Текст книги "Вилла «Амалия»"

Автор книги: Паскаль Киньяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава VII

И снова она взяла в руки фотографии отца. Низкорослый, худощавый, остроносый человечек. Его волосы, набриолиненные и зачесанные назад по старой моде, все же непокорно вздымались надо лбом. Она опять спустилась вниз, на кухню. «Нужно все выбросить, – мысленно твердила она. – Как ни горько мне это будет, но нужно выбросить все. Я знаю, что это необходимо – избавиться от прошлого». Она включила конфорку и сожгла, одну за другой, все отцовские фотографии. Когда огонь обжигал ей пальцы, она выпускала снимки из рук. Пепел падал в одну из железных раковин. Она сожгла почти все, что лежало в секретере с цилиндрической крышкой. Потом взяла маленькую губку, сгребла ею пепел в ладонь и выбросила его в мусорный бачок. «Вот так, и не иначе, – думала она, – необходимо все выбросить, а то, что нельзя выбрасывать, – сжечь». Она достала из стенного кухонного шкафа весь запас пластиковых мешков для мусора. «Каждый день буду заполнять по одному». Затем отрезала полоску белого скотча, написала на нем фамилию, которой назвалась в агентстве, вышла в сад, отперла калитку, выходившую на улицу, и налепила скотч на почтовый ящик.

Поднялась на верхний этаж и набила столитровый мусорный мешок одеждой. Это подавляло ее все сильней и сильней. Она позвонила в «Эммаус». Позвонила в «Католическую помощь». Как же это было трудно – отдавать! Ей сказали, что согласны принять вещи, но отказались приезжать за ними. Тут позвонили у входа в сад.

Она закрыла дверь спальни, взяла свою куртку.

Вручила связку ключей директору агентства, который соблаговолил явиться лично.

– Когда закончите, бросьте их в почтовый ящик.

Потом села в машину и поехала в бассейн.

Ее тело, изнемогавшее в борьбе с водой – всякий раз, как она ныряла в бассейн, всякий раз, как оказывалась в странной, гулкой стихии бассейна, – обретало в нем новую победную силу.

Но сегодня, несмотря на стремительный кроль, несмотря на усилия и усталость, ей не удалось избавиться от гнетущей тоски, засевшей где-то глубоко внутри.

Выйдя из бассейна, она услышала, как звонят к вечерне, увидела открытую церковь.

Она колебалась: ее волосы еще не высохли.

И вошла под темные своды церкви робко, словно не имела на это права.

Но все-таки вошла.

Отыскала уголок в маленькой часовне рядом с хорами и села там.

Послушала гимны, послушала псалмы.

Старалась дышать глубоко, размеренно, но и это не принесло облегчения. Тоска не отступала, по-прежнему прочно гнездилась в ней.

Она снова села в машину: на сей раз ей удалось припарковаться прямо перед домом, где она сняла с почтового ящика наклейку с чужим именем, поднялась на верхний этаж, набила вещами новый мешок.

И с этого вечера перестала плакать.

* * *

Возникло ощущение невесомости.

Странное состояние – когда тело потихоньку отделяется от самого себя.

Когда все, что жило во внутреннем мире, иссыхает. Когда под черепной коробкой постепенно возникает прозрение или, по крайней мере, пустота.

И когда страдание, даже если оно упорно не отступает, все же приносит меньше боли.

Или когда эта боль терзает издалека, извне, а не горит внутри.

* * *

Она шагала по темной улице VII округа. Тротуар был совсем узенький.

Сегодня она тщательно накрасилась. Она была красива: длинное стройное тело, волосы, собранные в пышный узел, серое вечернее платье. С Томасом она встретилась в галерее, на вернисаже. Они ушли оттуда около девяти вечера.

И очутились на ночной улице, в кромешной тьме.

Еще один узкий тротуар.

– Как думаешь, есть тут поблизости какой-нибудь ресторан?

– Понятия не имею. Я оставила машину на площади возле маленького рынка. Рядом с бассейном.

– Я проголодался. А ты разве не хочешь есть?

– Да не очень.

– Нет, нужно обязательно поужинать, а потом уж поедем домой.

И он взял ее под руку.

– Я хочу, чтобы у нас все было как прежде, – сказал он.

Она не ответила. Он замедлил шаг. Привлек ее к себе.

– Я тебя люблю, – прошептал он.

– Смотри, вон там что-то есть.

– Лучше смотри на меня.

Она взглянула на него.

У него был такой несчастный вид, что она вздохнула.

– Ладно, раз уж ты так голоден, пошли перекусим.

* * *

К полудню позвонили из агентства. Брюсселец согласился. И уже внес задаток. Анна попросила, чтобы агентство взяло на себя всю процедуру продажи. Они начали готовить документы. И собирались связаться с нотариусом.

– Вам даже не придется контактировать с новыми владельцами до подписания договора.

– А когда это будет?

– Примерно через три месяца.

– Но как же быть с обязательством продажи?

– О, вам совершенно не нужно подписывать его лично.

– И когда состоится подписание?

– Очень скоро. В самом начале февраля. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Пусть это будет седьмого февраля, если возможно.

Директор обратился к своей помощнице.

– Я знаю, что они могут приехать сюда только ближе к выходным.

Помощница позвонила клиентам.

Они согласились на 7 февраля.

Скорость, с которой развивались события, близкая дата подписания обязательства продажи потрясли ее. Внезапно ее охватил тоскливый страх. Она подумала: лучше уж долгие месяцы колебаний.

Потом сказала себе: «Седьмое число… оно принесет мне счастье. Ведь февраль – предвестник весны».

* * *

– Я уезжаю из Парижа.

– Где вы будете жить?

– Пока не знаю.

Служащая почты разъяснила ей процедуру пересылки корреспонденции.

Она оставила доверенность на имя Жоржа Роленже.

Потом купила дорожные чеки.

* * *

Зайдя в кафе рядом с почтой, она позвонила антиквару. Согласилась на его предложение – с условием, что он найдет торговца подержанной мебелью, который купит все остальное, и что сделка эта состоится на первой неделе февраля. Затем позвонила в агентство:

– Я решила сама заняться продажей мебели.

Старьевщик позвонил ей тотчас же. Порекомендовал своего приятеля, занимавшегося перевозками. Они условились о встрече в понедельник 2 февраля или во вторник 3-го.

* * *

Она не стала тратить время на обед.

Гараж находился за кольцевым бульваром, в Баньолэ.

Она сказала, что хочет продать свою машину. Но только срочно.

– Почему?

– Я нашла работу в США.

– О, вам повезло.

– Не знаю, повезло ли мне.

Они обещали подготовить все нужные бумаги. Договорились, что либо ей оставят машину до утра 7 февраля, либо дадут на время другую. Пусть ждет, они ей сообщат.

* * *

В последний раз она отправилась в парижское отделение своего банка. Снова взяла наличными семь тысяч евро. Оставила на счете сумму, необходимую на покрытие будущих налогов, других возможных трат, выемки денег из банкомата. На остальное попросила выдать ей банковский чек.

* * *

Было четыре часа. Она позвонила Жоржу на мобильник. Может ли он принять ее у себя на выходные? Он чуть с ума не сошел от радости. По крайней мере, так он ей сказал.

Она взяла билет до Тейи-сюр-Йонн, однако, приехав на Лионский вокзал заблаговременно, села в более ранний поезд, идущий до Дижона. Вышла в Сансе и взяла такси.

Она устроила Жоржу сюрприз: подъехав к дому, вызвала его по мобильнику, чтобы он открыл ей дверь (Жорж никогда не отвечал на звонки нежданных посетителей).

Они отправились в знаменитый ресторан на бульваре-«променаде». Жорж все твердил, что с ума сходит от радости. Она заговорила о Томасе. Он прервал ее:

– Ты прямо античная героиня.

Она продолжала:

– Жорж, я хочу задать тебе четыре вопроса.

И замолчала, не решаясь начать.

– Я вдруг почувствовала, до чего же это странно – что мы с тобой опять вместе.

– Да, совсем как в детстве – локоть к локтю, рядом с другими в нашем классе, с нашей доской, с нашим мелом!

– Мне как-то не по себе оттого, что я здесь и говорю тебе «ты».

– Да брось, мы же всегда были с тобой на «ты»!

– Удивительная все-таки встреча!

– Я был тогда в трауре и так горевал…

– Жорж, меня тоже скоро ждет траур… ужасный… или прекрасный – прощание с прежней жизнью.

– Забудь о своем прощании! Давай лучше радоваться встрече! Рассказывай! Что ты собиралась у меня спросить? Знаешь, я, пожалуй, возьму голубя с бобами. Кстати, а кому достался боб в Бретани?

– Я хотела, чтобы его нашла мама. Пыталась подстроить так, чтобы он оказался в ее куске. Мне так хотелось ее порадовать. Не знаю, отчего у меня не вышло, но я дважды промахнулась.

– Ты хочешь сказать, что дважды была «королевой»?

– Да.

– И ты утверждаешь, что дважды видела, где спрятан боб, и сделала все, чтобы твоя мама нашла его у себя в тарелке?

– Да.

Анна подняла глаза и увидела, что Жорж ей не верит.

Они молча приступили к первому блюду. Она выпила глоток вина. И наконец заговорила:

– Жорж! Я хочу задать тебе четыре вопроса. Четыре вопроса, на которые прошу ответить только «да» или «нет», но без всяких церемоний.

– А с чего бы мне вдруг церемониться?

– Первый вопрос: ты бы согласился, чтобы я положила деньги на твой счет?

– Нет, вот этого не надо. На такое я никогда не соглашусь. Я, конечно, не богач, но и не бедствую.

– Я вовсе не собиралась помогать тебе или обижать. Мне просто нужен анонимный счет в банке.

– Но у меня все-таки есть своя гордость.

– Значит, я взялась за дело не с того конца.

– Анна-Элиана, пойми одну вещь: встречаются двое бывших товарищей по школе. Они идут ужинать в ресторан. Неужели нужно взять и разом все испортить разговорами о деньгах на банковских счетах?!

– Ладно, оставим это. Забудь. Второй вопрос: мне хочется купить у тебя заброшенный домик в саду, тот, что справа.

– Дом, увитый плющом?

– Да.

– Он тебе нужен?

– Да.

– Зачем?

– Я тебе скажу, зачем. Это будет мой Гумпендорф.

– Гумпен?… Это еще что за диковина?

– Гумпендорф. Старик Гайдн называл дом в Гумпендорфе, где он жил, своим приютом. Он говорил, что вся его душа – в этом приюте. Что он твердо знает: стоит ему войти туда, как его осенит вдохновение. И это правда: именно там, в этом домике, вблизи от Вены, он создал свои самые прекрасные произведения.

– Да возьми его просто так, Анна! Возьми, ради бога! Считай, что он твой. Мне вовсе не требуется его продавать, а тебе совсем не нужно его покупать, чтобы превратить в свой приют и писать там музыку!

– Послушай, Жорж, я хочу сказать тебе одну вещь. Только сначала поклянись, что сохранишь это в тайне.

Жорж торжественно поклялся.

Она предложила ему чокнуться, чтобы скрепить прозвучавшую клятву.

– Посмотри мне в глаза!

Официант поставил на стол рыбу с грибным гарниром и крупного пузатого голубя с бобами.

– Я собираюсь продать свой парижский дом.

– Господи спаси! И все это из-за…

– Только не надо комментариев!

– Я ничего не комментирую, но ты уверена, что не совершаешь глупость из-за того, что тебе, может быть, привиделось в переулке Шуази-ле-Руа, где растет старый лавр?

– Избавь меня от своих причитаний. Я не нуждаюсь ни в чужих причитаниях, ни в оценках. От тебя мне нужна лишь дружба да еще сохранение тайны.

– Ладно, только не нервничай.

– В общем, дело уже начато. Продажа состоится скоро. Супружеская пара из Брюсселя подпишет обязательство о покупке в субботу, седьмого февраля.

Он изумленно слушал ее и вдруг с испугом спросил:

– А Томас знает?

– Нет. Я хочу исчезнуть внезапно, раз и навсегда. Поэтому даже речи быть не может, чтобы он узнал. Никто из моих близких не подозревает о твоем существовании. Даже маме это неизвестно.

– Вернее, о моем появлении.

– Да. И вот в чем дело: я должна получить крупную сумму, но при этом хочу сохранить инкогнито.

– Погоди-ка! Значит, ты и меня тоже бросишь?

– Да.

– Анна, для меня это будет большое горе.

– Я вернусь.

– А как же твой новенький Гумпендорф?

– Позже. Я вернусь позже.

– Я вижу, ты сжигаешь за собой все мосты. Хочешь скрыть деньги. Может, ты и свое имя решила сменить?

– А почему бы и нет?!

– Ну вот, я был прав. Ты хуже чем сумасшедшая. Ведешь себя как героиня какой-нибудь сказки.

– Теперь ты понимаешь, Жорж, зачем мне нужно тайком пользоваться твоим банковским счетом?

– Теперь понимаю.

– Хорошо бы еще завести кредитную карточку на твой счет. Это возможно, Жорж?

Он помолчал. Отпил вино из бокала. Посмотрел на нее. И сказал:

– А разве нельзя просто объединить наши счета?

– Нет, иначе там будет фигурировать моя фамилия.

– Тебе нужна только моя доверенность?

– Да.

На следующий день они вместе отправились в Оссер, в отделение банка, где у Жоржа Роленже был счет. По субботам банк был открыт до шестнадцати часов. Заполнив и подписав все бумаги, Жорж поехал за продуктами, а она зашла в бюро путешествий, тут же, неподалеку от банка. Ей всегда хотелось пожить в Нью-Йорке, в маленькой студии. Но молодой человек за стойкой объяснил ей то, чего она не знала: европейцы больше не могут свободно посещать Соединенные Штаты. Авиакомпании всех стран Европейского сообщества услужливо поставляют в Вашингтон всю информацию о своих пассажирах.

Анна встретилась с Жоржем на Оссерской площади, чтобы вместе пообедать.

Он был очень мрачен. Хотя снова сидел за столом рядом с ней.

– Не успела ты появиться в моей жизни, как снова исчезаешь!

Она пожала плечами. Повторила ему то, что узнала от служащего турбюро.

Отныне человеку, решившему остаться в тени, уже недостаточно было одного этого желания.

Ради смеха они с Жоржем начали составлять список стран, где власти могли уследить за всеми перемещениями людей.

В первую очередь, не следовало иметь дела с американскими компаниями и со всеми другими, что были с ними связаны, в силу того, что парень из турбюро назвал «Passanger Name Record».

Кроме того, Жорж прочел в одном глянцевом журнале, что теперь есть служба, которая фиксирует местонахождение людей, звонящих по мобильнику.

– Значит, и мобильник исключается, – констатировал он.

– И e-mail тоже. С компьютером придется расстаться.

– И с самолетами вне шенгенской зоны, где евро не в ходу.

– И с голубой карточкой, – добавила она.

– Следовательно, тебе нужно искать что-нибудь в районе Средиземноморья или в Азии, – заключил Жорж.

Они вернулись в банк и аннулировали заявление о кредитной карточке. Ей достаточно было иметь при себе аккредитив: в него вписывалось лишь то, что желал указать сам владелец. Заодно она купила еще несколько дорожных чеков.

* * *

Вернувшись из Оссера, она позвонила в Вильнёв-сюр-Йонн, в фирму, занимавшуюся ремонтно-малярными работами. Подрядчик сказал:

– Если хотите, я могу приехать завтра.

– Но ведь завтра воскресенье.

– У меня сейчас нет работы. В январе у нас всегда простои. После праздников у людей не остается денег на ремонт.

– Люди ждут весны.

– Как маляры, – ответил он.

– Как цветы, – сказала она.

Глава VIII

С двадцатого января ее решимость начала давать сбои. Потратив столько сил и времени на все это бесплодное тайное устройство своих дел, на подготовку своего бегства в пустоту, она чувствовала теперь, как ее захлестывает нарастающая волна отчаяния. Трудно расставаться с тем, что было таким любимым. Но еще труднее расставаться с самим собой или с представлениями о себе. За несколько дней, проведенных в Тейи, Жорж слегка воспрянул духом. Он все твердил ей, что еще не поздно остановить затеянное. Анне Хидден вдруг стало ясно, что жизнь, которую она вела в Париже, пусть даже и во лжи, была все-таки не так уж плоха. Да и условия этой жизни тоже изменились. Теперь она почти не виделась с Томасом. Она могла получить свой приют, свой Гумпендорф, как только пожелает, отремонтированным, свежеокрашенным. И она правильно поступила, отказавшись от работы в VIII округе. А вдруг та жизнь, которую она надеялась обрести где-то в другом месте, окажется не такой уж насыщенной? Или не будет способствовать ее творчеству? Вдруг полное одиночество, на которое она так уповала, в действительности не такой уж рай для души?

И где могла она спрятаться от мира?

Она больше не могла поехать к Уоррену в Сидней.

Не могла поселиться в Нью-Йорке, как всегда мечтала.

И ею начал овладевать страх.

Тоскливый страх, который ширился и рос, который вызывал головокружение.

Она пошла в кино. Посмотрела прекрасный фильм; действие происходило в Шанхае, где все двигалось и текло – но все двигалось и текло во времени.

И она приняла решение остаться здесь, во Франции, в Париже, – только прекратив совместную жизнь с Томасом. Это решение никоим образом не препятствовало разрыву с ним.

И оно, как ни странно, принесло ей умиротворение.

* * *

Она возвращалась домой пешком, с облегченной душой. Долго шагала по растоптанным сухим листьям, по лужицам, затянутым ледком, в ночной темноте.

Спустилась в погреб.

Выбрала там бутылку бургундского.

Выбрала самое лучшее, самое изысканное вино, чтобы отпраздновать принятое решение, принесла в гостиную, откупорила и оставила открытым, чтобы его чудесный аромат изливался наружу.

Смутная тень печали овеяла ее, слилась с только что обретенным покоем. Она отпила глоток вина, затем перенесла свой бокал в гостиную. Поставила его на рояль.

Вечером, когда вернулся Томас, она еще сидела за роялем и работала. Он был нежен и предупредителен. Поцеловал ее в волосы. Тем временем она читала и разбирала ноты, записывала, сокращала. Она слышала за спиной его шаги: вот сейчас он, кажется, наливает себе виски, а теперь садится там, позади нее, в глубокое черное кресло.

Сидя за роялем, она продолжала изучать ксерокопию партитуры, которую раскопала в Национальной библиотеке и пыталась переработать.

Как правило, она не сочиняла сама.

Она разыскивала старинные произведения или их более поздние варианты и обрабатывала, упрощая до предела: выделяла главную тему, убирала излишества и поздние наслоения, делала купюры, обнажала суть, создавала некую квинтэссенцию и останавливалась в тот миг, когда достигнутый результат вызывал у нее бурное волнение.

Вот и сейчас на нее нахлынуло чувство, близкое к экстазу, и она сразу же прекратила работу. Она была глубоко взволнована.

Сыграла целиком эту сжатую музыку. И обернулась.

Томас спал, сидя в черном кресле.

Она взяла свой бокал, прошла мимо него, спустилась в кухню, перекусила, допила чудесное вино, оставшееся в бутылке. Когда она снова прошла мимо двери гостиной, он все еще спал. Она поднялась в свою комнату. Разыскала в аптечном шкафчике ванной лексомил, сунула таблетку в рот. Но тут на нее напал смех. Она так и не проглотила таблетку. Стояла одна в спальне, смеялась и твердила про себя: «Прощай!» Потом наклонилась и выплюнула лексомил. Отныне она была уверена в себе. Она решительно направилась в каморку на третьем этаже. Ей было ужасно весело. Она твердо знала, что уедет.

* * *

Открыв глаза, она увидела у себя над головой голые, блестящие от дождя ветки вяза, они скреблись в слуховое оконце.

Она проснулась в том же настроении, в каком заснула накануне. И подумала: «Кажется, я приняла самое лучшее решение. Недаром же я спала как сурок. Вот и страха больше нет как нет. И ничего мне не снилось».

В пятницу, 23 января, она продала рояль и оба пианино – самое дорогое, что было в ее жизни. Ей дали за них очень хорошую цену. За «Steingraeber» она выручила даже больше, чем он стоил на самом деле, благодаря своему имени. Хотя ее произведения были сложны для публики, она пользовалась известностью. Отдавая эти инструменты в чужие руки, она ровно ничего не ощутила. Сделка была оплачена наличными. Сумма получилась внушительная.

Перевозка могла состояться не раньше 5 февраля.

Таким образом, расставание с ними ненадолго отодвигалось.

* * *

Гнев – странное чувство: созревая в человеке, он наполняет тело энергией, возбуждает мозг, помогает осуществить планы, возникшие в душе. Обостряет зрение. Стирает границы времени. Подстегивает его бег.

За несколько дней она сильно исхудала.

Черные джинсы стали ей слишком широки.

Она позвонила антиквару, торговцу подержанной мебелью, перевозчику.

Все трое согласились завершить продажу вещей во вторник, 3 февраля.

Потом она отправилась в налоговое управление, но не сказала там, что уезжает, не сообщила, куда ей пересылать почту, а только распорядилась, чтобы деньги на оплату налогов снимали с ее банковского счета.

* * *

Войдя в гостиную, она почуяла застоявшийся сигарный запах: он был настолько едким, что ей пришлось распахнуть настежь все окна.

Она больше не выносила присутствия Томаса. Его запахи, вечерние возвращения, знаки внимания, жалкое заискивание перед ней, звуки пребывания в доме, грязное белье, телефонные звонки – все это оскорбляло ее до глубины души.

Она позвонила в Бретань. Ничего не сказала матери. Просто терпеливо выслушивала целый час все ее жалобы и причитания.

Затем спросила по телефону у Жоржа:

– Я могу приехать?

– Ты можешь приехать.

Уже сидя в поезде на Тейи, она связалась по мобильнику с Томасом:

– Я еду на поезде в Ренн, повидать маму. Вери сказала, что там дела плохи.

С этими словами она отключила мобильник. Долго сидела неподвижно.

Внезапно вытянула ноги, не отрывая подошвы туфель от пола вагона. Поставила их на голубое сиденье напротив.

Подняла к лицу подол юбки, чтобы вытереть глаза.

И уснула.

* * *

Она вручила Жоржу деньги, вырученные за проданные инструменты.

Он тут же запаниковал:

– Нужно поскорее съездить в Оссер и положить их в банк.

– Нет, я думаю, лучше оставить их здесь. Они мне понадобятся для отъезда.

И она объяснила ему, что именно задумала.

Тем не менее Жорж вывел из гаража свой серый пикап и поехал в Оссер, чтобы положить часть денег на книжку.

Ремонтные работы в домике с плющом шли точно по графику, установленному подрядчиком.

Они прогулялись по мокрой лужайке, вдоль розария.

Восхищенно осмотрели крошечную, заново отделанную ванную и остались крайне довольны результатом.

Все остальное пока еще представляло собой сырую штукатурку и цемент.

Ремонт осложнялся тем, что рабочие, не желая беспокоить Жоржа, подвозили стройматериалы со стороны реки и складывали их на рыболовных мостках.

Когда уже смеркалось, Жорж сказал ей:

– Я твердо решил вызвать настройщика, пусть приведет в порядок мой инструмент. Мне бы хотелось, чтобы ты его опробовала. Поиграй мне сегодня!

– Что ты хочешь послушать?

– Ну, что-нибудь, как прежде, когда твоя мать отпускала тебя ночевать к Вери.

– Нет, это глупо.

– Тогда то, что тебе самой хочется играть на данном этапе твоей жизни. Я имею в виду какую-нибудь совсем небольшую вещицу, которую тебе действительно приятно сейчас исполнить.

– Ну, в таком случае, конечно у меня есть кое-что на примете. То, что не дает мне покоя. Знаешь, ты совсем как Вери!

– Не забывай, что Вери была для меня куда более близкой подружкой, чем для тебя.

Она играла недолго. У Жоржа был «Erard», очень узкий, очень светлый, почти желтый, хрупкий инструмент с необыкновенно мягким туше.

Он издавал слегка дребезжащие, как у клавикордов, звуки.

Но когда она кончила играть, они долго сидели, не осмеливаясь взглянуть друг на друга. У обоих наворачивались слезы на глаза, слезы, которые жгли веки, медля пролиться.

* * *

В воскресенье, сидя в стареньком пикапе-«ситроене», в котором Жорж вез ее на вокзал, она сказала ему:

– Ты мог бы остаться в Шуази до конца недели?

– Могу, по крайней мере до субботы. Но в субботу мне нужно съездить в Тейи. Почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Значит, ты до субботы пробудешь в Шуази?

– Да. Если хочешь. Вообще-то я так и собирался. Можно все-таки узнать, в чем дело?

– Нет. Не беспокойся.

– А я и не беспокоюсь.

Рабочие уже больше не проходили по берегу. Она еще дважды приезжала из Парижа. Купила в Сансе и велела доставить в свой новый дом кровать и прочую мебель. Вкусам Жоржа она не очень-то доверяла. Предпочитала всем заниматься сама. Подрядчик и не думал спорить с ней по поводу этих набегов (зима выдалась на удивление теплая, скоро все высохнет, река была под боком, она платила ему наличными, из рук в руки).

В комнате, выходившей в сад, она устроила кухню: маленький холодильничек, поверх него электроплита, круглый белый садовый стол и пара садовых кресел, вот и все.

Комната с видом на Йонну стала гостиной, где все было белое.

Спальня наверху была практически пуста, как больничная палата.

В углу – узенькая кровать с белой периной и белыми подушками, на стенах, сверху донизу, белые полки для нот или книг.

И крошечный туалет слева от лестницы.