Текст книги "Ладья Харона"

Автор книги: Паскаль Киньяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Глава I
Судно с младенцами

Яхотел бы провести свою жизнь в поиске недостающих мне слов. Что такое литератор? – Тот, от кого слова ускользают, уворачиваются, убегают, утаивают смысл. Им всегда слегка неуютно в той непривычной форме, которую рано или поздно приходится обретать. Они не говорят и не скрывают – они подают знак.Однажды я искал в этимологическом словаре Блоха и Вартбурга происхождение слова « corbillard» (катафалк) и обнаружил там его синоним – «coche d’eau»(речная перевозка), – такие барки возили по реке грудных младенцев. На следующий день я отправился в Национальную библиотеку; в ту пору она размещалась во втором округе Парижа, на улице Ришелье, в старинном дворце, который некогда занимал кардинал Мазарини. Там я ознакомился с историей портов. И записал три даты – 1595, 1679, 1690. В 1595 году речные суденышки – так называемые «корбейя» – прибывали в Париж по вторникам и пятницам. Сперва матросы выносили на берег зафрахтованный груз, а уж потом спеленатых младенцев в коробах, стоявших рядком на палубе; их укладывали на бочки у причала, а затем эти сверточки поочередно раздавал матерям человек из экипажа, которого так и звали – перевозчик младенцев. На следующий день, иначе говоря, по средам и субботам, эти барки – «корбейя» – увозили в Корбей других малышей, дабы они сосали грудь кормилиц, питаясь их молоком в какой-нибудь отдаленной сельской или лесной местности. В 1679 году Ришелье уже писал «корбейяр». В 1690-м Фюретьер [1]1
  1 Фюретьер Антуан (1619–1688) – французский писатель, клерикал и грамматист. Называя дату 1690 г., автор, видимо, имел в виду публикацию его книги.


[Закрыть]писал «корбийяр» и объяснял это слово так: речная перевозка, доставляющая грузы в Корбей – городок, расположенный в четырех лье от Парижа. Таким образом, «корбийяр» – в те времена, когда в Париже жили Малерб, Расин, Эспри, Ларошфуко, Лафайет, Лабрюйер, Сент-Коломб, Сен-Симон, – был не чем иным, как речным судном для младенцев, которое курсировало по Сене, оглашая ее берега детским плачем.

Глава II
Луиза Брюле

20 мая 1766 года Луиза Брюле тяжко занемогла и, боясь умереть от этой хвори, пожелала увидеть своего годовалого сына, которого определила на воспитание к кормилице, жившей в Монтаржи. Перевозчик младенцев по имени Луи, родом из Бри, доставил ребенка на монтаржийском «корбийяре» в Париж, на пристань Сен-Поль. Однако по прибытии ребенок оказался мертвым. Портовый надзиратель оповестил Луизу Брюле. В ожидании ее прихода перевозчик положил тело ребенка на крышку бочки. Письменное свидетельство, датированное 8 июня 1766 года, гласит: «В караульное помещение явилась женщина, нам незнакомая. Заливаясь слезами, она объявила, что пришла увидеть своего ребенка. Сообщив ей, что он умер, мы потребовали, чтобы она назвала свое имя. Женщина сказала, что зовут ее Луиза Брюле, по мужу Дамидо, каковой муж находится в услужении у Жаннье-крестьянина, проживающего на улице Сантье, тогда как сама она живет на улице Клери. Сказала также, что 25 февраля 1765 года определила своего ребенка мужского пола к кормилице, снабдив его детским приданым, приличествующим его положению. Сказала также, что узнала из письма помянутой кормилицы, полученного десять месяцев назад, что ребенок хворает, тогда как эта же кормилица ранее сообщала, что он здоров, и просила прислать ему одежду, каковую она и послала. Сказала далее, что просила увидеться с сыном, но получила ответ от мужа кормилицы, который писал, что ребенку никак не под силу перенести длинное путешествие. Сказала, что предложила плату за его лечение. Сказала, что с тех пор получила от кормилицы еще два письма, где говорилось, что ребенку от недели к неделе то лучше, то хуже, что его донимает перемежающаяся лихорадка, и будто бы происходит это от воспаления десен, в которых режутся зубки. Сказала, что более не получала никаких вестей и что материнская любовь и желание увидеть свое дитя вынудили ее послать за ним их кузена, снабдив его двумя письмами – одно местному кюре, другое мужу кормилицы. Сказала, что не помнит содержания помянутых писем, поскольку писал их ее муж, а сама она написанного не читала и потому ничего не знает. Сказала, что тяжко больна и стоит на пороге смерти, почему и захотела увидеть сына. Сказала, что кузен ее должен был ехать за ним, и она дивится, встретив его нынче здесь и услышав от него, что ребенок умер в дороге. Сказала, что не может признать сына в нынешнем его состоянии, ибо видела лишь однажды, а именно в тот день, когда произвела его на свет. Сказала, что признаёт пеленки и прочие вещи из его приданого. Сказала, что не знает, где находится ее муж, но полагает, что по хорошей погоде он должен быть в деревне со своими хозяевами».

10 июня Луиза Брюле, муж которой так и не объявился, была найдена без сознания на речном причале. 11 июня ее переправили домой. 17 июня ее муж Дамидо, вернувшись из селения под названием Севр, обнаружил жену мертвой в своей постели.

Протокол расследования от 8 июня 1766 года можно свести к следующему трагическому заключению: больная мать в тот миг, когда смертельная бездна готова поглотить ее навеки, желает увидеть свое единственное дитя и… не узнаёт его.

Ребенок – незнакомец от рождения.Запись слов Луизы Брюле непреложно подтверждает этот вывод: «Сказала, что не может признать сына в нынешнем его состоянии, ибо видела лишь однажды, а именно в тот день, когда произвела его на свет». Это признание, сделанное Луизой Брюле, потрясает до глубины души. Каким бы он ни был, в каком бы веке ни жил, в какой бы стране ни родился, любой ребенок – прежде всего незнакомец.Вся человеческая судьба заключена в этих словах: неизвестность появления на свет обречена неизвестности ухода в мир иной. И вот я переписываю архивные документы, которые доверяла мне Арлетт Фарж [2]2
  2 Фарж Арлетт – французский историк, исследователь жизни и быта женщин XVI–XVIII вв.


[Закрыть]в ту пору, когда мы с ней вместе ходили на улицу Бюси есть камбалу и мидии под чесночным соусом. Я решил назвать судьбой то, что Луиза Брюле называла «перевозчиком младенцев».

Глава III
Причал старицы

Дом, где я пишу, выходит на слепой рукав реки – старицу. Здесь, у восточной оконечности сада, обмелевшее ложе притока Йонны, избавленное от барж и небольших парусных суденышек, превратилось в царство уток, лебедей, плакучих ив и полусгнивших челноков. Берег тянется к северу и упирается в короткую каменную лесенку, которая ведет вниз, к причалу, где привязаны лодки, полные дождевой воды, кишат белые слизни и прыгают лягушки; это место издавна зовется Причалом старицы. В прежние времена по реке, вдоль бечевой тропы, ходили габары на конной тяге. К западу от острова Санс высилась крыша конторы, где взимали речную пошлину, и уходили в воду причальные мостки.

Заступ, секатор, топорик для мелких поленьев, пара резиновых сапог для вязкой земли, желтый зонт для неба, карандаш и оборотная сторона конвертов, – одинокая жизнь обходится не слишком дорого, если учесть семь радостей, из которых она складывается.

Это всего лишь семь дней недели.

И никакой иной музыки в этом затерянном мирке, кроме всплесков воды под осторожными челнами рыбаков, которые бесшумно спускают на дно якорь перед тем, как забросить удочки в туман, стелющийся над серой водой.

Глава IV
Этьен Малларме [3]3
  3 Малларме Стефан (1842–1898) – французский поэт, один из столпов символизма.


[Закрыть]

Некогда Мария Малларме и ее младший брат плыли в Санс вверх по реке на лодке их отца. Они плыли по Йонне. Они удили щук вблизи острова.

В ту пору Стефана еще звали Этьеном.

Давным-давно, в детстве, Этьен Малларме счастливым мальчиком проплывал здесь.

Глава V
Лаодамия [4]4
  4 Лаодамия – в древнегреческой мифологии жена Протесилая, царя одного из фессалийских племен, участника Троянской войны. Протесилай первым сошел с греческого корабля на берег Трои, несмотря на предсказание, что он погибнет, и был убит.


[Закрыть]

Случилось так, что погибший Протесилай получил разрешение вернуться на землю, дабы провести один день со своею супругой.

И однако он колебался.

Он любил Лаодамию. Об этом свидетельствует Овидий [5]5
  5 Гай Овидий Назон (43 до н. э. – 18/17 до н. э.) – древнеримский поэт, автор знаменитой книги «Метаморфозы», в которой повествуется о волшебных превращениях персонажей греческой и римской мифологии.


[Закрыть].

Поэт Левий [6]6
  6 Левий (Laevius Milissus) (?—80 до н. э.) – древнеримский поэт, чьи произведения почти не сохранились. Упоминается у Светония, Авзона, Овидия, Катулла и др.


[Закрыть]писал, что Протесилай настолько дорожил жизнью, что никак не мог заставить себя удовольствоваться всего одним днем.

Катулл [7]7
  7 Катулл Гай Валерий (ок. 87 до н. э. – 54 до н. э.) – виднейший древнеримский поэт-лирик.


[Закрыть]писал, что Протесилай боялся волнения, которое неизбежно должно было охватить его в миг, когда он откроет Лаодамии объятия. Ему казалось, что тело его уже не сможет вожделеть к ней, что его напрягшийся член не сумеет проникнуть в нее, а если и проникнет, то ненадолго сохранит свою силу в ней, что ему не удастся подарить своей супруге наслаждение, которое она так редко испытывала в его постели.

Ибо Протесилай обладал Лаодамией всего лишь один день. На следующее утро после свадьбы он уже стоял на палубе греческого судна, которое вместе с другими военными кораблями шло к Трое.

В конечном счете Протесилай принял этот дар богов. Он покинул ад. Поднялся на землю. Встретился с Лаодамией. Лаодамия простерла к нему руки. Протесилай сжал ее руки. Ночь коротка. Однако на это короткое время мужская сила Протесилая возвращается к нему. И находит свое утоление во тьме. К концу ночи тени уводят его обратно в царство теней.

Но после его ухода Лаодамия убивает себя: она спала с Протесилаем всего два раза. Один раз перед тем, как он ушел. Второй раз перед тем, как он снова ушел.

Мужчина подарил ей лишь горе двух разлук.

Левий дал своей трагедии странное название, которое на письме выглядит объятием – «Протесилаодамия».Катулл любил эту легенду. Овидий без конца цитировал ее.

* * *

Кто пережил иное – не то, что Протесилай?! Кто перечувствовал иное – не то, что Лаодамия?! Единственный день… Единственная ночь…

Глава VI
Саломон из Лондона

Йозеф Гайдн [8]8
  8 Гайдн Йозеф (1732–1809) – австрийский композитор. В 1791 г. уехал в Лондон, где работал и выступал в 1791–1792 и 1794–1795 гг.


[Закрыть]сидит за работой в своем маленьком домике № 21 по Сейлерштатте. Сейчас десять часов вечера. Он занят сочинением «Ноктюрнов для Неаполитанского короля». Вдруг он видит перед собой незнакомца, который входит к нему в комнату, который снимает шляпу, который говорит ему:

– Я Саломон из Лондона. Я приехал за вами. К завтрашнему утру вы должны собрать вещи для отъезда.

Йозеф Гайдн садится на корабль, плывущий в Лондон, где он очень скоро познает громкую славу.

Глава VII
Город мертвых

Серый, безлюдный порт.

1 ноября 1828 года король Людовик XIII въехал на коне в мертвый город, застывший в жутком безмолвии, заваленный трупами.

Один лишь океан еще жил, вздымая свои поседевшие волны.

Ла-Рошель стала городом мертвых.

Редкие призраки, чьи разверстые рты еще испускали беззвучный вопль, падали бездыханными.

Белые чайки метались над телами, вырывая из них куски плоти.

Не бывает детей. Есть только крошечные головки – сморщенные, лысые, беззубые, склизкие. Малюсенькие старички, лоснящиеся от крови, исторгнутой женским чревом.

Есть только лики предков, как есть только имена предков.

* * *

В 1421 году в Антверпене, у входа на кладбище, монахи-доминиканцы построили лабиринт. Они выкрасили в огненный цвет его стены сверху донизу, от сводов до каменных плит пола. Свет, озарявший эту череду ниш и тупиков, полных загадки, поступал из девяти окошечек, которые были застеклены красными витражами, дабы создать полное впечатление геенны огненной. В языках пламени можно было разглядеть бесконечное множество скованных людей – нагих изможденных мужчин, нагих изможденных женщин, – испускавших беззвучные, неслышные вопли.

Я покинул Гавр в 1958 году. Мне запомнилось, что ветер тогда задувал бешеными порывами. Небо было белёсое. Солнце, круглое, бледное и такое немощное, стояло низко у самого горизонта. Зима только начиналась. Я шел к часовне мужского лицея. Управление общественных работ, которое восстанавливало разрушенное здание лицея, несколькими днями раньше снесло часовню. А я служил в ней мессу три года подряд. Я шагал, склонив голову. Я всегда так ходил – склонив голову. Мне нравилось идти вперед со склоненной головой. Склоненной от стеснения и стыда. Склоненной от чтения и страха. Склоненной от молчания и сознания греховности. Склоненной – и это главное, – оттого, что приходилось пробиваться сквозь невообразимо жестокий, почти звериный натиск ветра. Я пересек кладбище Святого Роха. Пробрался в город, где буйствовал ветер. Приветствую тебя, город, который не совсем еще восстал из пепла и руин! Город, чьи новенькие стены, чьи узкие жилые дома, построенные Перэ [9]9
  9 Перэ Огюст (1874–1954) – французский архитектор, первым применивший железобетон как строительный материал для домов.


[Закрыть], тянутся к небу, стараясь выглядеть такими же белыми, как этот окоем, уже затянутый зимней снежной пеленой. Старинная часовня обратилась в груду каменных обломков, загромоздивших даже тротуар. Дома я ссыпал в карман коротких фланелевых штанов все свои сбережения. И теперь бросаю монетки в эту кучу мусора. Бросаю никелевую мелочь в развалины строения, где прежде собирал пожертвования на ранней утренней мессе, протягивая прихожанам алюминиевое блюдо. Однажды неизвестный первобытный охотник, покидая грот Каррье, оставил две мелкие морские ракушки в расселине, прямо над своим рисунком, выцарапанным на каменной стене осколком кремня. Руины христианской часовни мокли под мелким дождиком, в слизистом холоде морского тумана, справа от двора мужского лицея, где мои товарищи на переменках толкали меня или ласкали в одной из трех зловонных дощатых уборных, стоявших бок о бок. Я до сих пор явственно помню, как легкие светлые монетки, скользнув, исчезали в щелях между гипсовыми обломками, это было в 1958 году, сразу после государственного переворота.

Глава VIII Пыльный бес

Пыльным бесом называют мелкий, даже, можно сказать, карликовый смерч высотой в два-три человеческих роста, который в августе месяце взметает вверх тучи пыли или солому с полей. Обычно пыльный бес появляется с приходом гроз. Лохматый желтый столб, шатаясь и зловеще поблескивая, движется вперед, опережает гром, возвещает сверкание молнии. Он с бешеной скоростью вращается над бороздами пашни, втягивая в себя комья земли, или над речными берегами, всасывая песок, или вдоль тропинок, заглатывая былинки и цветки чертополоха; чаще всего пыльный бес испускает дух в лесных зарослях.

Или же разбивается о водную гладь.

Бывает так, что ночь не вовсе уходит из дней, которые мы проживаем. И тогда тела наши встречают наступившее утро запоздалыми реакциями. На лицах лежит печать минувшей ночи. Вот уже и полдень наступил, а мы еще не отделались от ночного кошмара. И даже вставляя ключ в замочную скважину входной двери после долгого рабочего дня, мы все еще с дрожью вспоминаем тех, кто привиделся нам во сне, а главное, то, что они нам сказали. И тщетно мы трем глаза, тщетно освежаем холодной водой щеки и лоб, – ночь упорно оставляет после себя смутные образы, мерцающие потусторонним светом, который не имеет ничего общего с астральным.

Образы – порождения снов – чем-то напоминают камешки в воде, которые поблескивают в прохладных струях, вьющихся между листьями мяты. Их яркая красота заставляет вас нагнуться. Трудно избежать соблазна встать на колени в душистом благоухании зубчатых пушистых листиков мяты, истоптанных ногами тех, кто проходит над Йонной. Вы засучиваете рукав выше локтя. И погружаете в воду руку, чувствуя, как она вздрагивает от холода.

Побелевшие оледенелые пальцы неловко сгребают камешки со дна текучей прозрачности; извлекают их на свет божий; вода сбегает с них каплями; на воздухе они вмиг темнеют, и мы разочарованно отводим глаза; я говорю о самых значительных событиях нашей жизни; их прелесть быстро меркнет; нам уже непонятно, что же хотели поведать эти камешки, еще минуту назад дразнившие наше воображение; непонятно даже, что заставило нас без колебания опуститься на колени.

Там были страшные глаза. Там были шелковые платья с роскошными декольте. И мужские члены, и женские чрева, и разорванные партитуры, и старозаветная мебель, и желтый, как воск, президент, и заострившийся нос, и два друга.

Блеклые камешки… Всего лишь блеклые камешки…

Маточными геммами назывались маленькие двусторонние амулеты из гематита – красного железняка, – которые женщины античных времен в Египте, Афинах, Риме, Константинополе носили на себе вплоть до самых родов. На лицевой стороне была вырезана фигурка беременной женщины в родильном кресле, украшенном двумя бараньими головами. Ее чрево между раздвинутыми ляжками имело вид пузыря, замкнутого на ключ. Повитуха держала в руке массивную палку. На оборотной стороне было написано греческими буквами имя – Ororiouth.Греческое слово «гематит» буквально переводится как «кровавый камень». Погруженный в воду, маленький продолговатый окатыш становится багрово-красным, точно кровь, текущая из раны.

* * *

Вот точное определение прошлого: это все, что проходит через ворота, ведущие вниз, во тьму.

Один лишь Гор [10]10
  10 Гор – божество древнеегипетской мифологии, изображавшееся, как правило, с соколиной головой (бог-сокол, бог Солнца).


[Закрыть]поворачивает ключ рождения или пробуждения.

И это не память, а сновидение являет собою биологическое зеркало, в котором отражаются мертвые.

Греки зовут «демоном» этого соглядатая, затаившегося на дне реликвария в каждом из нас.

Мальчик Гарпократ [11]11
  11 Гарпократ – в древней Греции и древнем Риме аналог египетского бога Гора, почитавшийся как бог молчания. Изображался в виде мальчика с пальцем, прижатым к губам.


[Закрыть], стоящий у дверей комнаты беременной женщины, прижимает палец к губам, а в другой руке держит ключ разрешения от бремени; он не дает раскрыться круглому вместилищу отцовской спермы, которое должно хранить ее в себе десять лунных месяцев. Он оберегает непрерывные метаморфозы фетишей. Некто вроде бога с пальцем, прижатым к устам, призывающим к молчанию, или бога с пальцем у губ, которые что-то безмолвно произносят, по всей видимости, следит за нашей мозговой пещерой. Он проясняет воспоминания, которые мы храним об ушедших, непрестанно бередя свои сердца болью потери. Ибо мы приукрашиваем их речи безмолвием, в котором вызревают эти почти божественные призраки слов, изреченных устами их мертвых хозяев. И никто из числа живых не осмелится опровергать наши измышления. Эти картины или композиции со временем становятся все более убедительными, их автор – все более походит на сказочника, обращаясь то в осла, то в ужа, то в фаллическую птицу, то в бабочку или в мотылька, то в мяту или в чертополох, а его рассказы постепенно наполняются все более чудесным содержанием. Волшебные, упоительные сцены, где царит один-единственный живописатель. Этот живописатель – не что иное, как образ, которого всегда будет не хватать в глубине тела. Тоненький стерженек-пенис, более древний, чем даже красная гемма-талисман. Ибо как раз оттого, что род людской отмечен двумя разными половыми признаками, мы и вырезаем изображения на двух сторонах камня, сочиняем диптихи, проводим параллельные линии, выстраиваем диалоги. Противоположности эти, которые служат неисчерпаемым источником рождения новых знаков речи по мере того, как они обретают плоть и водворяются в наших душах, окончательно подпадают под власть своих образцов. И все более отдаляются от хаоса, который разрушают тем, что приводят в порядок.

Это величественные скорбные образы заставляют нас приглушать горестные стоны.

Мы отвергаем грубую реальность плоти.

Мы обходим молчанием правду.

Мы проникаемся любовью к этим образам лишь после того, как полностью перекроим их на свой лад и забудем, какими они были в действительности.

И тогда уже мы сами уподобляемся божку с пальцем, прижатым к сомкнутым устам, чтобы никто больше не напоминал нам о нашем обмане.

Глава IX
Изгнание

24 августа 410 года Рим был захвачен армией готов. И разграблен в два дня. На третий день город сожгли. Христиане Рима, собравшись вместе, горько сетовали на то, что могилы апостолов не спасли их от бедствий. Тогда-то Августин [12]12
  12 Аврелий Августин (Блаженный Августин) (354–430) – один из выдающихся мыслителей и отцов католической церкви, причисленный к лику святых.


[Закрыть]и задумал свой «Град Божий», дабы противопоставить образ истинно нерушимого и вечного города воспоминанию об имперском Риме, превращенном в черные дымящиеся развалины. Отныне главную империю мира предстояло делить меж собою двум столицам. Одна – видимая, величайшая – была разбита, разгромлена, сожжена дотла, и ей в удел остались только память о прошлом да старческое угасание. Другая – невидимая – сулила спасение, питала чаяния, обещала все блага на свете и вечную молодость; именно ей суждено было предстать перед Господом в день Страшного суда. Поначалу Августин собирался озаглавить задуманный труд иначе – «Два города». Эту мысль внушили ему слова, написанные некогда Тихонием Африканским [13]13
  13 Тихоний Африканский (ок. 330—ок. 390) – латиноязычный богослов, основатель христианской экзегетики.


[Закрыть]: «Есть два царства и два царя – Христос и Диавол. Первому угоден наш мир, второй же избегает его. У одного столица зовется Иерусалим, у другого – Вавилон». Однако в конечном счете Августин отказался от этого названия, объяснив это тем, что следует дать книге имя лишь лучшего из городов, ибо только ему предстоит сделаться столицею мира. Первые три тома появились в 413 году. Четвертый и пятый – в 415-м. Шестой – в 417-м. Так я одним махом совершил путешествие по обоим царствам Августина. Время до рождения и время после рождения – вот каковы были двери, ведущие туда. Единственный в своем роде эксперимент, чья метаморфоза особенно явственно выделялась на фоне смерти. Смерти, которой я упрямо отказывал в праве на место в онтологическом мире. Я не хотел признавать существования трех царств. Только два царства – подобно тем двум городам начала Средневековья – могли блуждать в пространстве, где одно из них должно было стать концом другого, обратив землю в фантоммира. Ибо, согласно Августину, Божий Град блуждаетв сущем. А сущее двояко: век и вечность, прошлое и былое, плод и древесный сок. И так же, как я не находил сущего в смерти, так не пытался искать Бога – во всем, что меня касалось, – в нашем реальном мире. Просто искал на поверхности земли воспоминание о Той, что отвечала мне взглядом на взгляд. О Той, чьи трепещущие ресницы заставляли меня таять от блаженства. О Той, чья Тень улетела в неведомые дали, оставив после себя лишь тень этой Тени. Ибо тень, бесконечно далекая от всякого тела, возникнув задолго до него, осеняет своим крылом жизнь каждого человека. Ибо, что бы ни утверждал Павел, не смерть набрасывает на все сущее темный покров этой тени. Ее непрестанно рождает Утрата, омрачающая наши жизни в свете первого дня. Эту тень, что осеняет собою время от начала времен, зовут Меланхолией. Благодаря ей все обретает несказанную красоту.

Nudus exii de utero matris.Нагим вышел я из материнского чрева. Нагим и вернусь в землю. Ибо мы ничего не принесли в этот мир, а потому ничего не унесем с собою за черные врата смерти.

* * *

Exii. Явышел. Иначе: ушел в изгнание.

Красная гемма, едва попав под солнечные лучи, мгновенно темнеет.

Связь, которую с самого рождения мы имеем с заброшенностью, с водой, с отсутствием, с потерями, с надеждой, с мраком, с одиночеством, становится еще прочнее всякий раз, как очередной умерший падает на обочину нашей жизни. Заброшенность – вот глубинный пласт нашего сознания. Мы обделены радостью, которая еще не имела – возникнув в нас сразу после того, как мы увидели солнце этой земли, – памяти, в которой можно было бы черпать воспоминания о себе.