Текст книги "Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1"

Автор книги: Пантелеймон Кулиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Ты уже и успел дать за меня слово об моем согласии на ваше намерение отправиться за границу. Смотри только вперед не раскаяться? может быть, мне жизнь петербургская так понравится, что я и поколеблюсь и вспомню поговорку: "не ищи того за морем, что сыщешь ближе". Но уже так и быть; ты дал слово – нужно мне спустить твоей опрометчивости. Только когда это еще будет? Еще год мне нужно здесь, да год, думаю, в Петербурге; но, впрочем, я без тебя не останусь в нем: куда ты, туда и я. Только будто ли меня ожидают? Меня это ужасть как приближает к Петербургу, – тем более, что я внесен уже в ваш круг. Мое имя, я думаю, поминается между вами, и, может быть, по какому-то тайному сочувствию, кто-нибудь из друзей твоих наименит меня, как друга их друга, предугадывая, что он также добр. На днях я получил письмо от Л<юбича>, не знаю по какой благодати. Чего только он в нем не наговорил! и каламбуров и стишков. Изо всего письма я только мог заметить, что, увидевши мое письмо к тебе, он загорелся воспоминанием и решился подкрепить его посланием. На четырех страницах не сказал об себе ни слова, даже не объявил при конце письма, что он Л<юбич>-Р<оманович>; а в заключение просил меня известить об Кляроцьке К<урдюмовой>, об которой ты, я думаю, сам знаешь, какого я глубокого сведения: даже не видал ее ни разу. Жалею, однако ж, что мне нет времени писать, особливо теперь. Чтоб он еще, однако ж, не почел за пренебрежение. Извини меня как-нибудь перед ним... Нет ли там у вас Николаевича-Кобеляцкого? Мы уже год как его не видим. Сначала было наведывался к нам, а теперь пропал без вести. У нас теперь у Нежине завелось сообщение с Одессою посредством парохода или брички Ваныкина. Этот пароход отправляется отсюда ежемесячно с огурцами и пикулями и возвращается набитый маслинами, табаком и гальвою. Семенович-Орлай, который теперь обретается в Одессе, подманил отсюда Д<емирова>-М<ышковского>, которому давно уже гимназия открыла свободный, без препятствий пропуск за пьянство; и по сему поводу пароход совершил седьмую экспедицию для взятия в пассажиры М<ышковско>го, а на место его в гувернеры высадил директорскую ключницу, ростом в сажень с половиною, которая привела было в трепет всю челядь Гимназии высших наук к<нязя> Безбородко, пока один Бодян не доказал, что русский солдат чорта не боится, и в славном сражении при Шурше оборотил передние ее челюсти на затылок. К<укольник> к нам ходит теперь с бритою головою (опасаясь, верно, плотоядных животных); но чтобы не выказать срамоты, заказал красную шапочку, и этим точно охарактеризовал себя. И действительно теперь он сделался таким, что всяк придет в недоумение, похож ли он на того человека, которому бреют голову, или на того, который ходит в красной шапочке, и попеременно бесится, находясь то в степени (употреблю твое слово) амуристики, то в степени, обладавшей знаменитым изгнанником Д<емировы>м-М<ышковски>м. Данилевский находится теперь в Москве, – не могу наверно сказать где, но, кажется, в пансионе. Петр Александрович Б<аранов>, наскуча недеятельною жизнью, захотел отведать трудностей воинских, и, месяц назад, я получил письмо, в котором объявляет он о своем определении в Северский конно-егерский полк.–

Теперь гимназия наша заселена все семействами. Всем чиновникам пришла блажь жениться. Об женитьбе Шапалинского и Самойленка, я думаю, (ты) слышал; кроме того, Лаура (П<ерсидский>) совокупился законным браком с дочерью Капетихи. В<ановский> женится на Фелибертисе (он овдовел при тебе); И<еропес> – на базилевой сестрице, которая приехала из Одессы; Л<опушевский> – на какой-то французской мамзели, которой имени ей-Богу я до сих пор не знаю, хотя три месяца уже прошло после их обручения; и даже казак М<оисеев> намеревается, вероятно, уничтожить одиночество своей жизни, хотя это и кроется во мраке баснословия; но доказательством сему служит его покупка земли, на которой уже начал дом строить.

Мишель наш, барон Кунжут-фон-Фонтик – радуйся – снова у нас; а мы уже было думали, что он совсем нас оставит. Уже подал было прошение о принятии его в драгунский полк: но благоразумный отец, узнав об этом, отеческою рукою расписал ему задний фасад, в числе 150 ударов, и он, барончик Хопцики, обновленный, явился у нас снова, празднуя свое перерождение. Но я, думаю, надоел тебе пустяками. Читая письмо мое, я думаю, ты почесываешь голову и частенько поглядываешь на часы, как на свидетелей теряемого времени. Но неужели мы должны век серьезничать, – и отчего же изредка не быть творителями пустяков, когда ими пестрится жизнь наша? Признаюсь, мне наскучило горевать здесь, и, не могши ни с кем развеселиться, мысли мои изливаются на письме и, забывшись от радости, что есть с кем поговорить, прогнав горе, садятся нестройными толпами в виде букв на бумагу, и в это время – вообрази – я на какую мысль набрел. Уже ставлю мысленно себя в Петербурге, в той веселой комнатке, окнами на Неву, так как я всегда думал найти себе такое место. Не знаю, сбудутся ли мои предположения, буду ли я точно живать в этаком райском месте, или неумолимое веретено судьбы зашвырнет меня с толпою самодовольной черни – (мысль ужасная!) в самую глушь ничтожности, отведет мне черную квартиру неизвестности в мире.

Но, покуда еще неизвестно нам предопределение судьбы, ужели нельзя хотя помечтать о будущем? Этим богатством я всегда буду наделен. Оно не оставит меня во все дление жизни. Но слушай: будто ты сидишь у меня, будто говорим мы долго, будто смеемся, и – веришь ли? – будто, забывшись, перо выпадало раз двадцать на бумагу, разрушало мечтательные думы и с досады зачеркивало ничего ему несделавшие слова. Ах, как в это время хотелось бы мне обнять тебя, увидеть тебя! Не знаю, может ли что удержать меня ехать в Петербург, хотя ты порядком пугнул и пристращал меня необыкновенною дороговизною, особливо съестных припасов. Более всего удивило меня, что самые пустяки так дороги, как-то: манишки, платки, косынки и другие безделушки. У нас, в доброй нашей Малороссии, ужаснулись таких цен и убоялись, сравнив суровый климат ваш, который еще нужно покупать необыкновенною дороговизною, и благословенный малоросийский, который достается почти даром: а [33]33
  С этого места переменились чернилы и почерк сделался небрежнее.


[Закрыть] потому многие из самых жарких желателей уже навостряют лыжи обратно в скромность своих недальних чувств и удовольнились ничтожностью, почти вечною. Хорошо, ежели они обратят свои дела для пользы человечества. Хотя в самой неизвестности пропадут их имена, но благодетельные намерения и дела освятятся благоговением потомков.

Какое теперь ужасное у нас плодородие, ты не поверишь, – особливо фруктов! Деревья гнутся, ломятся от тяжести. Не знаем, девать куда. Я воображаю об необыкновенной роскоши, которою я буду пресыщаться, приехавши домой. Уже два дни экипаж стоит за мною. С нетерпением лечу освежиться, ожить от мертвого усыпления годичного в Нежине, от ядовитого истомления, вследствие нетерпения и скуки. Возвратясь, начну живее и спокойнее носить иго школьного педантизма, пока уроченное время, со всеми своими мучительными ожиданиями и нетерпением, не предстанет снова истомленному. Какая у нас засуха! более полтора месяца не шли дожди. Не знаю, что будет далее. Лето вдруг у нас переменилось: сделалось вдруг так холодно, что даже принуждены мерзнуть, особливо по утрам. Весна была нестерпимо жарка.

Позволь еще тебя, единственный друг Герас<им> Иван<ович>, попросить об одном деле... надеюсь, что ты не откажешь... а именно: нельзя ли заказать у вас в Петербурге портному самому лучшему фрак для меня? Мерку может снять с тебя, потому что мы одинакого росту и плотности с тобой. А ежели ты разжирел, то можешь сказать, чтобы немного уже. Но об этом после, а теперь – главное – узнай, что стоит пошитье самое отличное фрака по последней моде, и цену выставь в письме, чтобы я мог знать, сколько нужно посылать тебе денег. А сукно-то, я думаю, здесь купить, оттого, что ты говоришь – в Петербурге дорого. Сделай милость, извести меня как можно поскорее, и я уже приготовлю все так, чтобы, по получении письма твоего, сейчас все тебе и отправить, потому что мне хочется ужасно как, чтобы к последним числам или к первому ноября я уже получил фрак готовый. Напиши, пожалуста, какие модные материи у вас на жилеты, на панталоны, выставь их цены и цену за пошитье. Извини, драгоценный друг, что я тебя затрудняю так; я знаю, что ты ни в чем не откажешь мне, и для того надеюсь получить самый скорый от тебя ответ и уведомление. Как ты обяжешь только меня этим! Какой-то у вас модный цвет на фраки? Мне очень бы хотелось сделать себе синий с металлическими пуговицами [34]34
  Этот вкус сохранился у него до конца жизни. Между платьем его, после смерти, остались синий фрак с металлическими пуговицами и несколько синих жилетов.


[Закрыть]; а черных фраков у меня много, и они мне так надоели, что смотреть на них не хочется. С нетерпением жду от тебя ответа, милый, единственный, бесценный друг.

Письмо мое начал укоризнами уныния и при конце развеселился. Тебе хочется знать причину? вот она: я начал его в Нежине, а кончаю дома, в своем владении, где окружен почти с утра до вечера веселием. Желаю тебе вполне им наслаждать(ся), и чтобы никогда минута горести не отравляла часов твоей радости. А я до гроба твой

Неизменный, верный, всегда тебя любящий

Николай Гоголь.

Из Нежина к тебе кланяются все, – примечательнее: Лопушевский, буфетчик Марко (прежний фаворит твой, с своею красною жонкою), барон фон-Фонтик давинее (?), Гусь Евлампий [35]35
  Фельдшер при гимназическом лазарете.


[Закрыть], Григоров, Божко, Миллер и проч. и проч., а отсюдова один только я приветствую тебя поклоном заочно [36]36
  За сообщение мне этих документов я обязан глубокою благодарностью И.Д. Юскевич<у>-Красковскому.


[Закрыть]".

Судя по множеству черных фраков, о которых упоминает Гоголь в письме к г. Высоцкому, и по его заботам о своем костюме, выраженным в письме к матери, можно подумать, что он был франт между своими соучениками. Между тем они сохранили о нем воспоминание, как о страшном неряхе. Он решительно пренебрегал тогда своею внешностью и принаряжался только дома, где, видно, были люди, на которых он особенно желал производить приятное впечатление [37]37
  В письме к матери от 10-го июня 1825 года он говорит: «Также я вам писал, чтоб в Кибинцы не заезжать, потому что у меня платья совсем нет, кроме того, в котором хожу повседневно».


[Закрыть].

"Окончив курс наук (говорит г. Кулжинский), Гоголь прежде всех своих товарищей, кажется, оделся в партикулярное платье. Как теперь вижу его, в светло-коричневом сюртуке, которого полы подбиты были какою-то красною материей в больших клетках. Такая подкладка почиталась тогда пес plus ultra молодого щегольства, и Гоголь, идучи по гимназии, беспрестанно обеими руками, как будто не нарочно, раскидывал полы сюртука, чтобы показать подкладку".

В Петербурге некоторые помнят его щеголем; было время, что он даже сбрил себе волосы, чтобы усилить их густоту, и носил парик. Но те же самые лица рассказывают, что у него из-под парика выглядывала иногда вата, которую он подкладывал под пружины, а из-за галстуха вечно торчали белые тесемки. А один из его учеников [38]38
  М.Н. Лонгинов: «Воспоминания о Гоголе».


[Закрыть], описывая Гоголя в эпоху 1831 года, говорит, что костюм его был составлен из резких противоположностей щегольства и неряшества. Таким образом, Гоголь служит новым подтверждением мнения, что поэт в мелких делах общежития непременно должен иметь какие-нибудь странности.

Следующая выписка из письма Гоголя к матери (от 1-го марта, 1828) представит изумительное явление: молодой школьник говорит о высоком христианском самосовершенствовании посредством нужд и страданий и характеризует себя в настоящем и будущем с поразительною верностью.

"Я не говорил (вам) никогда, что утерял целые 6 лет даром. Скажу только, что нужно удивляться, что я в этом глупом заведении мог столько узнать еще. Вы изъявили сожаление, что меня вначале не поручили кому; но знаете ли, что для этого нужны были тысячи? Да что бы из этого было? Видел я здесь и тех, которые находились под особым покровительством. Им только лучше ставили классные шары, а впрочем они были глупее прочих, потому что они совершенно ничем не занимались. Я не тревожил вас уведомлением об этом, зная, что лучшего воспитания вы дать мне были не в состоянии и что не во всякое заведение можно было так счастливо на казенный счет попасть. Кроме неискусных преподавателей наук, кроме великого нерадения и проч., здесь языкам совершенно не учат. Доказательством сему служат те, которые, приехавши сюда с некоторыми познаниями в языках, выезжали, позабывши последние. Ежели я что знаю, то этим обязан совершенно одному себе. И потому не нужно удивляться, если надобились деньги иногда на мои учебные пособия, если не совершенно достиг того, что мне нужно. У меня не было других путеводителей, кроме меня самого, а можно ли самому без помощи других, совершенствоваться? Но времени для меня впереди еще много, силы и старание имею. Мои труды, хотя я их теперь удвоил, мне не тягостны ни мало; напротив, они не другим чем мне служат, как развлечением, и будут также служить им и в моей службе, в часы, свободные от других занятий. Что же касается до бережливости в образе жизни, то будьте уверены, что я буду уметь пользоваться малым. Я больше поиспытал горя и нужд, нежели вы думаете. Я нарочно старался у вас, всегда когда бывал дома, показывать рассеянность, своенравие и проч., чтобы вы думали, что я мало обтерся, что мало был прижимаем злом. Но вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей, глупых, смешных притязаний, холодного презрения и проч. Все выносил я без упреков, без роптания; никто не слыхал моих жалоб; я даже всегда хвалил виновников моего горя. Правда, я почитаюсь загадкою для всех: никто не разгадал меня совершенно. У вас почитают меня своенравным педантом, думающим, что он умнее всех, что он создан на другой лад от людей [39]39
  Малороссиянизм; значит – создан иначе нежели люди.


[Закрыть]. Верите ли, что я внутренно сам смеялся над собою вместе с вами? Здесь меня называют смиренником, идеалом кротости и терпения. В одном месте я самый тихий, скромный, учтивый, в другом – угрюмый, задумчивый, неотесанный и проч., у иных умен, у других глуп. Как угодно почитайте меня, но только с настоящего моего поприща вы узнаете настоящий мой характер. Верьте только, что всегда чувства благородные наполняют меня, что никогда не унижался я в душе и что я всю жизнь свою обрек благу. Вы меня называете мечтателем опрометчивым, как будто бы я внутри сам не смеялся над ними. Нет, я слишком много знаю людей, чтобы быть мечтателем. Уроки, которые я от них получил, останутся навеки неизгладимыми, и они – верная порука моего счастия. Вы увидите, что со временем за все их худые дела я буду в состоянии заплатить благодеяниями, потому что зло их мне обратилось в добро. Это непременная истина, что ежели кто порядочно пообтерся, ежели кому всякой раз давали чувствовать крепкий гнет несчастий, тот будет счастливейший".

Собранные мною предания о школьном учении Гоголя и его письма из гимназии достаточно показывают, каково было воспитание, полученное Гоголем в Нежине. Чтоб еще ближе познакомить читателя со вкусом и наклонностями будущего автора повестей и комедий, сделаю описание записной книги его, заведенной в 1826 году и в которую он, по всем признакам, не вносил уже ничего, по окончании курса. Книга эта, судя по ее переплету, слишком мастерскому для нежинской работы даже и в наше время, была кем-то подарена Гоголю для того употребления, которое он из нее сделал. Разнообразие внесенных в нее статей обнаруживает в молодом владельце ее сильную жажду знания, которой противодействовала, может быть, только поэтическая лень, не дававшая Гоголю привести в исполнение всех его намерений по предмету положительной эрудиции.

Записная книга Гоголя сшита в лист из синеватой бумаги хорошего, по своему времени, сорта и переплетена в кожу; толщиной она в вершок. На заглавном листе ее читаем: "Книга Всякой Всячины, или Подручная Энциклопедия. Составл. Н.Г. Нежин, 1826" [40]40
  Она принадлежит теперь С.Т. Аксакову.


[Закрыть]. Вот предметы, интересовавшие почему-либо Гоголя-школьника. Исчисляю их в том порядке, как разбросаны они в книге, поделенной на мелкие части алфавитом.

"Аптекарский вес.

Архитектурные чертежи [41]41
  Это части колонн разных орденов. Некоторые из них вырезаны из гравированных чертежей, другие прорисованы на прозрачной бумаге и все наклеены на листах книги. Таких чертежей разбросано в разных местах книги множество. Три полулиста тонкой бумаги с чертежами вложено в бумажный карман, сделанный между листами под буквою А.


[Закрыть].

Лексикон малороссийский [42]42
  Он состоит из малороссийских слов с русскими синонимами и вписан в книгу в разных местах ее, смотря по тому, на какую букву начинается слово.


[Закрыть].

Вес в разных государствах.

Hauteurs des quelques monuments remarquables.

Древнее вооружение греческое [43]43
  Чертежи.


[Закрыть].

Вирша, говоренная гетману Потемкину Запорожцами [44]44
  Она начинается так: «Хрыстос воскрес, рад мыр увесь, дождалыся Божои ласкы».


[Закрыть].

Деньги и монеты разных государств.

Выговор гетмана Скоропадского Василию Салогубу [45]45
  Это официальная бумага старинной малороссийской канцелярии, написанная, видно, в особенно гневном и вместе с тем веселом расположении духа. Она не может никоим образом служить образцом, как писались в старину в Малороссии официальные бумаги: иначе она не ходила бы по рукам как редкость. Вот этот документ, с необходимыми исключениями:
  "Его Царского Пресветлого Величества Войска Запорожского Гетман Иван Скоропадский.
  Тоби скурвому сыну Василию Салогубу нехай буде ведомо, иж доносил нам жалобливе пан Антон Трофимович, сотник серебрянский, же ты, с твоей мужицкой глупости, поваживши легце наш рейментарский указ, под зарукою тысячи талярей по жалобе его ж сотника пред сим в позовном листе до тебе выраженных, не тилько овец ему по уговору не отдалесь, але и под суд войсковый енеральный до нас в обоз не сталесь; зачим паки умысльне посылаючи от боку нашего посланного, приказали ему конечне тебе як собаку зашию узяти и в колодку забивши, примкнути до обозу, где, за таковую свою упорчивость и против зверхности нашей неповиновение, не тилько тую тысячу талярей без отпустка заплатишь, але и знатного киевого карання не увийдеш, – декляруем непременно. Дан в обозе под Самарью, августа 11, року 1711-го".


[Закрыть]

Декрет Миргородской Ратуши 1702 года [46]46
  Этот декрет был произнесен и записан в книгу по случаю доноса Лаврина Федоренка и его жены на «закабаленную им» за деньги Вацьку Куликивну, которая «отважилась робити соромотизну и вельми нечестивое дело». Члены ратуши (говорится в декрете) позвали обвиненную к допросу, и она созналась в своих проступках с такою откровенностью, что они, «почувши сию лихую пред Богом гадину, аж об полы руками вдарились и приказали сию соромотизну добре барбарами вышмаровати и пану сотникови вечно (на веки) в пекарню (на кухню) отдати»; а сами подписались под декретом «святыми крестами» (по незнанию грамоте).


[Закрыть].

"Распространение диких дерев и кустарников в Европе".

Выписки из «Енеиды» Котляревского.

Чертежи сельских заборов.

Игры, увеселения малороссиян.

Имена, даваемые при крещении [47]47
  На малороссийском языке.


[Закрыть].

Нечто об истории искусств.

Мысли об истории вообще [48]48
  Коротенькая выписка из Тьери на французском языке. За этой статьей вложены в книгу небольшие листки с стихотворениями, напоминающими куплет в любовном письме к Чичикову («Мертвые души», стр. 305). Например:
  "Чем доказать тебе любовь
  Свою, вовеки неизменну?
  Чем взволновать застывшу кровь
  Твою, ничем неповрежденну?
  Скажи, небесный ангел мой,
  Скажи, я брат родимый твой.
  Иван Дон-левский.
  "1828-го, октября 1.
  Город Нежин".


[Закрыть].

Коммерческий словарь" [49]49
  Выписка технических слов, употребляемых в торговых делах.


[Закрыть].

Рисунки садовых мостиков.

"Мера протяжения.

Малороссийские загадки.

Малороссийские предания, обычаи, обряды".

Чертежи музыкальных инструментов древних греков.

"Нечто о русской старинной масленице".

Песня:

"Ой ну, Юрку, продай курку,

А сам прыстань до вербунку..."

Об одежде и обычаях русских XVII века, из Мейеберга [50]50
  Внизу статьи – рисунки пером.


[Закрыть].

Об одежде персов.

Обычаи малороссиян.

Пословицы, поговорки, приговорки и фразы малороссийские.

Планетные системы [51]51
  Чертежи.


[Закрыть].

Карта, сделанная бароном Герберштейном во время пребывания в России [52]52
  Гравированная; наклеена на один из листов книги.


[Закрыть].

О старинных русских свадьбах [53]53
  За этой статьей вложен в книгу полулист синей бумаги, в который вклеен длинный, узкий печатный список имен и обведен черною рамочкою. Сверху надпись рукою Гоголя: «Воспитанницы и пансионерки, назначенные к выпуску 1832 года». Этот документ говорит уже о другом периоде его жизни.


[Закрыть].

Ключ к стенографии Эрдмана.

О свадьбах малороссиян.

Сравнение садового года Франции и России.

Чертежи садовых скамеек.

"Об архитектуре театров [54]54
  Несколько строк.


[Закрыть].

Список российской <драматической> и балетной труппы С.-Петербургского театра артистов. (Из Р<усской> Т<алии> 1825 года).

Pieces de M. Scribe.

Рисунки беседок.

Передний фасад (прежний) дома в д. Васильевке, в готическом вкусе.

Задний фасад того же дома [55]55
  Это два рисунка акварелью, сделанные очень старательно самим Гоголем. Домики обрезаны и наклеены на синюю бумагу, которая и составляет их фон; а синяя бумага вклеена в один из листов книги.


[Закрыть].

Славянские цифры".

Вот все, что можно было до сих пор собрать о первом периоде жизни Гоголя. Другой бы, может быть, представил это в более выразительном виде и слил бы разные мелочи в более стройную картину; я представляю факты в том простом виде и почти в том сцеплении их между собою, в каком они были открываемы мною, будучи убежден, что это только абрис, по которому впоследствии нанесутся цветы и тени, и что если последующая внутренняя жизнь Гоголя была столь разнообразна в своих движениях, столь богата умственными представлениями, столь благоуханна цветами сердца, то корней всего этого надобно искать в темной и таинственной почве детства, ибо в «организме ребенка скрывается уже человек» [56]56
  Слова Альфьери.


[Закрыть], и первые движения детского ума нередко проявляют те идеи, для распространения которых гениальная натура призвана в мир [57]57
  Замечание д'Израэли.


[Закрыть]. Как ни много, на первый раз, собрано у меня материалов для каждого из трех периодов жизни поэта, но из этого не следует еще строить истории его жизни так систематически, так последовательно и заключительно, как развивается роман или поэма. Я только покажу читателю разные положения Гоголя в жизни и в литературе, разные стороны его житейского и поэтического характера, сколько это раскрылось для самого меня из известных доселе фактов и письменных документов, но далеко еще то время, когда можно будет в заглавии подобного сочинения написать: «Полная биография». Что касается до первого периода жизни Гоголя, то он, сравнительно с прочими, оказывается самым скудным сведениями и требует много труда для наполнения всех своих пробелов. Не знаю, кто будет иметь возможность, желание или уменье заняться этим делом; но важность подобного занятия, как для истории русской словесности, так и для психологии вообще должна быть очевидна для каждого.

Период второй

IV.
Переезд в Петербург. – Инстинкт таланта. – Письмо к матери о петербургской жизни. – Значение матери в жизни Гоголя. – Просьбы к ней о материалах для сочинений. – Первые попытки в стремлении к известности. – Сожжение поэмы в стихах. – Выписки из нее. – Неудавшееся желание поступить в число актеров. – Первая любовь. – Поездка за море. – Гоголь-юноша характеризует самого себя. – Пребывание в Любеке и Травемунде. – Воспоминания Гоголя об этой поездке в 1847 году.

Гоголь окончил курс наук в 1828 году, с правом на чин четырнадцатого класса (отличные воспитанники выпускались с правом на чин двенадцатого класса), и уехал на родину, а оттуда, в конце 1828 года в Петербург. С переселением его с юга на север начинается новый период его существования, столь резко отличный от предшествовавшего, как отличается у птиц время оперенного состояния от времени неподвижного сиденья в родном гнезде. Из его писем мы уже знаем, что его привлекали в Петербург служба, театр и поездка за границу. Как ни разнородны были эти влечения, но каждое из них брало свое начало в чувствах, общих всем гениальным людям – в сознании внутренних сил, в стремлении проявить их и в жажде славы. Гоголь не знал, каким путем выйти ему из неизвестности. Все пути к общей пользе были для него равны, и потому его мечты о службе были так же теплы, так же нетерпеливы, как и мечты о духовных наслаждениях столичной жизни. Неопытному мальчику столица представлялась каким-то эдемом, где его ожидают одни радости. «Зачем нам так хочется видеть наше счастье? (говорит он) Мысль о нем и днем и ночью мучит, тревожит мое сердце; душа моя хочет вырваться из тесной своей обители, и я весь – нетерпенье».

Наконец ожидание его исполняется: он в Петербурге.

Будучи одним из слабейших воспитанников в Гимназии, не обладая даже и умеренным запасом сведений по какой бы то ни было отрасли знания, не умея даже написать без орфографических ошибок страницы, на чем он мог основывать свою надежду на успехи в столице? Приведенные выше письма его доказывают, что он чуял в себе врожденный всем талантам инстинкт, устремляющий юношу к великому, и, по темному внушению этого инстинкта, искал себе поприща для деятельности. В успехе он не сомневался: скрытые в нем силы говорили ему, что он назначен к чему-то необыкновенному, а высокие стремления к пользе ближнего для его неопытного ума были тому ручательством.

Но людям, с которыми он соприкоснулся впервые в столице, не было никакого дела до его высоких стремлений. Его, без сомнения, приняли везде с тою холодностью, которая так неприятно поражает здесь всякого новичка из провинции, и которая есть не что иное, как усвоенная опытом осторожность столичного жителя в выборе себе сотрудников по службе, в литературе, или в какой бы то ни было сфере деятельности. Каково должен был подействовать на пламенного мечтателя такой прием, предоставляю судить каждому, кто находился когда-либо в его положении. Впрочем Гоголь передал отчасти историю тогдашних своих впечатлений в письмах к матери, из которых я помещаю здесь выписки.

3-го января 1829 года, он писал к ней, что на него "напала хандра или другое подобное" и что он "уже около недели сидит поджавши руки и ничего не делает. Не от неудач ли это (продолжает он), которые меня совершенно обравнодушили ко всему?–

Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал. Я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распустили другие о нем, также лживы. Жить здесь не совсем по-свински, т. е. иметь раз в день щи да кашу несравненно дороже, нежели думали. За квартиру мы платим восемьдесят рублей (ассигнациями) в месяц за одни стены, дрова и воду. Она состоит из двух небольших комнат и права – пользоваться на хозяйской кухне. Съестные припасы также недешевы, выключая одной только дичи (которая, разумеется, лакомство не для нашего брата); картофель продается десятками; десяток луковиц репы стоит 30 коп. (асс.). Это все заставляет меня жить как в пустыне. Я принужден отказаться от лучшего своего удовольствия – видеть театр. Если я пойду раз, то уже буду ходить часто, а это для меня накладно, т.е. для моего неплотного кармана".

Иногда нужда в деньгах доходила у него до крайности. "Но впрочем (пишет он от 30-го апреля, 1829) это все пустое. Что за беда посидеть какую-нибудь неделю без обеда? Того ли еще будет на жизненном пути? всего понаберешься. Знаю только, что если бы втрое, вчетверо, всотеро раз было более нужд, и тогда они бы не поколебали меня и не остановили меня на моей дороге. Вы не поверите, как много в Петербурге издерживается денег. Несмотря на то, что я отказываюсь почти от всех удовольствий, что уже не франчу платьем, как было дома, имею только пару чистого платья для праздника или для выхода и халат для будня, что я тоже обедаю и питаюсь не слишком роскошно, и несмотря на это все по расчету менее 120 рублей (асс.) никогда мне не обходится в месяц. Как в этаком случае не приняться за ум, за вымысел, как бы добыть этих проклятых, подлых денег, которых хуже я ничего не знаю в мире? Вот я и решился..."

Этими словами оправдываются следующие весьма важные слова Гоголя в его безыменной записке 1847 года:

"В те годы, когда я стал задумываться о моем будущем, мысль о писательстве мне никогда не входила в ум, хотя мне всегда казалось, что я сделаюсь человеком известным, что меня ожидает просторный круг действий и что я сделаю даже что-то для общего добра".

Далее он описывает своей матери Петербург, и здесь уже заметна наблюдательность будущего автора "Портрета", "Невского проспекта", "Шинели" и других пьес, в которых отразился Петербург, как в зеркале.

"Петербург (говорит он) вовсе непохож на прочие столицы европейские, или на Москву. Каждая столица вообще характеризуется своим народом, набрасывающим на нее печать национальности; на Петербурге же нет никакого характера: иностранцы, которые поселились сюда, обжились и вовсе непохожи на иностранцев, а русские, в свою очередь, объиностранились и сделались ни тем, ни другим. Тишина в нем необыкновенная; никакой дух не блестит в народе; все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях–Забавна очень встреча с ними на проспектах, тротуарах. Они до того бывают заняты мыслями, что, поравнявшись с кем-нибудь из них, слышишь, как он бранится и разговаривает сам с собою; иной приправляет телодвижениями и размашками рук.–Дом, в котором обретаюсь я, содержит в себе 2-х портных, одну маршанд-де-мод, сапожника, чулочного фабриканта, склеивающего битую посуду, декатировщика и красильщика, кондитерскую, мелочную лавку, магазин сбережения зимнего платья, табачную лавку и наконец привилегированную повивальную бабку. Натурально, что этот дом должен быть весь облеплен золотыми вывесками.

Я живу на четвертом этаже [58]58
  В Большой мещанской, в доме каретника Иохима.


[Закрыть], но чувствую, что и здесь мне не очень выгодно. Когда еще стоял я вместе с (А.С.) Данилевским, тогда ничего, а теперь очень ощутительно для кармана; что тогда платили пополам, за то самое я плачу теперь один. Но впрочем мои работы повернулись, и я, наблюдая внимательно за ними, надеюсь в недолгом времени добыть же что-нибудь. Если получу верный и несомненный успех, напишу к вам об этом подробнее".

Далее он описывает петербургские гулянья, но говорит, что все они для него "несносны, особливо екатерингофское первое мая. Все удовольствие состоит в том, что прогуливающиеся садятся в кареты, которых ряд тянется более нежели на 10 верст, и притом так тесно, что лошадиные морды задней кареты дружески целуются с богато убранными, длинными гайдуками".

Это уж черта, что называется, гоголевская!

Всего замечательнее в переписке Гоголя-юноши с матерью – нравственная зависимость его от нее. Для Гоголя мать, в начале жизни, была все: поверенная сокровеннейших движений души его, утешительница и наставница, слушательница и, вероятно, критик первых его опытов в стихах и в прозе, помощница во всех его предприятиях, и, наконец, опора его душевной чистоты. Все это я, по возможности, докажу выписками из его писем к ней.

"Теперь вы, почтеннейшая маминька (говорит он во втором письме к ней из Петербурга), мой добрый ангел-хранитель, теперь вас прошу, в свою очередь, сделать для меня величайшее из одолжений. Вы имеете тонкий, наблюдательный ум, вы знаете обычаи и нравы малороссиян наших, и потому, я знаю, вы не откажетесь сообщать мне их в нашей переписке. В следующем письме я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка от верхнего платья до самих сапогов, с поименованием, как все это называлось у самых закоренелых, самых древних, самых наименее переменившихся малороссиян, – равным образом названия платья, носимого нашими крестьянскими девками до последней ленты, также нынешними замужними и мужиками. Вторая статья: название точное и верное платья, носимого до времен гетманских. Вы помните? раз мы видели в нашей церкви одну девку, одетую таким образом. Об этом можно будет расспросить старожилов. Я думаю, Анна Матвеевна или Агафия Матвеевна [59]59
  Тетки матери Гоголя.


[Закрыть] много знают кое-чего из давних годов. Еще – обстоятельное описание свадьбы, не упуская наималейших подробностей. Об этом можно расспросить Демьяна (кажется, так его зовут; прозвания не вспомню), которого мы видели учредителем свадеб и который знал, по-видимому, все возможные поверья и обычаи. Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках. Если есть кроме того какие-либо духи или домовые, то о них подробнее, с их названиями и делами. Множество носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий, разных анекдотов и проч., и проч., и проч. Все это будет для меня чрезвычайно занимательно. На этот случай и чтобы вам не было тягостно, великодушная, добрая моя маминька, советую иметь корреспондентов в разных местах нашего повета. Александра Федоровна, которой сметливости и тонким замечаниям я всегда удивлялся, может в этом случае оказать нам очень большую помощь. –Еще прошу вас выслать мне две папинькины малороссийские комедии: «Овца-собака» и «Романа с Параскою». Здесь так занимает всех все малороссийское, что я постараюсь попробовать, нельзя ли одну из них поставить на здешний театр. За это по крайней мере достался бы мне хотя небольшой сбор. А по моему мнению, ничего не должно пренебрегать, на все нужно обращать внимание. Если в одном неудача, можно прибегнуть к другому, в другом – к третьему и так далее. Самая малость иногда служит большою помощью".

В это время Гоголю представился прекрасный случай съездить с кем-то за границу; но тот, кто должен был это устроить, вдруг умер. Гоголь называет его своим «великодушным другом» и говорит, что это было «одно существо, к которому он истинно привязался было навсегда». Вступить в службу обыкновенным порядком он не решался, пугаясь механической канцелярской работы и, по его выражению, «стоял в раздумьи на жизненном пути, ожидая решения еще некоторым своим ожиданиям». Между тем он опять просил у матери (в письме от 22-го мая, 1829) сведений о малороссийских обычаях.

"Время свое (писал он) я так расположил, что и самое отдохновение, если не теперь, то вскорости, принесет мне существенную пользу. Между прочим, я прошу вас, почтеннейшая маминька, узнать теперь о некоторых играх из карточных: у Панхвиля как играть и в чем состоит он? равным образом что за игра Пашок, семь листов? из хороводных в хрещика, в журавля. Если знаете другие какие, то не премините. У нас есть поверья в некоторых наших хуторах, разные повести, рассказываемые простолюдинами, в которых участвуют духи и нечистые. Сделайте милость удружите мне которою-нибудь из них".