Текст книги "Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1"

Автор книги: Пантелеймон Кулиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

VIII-[IX].
Книги, в которых Гоголь писал свои сочинения. – Начатые повести. – Гоголь посещает Киев. – Аналогия между характером Гоголя и характером украинской песни.

В письмах к г. Максимовичу Гоголь ненароком открывает местами, под какими впечатлениями и влияниями писал он свои первые повести; но по ним трудно было бы составить себе понятие о самом процессе его авторства. Гораздо яснее говорят об этом его черновые книги, в которых он обыкновенно писал свои сочинения. Эти книги, принадлежащие ныне одному из ближайших друзей Гоголя, К.С. Аксакову, одним уже видом своим дают понятие о простом уголке, в котором роилось столько грез. Каждый знает переплетенные тетради из простой бумаги, с кожаными корешками, накрапленными кой-как купоросным раствором, продающиеся в бумажных лавках низшего разряда, в Петербурге, и покупаемые присутственными местами для записывания входящих и исходящих бумаг. Такие книги служили Гоголю для черновых рукописей его сочинений. У К.С. Аксакова хранится их шесть, не считая записной книги, переплетенной в кожу, и отдельных листов, на которых написаны: «Сорочинская ярмарка», «Майская ночь» и начало комедии «Женихи» [120]120
  Впоследствии эта комедия названа «Женитьбою».


[Закрыть]. Перелистывание их – я уверен – доставило бы многим такое грустное удовольствие, какое испытывал я, когда они очутились у меня в руках. Содержа в памяти блестящие вымыслы поэта и глядя на эти сероватые листы бумаги, исписанные мелким, нечетким и несвободным почерком, без всякой системы или порядка, без всяких заглавий и нумерации, едва веришь, что между теми и другими есть что-нибудь общего. Кто бы мог предположить, что этот нетвердый почерк, напоминающий почерки женских рук, эти неровные строки, тесно прижатые одна к другой, эти каракульки, написанные часто бледными или рыжими чернилами, часто заплывшие, часто выдвинувшиеся из своей плохо построенной шеренги, выражали душу, столь чисто-возвышенную, и ум, одаренный благороднейшими способностями? Перед глазами читающего черновые книги Гоголя является жалкий призрак земной формы человека, в которой, на вечное удивление наше, живет бессмертный дух, не имеющий с нею ничего общего. Их вид рождает в духе такое странное, болезненное и вместе восхитительное чувство, какое мы испытываем, глядя на мертвого, которого душа живет в душе нашей и в которого вечную, светлую жизнь в невещественном мире мы несомненно веруем. Между тем простое, так сказать научное любопытство находит в этих видимых следах улетевшего от нас духа много для себя пищи.

Гоголь, как видно, сперва долго обдумывал то, что желает написать, – обдумывал до тех пор, пока его вымысел обращался как бы в сложившуюся песню. Он вписывал свое сочинение в книгу почти без всяких помарок, и редко можно найти в его печатных повестях какие-нибудь дополнения или переделки против черновой рукописи. Часто его сочинения прерываются, чтоб дать место другой повести или журнальной статье; потом, без всякого обозначения или пробела, продолжается прерванный рассказ и перемешивается с посторонними заметками или выписками из книг. Это дивное творчество, в одно и то же время устремленное к важным созданиям и мелким эскизам или рассуждениям, напоминает деятельность природы, которая с равной любовью и заботливостью образует тысячелетний дуб и однолетнюю легкую ветку хмеля, уцепившуюся за его низшие ветви. Представляю краткое описание каждой книги.

Трудно определить хронологический порядок этих книг, потому что Гоголь завел их, кажется, все в одном году и вписывал то в одну, то в другую свои заметки и сочинения. Но назовем первою книгою ту, которая имеет следующее заглавие: "Книга для записки книг, тетрадей, белья, платьев и других вещей, принадлежащих Василию Тарновскому. Заведена 1826 года, сентября 24. Москва".

Под этим заглавием надпись рукою Гоголя: "Но после переведена в другую шнуровую, а на место оной выдана департаментом сельского хозяйства под управление голтвянского помещика Николая Васильева сына Гоголь-Яновского" [121]121
  Вторая половина фамилии подскоблена, и осталось только Гоголь и тире.


[Закрыть].

После нескольких листов, занятых реестрами г. Тарновского, следуют в таком порядке статьи Гоголя:

"О построении зданий деревянных из мокрой глины. Сочинение Карла Штиссера".

"Дешевый способ покрывать кровли сельских зданий".

"Об индейском растении Бататас".

"Способ производить картофельные семена разных сортов".

"Общие правила содержания домашнего скота".

Через десять листов, на обороте листа: Начало статьи: "Скульптура, живопись и музыка", прерванное на 7-й строке. Потом на новом листе -

"ПОВЕСТЬ Из книги под названием: Лунный Свет в разбитом окошке чердака на Васильевском Острове, в 16 линии.

Было далеко за полночь. Один фонарь только озарял неправильную улицу и бросал какой-то странный блеск на каменные дома, и оставлял во мраке деревянные; из серых (они) превращались совершенно в черные..." И только. Потом:

Продолжение статьи "Скульптура, живопись и музыка".

Повесть "Невский проспект" [122]122
  Средние листы этой повести сперва предназначены были автором для заметок для какой-то комедии. На одном из них написано: «Комед<ия> Матер<иалы> общие. Старое правило: Уже хочет достигн<уть>, схватить рукою, как вдруг помешательство, и отдалены желанные предметы на огромное расстояние. Как игра в накидку, и вон азартная игра». На другом: «Матер<иалы> частн<ые>. Не понимает и толкует по-своему в роде метафизическо-математическом».


[Закрыть].

Повесть "Ночь перед Рождеством".

Статья "Несколько слов о Пушкине".

После этой статьи, на новом листе, одним пером написано:

"Обеты и клятвы внутри души при возведении в высокий сан".

А другим:

"Я давно уже ничего не рассказывал вам. Признаться сказать, оно очень приятно, если кто станет что-нибудь рассказывать. Если же выберется человек небольшого роста, с сиповатым баском, да и говорит ни слишком громко, ни слишком тихо, а так совершенно, как кот мурчит над ухом, то это такое наслаждение, что ни пером описать, ни другим чем-нибудь не сделать. Это мне лучше нравится, нежели проливной дождик, когда сидишь в сенях на полу, перед дверью, поджавши под себя ноги, а он, голубчик, трепает во весь дух солому на крыше, и деревенские бабы бегут босыми ногами, (набросив) свое рубье на голову и схватив под руку ч(еревыки). – Вы никогда не слыхали про моего деда? Что это был за человек! с какими достоинствами! я вам скажу, что таких людей я теперь нигде не отыскивал".

Статья "Об архитектуре".

Эта статья прервана далеко до окончания страницы и продолжается на другом листе, на котором весьма торопливым почерком набросано сперва несколько фраз, пойманных, видно, в разговорах. Именно:

"Что вам стал виц-мундир? почем суконце? – Да, да, знаю, понимаю, – да, да! Ну, а расскажите. Да о чем быш вы говорили? – Подойди, скотина. Вам на столе красного дерева работать и скоблить!"

Далее что-то непонятное; можно прочитать только:

"...разговора умен вид кухарка и проч."

Потом:

"Также. Фуфайку, надобно вам знать, сударыня, я ношу лосинную; она гораздо лучше фланелевой".

Статья "Шлецер, Миллер и Гердер".

На обороте листа, оканчивающего статью: "Шлецер, Миллер и Гердер", написано четыре строки из конца "Записок сумасшедшего":

"Боже! что они делают со мною! Они все льют на голову мою страшную воду! Она как стрела расщеливает череп мой. Матушка", и проч.

Через два листа – продолжение повести "Портрет", со слов: "Мысли его были заняты этим необыкновенным явлением".

Через четыре листа, на которых две страницы заняты счетами г. Тарновского, на обороте чистого листа – опять продолжение повести "Портрет", со слов: "Между тем с нашим художником произошла счастливая перемена".

Статья "Жизнь", без заглавия, как и все вообще повести и статьи во всех книгах, кроме небольшого начала "Повести из книги: "Лунный свет"" и еще начала одной пьесы, приведенного ниже.

Статья: "О картине Брюлова".

Повесть "Записки сумасшедшего".

Через лист, статья "Ал-Мамун".

Вторая книга черновых сочинений Гоголя заключает в себе следующее:

Пропустя шесть чистых листов, рассказ "Коляска".

Набросок безымянной трагедии из английской истории.

Через один лист, ряд рецензий, без означения книг, на которые они написаны. С пробелами, они занимают 13 листов. По сделанным мною выпискам, Н.С. Тихонравов, известный публике своими библиографическими трудами, нашел, что почти вся статья: "Новые книги" в № 1 "Современника" 1836 года принадлежит Гоголю, кроме заметок о "Востоке" (стр. 303-304) и о "Вечерах на хуторе близ Диканьки" (стр. 311-312). Ту и другую статьи г. Анненков приписывает Пушкину, что весьма вероятно, судя по отношениям его к тем, которым принадлежат упомянутые книги. Кроме этих двух вставок, все остальное писано Гоголем, т.е. об "Исторических афоризмах" Погодина (стр. 296-302), "Походных записках артиллериста" (стр. 304-305), "Письмах леди Рондо" (стр. 308-309), "Путешествии вокруг света" (стр. 309 – 310), "Атласе космографии" (стр. 311, две строчки), "Моем новоселье" (стр. 313-314) и "Сорок одной повести лучших иностранных писателей". Вероятно, и заключение обзора писано Гоголем (стр. 318-319).

Из прочих рукописных рецензий Гоголя видно, что Гоголь намерен был высказать также несколько замечаний и о некоторых других книгах, но они или не были окончательно написаны, или остались без употребления. Так статейка, начинающаяся словами: "Если воспользоваться всеми этими рецептами, то можно сварить такую кашу, на которую и охотника не найдешь" относится, очевидно, к упомянутой в "Современнике" "Полной ручной кухмистерской книге" (т. I, стр. 316), а другая, начинающаяся так: "Путешествие в Иерусалим производит действие сказочное в наш период. Это одна из тех книг, кои больше всего и благоговейнее всего читаются", принадлежит, кажется, к "Путешествию к Святым Местам, совершенному в XVII столетии иеродиаконом Троицкой Лавры". В "Современнике" осталось одно заглавие этой книги. Г. Анненков в "Материалах для биографии А.С. Пушкина" (т. I, стр. 417-418) ошибочно приписал Пушкину статьи о "Походных записках артиллериста" и "Моем новосельи": черновые книги Гоголя доказывают, что они написаны им, а не Пушкиным.

После рецензий, через один лист, четыре листа (с пробелами) заняты первоначальными набросками сцен комедии "Женитьба". Потом двенадцать листов оставлены чистыми, вероятно, для ее продолжения, а в конце книги пятнадцать листов были заняты какою-то повестью, но вырваны почти при самом корне книги. Оставшиеся вдоль полей при корне не напоминают ни одной из печатных повестей Гоголя. Вот они:

"Хотелось бы что-нибудь эдакого – птицы или раков, или кулебяку хорошую...". – "Слегка почесывая правую сторону головы, потому что там показывалось что-то вроде лысины..." – "Чтобы видно было, что как будто вы придали мне верх". – "Между деревьями мелькали три трубы, из которых одна дымилась".

В третьей черновой книге Гоголя находятся следующие пьесы:

"Взгляд на Малороссию".

Пропустя страницу, на обороте листа – начало рассказа: "Нос", прерванное на словах: "Коллежский асессор любил после обеда выпить рюмку хорошего вина".

Пропустя два листа, начало какой-то повести, за которую Гоголь принимался два раза. Сперва он написал это начало на одной стороне листа, потом переписал, в исправленном виде, на обороте и продолжил несколько строк далее. Вот оно.

" – Мне нужно видеть полковника, я к нему имею дело, говорил почти отрок 17 лет.

– Тебе полковника! произнес с расстановкою сторожевой козак перед большою ставкою, рассматривая и переминая на своей ладони, с какой-то недоверчивостью, грубо искрошенный табак, это странное растение, которое с такою изумительною быстротою разнесла по всем концам мира вновь открытая часть света. Трубка давно была у него в зубах. – На что тебе полковник?

При этом взглянул на просителя. Это был почти отрок, готовящийся быть юношею, уже с мужественными чертами лица, воспитанного солнцем и здоровым воздухом, в полотняном крашенном кунтуше и шароварах.

– С тобою не станет говорить полковник, (продолжал козак, поглядевши) на него почти презрительно и закинув назад алый рукав с золотым шнурком.

– Отчего же он не станет со мною говорить?

– Кто ж с тобою станет говорить? ты еще недавно молоко сосал. Если б у тебя был хотя суконный кунтуш да пищаль, тогда бы... Ведь ты, верно, попович, или школяр? Знаешь ли ты этот инструмент? промолвил (козак) с видом самодовольной гордости и указав на трубку.

– Ты думаешь...

Но молодой воин остановился, увидевши, что козак вдруг онемел, потупил глаза в землю и снял шапку, до того заломленную набекрень.

Двое пожилых мужчин, один в коротком плаще с рукавами, выложенными золотом, с узорно вычеканенными пистолетами, другой ^был, одет(ый в) кафтан с серебряною привязанною к поясу чернильницею, – прошли мимо и вошли в ставку. Дрожа и бледнея, шмыгнул за ними молодой человек и вошел (также).

Молодой человек ударил поклон в самую землю, от страха, увидевши, как вошедшие перед ним богатые кафтаны поклонились в пояс и почтительно потупили глаза в землю с тем безграничным повиновением, которое так странно (со)вмещалось с необузданностью, чем особенно славились козацкие войска.

На разостланном ковре сидел полковник. Ему, казалось, на вид было лет 50. Волоса у него стали седеть; белые усы опускались вниз. Длинный синий рубец на щеке и лбу придавал почти бронзовому его лицу... [123]123
  Точки означают непрочитанные места. – Н.М.


[Закрыть] нельзя было отыскать никакой резкой характерной черты, но просто выражалась спокойная уверенность... Глядя на него можно было узнать, что у него рука железная и... может управлять... На нем были широкие, синие, с серебром шаровары. Верхнее платье небрежно валялось на полу. Несколько пистолетов и ружей стояло и висело по углам ставки, с уздами; (в) углу куль соломы. Полковник сам своей рукой чинил свое седло, когда вошли к нему писарь и есаул.

– Здравствуйте, панове, мои верные, мои добрые товарищи! Вот вам приказ: Не пускать далеко на попас, потому что татарва теперь рыскает по степям... Да чтоб козаки не стреляли по дорогам дроф и гусей, потому что и порох избавят даром... Сухари да вода, то козацкая еда... Да смотрите оба, чтобы все было как следует... вчера я видел, как козак кланялся что-(то) слишком часто (на) коне. Я хотел было протрезвить его, да жаль было заряда: у меня пистолет был заряжен хорошим порохом".

Пропусти страницу, на обороте листа, опять начало какого-то рассказа, а именно:

"Я знаю одного чрезвычайно замечательного человека. Фамилия его была Рудокопов и действительно отвечала занятиям, потому что казалось – к чему ни притрагивался он, все то обращалось в деньги. Я его еще помню, когда он имел только 20 душ крестьян да сотню десятин земли и ничего больше, когда он еще принадлежал..." И только.

Через лист, небольшая выписка о Платоне, греческом философе.

Через два листа, повесть "Старосветские помещики", прерванная на словах: "Он рыдал, рыдал сильно, рыдал неутешно, и слезы лились как река". Эскиз свидания автора с Афанасием Ивановичем и смерти бедного старика набросан, строках в пятнадцати, на лоскутке бумаги и вложен в книгу.

Далее лист вырван, а потом: "А поворотись, сынку!" и вся, до конца, повесть "Тарас Бульба", как она появилась в первом издании. Она оканчивается так же, как и в печати, но в черновой рукописи нет предпоследнего периода: "Немалая река Днестр..." Видно, что эта повесть-поэма написана Гоголем очень быстро. Он остановился только на сцене свидания Андрия с дочерью воеводы в осажденном городе. Здесь Гоголь запнулся на словах: "Клянусь Богом и всем, что есть на небе", потом оставил полулист пробелу и начал на обороте следующую затем главу. Видно, что эта, слабейшая часть повести долго ему не давалась.

На обороте страницы, заключившей "Тараса Бульбу", начата повесть "Вий". Окончанием ее заняты последние листы книги. Четвертая книга наполнена с двух концов. С одного вписаны в нее статьи: "О движении русской журналистики", "Москва и Петербург" и несколько рецензий для Пушкинского "Современника"; с другого – комедия "Ревизор".

Чтобы дать понятие, до какой степени сгущал Гоголь строки своего мелкого почерка в черновых повестях, скажу, что весь "Тарас Бульба" поместился у него на шестнадцати, а "Старосветские помещики", до упомянутого выше места – на четырех полулистах.

В одной из этих черновых книг, именно в первой, остались следы вырезанных листов. Можно догадываться, что на этих-то листах написано, в виде эскиза, начало исторического романа, найденное в чемодане Гоголя, остававшемся с давних пор в квартире Жуковского за границею. В этом убеждают сходство почерка и бумаги, а всего больше соответственность краев рукописи с остатками полулистов в корню книги. Судя по неоконченным главам этого сочинения и по некоторой беспорядочности повествования, видно, что Гоголь поспешил набросать только главные мысли и образы, занявшие его фантазию, оставляя развитие и связь их до другого времени. Потом, видя, вероятно, что, без хорошо обдуманного плана, ему не совладать с предметом, прекратил труд свой. Однако ж, в надежде обработать сюжет впоследствии, взял с собою брульон за границу, вырезав его из книги для удобнейшей перевозки с места, на место. Но, как "Мертвые души", развиваясь более и более в уме его, поглотили наконец всю его деятельность, то он позабыл о своем эскизе, и, может быть, только этому забвению мы обязаны тем, что набросок начатого романа уцелел от сожжения, которому автор "Мертвых душ" предал, в разные времена, не одну свою рукопись [124]124
  Пьеса эта напечатана в шестом томе «Сочинений Гоголя», недавно изданном Н.П. Трушковским.


[Закрыть].

Здесь кстати упомянуть еще о двух отрывках или приступах к повестям, найденным вместе с этим эскизом и принадлежащих, по всем признакам, к одной с ним эпохе литературной жизни Гоголя. Видно, с ними связаны были, в голове автора, увлекательные вымыслы, если он захватил их с собой за границу, и, вероятно, только "Мертвые души" не дали ему довести этих неясных поэтических грез до полных созданий. При всей своей краткости, они живо рисуют эпоху петербургской жизни Гоголя; в них, сквозь вымышленные обстоятельства, ясно высказывается история его тогдашних наблюдений и, может быть, опытов. По крайней мере мне показалось, что тут больше непосредственной копировки с натуры, нежели художественного свода разновременных впечатлений, и потому я включаю их в свой сборник, как записки Гоголя о самом себе [125]125
  Внизу страниц обозначены у меня помарки.


[Закрыть].

1

"Дождь был продолжительный, сырой, когда я вышел на улицу. Серодымное небо предвещало его надолго. Ни одной полосы света. Ни в одном месте, нигде не разрывалось серое покрывало. Движущаяся сеть дождя задернула* почти совершенно все, что прежде видел глаз, и только одни передние домы** мелькали будто сквозь тонкий газ***; еще тусклее над ними балкон****; выше его еще этаж, наконец крыша готова была потеряться в дождевом тумане, и только мокрый блеск ее отличался немного от воздуха. Вода урчала с труб; на тротуарах лужи...

______________________

* Близь и даль непроницаемым полотном, между тем как.

** обвиты были.

*** выше их.

**** еще.

______________________

Черт возьми, люблю я это время! Ни одного зеваки на улице. Теперь не найдешь ни одного из тех господ, которые останавливаются для того, что(б) посмотреть на сапоги ваши, на штаны, на фрак, или на шляпу, и потом, разинувши рот, поворачиваются несколько раз назад для того, чтобы осмотреть задний фасад ваш. Теперь раздолье мне закутываться крепче в свой плащ...

Как удирает этот* любезный молодой человек, с личиком**, которое можно упрятать в дамский ридикюль. Напрасно: не спасет новенького сюртучка, красу и загляденье Невского проспекта. Крепче его, крепче, дождик! пусть он вбежит, как мокрая крыса, домой.

______________________

* Длинный франт.

** меньше порядочного яблока.

______________________

А! вот и суровая дама бежит в своих пестрых тряпках, поднявши платье*, далее чего нельзя поднять, не нарушив последней благопристойности. Куда девался характер! и не ворчит, видя, как чиновн(ик)–запустил свои зеленые, как его воротник, глаза, наслаждается видом полных, на каждом шаге трепещущих ног**... О, это таковский народ! Они большие бестии, эти чиновники, ловить рыбу в мутной воде. В дождь, снег, ведро, всегда эта амфибия на улице. Его воротник, как хамелеон, меняет свой цвет*** каждую минуту от температуры; но он сам неизменен, как его**** канцелярский порядок*****.

______________________

* до тех пор, как.

**... выпуклостей ноги (точки здесь поставлены на месте двух не прочитанных слов, которые, вместе с двумя прочитанными отнесены к помаркам, так как составляют ненужное повторение).

*** от.

**** вицмундир.

***** и ловить. Но Боже!

______________________

Навстречу русская борода, купец в синем, немецкой работы, сюртуке, с талией на спине, или лучше сказать на шее*. С какою купеческою ловкостью держит он зонтик, над своею половиною! Как тяжело пыхтит эта масса мяса, обернутая в капот и чепчик! Ее скорее можно причислить к моллюскам, нежели к позвончатым животным. Сильнее дождик, ради Бога, сильнее кропи его сюртук немецкого покрою и жирное мясо этой обитательницы пуховиков и подушек! Боже, какую адскую струю они оставили после себя в воздухе из капусты и луку! Кропи их, дождик, за все: за** наглое бесстыдство плутоватой бороды, за жадность к деньгам, за бороду, полную насекомых, и сыромятную жизнь сожительницы... Какой вздор! их не проймет–что же может сделать дождь?

______________________

* Как ловко.

** мошенничество бесстыдной.

______________________

Но как бы то ни было, только такого дождя давно не было. Он* увеличился и, перемени(в) косвенное свое направление, сделался прямой**, (с) шумом хлынул в крыши, мостовую, как (бы) желая вдавить еще ниже этот болотный город. Окна в (домах) захлопнулись. Головы с усами и трубкою***, долее всех глядевшие (на улицу), спрятались; даже серый рыцарь, с алебардою и завязанною щекою, убежал в будку".

______________________

* к стал.

** утрам сильно.

*** спрятались.

______________________

2

"Фонарь умирал на одной из дальних линий Васильевского острова*. Одни только белые** каменные домы кое-где вызначивались. Деревянные чернели и сливались с густою массою мрака, тяготевшего над ними. Как страшно, когда каменный тротуар прерывается деревянным, когда деревянный даже пропадает, когда все чувствует 12 часов, когда отдаленный бутошник спит, когда кошки, одни бессмысленные кошки спевываются и бодрствуют, но человек знает, что они не дадут сигнала и не поймут его несчастье, если внезапно будет атакован мошенниками, выскочившими из этого темного переулка, который распростер к нему свои мрачные объятия!

______________________

* Низенькие домики, то каменные,

** то черные.

*** на факультеты (это слово: на факультеты не зачеркнуто Гоголем, но

______________________

Но проходивший в это время пешеход ничего подобного не имел в мыслях. Это был не из обыкновенных в Петербурге пешеходов. Он был не чиновник, не русская борода, не офицер и не немецкий ремесленник. Существо вне гражданства столицы, это был приехавший из Дерпта студент*, готовый на все должности, но еще** покамест ничего, кроме студент, занявший полугла в Мещанской, у сапожника немца. Но обо всем этом после. Студент, который в этом чинном городе был тише воды, без шпаги и рапиры, закутавшись шинелью, пробирался под домами, отбрасывая от себя самую огромную тень, головою терявшуюся в мраке.

______________________

* оно лишнее, по смыслу),

** незанявший.

______________________

Все, казалось, умерло ночью (без) огня. Ставни были закрыты. Наконец*, подходя к Большому проспекту, особенно остановилось его внимание на одном доме. Тонкая щель в ставне, светившаяся огненною чертою, невольно привлекала (его) и заманила заглянуть. Прильнув к ставне и приставив глаз к тому месту, где щель была пошире, (он засмотрелся) и задумался.

______________________

* один.

______________________

Лампа блистала в голубой комнате. Вся она была завалена разбросанными штуками материй. Газ*, почти невидимый, бесцветный, воздушно висел на ручках кресел и тонкими струями, как льющийся водопад, падал на пол**. Палевые цвета, на белой шелковой, блиставшей блеском серебра материи, светились из-под газа. Около дюжины шалей, легких и мягких как пуховые, с цветами, совершенно живыми, сомятые, были брошены на полу. Кушаки, золотые цепи висели на взбитых до потолка облаках батиста. Но более всего занимала студента стоявшая в углу комнаты стройная женская фигура***... Сколько поэзии для студента в женском платьи!****... Но белый цвет – (ни) с чем нет сравнения*****... Какие искры пролетают по жилам, когда блеснет среди мрака белое платье! Я говорю среди мрака, потому что все тогда кажется мраком******. Все чувства переселяются тогда в запах, несущийся от него, и в едва слышный, но музыкальный шум, производимый им. Это самое высшее и самое сладострастнейшее сладострастие. И потому студент наш, которого всякая горничная******* (которая) шла по улице, кидала в озноб, который не знал прибрать имени женщине, – пожирал глазами чудесное видение********, которое, стоя********* с наклоненною на сторону головою, охваченною досадною тенью, наконец поворотило прямо против него ослепительную белизну лица и шеи с китайскою прическою. Глаза, неизъяснимые глаза, с бездною души********** обворожительно-********** бархатные брови были невыносимы для студента.

______________________

* самый воздушный.

** Оранжевые.

*** Женская что может быть более иметь для студента. (Следующих слов Гоголь, вероятно, позабыл зачеркнуть или дополнить такими словами, которые бы давали им связный смысл:) Все для студента в чудесно-очаровательном, в ослепительно-божественном платьи (зачеркнуто: костюме), в самом прекраснейшем белом, как... Дышет это платье (зачеркнуто: как).

**** Какой цвет, что может быть жарче, пронзительнее белого цвета? (Следующие далее этого слова не зачеркнуты Гоголем, но смысл их темен:) Но белой цвет с чем нет сравнения. Женщина выше женщины в белом (зачеркнуто платьи). Она царица. Видение (зачеркнуто: мечта) нечто похоже на самую гармоническую мечту. Женщины чувствуют это, и потому (зачеркнуто: не всегда) в смелые минуты преображаются в белого.

***** Все тогда.

****** все тогда.

******* девка.

******** платье.

********* в с взо повороти.

********** над стройно поднятыми (сверху над этими двумя словами что-то написано, но нельзя прочитать).

*********** (Между словами: обворожительно и бархатные не прочитано одно слово.)

______________________

Он задрожал и тогда только увидел другую фигуру, в черном фраке, с самым странным профилем. Лице, в котором нельзя было заметить ни одного угла, но вместе с сим оно назначалось легкими, округленными чертами. Лоб не опускался прямо к носу, но был совершенно покат, как ледяная гора для катанья. Нос был продолжением его – велик и туп. Губы... только верхняя выдвинулась гораздо далее. Подбородка совсем не было. От носа шла диагональная линия до самой шеи. Это был треугольник, вершина которого находилась в носе. Лица, которые более всего выражают глупость".

Гоголь исполнил обещание, данное земляку и другу в письме от 20 июля 1835 года: он посетил его в Киеве, на пути в столицу, и прожил у него около пяти суток. Г. Максимович занимал тогда квартиру в доме Катеринича, на Печерске [126]126
  Недалеко от старого Никольского монастыря с одной и Царского сада с другой стороны.


[Закрыть]. Отсюда Гоголь отправлялся в разные прогулки по Киеву и его окрестностям, в сопровождении г. Максимовича или кого-нибудь из товарищей по Нежинской гимназии, служивших в Киеве. На лаврской колокольне, откуда открывается обширная панорама гористого Киева и его окрестностей, можно видеть собственноручную его надпись. Он долго просиживал на горе у церкви Андрея Первозванного и рассматривал вид на Подол и на днепровские луга. В то время в нем еще не было заметно мрачного сосредоточения в самом себе и сокрушения о своих грехах и недостатках; он был еще живой и даже немножко ветреный юноша. У г. Максимовича хранятся цинические песни, записанные Гоголем в Киеве от знакомых и относящиеся к некоторым киевским местностям. Безотчетная склонность его к юмору, которой он только впоследствии дал определенное направление, ни в чем не находила столько пищи, как в этом – весьма обширном – отделе малороссийской народной поэзии...

Здесь кстати сделать аналогию между характером Гоголя и характером украинской песни. Никто из современных писателей русских и иностранных не бросал на жизнь такого грустного взгляда, как Гоголь. Сам Байрон слабее его чувствовал падение натуры человеческой. Гордый своими достоинствами англичанин раздражался ничтожеством ближнего или общественными пороками. Гоголь, напротив, с смирением христианина, сознавал на своей душе ужасавшие его отпечатки соприкосновений с людьми, которые его окружали, и страдал от своего дара измерять глубину бездны, в которую он был повергнут [127]127
  "Не унынию должны мы предаваться при всякой внезапной утрате, – говорит он в своем «Завещании», – но оглянуться строго на самих себя, помышляя уже не о черноте всего мира, но о своей собственной черноте. Страшна душевная чернота, и зачем это видится только тогда, когда неумолимая смерть стоит пред глазами?" («Выбранные места из переписки с друзьями», стр. 9).


[Закрыть]. Его сердечные вопли были вопли души, низринутой в ад с высоты самообольщения и очнувшейся посреди греховных страшилищ. Невозможно взять ноты, более грустной, какие он брал. Но вместе с тем посмотрите, с каким детским увлечением предавался он самой беззаботной веселости, даже и не в первые периоды своей жизни, – даже и тогда, когда он смеялся уже горьким смехом. То не было, однако ж, в нем признаком довольства жизнью и собою: он никогда не бывал доволен, ни собой, ни другими вполне; с школьной скамейки он уже восставал против того, что он называл тогда «корою земности и ничтожного самодоволия», которые подавляли в его ближних «высокое назначение человека», и это беспокойное чувство было залогом постоянного развития его духа. То было инстинктивное побуждение природы – вознаграждать утрату главного элемента жизни, сердечной веселости, смехом, проистекающим извне человека и заменяющим для нашего сердца только в слабой степени тот животворный смех, которым смеется ребенок, или неопытная девушка, не вкусившая в жизни еще никакой отравы. То была строгая необходимость отдыха и забытья для тяжко напряженной нравственной жизни.

Если мы предложим себе вопрос: откуда в Гоголе явился такой оригинальный строй духа; если мы пройдем вверх по течению его жизни, станем рассматривать все сильные влияния, которым он подвергался в разные ее моменты; станем доискиваться, не встречал ли он когда-либо чего-нибудь однородного с тоном и складом своего творчества: то ни его сближение с такими поэтами, как Пушкин и Жуковский, ни изучение творений Гомера, Шекспира, Шиллера и Вальтера Скотта, отпечатлевшееся на его сочинениях, ни положение его в школе, посреди немногих друзей и, так называемых им, "существователей", ни домашняя жизнь в Яновщине, где он, по собственным словам, был "окружен с утра до вечера веселием", ни внушения отца, ни любовь матери, ни неизбежное баловство со стороны таких "кротких, бесхитростных душ", каковы были подлинники его Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, – ничто это, по крайнему моему разумению, не должно было назнаменовать в его душе тот дивный путь, которым пошел его природный гений. Гораздо ранее разумного сознания своих ощущений подвергнулся он влиянию, которое действует на поэтическую душу сильнее, нежели что-либо впоследствии, и дает ей неизменное направление. То была народная поэзия племени, которого нравственные свойства в такой полноте отразила в себе Гоголева натура.