Текст книги "Вилла «Амалия»"

Автор книги: Паскаль Киньяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава IX

Стояла еще глубокая ночь, когда она приехала на вокзал. На перроне разгуливал и завывал ветер. Она укрылась под навесом. Но и там, под навесом, ветер раскачивал, грозя разбить, оголенные горевшие лампочки. Она подняла воротник своей кожаной куртки. Вышла из-под навеса. Начала прохаживаться взад-вперед по перрону в ожидании поезда. Войдя в вагон, она нашла свободное место и села, надеясь подремать в обретенном тепле, как вдруг молодой бритоголовый алжирец в тренировочном костюме протянул ей распечатанную пачку шоколадного печенья.

И не отстал, пока она не взяла одно.

– Я хочу поговорить, – сказал он ей.

– А что, если я не хочу слушать? – ответила она.

– Я хочу поговорить, – повторил он, тоном выше.

Его голос звучал угрожающе – или, скорее, чересчур взвинченно.

– Ну что ж, тем хуже для меня, но я буду слушать только при одном условии – с закрытыми глазами.

– Ладно.

Она прижалась затылком к подголовнику, устроилась поудобнее и сказала:

– Можете начинать. Я слушаю.

– В Париже мне нужно разыскать…

Это была какая-то темная история мести. Через несколько слов она открыла глаза. Ей многое стало ясно.

* * *

В четверг, 29 января, утром, поезд из Санса прибыл в Париж слишком рано, и ей пришлось долго ждать ухода Томаса, чтобы войти в дом. Она побродила по улицам, зашла во «Франпри» и купила большие рулоны черных мусорных мешков.

Едва она переступила порог дома, как ей позвонили из гаража в Баньолэ. Они забрали ее машину. Взамен предоставили ей на время белоснежный «рено-эспас». Она не сразу освоилась с этим громоздким чудовищем, да и парковать его на улице было нелегко.

Позвонив «Католикам», она уговорила их приехать в понедельник днем, 2 февраля.

Начала она с верхних этажей. Первым дедом обшарила карманы всех курток, плащей, пиджаков и пальто, чтобы не оставить в них никаких личных вещей. Переходя из комнаты в комнату, она открывала шкафы, выдвигала ящики, вытаскивала и бросала на пол все вещи подряд. На это ушло два часа. Она сошла вниз и поела. Потом развернула новые мусорные мешки, купленные утром.

Аккуратно сложила в них то, что решила отдать в «Католическую помощь».

Среди одежды были и вещи Томаса, но не очень много – зимнее пальто, синяя морская фуражка, шерстяные шарфы, замшевая куртка, рубашки и нижнее белье, две кожаные куртки, пара костюмов. Их она оставила в стенном и платяном шкафах и в комоде спальни, где он теперь ночевал один.

Из своих вещей она сначала решила ничего не оставлять. Но в последний момент все-таки сунула в саквояж пять фотографий из секретера с цилиндрической крышкой, избежавших уничтожения, две самые любимые шелковые блузки, брюки из небеленого льна, старые истертые черные джинсы и пару черных кроссовок. Принесла с чердака чемодан, сложила в него простыни и одеяла для узкого спартанского ложа в своем Гумпендорфе с черной «луарской» лодкой. Собрала подушки, недавно купленные думки, белое хлопчатобумажное покрывало. И кухонную утварь: две кастрюли, две сковородки, по полдюжины тарелок, бокалов и приборов, старую итальянскую кофеварку. Ей не составило труда запихнуть все это в белый «эспас», не пришлось даже открывать багажник. Доехав до кольцевого бульвара, она свернула на автотрассу А5, ведущую в сторону Тейи. Жорж, как и предупреждал, еще не вернулся на Йонну. Дом был уже выкрашен по первому разу. Трое рабочих, кто снаружи, кто изнутри, усердно трудились, накладывая второй слой краски. Она позвонила Жоржу: тот занимался разборкой вещей мадам Роленже в Шуази. И с тоской ждал прибытия фургона, который должен был их увезти.

* * *

Томас уже перестал понимать, на каком он свете. Его терзало беспокойство. Он непрерывно звонил Анне, оставлял ей длинные послания на автоответчике. Анна не откликалась, не шла ему навстречу, отказывалась ужинать с ним. Однажды он неожиданно вернулся домой средь бела дня. Она сидела за роялем.

Он схватил ее за руки.

– Ну давай все забудем. Я понимаю, что совершил…

Анна резко встала.

– Я не желаю об этом говорить.

– Но мы должны… иначе нельзя…

Нет.

– Ну хорошо, есть и другой выход. Хочешь, я найду психотерапевта, который поможет тебе выговориться. Я знаю, что твоя мать в плохом состоянии, и учитываю это. Такие проблемы нужно решать постепенно. И ведь есть еще специальная психотерапия для супружеских пар. Мы слишком заработались и устали. Хорошо бы нам уехать куда-нибудь на отдых. И как можно скорее. Мы могли бы…

– Томас, ты, кажется, так и не понял, что между нами все кончено.

Его лицо исказила гримаса испуга. Но она добавила, громко и раздельно:

– Я больше не хочу тебя видеть.

Он не взглянул на нее. Не ответил ей. Он отказывался услышать слова, которые она произнесла. Его руки лихорадочно двигались, словно он что-то искал в воздухе. Он слепо метался по гостиной.

– В любом случае, на будущей неделе нам придется расстаться, поскольку я уезжаю в Лондон. Мы все это обсудим снова, когда я вернусь. Поедем куда-нибудь на уик-энд. И поговорим спокойно, не горячась. Разберемся во всем как разумные люди. Это слишком глупо…

Она его не останавливала – пусть говорит. Она его больше не слушала.

Подписание обязательства продажи должно было состояться 7 февраля. Она предвидела, что завершающего этапа сделки придется ждать как минимум еще три месяца. В субботу они с Жоржем поехали в Оссер, и она при нем забронировала в бюро путешествий место в самолете на Марракеш. Жорж выписал чек, поставил свою подпись. Она сказала ему, что оставит себе мобильник до Марракеша, а там купит на базаре другой, работающий по карточке и со снятой блокировкой, чтобы невозможно было определить номер. Из Марракеша она отправится в пустыню, доберется до Атласских гор. И наплевать ей на всякие там сафари, на археологические раскопки, на группу, к которой ее пристегнут, – лишь бы ее не разыскали в этих богом забытых оазисах Северной Африки. Никто не должен знать, где она находится. И наступит совсем другое время. И это время будет прожито совсем другой женщиной. Оно будет течь в другом мире. И откроет перед ней другую жизнь.

* * *

Теперь она уже привыкла к «рено-эспас» и безбоязненно водила его. Это простое занятие – мчаться по шоссе А5 – наполняло ее чувством свободы, помогало свыкнуться с принятым решением, не заплутать в лабиринте уловок и обманов, к которым она еще какое-то время будет прибегать на своем пути. Жорж безмерно радовался тому, что ремонт ее дома продвигается так быстро и что ему даже не приходится утруждать себя наблюдением за работами.

Однажды днем, в Шаньи, когда она выходила из ресторана, Томасу удалось дозвониться ей на мобильник:

– Почему у нас не работает домашний телефон?

– Неужели не работает?

– Он молчит. Может, линия повреждена?

– Не волнуйся, Томас. Завтра утром я вызову мастера из «Франс-Телеком».

Она изобразила удивление. На самом деле она отключила домашний телефон.

Глава Х

Она вернулась в Париж 30 января. Они с Томасом поужинали на кухне – наспех, без единого слова. 31-го он уехал на неделю в Лондон. На рассвете, в темноте, она услышала, как захлопнулась входная дверь, и в доме воцарилась мертвая тишина. Она еще долго лежала в своей узкой постели, в каморке под крышей. И мысленно перебирала все предстоящие дни и вечера, всю следующую неделю, которая будет для нее самой трудной и потребует предельного напряжения и выдержки. Она заранее готовила себя к испытаниям этой надвигавшейся недели.

Потом она встала. Спустилась на второй этаж. Достала чистые простыни, сменила белье на их двуспальной кровати. Сварила себе в кухне кофе. И поднялась в спальню с чашкой в руке.

В ванной на стеклянной полочке лежали кремы для бритья, помазок, расческа; она собрала эти вещи и выбросила в бачок.

«Всё, кончено дело», – сказала она себе.

Легла в свою собственную постель, взяла чашку кофе с ночного столика и начала новую жизнь, погрузившись в чтение книги, которую открыла только накануне.

Она читала, с удовольствием чувствуя себя на своем месте, в своей спальне, с окном, куда каждую весну рвались лохматые ветви вяза.

* * *

Откинувшись на подушки в свежих наволочках, она глядела в небо поверх оголенных веток вяза.

Созерцала это сияющее, светлое небо в просветах между ветвями.

Ей не хотелось вставать. У нее не хватало решимости встать и сложить те немногие оставшиеся вещи, которые она хотела увезти из дому. Это был первый уик-энд, который она не собиралась проводить на Йонне. Она так и пролежала в постели до самых сумерек.

Пришла ночь, а вместе с ней вернулась тоска.

И желание бежать – неизбежный спутник тоски – вернулось тоже.

Оно стало двойником тоски, которая охватывала ее каждый день, в тот час, когда свет солнца умирает в ночной тьме.

Всю ночь, стоя в одной тоненькой ночной рубашке, она разбирала вещи, откладывала нужные, набивала последние мусорные мешки, все свободные чемоданы. Потом вернулась в спальню и, в изнеможении рухнув на кровать, провалилась в сон. Было пять часов утра.

* * *

Она позвонила Жоржу:

– Я прямо вся наэлектризована. Как шаровая молния.

* * *

На следующий день она развела в саду большой костер из сухой листвы. Поднялась на второй этаж, собрала все, что посчитала слишком личным, сняла со стен и разломала рамки картин и фотографий, бросила в огонь то, что ей невыносимо было бы увидеть выставленным на продажу у антикваров или старьевщиков в Сент-Уане.

Она с радостью смотрела, как обращаются в пепел все личные бумаги, счета, старые чековые книжки, квитанции, налоговые извещения. Это заняло довольно много времени. Почти целый день. Старик, приехавший вместе с дамой из «Католической помощи», раз двадцать прошел мимо костра. Он выносил из дома сложенные ею мешки с одеждой и чемоданы, которые она тщательно стянула ремнями, и грузил их в свой фургончик.

Внезапно ее пронзила мысль: «У меня больше нет домашнего очага».

Этот очаг (место, где нам прощаются все грехи, где принимают как должное наши слабости) сгорал на ее глазах посреди сада.

Во второй половине дня, оставшись без дела, она вдруг ощутила желание сходить в Лувр, ради удовольствия побродить в царстве красоты.

Потом она поехала на улицу Рашель, купила белый гиацинт, вошла на Монмартрское кладбище, свернула на аллею Бийо, с нее – на аллею Креста, остановилась слева, у могилы своего младшего брата, положила гиацинт на каменную плиту.

По давней семейной традиции (так поступали и ее мать, и дед с материнской стороны, и отец, которому, наверное, пришлось подчиниться этому странному обычаю, да и бабушка – она сама это видела – делала то же самое у себя дома в Ренне), перед отъездом полагалось «прощаться с роялем». У каждой семьи есть свои ритуалы, чьи истоки очень скоро забываются, что лишает их смысла в глазах следующих поколений. Так, у них следовало поставить чемоданы рядком в передней, бросить на них пальто или плащ, а поверх – шляпу, потом сесть за рояль и сыграть какую-нибудь пьеску в знак расставания. Инструмент не целовали. Просто вскакивали и выбегали из комнаты без единого слова, пока в воздухе еще трепетали отзвуки мелодии. И ей подумалось: отныне всюду, где бы я ни играла, музыка будет звучать прощанием, помимо моей воли.

* * *

Звонок у ворот, и музыка внезапно обрывается.

Ее сердце бешено заколотилось.

Опершись на крышку рояля, она поднимается с табурета, медленно идет в переднюю, отворяет дверь, пересекает сад, смотрит наружу сквозь прутья решетки.

Это пришли из агентства недвижимости.

У них появился другой покупатель, предложивший более высокую цену (притом, что предложение брюссельцев остается в силе).

Почти сразу же приехала молодая женщина, беременная и с грудным младенцем на руках.

– Вы могли бы меня предупредить.

– Я думал, моя помощница вам звонила.

– Нет.

– Вам это действительно неудобно?

– В общем, да. В доме беспорядок.

– О, мы не будем обращать на это внимание.

– Да и грязно всюду.

Но они стояли на своем.

Женщина поинтересовалась сроками сделки. Ей было не к спеху. Она ждала еще одного ребенка. Так что у них впереди еще масса времени. Летом можно сделать все ремонтные работы. Осенью – малярные. Беременная женщина проходила по комнатам, повторяя в мобильник мужу, слово в слово, все, что говорил ей агент, и высказывая собственное мнение о том, что видела. Под конец, убедившись в хорошем состоянии обстановки, молодая мать спросила, может ли она оставить за собой кровати, матрасы, кухонную мебель и утварь, газовую плиту, холодильник, посудомойку, гладильный стол и стиральную машину.

– Ах, какая досада! Вы опоздали! – воскликнула Анна Хидден, когда та высказала свое пожелание.

– Почему?

– Завтра их уже увезут.

И все же Анна Хидден решила отдать предпочтение первым претендентам: хотя они давали меньшую цену, сделка с ними могла состояться гораздо скорее.

Мать семейства удалилась в ярости.

* * *

На следующее утро, встав с постели, Анна получила добрый знак – стук дятла в соседском саду, – подтвердивший правильность ее выбора в пользу бельгийцев. Анна Хидден жила в окружении предзнаменований. Как правило, они сулили ей удачу. Она всегда чувствовала на заре грядущего дня, принесет ли он ей удачу. Или же у нее возникало предчувствие, что в тех местах, куда она собиралась ехать, судьба готовит ей какой-нибудь щедрый подарок. И тогда она, счастливая от одного только предвкушения радости, терпеливо пережидала часы, отделявшие ее от этого дара.

Чаще всего обещание это действительно сбывалось.

Но если вдруг – бывало и так! – ничего не происходило, то с наступлением сумерек она спешила в бассейн. И там, вопреки всему, утомление или голод дарили ей иные вспышки счастья, подтверждавшие те, особые предвестья.

Глава XI

Она смотрела на грузчиков, готовых к отъезду. Они уже заканчивали работу и подметали пол; она раздала чаевые, они сложили свои тележки, оставшиеся картонные коробки, инструменты, надели куртки. Она стояла в кухне у окна, потом присела на край раковины. Стаканов больше не было; она отпила шабли прямо из бутылки. Распечатала найденный пакетик арахиса.

Закрыв глаза, разгрызла несколько орешков.

Во всем доме из мебели остались только два пианино да рояль.

Грузчики крикнули ей из сада: «До свиданья!»

И захлопнули калитку.

Войдя в кабинет, она взглянула на пианино, сиротливо стоявшие между голыми, исцарапанными стенами.

Она бродила по комнатам, вздрагивая от внезапно выступившей на спине испарины. Она расставалась не только с мужчиной, она расставалась со своей страстью. Расставалась с жизнью, в которой была страсть.

Свалка вещей, затем пустота, затем грязь, которую нанесли перевозчики, – все это сменилось хаосом в недрах ее тела.

Вся ее жизнь разом прихлынула к ней – в этих стенах, оскверненных чужими прикосновениями или поблекших от старости, перед этими большими, покрытыми черным лаком инструментами.

Семнадцать лет, потом сорок семь лет надвигались волнами, грозящими поглотить ее.

Она села перед большим роялем в гостиной. Но играть не стала. Почти тотчас же поднялась снова и ушла в комнату, которую называла кабинетом, где села за маленькое, «учебное» пианино. Это был самый что ни на есть заурядный рассохшийся инструмент, и звучал он еще хуже, чем «Erard» Жоржа в Тейи. Она начала играть. Сыграла импровизацию на тему старинной санскритской мелодии, которую издала когда-то, в числе других песен, у Ролана. Импровизации всегда были единственным ее прибежищем.

Потом она сказала себе: да какое это имеет значение?! Пианино есть повсюду.

* * *

Она съела ананасный йогурт, оставшийся в кухне. На полу, в том месте, где стоял холодильник, теперь валялся грейпфрут. Она выпила еще немного белого вина – шабли, позвонила Жоржу, который находился в Шуази, села в белый «эспас» и поехала туда. Заночевала на кровати матери Жоржа. Из домика Эвелины Роленже вывезли далеко не все вещи, хотя Жорж уверял ее в обратном. Назавтра ему предстояло ехать в Париж. Поужинав, они сразу легли спать. В восемь утра они отправились в Париж. Она предложила ему зайти, посмотреть на ее пустыню, на ее пыль.

– Нет.

Он решил дождаться такси у светофора, в том месте, где улица выходила на круглую площадь. Упрямо мотал головой, отказываясь от ее предложения. Твердил, что ни за какие блага не войдет в ее бывший дом. Этот дом принадлежал ее «прошлой жизни». Он предпочитал хоть целую вечность быть частью ее тайны, нежели стать свидетелем всего, что составляло ее жизнь с Томасом.

– Меня это не интересует, – повторял он. И прощально помахал ей рукой, как, бывало, в детстве.

Анна поставила «эспас» у своей ограды.

Войдя в дом, она навела чистоту, потом отправилась на почту. Купила две посылочные коробки. На обратном пути зашла к слесарю – его мастерская находилась между почтой и ее домом. Но слесаря на месте не оказалось.

Она спросила у его супруги, когда его можно застать.

– Да он скоро вернется, – ответила та.

Вернувшись к себе, она просмотрела бумаги Томаса (налоговые квитанции, банковские чеки, военный билет, избирательная карточка) и удивилась, обнаружив, как мало у него вещей. Ей хватило одной коробки, чтобы упаковать все это.

В десять часов в дверь позвонил слесарь, которого прислала жена. Он сменил замки на садовой калитке и входной двери дома.

– Вот, держите, мадам, это старые замки и ключи к ним. Они еще вполне могут послужить.

– Ну так и возьмите их себе.

Слесарь бросил замки в свою сумку.

– Уезжаете, значит?

– Да, уезжаю.

– А дом продали?

– Да.

– Тогда зачем же было менять замки?

– У меня вчера украли связку ключей.

– И куда ж вы переезжаете?

– Возвращаюсь к матери, в Бретань.

– Вот это вы правильно решили.

Она поблагодарила его за понимание.

Подождала еще в почти пустом доме.

В четырнадцать часов у нее выключили счетчики газа и электричества. Техник сказал, что суммы, превышающие обычную оплату, придется снимать с ее банковского счета.

– Это не страшно, месье, я оставила в банке распоряжение на автоматическое отчисление денег. Извините, что не предлагаю вам кофе. У меня здесь уже нет кофеварки.

– Да если бы и была, мадам, все равно у вас уже электричества нет.

И они рассмеялись.

– Желаю вам удачи, – сказал он вдруг, ни с того ни с сего, протянув ей руку.

И этот совершенно необъяснимый жест бесконечно согрел ее. Она принялась набивать вторую почтовую коробку одеждой, оставшейся от Томаса. Но вещей было слишком много, и она отказалась от своего намерения. Выбросила пустую смятую картонку вместе с его куртками, костюмами и рубашками в один из городских контейнеров для мусора, всегда стоявших на улице.

Потом написала адрес офиса, где работал Томас, на единственной почтовой коробке, которую собрала раньше. Не вложила в эту посылку никакого письма.

* * *

Настал час, когда увезли и ее инструменты. У нее не хватило сил поговорить с грузчиками. Ей было больно дышать. После того как рабочие сели в свой огромный фургон, она так и осталась сидеть на крыльце, в теплом воздухе, глядя на голый вяз, на пустой сад, на сиротливые прутья розовых кустов.

Протерев последний раз пол в доме, она села в машину, предоставленную ей хозяином гаража. И поехала в Шуази. Приняла ванну, включила стиральную машину.

* * *

Они отправились поужинать чуть дальше, на Марну. Но пришли слишком рано. Хозяин ресторана попросил их вернуться к половине девятого.

– А пока не хотите ли чего-нибудь выпить?

Жорж повернулся к Анне:

– Хочешь аперитив?

– Нет, мне пить не хочется. Странная какая-то сегодня погода, – ответила она.

– Душно.

– Душно и парит. Даже дышать трудно, правда?

– Загрязнение окружающей среды, – изрек ресторатор.

– Хотелось бы остаться на воздухе, – сказала Анна.

– Ладно, мы пока прогуляемся к Марне, – сказал Жорж хозяину ресторана.

И они ушли.

Они шагали по берегу, глядя на мерзкую реку, текущую у их ног.

Долина Марны – как, впрочем, и Париж – была до ужаса зловонной.

Тошнотворная смесь запахов человеческой деятельности: заводского дыма, выхлопных газов, табака, духов, пота и мыла – отравляла воздух.

– Знаешь, Жорж, эта ненормально теплая зима наводит на меня тоску, – сказала вдруг Анна.

Он взглянул на часы.

– Ну-ка, пойдем!

И они ускорили шаг. Она держала его под руку. Наконец они вышли на широкую площадь, окруженную голыми стенами. Он отворил дверь узенькой, как часовня, церквушки.

Слава богу, хотя бы здесь, внутри, стоял ледяной холод.

В нефе пахло ладаном и еще чуть-чуть мхом, плесенью, лесом и грибами.

Они с удовольствием уселись на плетеные стулья, однако скоро к ним подошел священник (облаченный в спортивный костюм) и попросил выйти – ему пора было запирать церковь.

– Церковь? Это сильно сказано, – прошептал Жорж.

– Да, она маленькая, но все же это церковь.

– Отец мой, а сколько времени церкви стоят открытыми в наши дни?

– Только в продолжение служб.

– А потом Бог уходит?

– А потом, месье, Бог остается один, – ответил священник-спортсмен.

Он закрыл глаза. Постоял с опущенными веками. И пренебрежительно сказал Жоржу:

– Бог всегда здесь, но всегда один.

* * *

Они покинули священника, церковь, плесень, Бога с его одиночеством, площадь, Марну. Пошли ужинать.

Внезапно Жоржа охватил страх.

– А что, если Томас не уехал в Лондон? Что, если он и она явятся сюда – поужинать вечерком в этом ресторане?

Анна засмеялась.

– Это было бы крайне интересно, но ни на йоту не изменило бы то, что я задумала.

И все-таки Жоржа мучило беспокойство. Всякий раз, как открывалась дверь, он настораживался.

– Ну не волнуйся ты так, – уговаривала его Анна. – Он наверняка в Лондоне.

– А вдруг да не в Лондоне?

* * *

– Жорж, спасибо тебе, – сказала она ему.

Они уже поужинали. И снова шли по берегу Марны. В ресторане они пили вино. И теперь держались за руки. По пути они увидели две плакучие ивы. Потом череду коричневых байдарок, а за ними – вереницу одноместных яликов, скрепленных между собой цепью. Внезапно он привлек ее к себе. Судорожно обнял. Она оттолкнула его.

И сказала:

– Обещай мне, что никогда больше не повторишь этой глупости.

Он покорно кивнул.

– Да, я сделал глупость, – признал он.

Жорж и сам был потрясен своим поступком.

– Ты все-таки вернешься?

– Да.

– И тогда мы останемся в нашем детстве, – произнес он с тяжким вздохом.

– Да, конечно. Конечно.

– И в нашей столовой!

Он засмеялся. И снова взял ее за руку.

– Давай вернемся в школу, – сказал он ей. – Итак, мы строимся в линейку на школьном дворе. Сестра Маргарита хлопает в ладоши. И входим в класс, где стоит печка.

Рука об руку, они вышли из-под шатра листвы. Пешком добрались до конца улицы. Жорж причитал на ходу:

– Как подумаю, что ты все продала, а я еще не успел полностью навести порядок в мамочкином доме!

– Должна сказать, ты не очень-то усердствовал.

– Анна, раз уж ты такой специалист в этих делах, может, займешься сама?

– Ну уж нет.

– Ты просто эгоистка!

– Мало сказать – эгоистка! Я просто в восторге оттого, что скоро увижу южное солнце и лазурное небо.

– Ах, до чего мне хочется увидеть Атласские горы, – сказал Жорж.

– Не вставай завтра утром. Я уеду очень рано.

– А завтрак?

– Позавтракаю где-нибудь в кафе в Париже, когда приеду.

– Пришли мне весточку, как только доберешься до пустыни. И позвони, когда поднимешься на Атласские горы. Или когда увидишь первые оазисы.

– Когда увижу первые оазисы.

– В общем, звони при малейшей возможности.

– Обещаю, – ответила она.

– И сразу же сообщи мне свой новый номер телефона.

– Обещаю, – ответила она.

– Прямо в начале недели.

– Обещаю, обещаю, – повторила она.

* * *

В шесть утра она выскользнула из дома. Не стала будить Жоржа Роленже. Села в белый «эспас». Приехав в Париж, решила напоследок полить сад. Обошла его, держа дешевый желтый шланг. Поливать было особенно нечего. На кустах остались две зазимовавшие розы. Она сорвала их, положила к себе в сумку. Потом взяла посылочную коробку. Заперла дверь дома и садовую решетку новыми ключами. Вернула в гараж Баньолэ машину, которую они ей одолжили. Подписание обязательства продажи должно было состояться в пятнадцать часов в VIII округе. Она почувствовала легкий голод. Подошла к киоску, купила газету. Вошла в кафе, выпила кофе. Съела салат. Сказала себе: «Нужно выпить за собственное здоровье» – и угостилась рюмочкой «кот-де-нюи». В пятнадцать часов зашла на почту, там ей пришлось постоять в очереди. Подойдя к окошку, она отправила посылку на рабочий адрес Томаса. Затем позвонила в агентство недвижимости в VIII округе. Да, подписание состоялось. Она повесила трубку. Вышла. И взяла такси до Северного вокзала.