Текст книги "Тайная жизнь"

Автор книги: Паскаль Киньяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава двадцать третья
Seducere [77]77
  Соблазнять ( лат.).


[Закрыть]

Не знаю ничего презреннее человека, не сумевшего вырваться из места, где он родился, и освободиться от уз, которыми он был опутан в покорном, семейном, общинном, безликом и немом страхе раннего детства.

За завороженностью следует освобождение от чар.

Достойны презрения и аристократ, который цепляется за свое имя и родовое гнездо, и искусная повариха, пренебрегающая новыми рецептами.

Аргумент I. Эрос изначально против общества.

Детская, подростковая, а затем взрослая мастурбация есть активное отмежевание от окружающего.

Решительное отмежевание.

Радея о любви, общество и его основные представители (священнослужители, а затем медики) постарались всем внушить веру в невероятные опасности и даже изобрели психозы, в которые якобы повергают одинокие утехи.

*

Кто такой бирюк? Одинокий волк. Волк, предпочитающий жить в одиночестве.

Который не хочет быть как все.

Волк, ненавидящий happy end.

Который предпочитает чащу леса любому happy end. Которому не терпится остаться одному в самом глухом углу. Одиночка, далекий от молодняка, от приблудившихся особей, от самок.

*

Аргумент II. Мысль предполагает тайну.

Тайна, разрыв, жизнь «про себя» – все это условия, необходимые для работы мысли.

*

Seducere– это латинский глагол, означающий «отводить в сторону». Тянуть к себе прочь из мира. Это быть dux(проводником) в сторону. В иное царство.

Обратное соблазнению – соединиться, пожениться.

По-латыни «жениться» означает ducere, «увести». Ducere uxorem domum– увести супругу в свой дом, к себе.

Se-ducere, наоборот, – это отлучить женщину от ее дома, увести ее в сторону, в обособление, в тайну прежде всего от нее самой, а затем «в отдаление от других людей».

*

Если слова «я тебя люблю» произнесены, они приводят к потрясению отношений, которые переносят их в пространства, подразумеваемые словом.

Это слово, открывающее в теле душу. Это не тело.

Это littera, которая освобождает от оков.

От предыдущих общественных связей. От предыдущих влияний. От тянущихся из детства семейных уз.

*

Аргумент III. Человек не для того проходит через феномен речи, чтобы затем отказаться от ее посредничества. Я не кладу речь на стул, а вот книгу кладу. Речь – не одежда. Речь – это проявление человеческой личности, а кроме того, она посредник между людьми. На всем пространстве между двумя полюсами, личностью и группой, речь – это мир человеческого опыта.

Однако речь не в теле, не в плоти.

Трудно жить без речи. В прошлом я имел подобный опыт, отказавшись от паутины родственных уз и неверно поняв обычаи моей родни.

Это не в человеческих силах.

Однако подчеркнем то, о чем редко упоминают: жить внутри речи нелегко. Многие в ней тонут. Общество не считает, что эти утопленники страдают смертельной формой абстракции (сходный случай представляют собой мистики, хоть и находятся на другом полюсе). Более того, за их безраздельное послушание общество вознаграждает их одобрением и почестями.

Речь завораживает, а ее законы агрессивны и непреложны.

*

Прежде любовь представляла собой некую камеру, расположенную как бы вне общества, хотя и внутри человеческих сообществ. Это было последним отшельническим обычаем (ритуалом перехода, уединения), после которого начиналась нескончаемая общественная жизнь (если не считать отшельничества охотников, исключительно мужского, которое было не вполне отшельничеством).

Но при повторении соитие становится общественным явлением.

Опасность соития в том, что оно соединяет попарно, спаривает.

Соитие как таковое не имеет отношения к обществу: с обществом соотнесено рождение. Пускай рождение – общественное событие, но ведь коитус и беременность не разделены непроницаемой перегородкой; и хотя человечество додумалось до этого не сразу (для этого потребовалось, чтобы возникли племена скотоводов), все равно – стадо прирастает от объятий.

*

Если вы хотите прийти в царство вашей мечты, нужно отнестись к ней с сыновней покорностью. Кто в поступках руководствуется собственной волей, воображает себя творцом своих дней, кичится способностью принимать решения, тому неведомо влияние мира, который был до него и подчинил его своей власти, своему порядку. Отказываясь быть рабами смешных порывов, такие люди понемногу отсекают все связи с жизнью, которая все слабее теплится в них, сбиваются со своей тропы и скатываются в смерть, хотя дыхание еще освежает их, а кровь омывает их жилы.

Это призраки.

*

Следствие I.

Призраки еще более подвержены соблазну, чем живые.

Следствие II.

Серьезны зачарованные звездами. Это видно в глубине их глаз. Они больше не испытывают желания. Они больше не стряхивают с себя чар.

*

Аргумент IV. Судьба – это повествование о жизни, которой нельзя избежать.

Пример: материнский язык (влияние родного языка – это судьба).

*

Следствие. Так же как наше имя, судьба наша (то есть повествование, спеленавшее нам душу так туго, что перекрыло ей некоторые возможности) – это история, уготованная нам нашими партнерами-исполинами, теми, кто зачал нас в объятии во время сцены, при которой нас еще не было, хотя мы-то всегда воображаем, будто что-то все-таки успели подсмотреть.

Рано или поздно нам следует выбрать себе имя и написать рассказик, отдельный от этого навязанного нам повествования, которое остается при нас только до тех пор, пока мы не обретем свои мысли и свой язык.

Это мы и называем нашей жизнью.

*

Жизнь каждого из нас – не какая-то там по счету попытка любить. Это единственный опыт любви.

*

Какова связь между говорящими существами? Всего ничего, капля смысла, капля осмысленной надежды, капля меланхолии.

Какова связь между живыми существами, имеющими половые признаки, рождающимися и умирающими, которые воспроизводятся через личную смерть и посредством невидимой для них сцены? Не только речь, иначе они превратились бы в фантомы, не только смерть, иначе они превратились бы в трупы, не только мужское наслаждение от спаривания, иначе они превратились бы в животных.

Остается любовь. Она и есть этот невыразимый и невидимый остаток. Отсюда два табу: на речь и на свет.

Невыразимая: речь под запретом.

Невидимая: табу на то, что доступно зрению.

*

Аргумент V.

Личность – это не состояние. И не отпрыск рода. Наша индивидуальность не заложена на уровне атомов. На этой земле не предполагается никакая психология. Стать индивидуальностью – значит желать, сопротивляться, без конца и без передышки рваться на части. Все больше утрачивать цельность.

Личность – это разорванная завороженность.

Не умиротворенная – разорванная.

*

Существует два мира: социальный и асоциальный (культурный и естественный, человеческое начало и животное).

В Китае император был всем на свете – и в то же время просто человеком. Поэтому Древний Китай так потрясла любовь, которую испытал император Сюань-цзун к Ян Гуйфэй [78]78
  Сюань-цзун(685–762) – китайский император династии Тан в 712–756 гг. Любовь Сюань-цзуна и его наложницы Ян Гуйфэйописана в поэме Бо Цзюй-и «Вечная печаль», в пьесах Бо Пу «Дождь в платанах» (XIII в.) и Хун Шэна «Дворец вечной жизни» (XVII в.).


[Закрыть].

Почему эта любовь обрела скандальную славу?

Если император предпочитает империи проститутку, все общество ввергается в хаос.

Даже более того: история гласит, что Ян Гуйфэй заставила Сюань-цзуна забыть не только о государстве, но даже о любви к чтению, а также об удовольствии находиться среди образованных людей.

Конфуций, будучи мандарином, олицетворяет общество – и в то же время это просто человек. Так же и Платон (будучи философом) олицетворяет пайдейя [79]79
  Пайдейя– категория древнегреческой философии, соответствующая современному понятию «образование», определенная модель воспитания.


[Закрыть]и «Законы» и «Республику», и в то же время это просто человек.

*

Se-ducere– это уводить в сторону. Из одного мира в другой. От выразителя общественного мнения к кому-то другому. Субъект – это чужак, неизвестная точка, недоступная другому.

Субъект – это забывший самого себя. Невидимый, неслышимый.

Субъект – это вообще ничто.

Это непроизносимо, поскольку это тот, кто произносит.

Это нечто нематериальное: промежуток между завороженным и сбросившим чары.

Человек желающий менее материален, нежели человек нежелающий.

*

Пусть современный человек не заблуждается: в наше время «я» – это полностью укрощенная иллюзия, возможности которой, как никогда прежде, подогнаны под стандарт, один и тот же для всех.

Наш век изобрел «мировые» войны, «глобализацию», международное право, спутники, статистику, зондирование, аудиметр [80]80
  Аудиметр(или аудимат) – прибор для определения числа слушателей радио– или телевизионной передачи.


[Закрыть].

Никогда еще коллективное моделирование не поражало так жестоко наши пределы.

Чувственное, телесное, пищевое, слуховое, зрительное, промышленное закабаление распространяется и во второй раз в истории человечества становится общим для всей планеты.

Единым – как на его заре.

Но однородный лед многонационального человечества еще не полностью однороден, по нему проходят трещины. Расколотый лед, сталкивающиеся обломки, сосульки, тягучая вода, что-то среднее между желе и жидкостью: мы входим в сомнительную зону.

Пока внезапно не наступит новое обледенение.

*

Аргумент VI.

Совершенно завороженный: животное начало.

Сбросивший чары: человеческое начало.

Ни тот ни другой.

Получеловек-полузверь.

С самой зари (это шаман).

*

Все, кто пережил войну, описывают момент накануне ее окончания, идет ли речь о поражениях или победах; это дни, когда все неустойчиво, когда хаотичность интересов приводит к всеобщей безучастности, когда власть оказывается на грани анархии, аморфности, когда даже жестокость бессмысленна и бессистемна. Момент, когда все рушится, момент общественного или, скорее, антиобщественного энтузиазма. Это центральная точка внутри циклона человеческого воспроизводства: в ней воцаряется странный покой. Полнейшая депрессия в глубине бездонного хаоса.

Это крайнее освобождение от чар.

*

Тот, кто не капитулирует, может рассчитывать лишь на оскорбления. Но альтернатива ему – только политическое перевоспитание. Правильная душа в правильном теле, в правильном языке.

*

Мне больше нравилась жизнь неустроенная, независимая, сложная, незаметная. Я избегал должностей, бесплатных приглашений на концерт, в театр, в оперу, в кино, я избегал важных постов, почестей, чтобы избежать пожирающих время обязательств, которые они за собой влекут; обязательств, в которые они облекают выходные дни и вечера, согласно великому принципу римского права do ut des, священному принципу «услуга за услугу». Малейший знак отличия вводит вас в иерархию и устанавливает над вами надзор общества – или, во всяком случае, вызывает у вас такое ощущение. Если вы пользуетесь известностью, вся ваша жизнь привязана к зеркалу, вы оказываетесь в пугающем плену у себя самого. Понемногу все творческие силы начинают работать на образ, который следует поддерживать. И разумеется, от публичных выступлений у меня пересыхает в горле, так что меня еле слышно: публика – это вымысел, с его помощью общество достигает нормальности и замыкается в рамках образца, которое оно само для себя создало, а потом этот образец мало-помалу начинает на него давить.

Нет живой жизни, кроме личной; нет наготы, кроме как в отказе от образа; нет желания, кроме основанного на ежеминутном взаимном согласии, обновляемом на заре или в сумерках и свободного от постороннего взгляда и от своего собственного и даже от мысли о своем взгляде. Более того, нет личной жизни, которая не отсекала бы от себя в какой-то мере всех языков, общенародных, устных языков, межчеловеческих.

Нет другой власти, другого достоинства, другой роскоши, кроме достигнутой вами непредсказуемости, потому что непредсказуемость подрывает вашу зависимость от других, которая носится в воздухе, разбрасывая вокруг свои ветви, лианы, семена.

Гордость в нас – от хищника: самоутверждение толкает на прыжок, не подвластный ни прогнозам, ни силе тяготения, ни месту. Семейство кошачьих сведет с ума кого угодно. Никогда не знаешь, где они. Захватив сад и дом над рекой, черный котенок с белым пятнышком на лбу, повелитель Ионны, отдыхал на покрытом лиловым бархатом табурете перед роялем, и вот он уже крадется по карнизу, лезет по водосточному желобу и наконец исчезает на шиферной крыше. Чувствую что-то теплое. Наклоняюсь: он тычется лбом мне в щиколотку. Как он это делает? Молча.

*

Любовь – это больше чем обмен, чем обоюдная привязанность, чем взаимовлияние, чем психологическая связь. Она берет свое начало в том, что предшествует всякой речи, в коротком замыкании, завороженности, зле, из которого она вырывается. Любовь – это путешествие, которое разлучает с родней и привязывает к другому, привязывает по-другому, – она не просто поглощает, она завораживает.

*

Как бы то ни было, в прошлом у нас Египет.

«Рабами были мы» на иврите звучит как Avadim Ainou. Этими словами – «Avadim Ainou» – начинается Пасха. Это ответ ребенку, задающему вопросы о тьме.

*

Avadim Ainou.

Айны говорили: «Полная тишина, которую соблюдают, чтобы ловить рыбу, – это песня. Это песня рыб. Так охотники подманивают их к лодкам и ловят в сети, потому что поют им песню тишины».

*

Свойственный любви прилив сил происходит скорее от тревоги пополам с восхищением (завораживающей и освобождающей от чар, говорящей и лишающей дара речи), которую она несет с собой, чем от недолгих вспышек телесного удовольствия. Любовь – это иллюзия, она чарует женщин и мужчин не столько жаждой удовольствий, сколько elation [81]81
  Ликование, бурный восторг, приподнятое настроение ( англ.).


[Закрыть]изумлением, взлетом, парением.

Я упомянул краткое затишье, мертвый интервал перед концом войны, когда все неустойчиво, когда даже жестокость теряет ориентиры.

Наивысший взлет напряжения и полное его падение словно соприкасаются, смыкаются.

От едва заметного торможениялифта перед остановкой на нужном этаже сердце вздрагивает.

Сначаласердце в груди вздрагивает без причины, когда кабина лифта просто остановилась.

Затем открывание двери на освещенную площадку: уже не преждевременное, не опережающее, но всегда слегка запаздывающее, тревожащее и бесшумное.

Глава двадцать четвертая
Суд Ханбури

Любовь – это отсутствие выбора. Любовь с первого взгляда – это завороженность ударом молнии, временное измерение которого – продолжительность вспышки.

Выбор среди женщин и мужчин касается только брака. Здесь решающий голос принадлежит обществу; более того, общество рождается в институте брака. Речь идет о функции. В наиболее древних формах мифа, аналогичного тому, который мы называем «Суд Париса», упоминаются три луны (новолуние, полная луна, луна на ущербе).

Затем мужчина должен выбрать между тремя женщинами (юной, в расцвете детородного возраста, старой).

И наконец, женщина должна выбрать между тремя мужчинами (мужем, сыном, братом).

*

Ханбури имеет возможность спасти жизнь лишь одного из троих стоящих перед ней мужчин. Она дрожит. Она поднимает глаза.

Сначала ее взгляд падает на мужа. Затем она смотрит на сына. Наконец на брата.

И все же она решает спасти брата.

Она объясняет свой выбор. Повернувшись к мужу, она берет его за руку и отпускает ее. Она говорит:

– Я могу соединиться с другим мужчиной.

Повернувшись к своему ребенку, она гладит его по щеке и говорит:

– Я могу выносить другого ребенка.

Повернувшись к брату, она говорит:

– Я не могу воскресить наших умерших родителей, чтобы заставить их зачать мне нового брата.

Так решила Ханбури, какого мужчину предпочесть.

Загадка содержит столько ответов, сколько пожелаешь.

Индийский ответ прекрасен. Женщина говорит: «Только с братом я могу говорить о прошедшей поре моего детства. Мужу всегда будет неведома та девочка, которой я была. Дитя, выношенное мною в моем чреве, мечтает только о том времени, которого я не увижу».

*

Какую женщину должен выбрать мужчина?

Гера – это домашний очаг, самая близкая женщина, мать, бабушка. Афина – это война, самая далекая женщина, экзогамная, девушка, захваченная силой. Афродита – женщина прекрасная, зрелая, плодовитая, полная, детородная. Та, кого доисторические авторы неправомерно называют Венерой, а американцы смехотворным именем Звезда.

Нам трудно представить, что, когда мы говорим об освобождении от чар, имеется в виду что-то вроде развенчания знаменитости.

Самые прекрасные мифы зловещи, потому что отдают предпочтение правой руке и будущему.

Группы разговаривают на языке, который сами изобретают, отмежевываясь от других групп. Языки никогда не бывают личным творчеством. Их употребление никогда не бывает индивидуально. Повествование на любом языке, а вслед за ним мифы, на нем основанные, никогда не говорят об отдельном человеке – всегда о группе; эта группа властвует над роженицей и вплетает свой голос в голос каждой матери, которая представляет себе, что ее новорожденный младенец уже говорит от лица этой группы: недаром же его черты повторяют черты отца и на него давит непререкаемый авторитет отца его матери, женщины, которая произвела его на свет.

Следует понять социологическую роль мифов, дающих предписания.

Повествователем мифов никогда не может быть один человек.

Это всегда группа.

Это всегда группа, пережившая охоту, которая формирует группы: охоту одной группы на другую (войну).

Любовь – это личный враг войны.

Для общества асоциальность (отшельничество) или общество двоих против всех (неженатая, бездетная, неприметная пара) – враги.

Любовь – это отношения между людьми, в которых общество не бывает посредником. Любовь есть внутренняя мысль, где коллективное «что люди скажут», докса [82]82
  Общепринятое мнение ( др.-греч.).


[Закрыть]не фигурирует в качестве третьего лица. Потому-то с точки зрения всех мифов любовь представляет собой негативную сцену.

Любовь – это антиобщественная связь.

Главная мораль на свете: счастливой любви не бывает.

*

Само собой, это неправда: главная мораль никогда не бывает истиной. Или, вернее, общественная мораль противоположна правде отдельного человека. Общественная мораль изначальна. Она диктует каждому обновляющему и продолжающему ее элементу следующую заповедь: между людьми не может быть никакой связи, посредником или организатором которой не было бы общество.

Общество, которое изобретает или открывает свое собственное путешествие (мифическое, затем героическое, затем историческое, затем национальное и т.д.), мыслит любовь как испытание, из которого следует выйти победителем. (То есть поставить любовь на колени, сделав ее или смертельной, или невозможной, или несчастной.) Точно так же группа должна преодолеть на какое-то время свою прожорливость, чтобы сплотиться, сохраниться, функционировать, выжить, не только самовоспроизводясь, но и упрочивая генеалогические и иерархические связи, которыми не управляет биологическое воспроизведение. Трагический конец влюбленных был на протяжении тысячелетий единственным happy endдля любой группы; ей всегда был предпочтительнее брак мужа и жены и чтобы вся родня и супруги пребывали в добром здравии, то есть чтобы коллективная стратификация была соблюдена.

*

Человеческая любовь – в противоположность любым формам сексуального насилия – не придает значения удачному выбору партнера, собственническому чувству, продолжительности связи, моногамной привязанности и верности.

Так определяли любовь доисторические люди. Такое объединение в пары наблюдается у приматов, у птиц, где оно связано с закреплением за собой партнера и с выкармливанием потомства.

Следует задаться вопросом о выборе партнера – но не по критериям, навязанным обществом, и вообще в обход всех мыслимых социальных соображений.

Любовь, которая рождается из невольной убийственной завороженности, разъединяет группу. В мифе о Парисе (греческом герое, олицетворяющем предпочтение в любви: люди пригласили его вершить суд после того, как об этом умоляли богини) нас трогает, что он – отвергнутое дитя, подкидыш, изгой общества, приговоренный к смерти обществом, в котором его отец – царь. Это человек, живущий вне общества, который выбирает антиобщественную связь (если отрешиться от того, что война, в противоположность тому, во что хотели верить древние греки, есть самая общественная человеческая деятельность из всех возможных).

Охота на себе подобного, ведущая к его убийству, свойственна человеческим сообществам.

Человеческое сообщество – единственное в мире живых существ, в котором нет запрета на убийство себе подобного.

Человеческая жестокость, в противоположность животной свирепости, – последствие освобождения от чар.

*

Аргумент I. Любовь моногамна, поскольку ее рождение мономорфно. Един отпечаток. Едино ее ошеломляющее давление. Едино прошлое.

Аргумент II. Любовь – это моногамная страсть, потому что различия между влюбленными только сексуальные.

Аргумент III. Ее рождение – это главное рождение. Этот вокальный и сексуальный гипноз не имеет конца. Когда любовь приходит к концу, она не разрушается. Любовь бесконечна. Ведь любовь – это рождение навсегда, пускай забудется лицо, увиденное впервые во время забытой встречи, и имя, пускай исчезнет язык, усвоенный с опозданием, и память, цепляющаяся за этот язык, как плющ за неровности в стене.

В этом случае любовь – моногамия, которая об этом не знает. Лицо, которого мы ищем, – это только ночь.

Странная мономорфия: сплошная ночь, и тело, которое было прежде этой ночи, и отсутствующий образ.

Любовь продолжает сплошную ночь, накладывая табу на то, что можно видеть глазами.

*

Во II веке до нашей эры жила Чжо Вэньцзюнь. Жила она в деревне и в возрасте семнадцати лет потеряла мужа. Она вернулась в город и вновь поселилась в доме отца, который был богатым купцом. Случилось, что этот последний как-то утром принимал у себя ищущего работу Сыму Сян-жу [83]83
  Сыма Сян-жу(179–118 до н.э.) – китайский поэт.


[Закрыть], двадцатилетнего, бедного, образованного ситариста. Чжо Вэньцзюнь просунула голову в дверь. И сразу отпрянула, потому что у отца кто-то был.

Еще не успев узнать имени, возраста, положения молодого человека, с первого взгляда она без памяти влюбляется в Сыму Сян-жу.

Они находят способ общаться между собой в течение дня. Она не может противиться влечению: вспоминая своего бывшего супруга, она берет в руку член Сымы Сян-жу, распускает свой пояс, раздвигает бедра и садится на него. Они привязываются друг к другу день ото дня все с большей страстью.

Чжо Вэньцзюнь просит Сыму Сян-жу, чтобы он все бросил и похитил ее. Он повинуется.

Молодая вдова не боится ни стыда (перед памятью покойного мужа), ни бедности (по сравнению с богатством отца). Она становится бедной торговкой спиртным.

Сыма Сян-жу ни в чем не отказывается от своих привычек. Он читает. Он поет.

В конце концов состарившегося отца Чжо Вэньцзюнь трогает постоянство любви, которую его дочь испытывает к ситаристу. Он женит их. Он дарует новой чете свое прощение. Дает им состояние. И тогда граждане города вешают отца.

*

В любой культуре, в любую эпоху любовь – это непреодолимое влечение, которое нарушает запрограммированный общественный обмен.

В Древнем Китае подчинение страстному чувству и слушание прекрасной музыки всегда связаны.

То, что древние римляне описали как fascinationили fulguratio, древние китайцы обозначили как подчинение гибельному пению. В обоих случаях то же непреодолимое упоение. То же властное господство чистого Прошлого.

Нет разницы между музыкой и любовью: вслушиваясь в подлинное чувство, невозможно не лишиться разума.

*

Аргумент IV. Сексуальность никогда не говорит. Половые различия старше любого языка. Именно язык (общество) говорит за сексуальность, изобретает воображаемые приказы для того, что молчит, проповедует приятный или надежный выбор, зоологическое наслаждение, – фантазии о нем и его изображение потрясают культуру, которая тоже ведь есть порождение языка, объединяющего группу.

Никогда об асоциальной связи не говорят ни отшельник, ни изгнанник, ни подкидыш, ни влюбленные, но всегда общество, которое радуется своему существованию. Которое бесконечно любит себя, поскольку жаждет непрерывного самовоспроизведения.

Потому-то дискурс, властвующий над любовью, никогда не растет из нее, но происходит от общества-языка – иначе говоря, от того, что называют мифом.

Если миф определяет повествование, повествователем которого является общество, этот повествователь есть глубоко усвоенное тройное правило: внутреннее «что-скажут», внутренний форум для обществ в городе на агоре, аудиметр для нарциссических аудиовизуальных обществ. Этот миф (то есть религия, то есть общество-речь) запечатлевает в теле каждого при его рождении вместе с именем родственные связи, оси времени (прежде всего предков и потомков), пространства и завета, оси воздействия между поколениями и полами, оси наследования и присвоения имущества, должностей, положений, отношений.

Все отношения, не только половые, в некотором роде просеяны через исходное сексуальное сито, которое воспроизводит общество, пускай даже никто из его членов никогда не имеет об этом истинного или хотя бы неопровержимого представления.

Там, где жизнь, входя через широко распахнутую двустворчатую дверь (гетеросексуальность репродуктивного объятия и личная смерть), хотела освежить, обновить, разнообразить виды, общество хочет воспроизвести, повторить, гомогенизировать, отождествить, патриотизировать, укоренить.

*

Аргумент V. Всё есть секс. Всё есть политика. Всё есть речь. Всё есть родство. Эти четыре предложения выражают совершенно одно и то же. Все эти четыре правдивые формулы намекают на человеческое сексуально-смертельно-неотенично-возвышенное глубокое влияние.

*

<…>

*

Аргумент VI. Можно дать определение человеку: сексуальность, подчиненная группе и языку.

Любовь – это бунт.

Любовь гордо отвергает стремление человеческих сообществ держаться подальше от той сексуальности, которая имеет хождение в животном мире, – по крайней мере такой она кажется людям.

Любовь – это то, к чему человеческое общество применяет санкции.

С точки зрения всех других обществ приматов, человеческое общество определяется как животное общество, пожертвовавшее частью своей сексуальности в пользу общественного блага.

*

Ребенок всегда в большей или меньшей степени предок по отношению к своим родителям, поскольку член его отца готовит ему место в завораживающем теле его матери, в свою очередь завороженной его собственным отцом.