Текст книги "Альбуций"

Автор книги: Паскаль Киньяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

СЛЕПАЯ МАТЬ
MATER CAECA FILIUM RETINENS120
  Слепая мать, не отпускающая сына (лат.).


[Закрыть]

Некий купец отправился по делам в дальние края. Попав в плен к пиратам, он написал жене и сыну, прося выкупить его. Тем временем жена его ослепла от горьких слез. Сын решил пуститься в плавание, дабы спасти отца. Мать умоляла его остаться, чтобы кормить ее, водить, содержать в чистоте и занимать беседою. Но сын отказался, торопясь встретиться с отцом и вырвать его из рук пиратов. Тогда мать затевает процесс и добивается того, что сына бросают в тюрьму за нарушение сыновнего долга.

Азиний Поллион сохранил лишь несколько диалогов на эту тему:

– Целых восемь месяцев я носила и кормила тебя в своем чреве. Рассеки же теперь свой живот и верни кровь, которую я отдала тебе.

– Я обязан жизнью моему отцу. Это он оплодотворил твое чрево. Ему первому я и должен оказать сыновнюю помощь.

– У твоего отца есть глаза. И пираты кормят его. У твоей матери больше нет глаз. А ее сын не хочет подносить пищу к ее губам.

– Что ты выигрываешь, держа меня в темнице? Твой муж томится в цепях. Твой сын томится в цепях.

– Я выигрываю то, что мой муж думает обо мне и мой сын думает обо мне.

– Они оба скованы железными путами, которые изранили им руки и ноги.

– Как могу я узнать, что эти путы из железа? Я больше ничего не вижу.

Роман Альбуция Сила «Слепая мать» отличается от всех прочих античных произведений крайней озлобленностью в отношении женского пола. Его можно уверенно отнести к моменту разрыва со Спу-рией. Вывод Альбуция звучит непререкаемо: «Quotiens patris pugnaret et matris, prius esse patris officium» (Когда возникает конфликт меж долгом перед отцом и долгом перед матерью, преобладает первый из них). У Сенеки сохранился лишь ответ матери: «Опаснее всего остаться жить дома. Мои глаза ослепли от слез. Другим повезло больше, чем мне: они всего лишь сидят, скованные, в трюме пиратского корабля». Альбуций завершает свой роман «Атака» следующими словами: «О судьи, что прекрасней всего на свете? Кровь ли, брызнувшая из раны в тот миг, когда из нее вырвали меч? Жемчужина росы на головке синего чертополоха? Капля семени на напруженном члене военного трибуна? Пронзительная трель флейты музыканта? Солнце, встающее из-за края луга, когда ночной туман медленно тает, обнажая черные скалы и платаны в долине По? Облака над ущельем Тенде?» Цестий, разумеется, не упустил случая заметить, что Альбу-ций мог бы и «отрезать» этот свой «напруженный член». Он добавил также, во время другой декламации, исполненной на форуме и законченной им в довольно поздний час: «Альбуций сравнивает свое семя с восходом солнца. О судьи, на землю уже пала ночь. Прикажите же внести сюда семя Альбуция!»

ПИРШЕСТВО ФЛАМИНИНА
FLAMININUS INTER CENAM REUM PUNIENS221
  Фламинин казнит арестованного во время обеда (лат.).


[Закрыть]

Когда Фламинина назначили проконсулом, он приветствовал своих клиентов и щедро наградил их подарками. Поцеловал в лоб жену. Сел в носилки и покинул город через Римские ворота, дабы отправиться в свою провинцию.

Сделав остановку в пути, он устроил пир. На этот пир он велел созвать танцовщиц. Во время пляски Фламинин возжелал одну из них. Он подозвал ее, усадил рядом с собою, попотчевал яствами и винами. Взяв руку куртизанки, он просунул ее под свою тогу. Куртизанка так ловко и умело возбудила проконсула, что он попросил ее провести с ним ночь. Та ответила, что никогда не видела, как обезглавливают людей, и это ее весьма сокрушает. Фламинин зовет слуг, велит привести мужчину крепкого сложения, а также орудия пытки и казни: дыбу, фасции, топоры, колоду, воронку. Приводят арестанта, сидевшего в тюрьме. Блудница с удовольствием смотрит, как он бледнеет от ужаса. Ему связывают руки за спиной. Она просит, чтобы его обрили. Разговаривает с ним. Затем ему отрубают голову. Перед этим Фламинин сказал ликтору, исполнявшему обязанности палача:

– Bibe, lictor, ut fortius ferias (Выпей, ликтор, чтобы удар твой был вернее).

Гости окружают их, аплодируют и пьют за здоровье хозяина, желая ему всяческих благ. Проконсул велит поднять отрубленную голову и поднести к глазам куртизанки. Та отшатывается. Все хохочут и осушают кубки; кровь казненного течет под ложа. Куртизанка проводит ночь с Фламинином и доставляет ему наслаждение, ублажив губами.

Альбуций восклицает:

– Римский народ доверил тебе власть, а ты доверил свою власть блуднице.

– Но я никогда не видела, как убивают человека.

– Я скорблю не о жизни раба, но о том, что ты обезглавил его в честь завершения пиршества.

– Женщина, скажи, напрягся ли его член, когда он умирал? .

– Я видела множество возбужденных мужчин, но никогда не видела, как убивают одного мужчину.

– Среди объедков, оставленных пьяными гостями, валялась человеческая голова.

Альбуций начинает заключительную часть следующим образом: «Contractam sanguine humano mensam loquor, strictas in triclinio secures. Distinguuntur argenteis poculis aurea...» (Я расскажу вам о столе, обагренном человеческой кровью. В пиршественном зале вынуты из чехлов топоры. Ярко блестят золотые кубки, отражаясь в серебряных чашах...) Обнажив груди перед Фламинином, женщина просит его приказать, чтобы готовили фасции и сняли чехлы с секир. «Quis inter haec de convivio cogitat? Homi-nem, inquit, occidi numquam vidi!» (Кто еще помышляет о пиршестве среди этой крови и этих секир? Она говорит: я никогда не видела, как умирает человек!)

Меня восхищает другое развитие этой темы, принадлежащее не Альбуцию Силу, а уроженцу Нарбонны Вотиену Монтану, который сумел описать глаза зрителей, лихорадочно блестевшие так, словно они следили за скачками в амфитеатре. В его версии против Фламинина затеян судебный процесс – но не из-за казни человека во время пиршества, а из-за того, что проконсул отдал свой приказ, не надев башмаков, соответствующих его должности:

«В миг удара ликтор взглянул на проконсула, проконсул на куртизанку, а куртизанка на чресла казнимого, мелко дрожавшие от ужаса.

– Age lege! (Исполняй закон!) – приказал проконсул.

На Фламинине не было обязательных кожаных башмаков. Однако же он встал и объявил, что все должны выпить за здоровье ликтора».

БРАЧНАЯ КЛЯТВА
JUSJURANDUM MARITI ЕТ UXORIS

Некие мужчина и женщина вступили в брак и дали друг другу клятву, что, ежели с одним из них приключится какое-нибудь несчастье, другой жить не станет. В знак чего они взялись за руки точно так же, как усопшие, изображенные на могильных каменных плитах. И лишь после этого молодая супруга развязала пояс.

Путешествуя в чужих краях, муж имел несчастье влюбиться в одну вдову, годами старше его жены, но более богатую и более искушенную в любовных играх. Он отсылает жене двойную табличку за своей печатью с сообщением о собственной гибели и о том, что ей надлежит встретиться с ним «либо в царстве теней, либо в небытии». Жена уложила волосы в прическу, омыла свое тело с головы до ног, надела самую красивую свою тогу и, взойдя на крышу дома, бросилась вниз, на улицу. Она рухнула на ребенка, игравшего с тележкой из оливкового дерева. Ребенок убит на месте, женщина раскроила череп, но осталась в живых.

Женщина выздоравливает. Она узнает, что муж ее не умер. Отец велит ей подать в суд на супруга, разорвать священный брачный союз и вернуться к нему.

Женщина отказывается. Она говорит:

– Non possum relinquere virum (Я не могу оставить мужа).

Тогда отец начинает судебный процесс, желая вынудить дочь исполнять долг по отношению к нему, а не к супругу. Он нанимает людей с приказом отыскать ее мужа. Его находят, вырывают из объятий старой распутницы и, связав руки, насильно доставляют в суд.

Муж:

– Я отослал ей то письмо, дабы испытать и проверить, по-прежнему ли она любит меня.

Супруга:

– Я любила тебя. И сказала себе: я умру.

– Она нарочно выбрала такое место, где наверняка нельзя было разбиться.

– Это место – погибший ребенок.

– Она бросилась с крыши, думая: «Вот хорошая шутка! Муж напугал меня своей мнимой смертью. Я же напугаю его мнимым самоубийством».

– Факел, горящий впустую, гаснет. Я покинула бы тебя, супруг мой, если бы лоно мое тебя не любило.

– Факел вспыхивает ярче, когда им размахивают. Дай же мне взмахнуть факелом твоей любви. Mollit viros otium. Jactatas flammas mota face crescere (Нега расслабляет людские чувства. Пламя, которым размахивают, разгорается с новой силой).

Позже Овидий, любивший этот роман, написал свою версию, снискавшую восторг публики. Альбуций же завершал сюжет следующими словами:

– Женщина, когда в следующий раз вздумаешь броситься вниз, смотри хорошенько, куда падаешь.

РАСПУТНАЯ ЖРИЦА
SACERDOS PROSTITUTA

Некая юная девушка отправляется в паломничество на Родос в сопровождении отца и матери. Судно, на котором они плывут, захватывают пираты. Они выставляют девушку на продажу в маленьком портовом городке. Один сводник, купив ее, помещает в бордель, где проститутки принимают клиентов на верхних этажах. Мужчины приходят к ней, поднимаются с нею наверх, она задергивает входную занавеску, просит деньги вперед и умоляет не требовать от нее услуг, которые лишили бы ее девственности. Но однажды явился солдат, не пожелавший внять ее просьбе: он отказался от ее рук, отказался от ее губ, отказался от ее ягодиц, отказался от ее ушей, отказался от ее подмышек, отказался от пальцев ног. Он заявил:

– Я хочу то место, где зачинают детей и откуда они появляются в миг своего рождения.

Он избивает девушку и бросается на нее, чтобы взять силой. Она сопротивляется – сперва на ложе, потом на деревянном полу. Выхватывает меч солдата. И свирепо вонзает его в грудь мужчины, собравшегося изнасиловать ее, со словами:

– Tene arma, quae nescis tenere pro pudicitia! (Сохрани же в себе это оружие, которое не сохранило почтения перед непорочностью!)

Родные солдата и сводник обвиняют молодую девушку в убийстве. Но суд оправдывает ее. Девушку отправляют в Грецию, на материк, в ее родной город.

Проникнувшись отвращением ко всем мужчинам на свете, она просит, чтобы ее посвятили в жрицы. Храм проводит расследование и отказывает. Один из главных магистратов города заявляет:

– Она работала в борделе. Была арестована за смертоубийство. А теперь вознамерилась стать жрицей!

– Я девственница.

– Чем можешь ты доказать свою непорочность?

– В борделе, где меня содержали, я предала смерти человека, пожелавшего осквернить мое лоно.

– Солдата ты убила. Но своднику ты служила.

– Militem occidi. Nemo mihi virginitatem eripuit (Я убила солдата. Никто не лишил меня девственности).

– Мужчины, посещавшие бордель, хотели получить ее.

– Они получали удовольствие, не более того.

– Жрица должна хранить стыдливость. Жрица должна возносить молитвы за солдат. А вы доверяете этот священный долг рукам, которые ублажали мужские члены и убивали солдат.

– Что до моих рук, я стала жертвою злого рока. Что до убитого, я стала жертвою собственной стыдливости.

– Ты стояла обнаженной на рыночной площади. Сводник оглядел и ощупал все члены твоего тела. Разве так понтифик осматривает юных девственниц, до того как посвятить их в жрицы и вложить им в руки жертвенный нож?

– Моей непорочности хватило на то, чтобы вонзить жертвенный нож в тело человека. В ту ночь я была жрицей.

– Другие блудницы встретили тебя поцелуями. Они научили тебя ласкам и их стоимости, показали, какие позы должно принимать твое тело согласно расценкам сводника. И после этого ты смеешь добиваться жреческого звания?

– Это было жреческое служение.

– Тебя научили словам, которые неведомы жрицам. Тебе принесли украшения, коими убрали твои груди, лоно и лодыжки. Нарумянили щеки, зачернили брови, умастили тело, облекли его в прозрачные ткани.

– Я осталась девственницей. Суд оправдал меня.

– А что же делали пираты, когда зарезали твоих родителей, а тебя притащили на свою галеру? Читали тебе стихи? Играли на лире? Или, может, выполняли храмовые обряды?

– Я умолила их не трогать меня между ног.

– В твоей просьбе или, вернее, запрете посягать на твою девственность кроется еще более пагубное распутство. Aliquis fortasse inventus est quem hoc ipsum irritaret quod rogabas? (Возможно, нашлись мужчины, чье вожделение как раз и подогревали твои мольбы?)

Глава девятнадцатая

СМЕРТЬ ВЕРГИЛИЯ

21 сентября 19 года Вергилий в возрасте пятидесяти одного года возвращается из Греции и высаживается в порту Брунди-зия; исходя потом, давясь скверным кашлем, он просит всех без исключения друзей собрать для него ходящие по рукам списки «Энеиды». Он хочет сжечь их своими руками. Он сжигает их своими руками.

Император восстает против решения поэта, но Вергилий тем не менее предает огню восковые дощечки. Вицерий стирает с лица Вергилия испарину лихорадки. Поступок этот отнюдь не являлся рекламным трюком. 16 декабря 1918 года Франц Кафка посылает записку Максу Броду: «Мое желание, конечно, не будет исполнено, но пусть его хотя бы примут к сведению». Мне хорошо понятен лихорадочный, торопливый жест чутких рук Вергилия. Существует чувство вины перед молчанием. Источник молчания остается где-то далеко позади нас: мы предаем его, но всем суждено вновь окунуться в него, когда смерть мягко погрузит нас в воды вечного безмолвия.

Его сотрясала дрожь, пот градом лил со лба. Вар вспоминал, что он сразу, как-то резко исхудал; лихорадка, хотя и перемежающаяся, истощила его до такой степени, что кожа обвисла вялыми складками на руках, на шее pi блестела от испарины. Небритый, говоривший свистящим шепотом, он лежал кутаясь в меховые одеяла, невзирая на жару, поддерживаемую в спальне, при свете очага и факелов, до ужаса похожий на марабу с его лоснящимся под утренним солнцем оперением. Альбуций не был в Брундизии и не присутствовал при смерти Вергилия. Пятнадцатью годами раньше он купил зобатого марабу и поселил его в своем доме у Капенских ворот, для чего пришлось устроить отдельную вольеру. Зобатые марабу похожи на уродливых журавлей. Альбуций любил смотреть на это подобие журавля, на огромный мохнатый розовый мешок под клювом, на широкий черный галльский плащ, который это странное создание запахивало на себе так, словно озябло, на его длинные тощие серые ноги.

Птица церемонной поступью расхаживала по клетке, щелкая клювом и всем своим видом выказывая удовлетворение. Она заглатывала все подряд, не брезгуя ни фруктовой кожурой, ни экскрементами, ни падалью: в лучшем случае ей доставались объедки рыбы и дичи. Вот такой же марабу, с обвислым мешком под подбородком, с мокрым от пота лицом и скользкими руками, протянутыми к очагу и сжигающими «Энеиду», жалобно поскуливая, умирал в Брундизии.

Г. Альбуций Сил не был связан дружбой с П. Вергилием Мароном. Разумеется, они встречались у императора. От этих встреч остался лишь один исторический анекдот: однажды Альбуций Сил похвалялся тем, что отклонил дар Мецената, и Вергилий заметил, что, по его мнению, «ненависть к богатству отдает дешевым тщеславием» (vanum gloriae genus odium divitiarum). Альбуций был поражен этим отзывом Вергилия и признал его правоту. В 18 году, сразу же после чистки Сената, когда Август начинает приобщать Агриппу к управлению империей, Альбуций пишет роман «Паррасий и Прометей».

СТАРИК ИЗ ОЛИНФА
PARRHASIUS ET PROMETHEUS

Когда Филипп распродавал олинфийцев, захваченных в плен, Паррасий, живописец города Афины, купил одного из них. Это был дряхлый старик, чьи черты отличались крайней выразительностью; его иссохшая кожа спадала вялыми складками на бедрах, руках, ягодицах и груди; лицо бороздили глубокие морщины. Паррасий привел его в свою мастерскую и поместил у северного окна, где было самое яркое освещение. Проморив старика голодом еще три-четыре дня, он велел двум своим рабам подвергнуть его пытке. Именно с этой модели Паррасий и написал своего Прометея.

Но вышло так, что олинфиец умер раньше, чем художник закончил картину. Поскольку Паррасию жаль было лишиться его истерзанного тела и лица, на котором запечатлелась мука, он попытался сохранить труп в этом состоянии, заморозив его в снегу. Паррасий принес свое произведение в дар храму Минервы. Это самая прекрасная из его картин, шедевр правдоподобия, потрясающий души зрителей. Невозможно созерцать ее без слез и без ненависти к смерти.

Один афинский художник, завидовавший Паррасию, удостоенному восторженных дифирамбов, обвинил его в нанесении ущерба государству, ибо тот лишил жизни человека. Он заявил: «Этот несчастный видел, как Олинф спалили дотла, как его родину растоптал враг, как его жену предали смерти, как его невестку изнасиловали солдаты, как его дом превратили в пепелище. Наконец он предстал перед победителем. И тот говорит ему: „Твоя скорбь весьма живописна. Я отнял тебя у родных, чтобы подарить искусству. В любом случае твоей участью была смерть"».

Увидев пленного, Паррасий сказал:

– Jam ad figurandum Promethea satis tristis est (В нем достаточно скорби, чтобы изобразить Прометея).

«Caeditur. Parum est, inquit. Iritur. Parum est, inquit. Laniatur...» (Старика-олинфийца бичуют. «Этого мало», – говорит Паррасий. Старика жгут огнем. «Этого мало», – говорит художник. Старика терзают клещами. «Этого мало»...). Parum est: таков рефрен живописца по версии Басса. У Клодия он немного иной: «Parum tristis est». При каждой новой пытке Паррасий говорит о своей модели: «В нем еще слишком мало скорби». Сразу вспоминается Морис Блан-шо, повествующий о своей жизни, которую он провел подобно актеру, что старательно репетирует свои трагические выходы на сцену. Наконец художник поневоле говорит:

– Moriatur! (Пусть он умрет!)

Оправдательное слово Паррасия звучало в высшей степени лаконично: «Emi», – произнес он (Я купил его). Затем добавил: «Я купил этого человека, достигшего старости. Я изобразил героя в муках, которые ему довелось претерпеть. Тем самым я совершил акт благочестия, недоступный никому иному. Я превзошел величием самого Филиппа. Прометей любил людей. Своей картиной я напомнил людям об этом акте любви. Я даровал жалкому телу, которому оставалось всего несколько мгновений жизни, вечную славу».

– Но этот раб не был преступником.

– Зато он вызывал сострадание своим видом.

– И ты убил его потому, что он вызывал сострадание?

– Я убил его для того, чтобы он вызывал еще большее сострадание.

Альбуций изобразил художника за работой:

– С одной стороны садишься ты в окружении своих кистей и чашек с красками. С другой стороны ты сажаешь его в окружении палача, хлыста, огня и дыбы.

– Мне хотелось увековечить его лицо для потомков. Я стремился придать ему выражение страдания, которое вызывало бы слезы.

– Но у тебя самого, Паррасий, это зрелище не исторгло слез. Твои рабы подтвердили в суде: ты ликовал. Ты писал картину.

– Я не нанес ущерба государству. Я заменил бессильного, полумертвого старика картиной, которая переживет века.

(А вот несколько другая версия: «Я не нанес государству никакого ущерба. Я заплатил за этого раба-олинфийца. Но я не извлек ни малейшей денежной выгоды из созданного мною произведения. Я принес его в дар храму Минервы»).

У Альбуция защитительная речь кончалась так: «Это был мой раб. Я владел им по праву военной добычи. О афиняне, о римляне, если уж приобретения, сделанные по праву победителей на пленных, не имеют силы, значит, ваши империи эфемерны, как ветер, как сны ваших предков. Все должно вернуться в прежние границы, а это не что иное, как тень каждого человека на земле. Всем, что мы имеем, мы обязаны войне».

Латрон развил эту тему следующим образом:

– Parrhasi, morior.

– Sic tene.

«Паррасий, я умираю!» – простонал старик, испуская дух под пытками. В ответ Паррасий крикнул ему: «Вот-вот, так и замри!»

КАЛЛИАС И НЕБЛАГОДАРНОСТЬ КИМОНА
CIMON INGRATUS CALLIAE

Афинский полководец Мильтиад, победитель персов, старился в ореоле славы. Но однажды его обвинили во взяточничестве. Он умер в тюрьме. Его сын Кимон занял место отца в темнице, дабы с подобающим достоинством похоронить отцовский прах. Каллиас, человек самого низкого происхождения, но очень богатый, выкупил у государства Ки-мона, сына великого полководца, покорителя Востока, и возместил всю сумму взяток, вменяемую Мильтиаду. Кроме того, Каллиас отдал Кимону в жены свою дочь.

Однажды Кимон застает жену сидящей на члене другого мужчины. Кимон отсекает член, вонзает нож в грудь жены и наносит второй удар любовнику, который с воплями катается по триклинию, держась обеими руками за уцелевшие яйца. Каллиас подает в суд на зятя: он не отрицает ни факт супружеской измены, ни очевидность преступления, ни законность убийства, но обвиняет Кимона перед судьями в неблагодарности. Кимон возражает:

– Non potest generosus animus contumeliam pati (Человек с благородной душой не может снести такого оскорбления).

– Моя дочь искала на стороне наслаждения, на которое ты скупился.

– Мне жаль моего обвинителя, но не оттого, что он лишился дочери, а оттого, что он произвел ее на свет.

– Я хотел иметь любящего зятя.

– Ты хотел иметь знаменитого зятя.

– Моя дочь, если бы ты ее любил, должна была сидеть на твоем члене.