Текст книги "Тайная жизнь"

Автор книги: Паскаль Киньяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Глава сорок седьмая

Эльзас, тишина, монастырь в Мурбахе, 1415 год.

Выпал снег.

Дыхание людей, дыхание животных стынет у них на губах.

В книжном шкафу бывшего монастырского скриптория Поджо обнаруживает список «De natura rerum» [144]144
  « О природе вещей» – основной труд римского поэта и философа Тита Лукреция Кара (ок. 99–55 до н.э.).


[Закрыть]Лукреция. Он кладет рукопись в охотничью сумку, спускается во двор, садится на осла, поднимается на плоскодонное судно, возвращается в Рим, читает. Открытием неизвестной книги он делится с Николо де Никколи. Тот немедленно переписывает ее. Все, кто прочел поэму, пришли в ужас. Первым из просвещенных людей, еще до Монтеня выразившим безграничное восхищение этим трудом, был Скалигер [145]145
  Скалигер Жюль Сезар( Юлий Цезарь) (1484–1558) – воин, астролог, врач, филолог-гуманист и критик, поэт Возрождения.


[Закрыть].

Глава сорок восьмая
О шестом чувстве у Скалигера

Эти размышления Скалигера изданы посмертно ( Julii Caesaris Scaligeri. Exotericarum exercitationum, libri XV, De subtilitate, Francofurti apud Andream Wechelmann. 1576. C. 857).

Великий представитель эпохи Возрождения скончался в 1558 году.

Намереваясь описать titillatio [146]146
  Возбуждение (лат.).


[Закрыть]неотъемлемое от утоления мужского желания, Скалигер предлагает понятие «шестое чувство».

В латинском языке слово «пенис» означает бычий хвост, затем лошадиный, затем кисть живописца.

Это чувственная кисть.

Французское слово pinceauпроисходит от латинского peniculus– маленький пенис.

Аргумент Скалигера следующий: у мужчин чувственное возбуждение на напряженной и уплотнившейся оконечности брюшного хвоста является специфическим предвосхищением наслаждения – открытого, ожидаемого, неприкосновенного. Подобно тому, как голова улитки при прикосновении тут же втягивается в ее раковину. Подобно голове черепахи вне панциря. Наслаждение выделением из протоков. Наслаждение окна, предшествующее моменту, на которое оно выходит. Возбуждение будущего в захватывающем и орошающем все тело акте, желающем стать внезапным выходом спермы – бурной, белой, горячей.

*

Утверждение Скалигера может быть изложено в сжатом виде следующим образом: существует радость предвкушения отчетливой неизбежности сладострастия извержения.

Это ликование, это alacritas [147]147
  Веселье (греч.).


[Закрыть]это желание, эта словно занесенная красная кисть, эта вытянутая, подвижная, просящая рука, это «шестое чувство», продолжает Жюль Сезар Скалигер, подобна вкусу, хотя вкус не дает ощущения посредством контакта. Но тогда это совсем не кисть, нисколько не голова, ничуть не рука. Чувствительность пениса состоит исключительно в том, что он напрягается в пустоте. Прикосновение даже может разрушить его чувствительность, его чистую и стремительную радость. Шестое чувство не синхронно с контактом между окончанием напряженного мужского члена, глаз которого (путь, проток, проход) широко открыт, с влагалищем, ртом, анальным отверстием или рукой. Оно в этом нетерпении, которое приоткрывается, неудержимо ласкает возбужденную и зияющую кожу (набухающую преграду, в основном красную у приматов, вторую половую кожу).

Чувство зияющее, ждущее, ускользающее, восхитительное.

*

Это описание Скалигера лишь частично совпадает с моим, когда я говорил о сердечных, дыхательных, мужских и женских ритмах, стремящихся соединиться, синхронизироваться и падающих во «вдруг», во внезапное время.

В subitusсоития.

В короткое замыкание, погружающее опустошенное желанием тело в полуявь или полусон.

Описание Скалигера представляется более глубоким, чем временной анализ внезапности и преждевременности: оно возвращается к зиянию, к греческому Хаосу, к разинутому зеву – сначала родов, а потом amor, сосания сосков, mamma.

Именно рот зачарован.

Рот, зависящий от взгляда.

Рот самого раннего детства, когда увиденное заставляет разинуть рот перед формой (грудь), которая его заполняет.

Член сам по себе – это фетиш, маленький человек, свернувшийся калачиком младенец, который сам себя опережает и чей рот, глаз, окно разверзается и любуется своей разверстостью, своим опережением.

А потом мужской член – это совсем крошечный ребенок, который встает и стоит покачиваясь.

*

Самое поразительное в этом анализе venerea voluptas, и так уже совершенно незаурядном, не то, что половое наслаждение разделяется, раздваивается, а то, что он обнаружил целых два сладострастия. И что эти два сладострастия не происходят из одного источника. Что ликование желания должно четко отличаться от извержения оргазма.

Извержение спермы у мужчины может быть: 1) приятным, 2) не представляющим интереса, 3) мучительным.

Ни один мужчина не может предвосхитить, каким будет ощущение в миг, предшествующий бурному содроганию, внезапному облегчению, наконец, резкому низвержению в пустоту.

Напротив, наслаждение от напряжения, желания, зияния и будущего, которое с огромной силой описывает великий итальянский гуманист, увеличивает тело, уплотняет его, сгущает и пригибает его к одной точке: к кончику его красной кисти в кровяном, телесном наполнении и задержке дыхания. Все тело целиком становится органом этого ликования, нетерпение которого тоже есть ликование. (Красное ликование кисти против белого наслаждения краски в конце.) Все тело целиком представляет собой мускул этого краснеющего расширения, увеличивающего и сгибающего тело.

Половое наслаждение опустошает тело и повергает его в беспомощное состояние ( derelictio), которое древние римляне описывали либо как тошноту, либо как отвращение.

Отвращение к жизни перед самой жизнью. Taedium vitae [148]148
  Отвращение к жизни ( лат.).


[Закрыть].

*

Согласно Скалигеру, мужская сексуальность имеет четыре периода: 1) возбуждение, orexis, вызывающее набухание, воздвигающее, стягивающее, сгибающее; 2) взрывная ритмическая реакция (метрическое происхождение счастья после пульса, дыхательного ритма: полное извержение спермы происходит посредством трех—семи последовательных сокращений, биение которых – более или менее замедленное – образует собственно наслаждение); 3) удовольствие от спада опухоли, успокоение, сморщивание; 4) период отсутствия возбудимости, полуболезненная, полураздраженная тоска (это еще и фаза разочарования: будущего больше нет, или, во всяком случае, его наступление под вопросом; словом, не остается ни удовлетворения желания, ни самого желания).

*

Четыре периода и два наслаждения: 1) ускорительное, 2) очистительное.

1. Ликование напряжения и телесного подъема, древнего holding, внутриутробного, предродового.

2. Облегчение от извержения, нарушение ритма, разрешительный спад. Орган, который был уплотнен и вздыблен, падает. Слишком рано развившийся ребенок, который встал на ножки в виде вибрирующего, покачивающегося fascinus, падает с большой высоты.

*

Если следовать утверждению Скалигера, в порядке мужских наслаждений могут быть выделены две сочетающиеся или по меньшей мере наслаивающиеся одна на другую большие антагонистические модели.

1.  Endo. Активное непреодолимое желание. Добиться проникновения внутрь. Пожрать, ввести, поглотить.

К этой сфере следует отнести фелляцию, прожевывание и глотание, оральность, хищничество и т.д.

2.  Ехо. Освободительное ликование. Вытолкнуть, выдавить из себя, выплюнуть, изойти. Выгнать изнутри. Экстраверсия. Шестое чувство Скалигера. Желать.

В Риме двери вомитория [149]149
  Выход из цирка. Однокоренным является французский глагол vomir– рвать, изрыгать, извергать.


[Закрыть]были расположены в конструкции амфитеатра, напротив skene. Выталкивать, активно извергать, блевать, содомизировать, сосать, проталкивать внутрь (пенис, язык, палец) – вот прототип римской сексуальности. Освобождаться от семени, изливать его из себя, каков бы ни был реципиент. Понятно, почему древние римляне предпочитали называть иррумацией то, для чего христианский Запад выбрал термин «фелляция». Вложить член в рот другого – доблестно. Принять член в губы – постыдно.

Римское слово cupiditas, «тяга к тому, чем жаждешь обладать», cupere, сильное желание, вожделение приблизительно соответствует греческому himeros, то есть страстному желанию поживы.

Что бы там ни говорили филологи, Купидон больше соответствует Химере, чем Эросу. Cupereпротивоположно optare, как инстинктивная, естественная, самопроизвольная склонность – умышленному, сознательному желанию.

*

Мы можем еще упростить поляризацию, которая следует из соображений Скалигера о шестом чувстве.

1.  In. Endo.Оральное наслаждение. Пассивное. Ввести, насытиться тем, чего не хватает. Заглотить то, чего недостает.

2.  Ex. Ехо.Анальное наслаждение. Активное. Выдавить из себя, пронзить, извергнуть. Разрядить переполненное.

*

Если следовать умозрительным построениям Скалигера, самым адекватным словом для выражения ликования шестого чувства является orexis, чувственный голод, чувственный аппетит. Напряжение, которое мы называем болезненным, – это то, что мэтр итальянского Возрождения определяет как высшую радость. (Так же считали и даосисты.)

Тянуться губами к… тянуться членом к… тянуться рукой к…

Таким образом, описано три ситуации: как ребенок к груди; как любовник к любовнице; как человек к религиозно-социальному.

Это три возраста.

*

Следствие. Если orexis– слово, которое лучше всего соответствует сладострастию, то греческое существительное anorexiaв таком случае оказывается наделено гораздо более глубоким смыслом, чем тот, что придает ему современное общество. Анорексия определяет уже не только отсутствие аппетита.

Orego– это тянуть руку, умолять, прицеливаться, убивать.

Анорексия отказывается убивать, брать, сосать, просить.

Анорексия – это анахорез, отшельничество.

Глава сорок девятая
О чувстве прощания

Я всегда буду любить то, что любил, хотя всегда терял то, что любил. Можно прочно обосноваться в прекрасном уголке постоянного изумления, всегда обновляющейся мечты, и для меня таким домом оказался угол, где я был один и где язык целиком доверялся молчанию.

Молчать, любить, писать – это вечная победа над всякого вида прощанием.

Ночью 26 января 1997 года кровохарканье вдруг усилилось и перешло в постоянное, вялое кровотечение. М. отвезла меня в службу неотложной помощи госпиталя Сент-Антуан. Анемия – очень приятное состояние. И оно становится все более и более тягучим и липким. Таким же вязким, как густая и тягучая кровь. Анемия – это уход, сам от себя избавляющий. Анемия помогает уйти. Это прощание. Меня везли по холодным подземельям госпиталя Сент-Антуан на носилках с колесиками. Я плыл. Я прислушивался к себе. Я не смотрел на потолок коридоров, хотя не видел почти ничего, кроме него и труб: я в последний раз напряженно вглядывался в мир.

(Этот цепкий взгляд, пытающийся ухватиться за стены и предметы, которые он покидает, тоже уловка, чтобы очнуться после спячки.)

На опыте выясняется, что этот «последний взгляд» каждый раз оказывается не последним: после него просыпаешься.

Он никогда не бывает последним, потому что, когда он последний, его больше уже нет.

И все же вот последнее утверждение, которое мне хотелось бы доказать: думаю, что в прощании заложено нечто присущее любви. И еще одно: я утверждаю, что взглянуть на мир в последний раз возможно, даже если после этого взгляда мы будем жить дальше.

И так много-много раз.

Таков Восток.

*

В чем последний взгляд на мир совпадает с чувством любви? Каким образом прощание, маячащее на заднем плане, помогает отличить любовь от завороженности и как это сказывается на желании?

Когда прощание возникает в режиме «до свидания» – иначе говоря, в кругообороте времен года, лет, звезд?

В чем освобождение от чар противостоит «до свидания» и почему оно уступает прощанию навсегда?

Чем объясняется, что любовь черпает и из «не-до свидания», и из «до свидания никогда»? Чем наверняка разрушить чары внезапно вспыхивающего между двумя людьми непреодолимого желания?

Возникает ли смерть в этот самый миг, присутствует ли она уже во взгляде, который вот-вот снимет путы с тела и освободит человеческое желание, и откажется обладать жизнью другого человека и своей собственной, одновременно незавершенной и необратимой?

*

Меланхолия бдительно следит за несхожестью в любви.

Эта тема может показаться трудной или с трудом постигаемой, потому что, продолжая свои рассуждения, я внезапно оказываюсь в оппозиции к важной идее конца двадцатого века (жизнь позитивна, смерть следует рассматривать как инородную и опасную, меланхолия – это болезненное безумие, которое необходимо лечить, бессонница – не радость и т.д.). Мне бы хотелось, чтобы мои читатели осознали: я пытаюсь приблизиться к истине. Я не стараюсь понравиться времени, в котором живу, или прельстить тех, кто устанавливает общую норму, которой должны придерживаться лучшие представители общества. Я называю чувством прощания то, что буддисты называют ощущением непрочности. Коллективные предписания позитивности, принятые в наше время, достойны яростного презрения, и уроки века сводятся, в сущности, к распространенному представлению о том, что смерть непостижима.

*

У меня нет возможности долго рассуждать о причинах, толкнувших моих современников:

1) употреблять, в отличие от древних, слово «либидо» вместо слова desiderium;

2) употреблять «фаллос» (фаллус) вместо fascinus.

Оба этих слова, «либидо» и «фаллус», употребленные в смысле, который им придают мои современники, не имеют ничего латинского, и смысл их не отражает ничего античного. Это выше моего понимания.

Оставляю оба моих утверждения (которые, на мой взгляд, связаны между собой) на рассмотрение филолога. (Я ненавижу дискуссии.)

*

Тезис I. Трудно быть счастливым.

Тезис II. Но трудно не настолько, как пытается внушить нам общество.

Проблема, которую ставит перед нами счастье, сбивает с толку: редки, крайне редки те, кто его желает. Нам больше нравится рассказывать о своих несчастьях и занимать этим рассказом слух другого, чем умалчивать о своих радостях и переживать их в одиночестве.

В древнеримском сознании – следует признать это – радость губительна.

*

Прощание беспечально. Прощание – это просто разлука; рождение – прощание с материнским лоном; весна – прощание со смертью; летальное – прощание с витальным и т.д. В неизбежности нет ни счастья, ни несчастья; это экстатическая точка смещения; это увлекательная минута; это восторг или ужас, если, конечно, мы умеем отличить одно от другого; это то, что древние римляне называли приращением, augmentum; это предшествующий момент; это то, что поддерживает неопределенность.

*

Прощание – это приращение «до свидания».

А смерть – приращение в процессе воспроизведения жизни.

*

1. Говорят, что счастье – это паучьи сети, повисшие между двумя ветвями дерева и сверкающие каплями росы. За них цепляется любой отблеск, робко пробивающийся на заре.

2. Паучьи сети – это смертельные ловушки, в которые устремляется мошкара.

Счастье – это тоже ловушки, в которых запутывается желание.

Так что нужно опасаться счастья.

Счастья, которого опасается прощание.

Смерти, которой прощание не говорит «до свидания».

*

Меня воодушевляет радость прощания навсегда. То, что меня воодушевляет, уходит из общества. Подлежат освобождению одни старики. Причем ясно, что выпутаться до конца невозможно, виновата изначальная завороженность, а для того, чтобы по-настоящему освободиться, надо уйти от истоков. Мне хотелось бы, чтобы каждая книга, которая будет написана, указывала на угрожающую ей пропасть. Мало того что оригинальных произведений никто не ждет – они и сами удручены своей произвольностью, она их задевает и ранит. То же самое происходит и с каждым мужчиной, и с каждой женщиной. Мы ничем не дорожим. <…> Язык никогда не опишет произвольность знака, даже в слове ничто. Даже и не надеюсь показать, до какой степени это может дойти, да и пытаться не буду, но хотелось бы, чтобы мои читатели почувствовали это так же непосредственно, как тот, кто смотрит мне прямо в глаза.

*

I. Воображаемое пространство держит нас в рабстве всю жизнь. Галлюцинаторное пространство разворачивается в теле каждую ночь. В нем с изумительной и мрачной мощью кристаллизуется изначальная ситуация, управляющая нашей жизнью. Согласимся, что изумительное прощание – одна из величайших радостей в этом мире. То место, где желание заволакивается ворожбой, не есть на самом деле ни мир, ни реальность. А потому, как только перед нами вырисовывается реальность, нас охватывает ощущение чуда и полный мрак.

*

Многие десятки лет пребывая в депрессии, я не понимал одного из самых прекрасных стихотворений, написанных Жаном де Лафонтеном. Я слово в слово понимал начало: «Я музыку люблю, игру, и страсть, и книги…» – но не мог согласиться с тем, что туда можно включить «Мне даже радостны сердечной грусти миги». Признать своим истинным повелителем тоску казалось мне манерностью, бахвальством, салонной эпиграммой, острым словцом. Я видел в этом уступку ужасу, оскорбление истинного отчаяния. Мне казалось, что невозможно наслаждаться чудовищной душевной раной. Неужели на краю бездны кто-то может черпать жизненные силы, неужели к бездне можно приближаться до бесконечности? Я был раздавлен. Я неотвязно мечтал ускорить свою смерть; я точил зубы, клыки, бивни, рога дикого зверя; заострял когти, чтобы они могли раздирать и причинять боль. Теперь я понимаю: пускай меланхолия не внезапный взрыв, подобный смеху, и все-таки это смех. Беззвучный смех. Это наслаждение более медленное, чем самый громкий хохот. Это негромкий смех. Это побочная радость, но она, возможно, самая протяженная из всех радостей.

Это радость будущего.

Убийца речи.

«Не без удовольствия, несмотря на великую скорбь, его терзавшую, он еще на несколько мгновений предался меланхолии…»

*

II. «Прощай» отличается от «до свидания» тем, что этот опыт внутренне присущ умению видеть невидимое – а в «до свидания» заложено то, что можно увидеть опять.

*

III. Ощущение очевидности связано с прошлым. Полный обзор восходит к ретроспекции. Сновидение вытекает из желания. Evidentiaозначает «полный обзор». Полный обзор – это гораздо шире, чем восприятие. Он не может быть фокусным. Это животное оцепенение: сложившийся пазл, к которому фрагмент увиденного примыкает сам и полностью в той форме, какая предполагается. Это отпечаток, который достигает нашего взгляда и дополняет наш обзор до требуемой полноты. (Это пассивное видение, а не наблюдение, не выслеживание и не подглядывание.) Очевидность – это ощущение прошлого. Очевидность – элемент чего-то, что уже прошло и что начинает происходить вновь. Ее возникновение прогоняет призрак, рассеивает галлюцинацию: реальное всплывает перед нами, как когда-то всплыла та, прошедшая ситуация. И вся ваша личная история погружается в прежний эдем, которым еще недавно была поглощена. («Некогда» отличается от «недавно», как оригинал от копии.) Это обретенный осмос; это свобода от восприятия, которого тогда еще не было, а теперь оно к вам приходит и приносит с собой такое необыкновенное чувство совпадения; это значит вновь растаять и расплавиться. Это сама меланхолия – меланхолия, которая ни от чего не отреклась, меланхолия, которая знает, что она – единственное человеческое чувство, не отрекшееся от счастья, от прежнего сладострастия, от полного наслаждения.

Меланхолия определяется так: рад ость, от которой можно умереть, если она нахлынет на вас внезапно.

Завороженный мгновенно умирает, когда перед ним вновь вырастает тот, кто его заворожил. Взгляд завороженного уже не может от него оторваться.

У очевидности есть свойство, позволяющее привнести язык в уже прошедшее событие; дело в том, что она доходит до нас в виде запаха, зрительного образа, звука, но никогда в словесном выражении. Это просто пережитое, в которое вписался текущий момент, но не что-то такое, что было рассказано прежде, а теперь мы об этом узнаём. Завороженность не вовлекает нас в то, что мы постигли с тех пор – это просто отпечаток, который извлекает на свет то, с чего он был отпечатан. Завороженность игнорирует время, потому что началась раньше. Она не чувствует дистанции, не приемлет отделения, потому что ее сущность – слияние, которое возвращается и вновь опутывает вас своей сетью.

*

IV. <…> Нам понятен этот переход от разочарованности (то есть освобождения от чар) к чувству сожаления, или, иначе говоря, к внутреннему чувству утраты, жадному, страстному, в которое мы напряженно вглядываемся.

На этом уровне «прощай» и «до свидания» не различаются.

Опыт освобождения от чар можно сравнить с зимой, которую должно пройти наше тело (холод, отсутствие цвета, почти смертельное отсутствие всего на свете).

Отсутствие usque ad mortem.

В человеке смерть возникает после внезапного прихода зимы – она спровоцирована зимой. Смерть – это поиск пещеры, которая может защитить от зимы.

Испытание, диаметрально противоположное возвращению к жизни, выживанию, расцвечиванию, оживлению, новому разжиганию жизни.

<…>

*

Аргумент V.

Старость и смерть странным образом противоположны. Старость ведет к вырождению. Смерть – к возрождению, к возвращению.

Смерть заново перемешивает смешанное.

Следствие. Я сомневаюсь, что старость – это менее серьезное человеческое испытание, чем смерть.

*

VI. Желание видеть просыпается, когда человек испытывает новый прилив, новый приток неотступных образов, когда ему хочется «увидеть, как что-то возникает» (вода в реках, созвездия в ночи, малыши из темных животов самок бизонов или женщин, цветы, распускающиеся на мертвых костях деревьев). Тогда мы организуем себе извращенное удовольствие еще раз увидеть, прокрутить в голове то, что было, на фоне прощания навсегда, которое никогда не оживает, не повторяется.

«Прощай» по сравнению с «до свидания» – это как ночь (небесное дно) по сравнению с днем, звездами, ближней частью неба, выставляющей напоказ очертания животных (созвездия – это первые наскальные фигуры, первые быстрые наброски, первые силуэты после приснившихся человеку образов).

Удвоение – всегда у истока, оно порождает. Возвращение того же самого всегда питает.

В то время, когда я шевелил золу в печи.

В то время, когда я читал при свече.

В то время, когда я скрепя сердце разжигал то, что называл пятым временем года.

*

Любовь – напряженное общение двух существ от духа к духу, от чувства к чувству, от органа к органу – общается скорее с глубинным общением мира, чем с историей, которая охватила этот мир и изменила жизнь людей в мире.

Пятое время года – это ослепительное пришествие. Когда все, что случается впервые, одновременно завораживает и утрачивается навек.

*

Потому что если все на свете представляется вам непрочным и неважным, то это и есть переживание зимы.

А что такое переживание зимы, кроме угрозы голода, холода и смерти? Это последнее, что мы видим.

А на какое время приходится этот последний взгляд? На конец первого времени года, на конец весны.

А что есть primus tempus? Это последний раз. Это Nevermore.

В противоположность римским представлениям, согласно которым сексуальный, жизненный, годовой, охотничий опыт распределяется между fascinatioи desideratio, я предлагаю принять чувство прощания за основу, fundamentum(не только римскую, санскритскую или индийскую, но всеобщую).

Недаром китайцы получили этот опыт из Индии и усвоили его. Недаром им были поражены японцы. Недаром о нем писал Анкетиль-Дюперрон [150]150
  Анкетиль-Дюперрон, Абрахам Гиацинт (1731–1805), французский востоковед.


[Закрыть], а потом за него ухватился Шопенгауэр, а затем Ницше, почему-то приписав его греческому миру.

Поразительно: мы обнаруживаем его и в Риме, но лишь у двух авторов романов (в отличие от греческих авторов), у двух мыслителей (в отличие от всех греческих философов), у историков (у Светония, в отличие от Геродота, у Тацита, в отличие от Фукидида), у авторов фресок и у живописцев, на беспощадных римских аренах (гораздо более кровавых, чем греческие трагедии), наконец, в христианской религии, которую в конце концов приняла империя, – это техника мгновения, предшествующего смерти. Это неотвратимость. Объятие, казнь, насилие, жертва, театр, история, живопись – все это их поле наблюдения. Увидеть еще раз то, чего никогда не видел и не увидишь. Это момент прощания.

*

Освобождение от чар хочет жить, видеть, говорить, смеяться, прикасаться, покрывать самку, испытывать оргазм. Желанию претит поглощающее общение, страсть к прошлому, завороженность, которую навязывают ему прежние привязанности, смерть, которая навсегда приносит облегчение напряженным половым органам.

*

Следствие. Любовь как половое влечение, свободное от чар, требует тени (полусвет-полутьма), шепота (полуречь-полумолчание) и т.д. Все полу-, все амбивалентно…

*

VII. У нас нет иного способа победить женщину, кроме объятия, в момент объятия. Впрочем, победа это или сон? Женщины открываются, но мы не остаемся в этом открывшемся пространстве. Рождение выбрасывает нас оттуда. Оргазм снова выбрасывает нас оттуда. Можно ли сказать, что он всегда открыт, этот вечно выбрасывающий орган?

Слово «прощай» и слово «мать» – одно и то же.

*

Самая серьезная тайна – это дверь. Существует всего одна дверь для входа в человеческую речь: невероятная зависимость ребенка от матери. Через невидимое соитие матери с плодом, через вынашивание, через роды.

Есть три двери, через которые можно выйти из человеческой речи: сон, молчание, нагота.

(Смерть в этом смысле всего лишь дополняет сон. Смерть не первична. По крайней мере смерть одного человека не первична. Я не о том, как человек превращается в труп, – это не имеет ничего общего с внутренней смертью, которую мы можем представить себе как сон плюс остановка двух ритмов: сердечного и дыхательного.)

Жизнь противопоставляется не смерти, а старению. (Смерть – всего лишь одно из последствий старости.)

Настоящая тишина (без внутренней речи). Настоящая нагота (желанная, очевидная и по этой причине желанная для субъекта, для дела; она притягательна только для объекта, для результата). Настоящий сон (со сновидениями).

У смерти нет опыта, о котором можно было бы рассказать другим людям, чтобы она обрела для них более ясный облик.

Три двери – это три прощания. Прощание с речью. Прощание с переодеваниями, с татуировками, с живописью, со знаками, с модами, с культурой. Прощание со светом.

До речи было детство в точном смысле этого слова (детство, infantia, значит неговорение).

До одежды было рождение. Высвобождение из материнской кожи.

То, что было до света, было до рождения.

Самая глубокая тайна – это тюрьма. Засекретить – значит бросить в темноту. Заключить в темницу.

*

Человеческой сексуальности предоставляются три возможности.

Дикое, стихийное, насильное, бродячее половое влечение. Это черный рынок.

Брак. Это то, что сотрудничает с обществом. В этом случае захватчик территории – это группа. А захватчик тела – речь.

Наконец, любовь, которая прикидывается партизанкой или мятежницей. Невольное влечение, молниеносная привязанность, происходящая не от зоологического желания и тем более не из социальных связей.

*

Султан из сказок «Тысячи и одной ночи» живет по ночам и спит днем, как сон. Как луна. Это ночная сцена.

Это бессонная ночь под страхом смерти.

Во что бы то ни стало помешать объятию, помешать сну, помешать смерти.

Повествование ведется при свете звезд и прекращается с восходом солнца. Как будто повествованию было поручено, не прерываясь с рассветом, вернуть назад грядущую ночь.

*

VIII. Сексуальность и общество непримиримы. Хотя оба вышли из животных связей, необходимых и в то же время несовместимых друг с другом. Существует несовместимость между войной и соитием.

Хотя на самом деле нет. Скорее поляризация.

Но разберемся, что такое война по отношению к человеческим сообществам. Война носит определяющий характер. Война – это человечность против зверства. Это охота, добыча в которой – человек.

Это человечество во власти своего «прощай».

Война – это спущенное с цепи человечество. И еще это время экстаза.

*

IX. Кончающие жизнь самоубийством хотят не умереть, а упасть. Они бросаются в окно или в пропасть. Как ныряльщик в воду другого мира на крышке саркофага в музее Пестума к югу от Амальфитанской бухты. Он еще не умер, но уже падает, уже летит к своей гробнице. Положение на четвереньках десоциализирует. Все, что падает, находится здесь.

Головокружение – это зов того, что «здесь», когда нет никакого «там».

Люди, павшие на войне, люди, раздавленные на улице: это не человек, это то, что «здесь», раздавленное самим собой. Это «здесь покоится».

*

Первый изображенный человек падает. (На стене, дважды спрятанной от взглядов, в глубине колодцев в пещере Ласко над Монтиньяком.)

Первый человек запечатлен в падении перед самкой бизона с развороченным брюхом, извергающей из своего чрева солнце, которое она проглотила зимой. Первый изображенный человек не стоит на ногах и не лежит. Это первое известное наскальное человеческое изображение, датируемое шестнадцатым тысячелетием до нашей эры. Падающий человек.

У первого человека Мазаччо правая нога находится еще за порогом стены, ограничивающей рай. Наши тела находятся на границе всех границ.

То есть между жизнью и смертью.

То есть между речью и молчанием.

То есть в прощании.

*

X. Как же так, почему мы не сохранили в себе самих место, из которого мы вышли?

«Химический состав наших клеток – это частичка первобытного океана».

Развитие нашего тела – это повествование, восходящее куда дальше, чем сама человеческая история, которая, впрочем, совершенно этого не понимает.

Первоначальное по умолчанию говорит во всех и каждом.

Причем особенно пока молчит.

*

Поднимая глаза к небу, мы созерцаем прошлое.

*

Тот, кто любим, находится на полпути к призраку.

В истории о призраках поверить нетрудно. Невозможно поверить во вполне реальные события и факты, в которых нет ни капли смысла, ни грамма гадательности, ни крошки психологии и т.д.

Любовь, бессознательное, безотчетное, безумие, непрерывность, сны – все это одно и то же.

В объятиях друг друга, в мечтах друг о друге мы подчас только сон, который снится обоим. Бывает, что мы спим и грезим о той, что дышит рядом с нами, которая спит и грезит о том, кому она снится. Можно поверить в призраки любовников, которых разлучила судьба, если мы сумели вжиться в их любовь. Любовь видит другого, как скорбящий видит мертвого, который всегда при нем.

*

XI. Звучащая нота, хрип, экстатическое пятно сказок и мифов. Лучший пример этого рода в западной музыке представляет, на мой взгляд, одно трио Гайдна. Мы играли его в апреле 1988 года; я могу напеть его; это адажио, в котором рояль бесконечно отклоняется от темы; а мы уже только легко и протяжно прикасаемся смычками к виолончели и скрипке, даже не вызывая вибрации струн. Быть может, это была лишь мимолетная благодать. Может быть, такое чувство возникло просто оттого, что миг оказался чреват предзнаменованиями и душа не могла не вырваться за пределы себя самой. И все равно – это не ослабляло ощущения. (Тишина идет от партитуры, от которой, впрочем, ее и не отделить; она вибрирует непонятно где.)

*

Что происходит с вещами после прощания? Вещи становятся временем, которое проходит. Воспоминание о любви связано с любовью так, словно она еще в будущем. Любовь и прощание связаны. Они связаны с рождения, потому что именно рождение говорит «прощай» темному миру, исторгая громкий крик (возникнуть как обнаженное тело, покидающее обнаженное тело).