двери красного дерева, Гевин прислушался и скоро понял, кому принадлежит доносившийся из комнаты голос. Это была Бриана де Пол. Только у нее был такой низкий, теплый, мелодичный голос с легким французским акцентом, от которого она так и не отвыкла, несмотря на все старания Дани. Мать Брианы умерла много лет назад, а отец, служивший когда-то у графа управляющим, скончался только в прошлом году. Бриана и Дани были близкими подругами и всегда любили друг друга, как сестры.
Более того, прелестная молодая француженка очень походила лицом на Дани. Ее роскошные волосы были того же оттенка, но если карие глаза Дани сияли теплым, мягким блеском спелого каштана, то необычайно яркие, опушенные густыми темными ресницами глаза Брианы цветом напоминали искрящийся в свете каминного пламени дорогой бренди. И характер был под стать внешности – девушка, чуть что, вспыхивала как спичка. Гевин с удовольствием вспомнил, как она бешено сопротивлялась, когда при встрече где-нибудь в темном коридоре он игриво похлопывал ее прелестно округлившуюся попку или будто невзначай норовил прижаться к пышной, соблазнительной груди. Тысячу раз Бриана открыто заявляла Гевину, что терпеть его не может. Молодого человека это ничуть не смущало, он был уверен, что ненависть в один прекрасный момент может смениться совсем другим чувством, стоит только девушке понять, что именно он является хозяином положения. В конце концов теперь, когда отец ее умер, именно на нее легла забота о брате-калеке. Она всегда отчаянно нуждалась в деньгах и, когда Элейн взяла ее к себе горничной, ухватилась за работу обеими руками. Нужно только намекнуть строптивой девчонке, что от него зависит, потеряет она работу или нет, и маленькая упрямица и пикнуть не посмеет, когда он потребует от нее «дополнительных» услуг.
За тяжелой деревянной дверью голоса девушек звучали приглушенно, и он, как ни старался, не мог разобрать ни единого слова. Но Гевину показалось, что обе чем-то сильно взволнованы, и он, сгорая от любопытства, приник ухом к замочной скважине, стараясь расслышать, о чем они говорят.
Внезапно дверь распахнулась и из комнаты вышла Бриана. В руках у нее был тяжелый поднос с остатками завтрака.
Со всего размаху она налетела на Гевина. Посыпалась посуда, а недопитый апельсиновый сок щедро залил роскошную рубашку и смокинг Мейсона.
– Еще бы и нос тебе прищемить! – ничуть не смутившись, сердито процедила сквозь зубы Бриана, поворачиваясь к нему спиной.
Гевин так и остался стоять, провожая ее взглядом, пока она поднималась по лестнице, не в силах оторвать глаз от ее слегка покачивающихся изящных бедер. С трудом переведя дыхание, он напомнил себе, что очень-очень скоро эти пышные бедра будут соблазнительно раздвинуты для него, а нежные губки произнесут заветные ласковые слова.
– Гевин?
С трудом оторвавшись от мыслей о Бриане, он вошел в комнату. Дани сидела у окна. Перед ее глазами, ослепительно сверкая в лучах полуденного солнца и переливаясь всеми оттенками бирюзы, изумруда и аквамарина, ласково плескалось море.
Как всегда, на Дани было ее любимое белое муслиновое платьице. Оно было очень простое, но, когда Гевин, подвинув поближе удобное кресло, расположился напротив и взглянул на девушку, у него от восхищения перехватило дыхание. В своем белоснежном наряде, с нежным, задумчивым личиком, она напомнила ему ангела со старинного витража. Но что-то в неподвижной позе девушки вскоре заставило его насторожиться.
Уж слишком тихо она сидела. Гевин вспомнил, что с некоторых пор она совсем ушла в себя, все больше времени проводила, запершись в своей комнате, читая или просто размышляя, и выходила только к мессе.
Два года назад Дани приняла католичество и очень скоро, к изумлению Элейн, стала настоящей фанатичкой веры. Элейн даже поделилась с Гевином своей тревогой за девушку, и тот вполне разделил ее опасения. Впрочем, сколько они ни старались, им так и не удалось убедить Дани умерить свой религиозный пыл и вернуться к нормальной жизни.
Устроившись в удобном кресле, Гевин вытащил тонкий носовой платок и принялся осторожно промокать шелковое полотно рубашки, насквозь пропитавшейся апельсиновым соком.
– Вот неуклюжая девчонка, – проворчал он, – пора бы уж ей знать свое место. Она всего лишь прислуга в этом доме – не больше. Признаюсь, меня уже стала порядком раздражать ее дерзкая манера вести себя.
Казалось, Дани просто не слушала его.
– Рада тебя видеть, Гевин, мне давно хотелось поговорить с тобой, – мягко произнесла она.
Гевину страшно не понравилось, что при этих словах она прижала к груди молитвенник. Что-то незнакомое в ее голосе заставило его насторожиться и, резко вскинув голову, он пристально посмотрел ей в глаза, забыв про испачканную рубашку.
– Ты так много времени проводишь теперь в церкви, что ни я, ни Элейн почти не видим тебя. Мне это не нравится, Дани. Я страшно скучаю по тебе.
Но лицо девушки осталось при, этих словах по-прежнему безмятежным, и Гевин не на шутку встревожился.
– Мне уже давно надо серьезно поговорить с тобой, Гевин, – тихо сказала Дани. – Я приняла одно важное для себя решение. Это было очень трудно, я много молилась и плакала, но сейчас все уже позади, я успокоилась, а тебе и тете Элейн пришло наконец время узнать о моем решении.
Но мысли Гевина были заняты деньгами Тревиса Колтрейна, он просто не мог сейчас думать ни о чем другом, а поэтому нетерпеливо отмахнулся от слов Дани.
– Потом, дорогая. Сейчас у нас есть дела посерьезнее.
Послушай меня. Дани, нам очень нужно поговорить с тобой.
– Но то, о чем я хотела рассказать вам, очень важно! Послушай, Гевин, ведь решается моя жизнь, и…
– Дорогая моя, – нетерпеливо перебил он и насмешливо улыбнулся, заметив, как она, уронив молитвенник на колени, стиснула руки. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что необходимо сделать все возможное, чтобы помешать Дани высказаться. И он, зажмурившись, быстро заговорил:
– Послушай, милая, больше всего на свете я хочу, чтобы мы поженились. Вот уже много лет, как я понял, что безумно люблю тебя. Но я и сам не догадывался об этом, пока ты не стала проводить все время здесь, в своей комнате. Я мучился, тосковал, мне казалось, что ты не хочешь видеть меня, что ты, возможно, увлечена кем-то еще. Прости, любовь моя, но я не выдержал и стал следить за тобой, и теперь, когда я знаю, что ты бываешь только в церкви, мне стыдно смотреть тебе в глаза.
Нам с тобой нужно многое решить, – настойчиво продолжал он, стараясь не замечать растерянного выражения ее лица. Дани сделала слабую попытку освободить свою руку, которую Гевин слишком сильно сжал, но он не позволил ей этого. Он никак не мог понять странного выражения широко распахнутых глаз Дани. Что в них было? Испуг? Возмущение?
Почувствовав закипающую в груди тяжелую ярость, он с трудом взял себя в руки. Если он выйдет из себя, то может все испортить, да и потом, какая ему, в сущности, разница, что она чувствует?! Это будет брак по необходимости – необходимости иметь деньги. И поэтому не важно, сможет ли она когда-нибудь полюбить его.
– Думаю, Дани, ты давно уже догадывалась, какие чувства будишь во мне. Конечно, мы росли как брат и сестра и долгое время так и относились друг к другу. Но ты всегда была для меня гораздо больше, чем сестра. А сейчас я просто сгораю от желания назвать тебя своей навсегда! Давай обвенчаемся как можно скорее! А потом отправимся на родину в Неваду, чтобы потребовать то, что принадлежит тебе по праву…
– Гевин, ради Бога, замолчи немедленно! – пронзительно закричала она. Боль и отчаяние, прозвучавшие в ее голосе, не смогли смягчить ни стены, покрытые шелковыми нежно-розовыми обоями, ни пышные драпировки из белой парчи.
